Нетипичный атом общества

Таня с ненавистью глянула на гнусьненько ухмыляющегося инвалида:

– Остряк – самоучка.

– Лучше быть остряком – самоучкой, чем тупым переученым.

Трудно объяснить за что он невзлюбил юную москвичку. Возможно, он сам этого не знал, а, может быть, из-за её злобно-языкастой тётки. Митька подождал, когда стайка молодёжи скрылась за домом столяра-гробовщика Томского и распорядился, тыча указующим перстом в пирата:

– Ты у нас зоркий – проследи.

Генка разве что каблуками не щёлкнул, в знак верности и с гаденькой улыбочкой кинулся исполнять приказ…

Следующим утром Митька с Бобом медленной и уверенной, можно сказать державной походкой направились в сторону интерната. Часы на колокольне только что отбили без четверти восемь. Один шел к своему легендарному колуну, другой – устраиваться на работу. По дороге, солидный Боб (он почти не уступал габаритами Митьке) рассказывал свежий столичный анекдот:

– Встречаются двое приятелей, после десяти лет разлуки, один другого спрашивает: «Как дела?» Тот отвечает: «На работе – как в лесу. Начальник – дуб, подчинённые – пни, документы – липа. Зато дома как в сказке: жена – ведьма, тёща – колдунья, дети – бесенята, соседка – Елена Прекрасная, а муж у неё – Иванушка-дурачек» …

Из очередного санаторного вояжа вернулся Володя Орлов и обнаружил спящую столичную гостью:

– Таня, да кто же спит в деревне перед обедом?

– Здравствуй дядя Володя, так вставать лень, я думала ещё рано.

– Конечно – вставила тётка – прошлындает до утра, а в обед ей ещё рано подниматься.

Девушка по кошачьи изящно потянулась, неторопливо поднялась с раскладушки и направилась к уличному рукомойнику. Водопровода в доме не было, но в метрах двадцати от дома, в южной части огорода, как раз напротив калитки Королевых, высовывалась полудюймовая труба с латунным краном. Хозяева ленились провести воду в дом, поэтому каждую зиму обкладывали трубу игольником.

Таня некстати вспомнила, как прошлым летом окатывала её тётка ледяной водой из шланга, надетого на кран.

Лёжа животом на подоконнике, подперев голову руками, Василий разглядывал умывающийся предмет своей страсти. В то же время из приоткрытого окна, но не высовываясь, также положа подбородок на руки, доглядчивая Людмила в оба глаза ревниво осматривала открывшуюся картину, попеременно переводя взор с Василия на москвичку. Таня интуитивно почувствовала пристальное внимание к своей персоне и не поворачивая головы, сквозь пальцы, как бы умывая лицо, взглянула направо и налево, оценила ситуацию и слегка прикусила губу, чтобы скрыть торжествующую усмешку. Увы, женское сердце не имеет жалости к сопернице.

Через минуту она уже кричала:

– Вася, включи «Червону руту».

Парень с торопливой суетой исполнил просьбу, под неумолчное ворчание матери. Маленький Вовка, которому шел второй год, настойчиво дёргал старшего брата за штанину, стараясь привлечь внимание., а Тамара бубнила:

– Сынок, ты бы хоть покосил, кормить скотину зимой нечем будет. Вот выучишься, тогда и лодырничай, а сейчас какую-никакую пользу принеси. Сдалась тебе эта каланча московская, сама лентяйка, так ещё и тебя с толка сбивает.

– Мам, не нуди. Ты знаешь, что говорил Маркс об идиотизме сельской жизни?

– Он помер давно, а жить-то надо, не пропадать же с голода. Хоть за ягодами сходи.

После обеда, страстно целуясь в малиннике Лохмача, юные влюбленные договорились сходить в черничник за раменской дорогой.

Как взаимная индукция охватывает обмотки трансформатора, так их закружило в вихре всепроникающей любви. Под любыми предлогами стали они избегать вечерней скамейки и многочисленных компаний. Назойливое присутствие посторонних глаз, невольно следящих за ними, злило и раздражало влюбленную парочку, а неприкрыто наглые взгляды Митьки, вызывали в Тане взрывы ярости.

Поход за черникой испортила Людмила, которая как бы случайно наткнулась на сборщиков синеватых вкусных ягод. Она беспардонно собирала лакомство не в бидончик, а в рот, и с перепачканным лицом что-то радостно и без остановки говорила.

Вечером того же дня, на мосту, старом, деревянном, который доживал последние свои часы, произошла битва гигантов. В ней приняли участие почти ровесники – местный Мамонт и наглый москвич дачник Мишка Липаков.

Стокилограммовый нахал Мишка за месяц пребывания в Колычёве, дерзостью и могучими кулаками заставил пресмыкаться перед ним добрую треть деревенской молодёжи. И его вдруг заклинило на идее, что ребятам с Парковой и Перспективной улиц нельзя по вечерам пересекать речку. Он грозно встал на пути весёлой компании, окруженный местными адьютантами. Таня с Василием плелись в хвосте и не сразу поняли происходящее.

– Ну-ка, быдло, быстро развернулись назад!

Могучий москвич стоял, скрестив на животе руки и поигрывая мышцами.

– Ты что, мост купил что ли? – Сдерзил Пират, зная, что поддержку получит.

Серёга Мамонт, хотя и был слегка трусоват, подвинул одноглазого и врезал со всей дури в глумящуюся физиономию. Силы оказались не равны, битва длилась менее минуты. Вначале Мишка пытался оказать сопротивление, но Мамонт, который много сильнее физически и на целый пуд тяжеловеснее, буквально смял соперника и поверг его на бревенчатый настил. Свита москвича разбежалась.

Над грозным приезжим нахалом открыто смеялись во всех концах деревни. Днём он изредка выходил за пределы огорода, дёргано и боязливо озираясь по сторонам, а вечером вообще перестал показываться на улице. Помаясь так с неделю, Мишка сбежал от стыда в столицу, вынашивая коварные планы мести, которые, к счастью, никогда не сбудутся.

Мамонт, аналогично сопернику, испугался, и испугался не меньше оппонента. Зная деревенские нравы, когда в ответ на удар кулаком могут врезать дубиной, а то и вилами пырнуть, он неделю просидел взаперти. Пират выражал денщиковскую готовность ринуться в бой с кем угодно на стороне силача, но такая поддержка мало успокаивала. Он вздохнул полной грудью, когда побитый москвич убрался за деревенские пределы.

Поединщики помирятся после службы в армии и с тех пор станут относится друг к другу с вежливой корректностью…

Вскоре после ретирады Мишки Липакова в Москву, стала стихать, по выражению Василия, война жёлтого и белого одуванчиков. Так он, не без юмора называл враждующие остатки своей бывшей организации.

Роль моста стали выполнять три гигантские железобетонные трубы, поверх которых пролёг гладкий асфальт.

Летом 1971 года вишенник тёти Дуси понёс наименьший урон. Василию стало не до вишен, Лёшка также наплевал на чужой урожай, а прочие мелкие хищники вреда почти не принесли. Единственный казус произошёл со средним Котелкиным – Юркой, который вошел, а вернее влип в историю Колычёва под прозвищем Иваныч. Он полез было по примеру старших за старушкиными ягодами, но невероятным образом повис карманом на заборе и минут десять ерзал и орал от страха. Тётя Дуся снять его не сумела. Пришлось ей бежать за одноглазым отцом семейства. Тот снял с забора и слегка высек потомка брючным ремнём, досадуя, что он так глупо попался, а не на то, что он забрался в чужие владения…

А жизнь продолжалась своим чередом. Великие строители Бочкин и Никитин к тому времени уже создали свои главные сооружения. Регулярные полёты в Алма-Ату начал совершать сверхзвуковой ТУ-144. КБ Туполева и Мясищева вели конкурентную борьбу за тяжелый бомбардировщик, будущий ТУ-160. В Москве, под впечатлением просмотра фильма о собственной жизни, скончался великий конструктор импульсных ракетных двигателей Алексей Исаев…

С конца июля Таня с Василием облюбовали возле гигантского тополя более чем метровой ширины место для встреч наедине. Возле дома Маковских росло два огромных тополя. Влюбленных привлекало дальнее от бараковского фонаря дерево, которое образовывало тёмный уютный закуток, состоящий из собственно ствола и забора, да ещё затенённый жидким сиреневым кустом.

Галя Безрукова вскоре выследила парочку. Она даже вычислила алгоритм их появления в укромном месте и три дня, вернее ночи наблюдала за ними из-за детсадовского забора, вдоль которого рос колючий шиповник. На четвёртый вечер к ней присоединился Пират Степанович. Вначале она испугалась приближающейся тени, но распознав хлюпающего носом недомерка, спросила тихим, ироническим шепотом:

– Тебе что нужно, Нельсон?

– Что и тебе. А ты зачем обзываешься?

– Гордись, дурило, адмирал Нельсон был великим человеком, у него толи руки не хватало, толи глаза и потише давай, а то услышат.

Расстояние до обнимающихся молодых людей не превышало одиннадцати-двенадцати метров, но те настолько были поглощены собой, что вокруг ничего не замечали и даже довольно громко, хотя и вполголоса вели разговор:

– А ты Высоцкого видела?

– Не-а – отвечала Таня – только в кино. Где я могла бы с ним столкнуться?

– Да вы же в одном городе живёте.

– Ну ты сказал! Это у вас половина деревни спит под одним одеялом, а в Москве люди из одного дома, а то и подъезда, друг друга не знают. Вот, Этуша я видела.

– Кто такой?

– Забыл, что ли? В «Кавказской пленнице» Саахова играл.

– А, помню, хороший артист.

Западный ветер нагнал облака, которые закрыли большинство звёзд. Стояли последние тёплые ночи лета. Оба подглядчика сидели на корточках, время от времени разминая затекшие ноги. Генка осторожно и мягко дрожащими пальцами провёл по спине девушки. Галя поёжилась и задвигала плечами:

– Ты чего?

– Всё равно смотреть пока не на что, – прерывисто и волнительно зашептал Пират, зная, что Галя не станет выдавать своего присутствия скандальным криком, а потому провел по легкой тоненькой кофточке ещё разок и не менее эротично.

– А ты ласковый, оказывается.

Воодушевлённый поощрением одноглаз, обхватил будущую торговку сзади, пытаясь своими мелкими руками уцепиться за необъятную грудь. Девица сжала подмышки, заклинила конечности нахала:

– Что тебе надо?

В ответ Генка зашептал ей в ухо, обдавая табачно-семечковым дыханием:

– Тебе жалко, да? Замёрз я, а так теплее.

Галя в любом случае не рассматривала Пирата Степановича, как достойную партию, даже более того, она вообще не считала возможным связать судьбу с местными деревенскими ребятами, но страдая любвеобильностью, редко кому отказывала. Мускулы будущей заведующей магазином медленно расслабились и руки одноглазого молодчика проникли к заветной цели.

– Расстегнуть можно? – Горячая волна потенциальной энергии прошлась по парню.

– Там две пуговички. – Галя тоже задышала глубже обычного.

Генка задрал кофту на спине и неуклюже зашарил руками:

– Не пойму, как они расстегиваются.

Девица сама в секунду освободила грудь от стягивающего лифчика, и та рухнула в руки Пирата стремительно обмякнув. Он зачарованно и недолго помял страдающие гигантизмом выросты женского организма. Потенциал его поник и он, тоскливо тиская соратницу по слежке, стал думать, под каким предлогом удрать.

– Ой, кажется, я чайник на плитке оставил.

Галя стальным шепотом заставила его отказаться от отступления:

– Один-пусто, 9доминошный термин, намекающий на дефект кавалера) если ты сейчас смоешься, ко мне больше не подходи!

Генка грустно вздохнул и приступил к выполнению обязанностей…

В субботу на Парковой улице сыграли долгожданную свадьбу. Тётя Шура Зотова выдавала свою единственную дочь Лиду за соседа Женьку Лыскова. Количество приглашенных ограничивалось тридцатью человеками обоего пола, из-за скромных размеров жилья. Зрителей же и прохожих зевак оказалось в два раза больше. Кого привлекало любопытство, а кого дармовое угощение. На эти цели хозяева готовили вёдра самогонки – и дешевле, и злее.

Часам к пяти торжество выплеснулось на улицу. Гармонист Вася занял подобающее место на скамеечке и под мотив «цыганочки» начались пляски с частушками, в которых литературные обороты и выражения крайне редки.

Заведующая пионерским лагерем срочно придумала мероприятие в дальнем конце парка, на футбольном поле, лишь бы уберечь подростковый слух от матерного народного творчества.

Частушки готовили заранее, чтобы блеснуть ими в нужный момент. Странно, что занимались этим лишь женщины, да девушки на выданье. Они устраивали своеобразное соревнование, или частушечные перепалки между собой, а слушатели и зрители буквально валились от хохота. Иногда и мужчины выдавали свои куплетики, но всегда безнадёжно проигрывали поднаторевшему слабому полу.

Прислонясь спиной к штакетниковому забору, на травке восседал Володька Тарзан, уже махнувший семь стаканчиков без закуски, и заунывно рассказывал Витьке Хитрову историю своей неудачной женитьбы. Балон растерянно слушал. Ему также налили пару стаканов и он, захмелев с непривычки, глуповато улыбаясь, делил внимание между повествованием пьяного Тарзана и дробным плясом под остросоциальные и остросексуальные пропетые стишки…

Таня склонилась к уху Василия:

– Никогда не думала, что в деревне можно услышать такое. У вас так всегда на свадьбах?

– Почти всегда. Если женится или выходит замуж кто-то из местной интеллигенции, то помягче поют, культурнее, а в остальных случаях такое завернут – уши вянут.

Митька ухмыльчиво прислушивался к непристойностям, которые без устали и перерыва выдавали уличные дамы и делился впечатлениями с математиком Петровичем, родным братом директора подсобного хозяйства Фомина, толстячком с обвислыми щеками и брюхом. Он отказался от спиртного домашнего приготовления, но откушал стопочку «Столичной» и с удовольствием закусил кетой. Инвалид не был абсолютным трезвенником, но употреблял в редких случаях и никогда не позволял себе пьянеть. В противоположность ему, рассудительный преподаватель математики без ежедневных пол-литра давно уже не обходился.

– Смотри, Алексей Петрович, два одноглазых в одной компании, – Митька указал на Пирата и Ивана Котелкина – не к добру.

– Тот улыбнулся:

– Знаешь, Дмитрий, в математике есть такое правило, что пятьдесят процентов допускается округлять до ста. По одному глазу они имеют, значит округляем до четырёх.

Сквозь нестройные ряды зрителей к ним протиснулся Володя Мартынов, отец Валерки и местный пассионарий. Когда он выпивал, то становился невоздержанным на язык и поступки, мог надерзить любому начальнику, вплоть до рукоприкладства. Судьба щадила его. За свои слова и выходки он чудом не оказался в тюрьме в сталинское и хрущевское время, а уже при Брежневе к нему, как фронтовику, относились лояльно. Не раз тряс он за грудки двоюродного брата – Виктора Сарычева, директора интерната, со словами:

– Ты же гад всю войну в замполитах при штабах отирался, передовой ни разу не нюхал!

Прежнего директора подсобного хозяйства ненавидел столь люто (тот будучи полковником и комендантом пару раз сажал Володю на гауптвахту), что многократно атаковал его с «кривым стартером» в руках. Стальную ручку для заводки машины у него быстро отнимали собратья шоферы, зная его характер и Сергей Ефимович Бодров оставался цел и невредим.

Володя стал водителем случайно. Призванный в 1943 году, он оказался в далёком от фронта полуголодном Хабаровске. Выстроили батальон на плацу и предложили сделать шаг вперёд тем, кто знаком с автомобилем. Таковых не оказалось. Тогда упростили вопрос до уровня:

– Умеет ли кто ездить на велосипеде?

Двое шагнули вперёд, в том числе и он.

После ускоренного обучения, его отправили через всю страну поближе к фронту, но не на сам фронт, посадили на американский «Студебеккер» и доверили перевозить бесчисленные грузы с армейских и корпусных складов на дивизионные. Война его почти пощадила – ранен он был всего дважды и то легко.

– Привет здоровяки – Володя вежливо протянул руку Петровичу и небрежно Митьке – веселитесь помаленьку?

– На свадьбе грех не веселиться. – Ответил одноногий без тени улыбки (ему не понравилось пренебрежение старшего Мартынова).

– А мне не до веселья. Феде Михайлину дали второй класс, а меня на комиссию не допускают. Вот гады. Алексей Петрович, пузатый ты наш, уважаю я тебя за то, что хоть ты и директор вечерней школы, но в партию не вступаешь.

Василий потянул Таню за собой, желая послушать военного шофёра, они встали в двух шагах от собеседников, причем девушка оказалась лицом к лицу с Митькой.

А Володя продолжал:

–Знаете, почему Бересту звание героя не дали? Я вам скажу.

– Кто такой Берест? – Поинтересовался учитель.

– Замполит из батальона Степана Неустроева, который изначально с Егоровым и Кантария лазил на рейхстаг и знамя крепить помогал к конной статуе Вильгельма. Другие флаги немцы сбросили, а ихний уцелел. Комбат Степан им высказал, что мол, знамя должно висеть над куполом. Кантария с Егоровым снова полезли наверх. Все порезались о битые стёкла. Егоров вообще чудом уцелел – под ним балка рухнула, а лейтенант Берест видать побоялся карабкаться. В итоге героями стали пятеро – три комбата, чьи солдаты штурмовали рейхстаг – Неустроев, Самсонов и Давыдов и два разведчика – Михаил Егоров и Мелитон Кантария. Кстати, через неделю к ним добавили Илью Сьянова, он был старшим сержантом и командовал ротой прикрытия, которая охраняла знаменитую группу.

– Старший сержант ротой командовал? – Удивился педагог.

– Ну да, при штурме Берлина младшие офицеры гибли без счёта, приходилось сержантам командовать. На первом параде Победы знамя так и не пронесли, капитан Неустроев, раненый и обожженный, не мог толком шагать (правая нога волочилась), а обгорелые руки не держали древко…

Частушечницы стали выдыхаться одна за другой и, исчерпав репертуар, уже повторялись. Вася всё наигрывал незамысловатый залихватский мотив. Митька что-то сосредоточенно соображал. Выждав паузу между куплетистками, он, глядя в упор на московскую гостью, безголосо, но с энтузиазмом пропел:

В пруду рыбка завелась

Люди замечали

Что ж ты девка раздалась?

Видно накачали.

Почти никто не среагировал на частушку. Откровенно говоря, мало кто понял, к кому относятся эти слова, да и сам текст по свадебным меркам, был более чем безобиден, но Таня, глянув строго на Василия, вырвалась из круга зрителей и торопливым шагом направилась к тёткиному дому. Тот нагнал девушку почти на перекрёстке, возле пиратовой избушки, недоумевая: что с ней случилось?

– Таня, подожди. Куда ты торопишься?

– Отстань Ты правда не понял ничего?

Девушка глядела отчужденно и, немного помолчав, укоризненно добавила:

– Дурачок, эта частушка про нас, точнее про меня, а ты, как лопух стоял и даже ухом не повёл.

– Давай я сочиню о нём по-быстрому, а ты споёшь. Пойдём назад, успокойся.

– Ты стихи умеешь писать?

– Немного.

– Тогда почему обо мне ничего не написал?

– Напишу, обязательно напишу.

Таня колебалась в нерешительности. Тем временем до парочки донесся вновь мощный баритон одноногого. Он не угомонился и спел второй ехидный куплетик:

Галька, лежа на пляжу,

Мнёт лохматую межу,

А люди удивляются:

«Чего она валяется?»

Последовало два холостых проигрыша гармони и звончайший голос Гали Безруковой выдал «ответку»:

Инвалидовы слова –

– Грязная блевотина.

Ты заткнись до Покрова

Хромая идиотина.

Раздался взрыв смеха, даже аплодисменты послышались.

– Проводи меня домой – Попросила Таня.

– Вечером выйдешь?

– Не знаю, посмотрим. Мне одной хочется побыть.

Тётка скептически встретила племянницу:

– Ты какая-то не в себе, не заболела?

– Голова болит, а так – нормально.

– Тогда сходи завтра в аптеку и купи таблетки от городской мигрени.

– Почему от городской?

– Потому, что сельской мигрени не бывает, разве что интеллигентики какие наедут.

К солнечному закату стих ветерок. В ночь обещали понижение температуры до трёх-пяти градусов. Танино негодование постепенно улеглось. Василий заискивающе бродил по улице туда-сюда, мотаясь как маятник и бросая с надеждой взгляды на глиняный домик.

На вечернюю скамейку собрались одетыми по-осеннему. Одна Людмила повыпендривалась немного в лёгком платье, но и она сбегала домой, возвратясь в куртке.

Василий явился с гитарой, надеясь задобрить Таню и развеять её дурное наст роение. Валерка Сёмин обучил его в своё время трём аккордам и кое чему ещё.

Людмила примостилась на краешек, к Гале, игнорируя привычку сидеть рядом с Таниным кавалером. Они долго шушукались, посмеиваясь время от времени.

Тётя Аня, надев телогрейку, подошла поближе к молодёжи и встала за малинником, навостря уши.

Нагретая за день земля стремительно отдавала тепло. Ясное звёздное небо предвещало серьёзную утреннюю прохладу. С Парковой улицы слышались грустноватые женские голоса, поющие «В жизни раз бывает восемнадцать лет».

– Сосед, подыграй нам на гитаре. – Обратилась Галя Безрукова к Василию.

– Какую мелодию?

Галя с Людмилой несколько раз подряд пролялякали мотив известной песни. Когда ритм и мелодия были сносно подобраны, подружки-интриганки негромко и задушевно пропели:

Я возле тополя

Потерлась спиночкой

Зачем протопала

Туда тропиночку?

Таня напряглась, чувствуя происки соперницы. Камешек явно прилетел в её огород. Слёзы выступили на глазах, и она нервно зашарила по карманам ветровки, в поисках носового платка.

Василий ничего не замечая старательно бренькал на шестиструнке.

Тётка подняла голову над малинником. Подруги пропели следующий куплет:

Я на скамеечке

Порвала платьице

Вот так умеючи

Василий ластится.

Таня вскочила как ужаленная. Галя и Люда захихикали. До Василия дошел смысл простенькой песенки, пропетой дуэтом.

– Нука, шалава, быстро домой! – Грозная тётка вышла из огорода.

– За что, тётя Аня?

– Сейчас ты у меня, сука, узнаешь за что. Я сказала – марш домой!

Ранним воскресным утром, поёживаясь от холода, Таня и её тётка во враждебном молчании направились на остановку к первому рейсовому автобусу. Проходя мимо дома Котелкиных, девушка, глядя на три передних окна, громко прокричала:

– Вася! Я ещё вернусь! Я обязательно приеду!

Василий услышал знакомый голос. Он спал на чердаке, куда перебрался с сушила, будучи в натянутых отношениях с Лёшкой.

Парень встал и выглянул в чердачное оконце. По направлению к раменской дороге удалялись две женские фигуры…

Больше они никогда не встретятся. Через год семья Орловых переедет в новую квартиру. Тамара Котелкина бросит спрятанную бумажку с Московским адресом в печь, а Василий, узнав о том, с месяц побушует и успокоится. Таня, будучи впоследствии в гостях у тётки, пару раз попытается приехать в Колычёво, но та её высмеет и нагородит кучу небылиц, чтобы племянница отказалась от затеи…

Людмила, разумеется, уехала учиться в Коломну. Поступила, правда не в медицинский, а в сельскохозяйственный техникум. Её одноклассник, Витька Хитров, а заодно с ним и Валерка Сарычев, также проигнорировали Егорьевские учебные заведения и с первого сентября поселились в общежитии при ПТУ города Коломны.

Василий не слишком горевал поначалу, уверенный, что адрес Тани у него в любом случае есть, а сама она пообещала приехать. Через два дня после отъезда москвички, он помогал возить зерно, уплотняя щели кузова мешками и разгружая его вручную на складе подсобного хозяйства (самосвалов в интернате не было). Так прошло пару недель. Потом он хватился и вспомнил о листке с завернутым адресом, а когда не обнаружил его, устроил грандиозный скандал. Мать созналась, что спалила бумажку.

На полученные деньги за «уборочную», парень купил коричневые кожаные перчатки и бутылку водки, залез на чердак, где в одиночку напился и долго плакал, глядя на дорогу, по которой уходила Таня.

Стихотворения о своей возлюбленной, вопреки обещанию, он так и не смог написать. Вернее, писать начал, даже сочинил три строчки, но дальше дело застопорилось. Звучали эти строки так:

Улица, калиточка налево,

Узкая тропинка, дальний дом.

Девушка со взглядом королевы…

Над продолжением он бился долго и без всякого результата, много раз возвращался к нему, впрочем, с тем же нулевым эффектом.

Его стихи иногда помещали в районной газете «Знамя труда». Редактор Иван Папвлович безжалостно их калечил, боясь малейшего ек выверенного идеологически слова, или оборота. Таково было испуганное поколение. Василий очень гордился поначалу своими (совместными с редактором) строчками, но постепенно охладел к кастрировано-убогому рифмоплетению. Надо признать, что Иван Павлович немало приложил усилий для придушения способной молодёжи, исповедуя теорию: на сто тысяч населения должен быть один поэт. Разумеется, что таковым он числил себя…

Лёшка, честный и мечтательный трудяга, допас деревенскую скотину до осени. С тех пор, вплоть до полного уничтожения домашних животных в начале двухтысячных годов, проблема пастуха так и не разрешилась. Люди стали пасти стадо по очереди.