Капкан для германского короля

Как-то, еще на втором курсе, подбирая в Интернете материалы по Хольбейну, Митя наткнулся на «конспирологическое» обсуждение его знаменитого портрета семьи Томаса Мора. Он тут же открыл портрет, с восторгом нашел на нем все упоминавшиеся символы и понял, что «заболел» этой «арт-конспирологией» на всю жизнь. Он моментально включился в дискуссию, опроверг предлагавшееся прочтение знаков, развенчал доказательства того, что «Принцы в Тауэре» остались в живых, и в завершение нашел еще два тайных символа, не замеченных исследователями ранее и подтверждавших его правоту. Успех был ошеломляющим. Его работу напечатали в «Рикардианском бюллетене», издании Общества Ричарда III, и это при том, что Общество печатало только апологетику последнего Плантагенета, а Митины выводы были не в пользу Ричарда. Затем последовала «Меланхолия» Дюрера. Мите удалось провести свою работу по ее анализу как курсовую: ему было жаль тратить время, отвлекаясь – пусть и формально – от такого увлекательного исследования на какую-нибудь скучную, навязанную ему тему. Эта работа оказалась для него судьбоносной. Во-первых, он по-настоящему подружился со своим научным руководителем, профессором Орловым. Эта дружба была не только интересной – она не раз помогала Мите, поскольку профессор Орлов пользовался в Университете большим влиянием и мог составить серьезную протекцию. Позже Митя написал у Орлова диплом. А пока, сразу после защиты курсовой, Орлов познакомил Митю со своим другом, профессором Злобиным. «Вот Викентий, смотри, – сказал Орлов, беря Митю за руку, когда тот зашел однажды на кафедру, и подводя его к сидящему у своего стола мужчине средних лет в дорогом костюме с острыми чертами лица и сдержанным, идущим откуда-то из глубины взглядом. – Тот самый молодой человек, который покопался в „Меланхолии“ и кое-что откопал. Прошу любить и жаловать.» Орлов похлопал Митю по спине. Незнакомец слегка кивнул. «Злобин.» «Ну-ну-ну, – перебил его Орлов. – Давай без этой скромности, – он повернулся к Мите, – член-корреспондент РАН, директор института Новейшей истории, главный редактор журнала „Вопросы истории и культурологии“, ведущий специалист по оккультизму нацистской Германии, профессор Викентий Иосифович Злобин.» Орлов сделал жест рукой, указывая на своего гостя. Профессор Злобин невозмутимо кивнул головой. «Я хотел бы опубликовать вашу работу в нашем журнале. Не будете возражать?» С этой встречи началась их дружба. Во-первых, профессор Злобин оказался заочно знаком с Митиным отцом. И неудивительно: как специалист по оккультизму он занимался в том числе и рунной магией и, разумеется, знал всех серьезных исследователей по этой теме. Удивительным оказалось другое: ни Злобин, ни Митин отец не захотели знакомиться в жизни. Они обменялись электронными адресами и телефонами, вели переписку по научным вопросам, но общались по-прежнему заочно. Митя несколько раз приглашал профессора в гости, но тот вежливо отказывался, ссылаясь на занятость. Сам Митя часто бывал у Злобина – они проводили много времени за увлекательнейшими обсуждениями самых разных тем исследований друг друга, – однако, попытавшись как-то взять с собой отца, услышал от него то же самое «извини, занят, давай в другой раз». И во-вторых, оба почувствовали некое родство душ: Мите было интересно со Злобиным, а Злобину с Митей, и им совершенно не мешали ни разница в возрасте, ни разница в научном статусе.

Когда Митина курсовая вышла в виде статьи в журнале «Вопросы истории и культурологии», отец поздравил его. «Как я рад, – сказал он, задумчиво глядя на Митю, – что ты становишься настоящим исследователем. Я ждал этого и боялся, что ты выберешь другой путь. Ну а теперь, – отец протянул Мите руку и добродушно, широко улыбнулся, – добро пожаловать на борт!»

Отцу понравились Митины идеи, но он, как оказалось, напрочь отрицал «академический, умозрительный подход» к оценке и исследованию мистики во всех ее формах. Он считал, что Митя останавливается на полпути, рассматривая язык мистики как способ прочитать послания Мора или Дюрера, но не как средство изучения сил, реально влияющих на происходящее в этом мире. Отец считал это издержками «ученического менталитета». Чтобы помочь Мите поскорее избавиться от него, он предложил ему поездку летом на раскопки в Данию, на остров Зеландия, в окрестности городка Роскилле – отец считал, что именно там следует искать «места силы», в которых и можно почувствовать это влияние осязаемо, и предложил Мите поучаствовать в разгадках находимых там рунических надписей.

Именно в Роскилле, древней столице Дании, Митя по-настоящему познакомился с удивительным миром рун. Месяц пролетел незаметно. За этот месяц он многое узнал от отца. К тому же раскопки оказались неслыханно удачными: датским коллегам, которые и пригласили Ивана Никольского в гости, удалось найти на холме за городом, на небольшом удалении от церкви Св. Йоргена (в месте, которое Митин отец считал средоточием силы и в котором и сам Митя ощущал некую незримую энергию) – шутка сказать – сакральный камень викингов! Отец, а вслед за ним и Митя, ликовали вместе со всеми. Особенно же когда, отправив, как полагается, данные о находке в Департамент рун Совета по национальному наследию Министерства культуры Швеции для включения ее в Общий рунный каталог, занялись расшифровкой выбитой на камне надписи. Это не был один из тех текстов, к которым уже привыкли археологи: «Имярек вырезал сию надпись» (Митя всегда улыбался подобным надписям: желание человека оставить след в истории, написав что-то типа «Киса и Ося были здесь», протягивало прочную нить из современности в пещерное прошлое). Нет, это был осмысленный текст на трех строках, с упоминанием имен скандинавских богов и с наличием слов, значение которых ни один из членов экспедиции не смог определить сразу. Отец относил надпись к IV веку нашей эры, на что его датские коллеги только махали руками, утверждая, что таких ранних рунических надписей быть не может, но отец настаивал на том, что не поддающиеся интерпретации слова записаны на прагерманском языке, и что формула, включающая прагерманское слово slahit (разит), ему уже встречалась в некоторых надписях, была частью магических заклинаний, и это было крайне логично – найти ее здесь, в «месте силы».

Именно тогда, наблюдая за этими жаркими спорами и слушая горячие, страстные выступления своего отца, Митя по-настоящему понял, что значит рунология и сакральные знания в его жизни. В долгих обсуждениях с датскими коллегами Иван Никольский демонстрировал поистине энциклопедические знания, легко оперировал примерами из шведского Рунного каталога, единственный из присутствующих периодически упоминал имена Гвидо фон Листа и Карла Мария Вилигута – как позже узнал Митя, оккультных рунологов, чьи системы рун служили исключительно мистическим целям и потому не признавались академическими учеными. Сам того не заметив, Митя заразился отцовской увлеченностью. Он стал помощником и учеником своего отца. А меньше чем через год отец погиб…

Пока все это проносилось перед его мысленным взором, Митя лихорадочно пытался найти хоть какую-нибудь зацепку, связывающую рассказанное Афониным с тем, что он наблюдал в поведении отца и в его делах и контактах. Афонин утверждает, что все это началось в 91-м. Мите был один год… Митя беспомощно прикрыл глаза. Глупо. Все это время он был ребенком. Ничего он ни видеть, ни понимать не мог. Да и в институте тоже. Фактически до поездки в Роскилле он вообще не имел никакого отношения к делам отца, разве что в их «официальной», «искусствоведческой» части. «Надо думать, – как заклинание мысленно повторял Митя, сидя напротив Афонина, который ждал его ответа. – Думать!»

«Во-первых, о чем говорил Афонин? Это наверняка какая-то рунная магия, причем довольно могущественная, и вполне реальная, – Митя посмотрел на Афонина, – иначе здесь не сидел бы этот человек.»

«Похоже на правду? Похоже. Идем дальше. Во-вторых, отец. Если допустить, что он был знаком с этими людьми и помогал им – чем? расшифровкой некоей рунной магии, используя которую они могли бы достичь каких-то невероятных результатов, получить какую-то осязаемую силу. Возможно? Возможно. Отец вполне мог заниматься этим. Но тогда, если это открытие, находка – что-то там, о чем говорит Афонин – такое важное, что Афонин готов был платить за него миллионы долларов, отец обязательно должен был рассказать о нем, сообщить, поделиться – и в первую очередь с ним, с Митей. Не мог он не поделиться, не мог. Такие открытия, судя по словам Афонина, важнее в сто раз всех камней в Роскилле. А отец ни разу ничего подобного…»

Стоп! Внезапно Митя вспомнил. И как, как это он мог забыть? Наверное, он слишком усердно пытался стереть из памяти все, что непосредственно предшествовало смерти отца, и многое из тех лет осталось в этой мысленной «корзине». Точно! за неделю до смерти отец ходил очень возбужденный, говорил о каком-то открытии, о том, что он наконец-то нашел, что это будет грандиозно и должно сработать, поскольку он все проверил по двадцать раз, и на Митины вопросы, о чем это он, отец загадочно умолкал, произнося «потерпи, скоро все узнаешь!»

Логические тезы мгновенно выстроились в Митиной голове в стройную цепочку.

«Итак, – мысленно излагал сам себе Митя, пытаясь унять колотящееся сердце и предательский холод в груди, – что мы имеем? Отец разгадал какую-то тайну, связанную с рунной магией. Допустим, нашел формулу какого-то заклинания огромной силы. Он сотрудничал с „влиятельными людьми“, которые должны были применить эту формулу на практике. До своей смерти передать им эту формулу он не успел. Теперь представитель этих „влиятельных людей“ пришел ко мне, надеясь восстановить эту формулу с моей помощью. Я – связующее звено.» Митя замер. Он понял, что не знает, как ему поступить.

Пауза, взятая Митей, уже непозволительно затягивалась. Афонин ждал, нужно было что-то говорить.

«А что это за тайна? Что за формула? Эх, интересно покопаться! Ага, чтоб меня же за нее и грохнули. Кто этот Афонин? Почему я должен ему верить? Нет. Опасно. Во всем должна быть золотая середина. В конце концов, почему я должен искать в отцовском архиве по его просьбе? а не… сам по себе?» Радостная догадка пробудила надежду. Митя постарался не выдать себя, нахмурил брови и сказал как можно тверже:

«Борис Викторович! Вы меня извините, но, боюсь, я ничем не смогу помочь вам. Я…»

Афонин покачал головой:

«Нет. Не годится.»

«Ты сможешь помочь мне. Именно ты. Посуди сам, – Афонин развел руками. – То, что нашел твой отец, было очень важным. Иван даже умудрился прислать мне письмо на зону, а это тебе не Почта России, ему надо было выйти на авторитетных людей, затратить время, силы, деньги. Раз так, то это важное должно быть где-то надежно спрятано, скорее всего – на компьютере, – Афонин хмыкнул, – цивилизация идёт вперед, теперь все всё хранят на компьютере! А компьютер этот у тебя, у его сына.»

«Компьютер отца „почистили“ и отдали дяде Славе!» – перебил Митя, тут же укорив себя за детскость и глупость.

«Пусть так, – спокойно продолжал Афонин. – но остались данные, файлы. Их не могли уничтожить. Их куда-то скачали. Но дело даже не в этом.»

«Все файлы Ивана и вправду могли пропасть. Стереть их могли, ты прав. Зашифровать. Да мало ли. И потом, где гарантия, что даже если я их найду, смогу разобраться без Ивана?»

«Отсюда вопрос: стоит ли мне гоняться за тем, что может оказаться призраком? Даю ответ: стоит. Потому что теперь у меня есть ты, – Афонин качнул головой в Митину сторону, – Дмитрий Иванович Никольский, сын моего друга Ивана и специалист по всей этой мистической хрени.»

«Я?» – округлил глаза Митя.

«Ты, ты,» – утвердительно кивнул Афонин. «Я, когда твое имя на афише увидел, так подумал: даже если у Ивана ничего не найду – ерунда! Мы с его сыном эту кашу по новой сварим!» Он довольно осклабился.

«Со мной?» – снова удивился Митя.

«С тобой, – подтвердил Афонин. – Что ты заладил как попугай „я?“ „со мной?“ – хмыкнул он недовольно. – Да, ты. Да, с тобой.»

«Ты ведь и сам кое-что можешь,» – кивнул Мите Афонин.

Митя хотел машинально переспросить «я?», но тут же осекся.

«У тебя ведь завтра доклад в музее – „Тайные знаки“, – Афонин сделал ударение на последних словах. – Значит – пошел по стопам отца?»

«Но…» – Митя беспомощно приподнял плечи и покачал головой.

«Мы с тобой вот как поступим,» – сказал Афонин, подаваясь вперед.

«Во-первых, ты поищешь в компьютере – в почте, в корзине, в папках. Может быть, нужный файл под носом, просто ты не обращал на него внимания.»

«Да я…»

Афонин властно выставил вперед руку.

«Дома поищешь, в письмах, документах, в книгах, в сейфе – где твой отец мог хранить важные бумаги? Подумай!»

«А если не найдешь, – Афонин как-то очень бережно погладил „дипломат“. – Так сам решишь эту задачку. Папка – вот она, – он похлопал по бокам стоявший у него на коленях кейс. – Ты возьми ее, почитай, подумай.»

Афонин взял «дипломат» обеими руками и выставил его вперед.

Митя сосредоточенно, исподлобья посмотрел на «дипломат», одними глазами взглянул на Афонина, медленно поднял голову. Папка? Здесь? Та самая?.. Господи!..

«Я не смогу сделать то, что сделал отец. Я не разбираюсь в рунной мистике. Мой доклад посвящен проблемам искусства. А от отца никаких файлов или материалов не осталось, я уже говорил вам. Я не смогу вам помочь.»

Афонин медленно вернул «дипломат» на колени. Секунду-две сосредоточенно смотрел на Митю. Затем медленно потянулся рукой во внутренний карман блейзера и вытащил оттуда пухлую тугую пачку, перетянутую резинкой в несколько обхватов. Митя разглядел в пачке несколько стандартных запечатанных банковских упаковок. Это были доллары. Афонин поднял пачку вверх, словно арбитр красную карточку.

«Здесь пятьдесят тысяч. Я готов дать их тебе за простое согласие попробовать мне помочь. Заметь, попробовать. Они твои даже если у тебя ничего не выйдет. И никаких претензий к тебе в случае неудачи. Ни претензий, ни вопросов. – Афонин медленно протянул пачку Мите. – А в случае удачи… Еще пять раз по столько в качестве благодарности. И несметно больше, когда твои формулы сработают!»

Митю охватил ужас. Единственное, чего он сейчас хотел, это чтобы Афонин исчез и никогда больше не появлялся, чтобы сегодняшний вечер забылся как страшный сон.

«Я не могу, – сказал он, быстро-быстро качая головой, – Не могу. Нет.»

«Чудак, – выдохнул Афонин протяжно, убирая пачку с долларами назад в карман. – Отец твой не такой был, – он задумчиво посмотрел на Митю. – Ну да ладно,» – сказал он вдруг, резко прерываясь. Он достал из другого кармана авторучку и маленький блокнотик, открыл его, быстро что-то записал, вырвал листок, щелкнул авторучкой, убрал ее и блокнот в карман, а вырванный листок поднял вверх. «Это мой телефон, – он протянул листок Мите, но Митя не двинулся с места, тогда Афонин положил листок на столик рядом с ксероксом. – Я думаю, очень скоро ты мне позвонишь. А я буду ждать.» Афонин натяжно улыбнулся.

Митя вдруг почувствовал себя тягостно в обществе своего гостя. Он чувствовал, что эту встречу нужно заканчивать, и как можно скорее. Словно на него пытались накинуть сеть, а он отчаянно бил хвостом, силясь в нее не попасть.

«Ну вот и хорошо! Позвоню. А теперь уходи, а? Уходи же, уходи!» – мысленно повторял как заклинание Митя, переводя взгляд с улыбающегося Афонина на «дипломат» и обратно. В его душе смешалось все – и волнение, и нетерпение, и тревога, и подозрительность, и отголоски страха, и предвкушение чего-то грандиозного, – голова гудела, и прежде чем принять для себя хоть какое-нибудь решение, ему необходимо было остаться одному. «Если он сейчас не уйдет, я сам выставлю его,» – расхрабрился про себя Митя, не заботясь ни капли об осуществимости этого замысла, и был уже готов открыть рот, как вдруг его собеседник, медленно вздохнув и резко выдохнув, хлопнул обеими руками по «дипломату», стоявшему ребром у него на коленях. «Мне пора,» – по-прежнему улыбаясь произнес Афонин.

Опираясь одной рукой на колено, а другой балансируя «дипломат», он, кряхтя, поднялся с табурета. «Старость, – распевно произнес он. – Старость, Дмитрий. А стареть нельзя. Нельзя стареть…» Он хотел, было, сказать что-то еще, но осекся, встретившись с Митиным заклинающим взглядом. «Ну, – кивнул он Мите, словно вняв его заклинаниям. – До встречи.» Он постоял еще несколько секунд как-бы разглядывая Митю, затем повернулся и пошел к двери. «Я буду ждать,» – бросил он через плечо. В следующее мгновение дверь за ним захлопнулась.

Митя попытался прислушаться к звукам шагов в коридоре, но не услышал ничего, кроме своего гулко бьющегося сердца. Он отвалился на спинку кресла и уставился в угол потолка. Он сидел неподвижно и смотрел в пустоту, переводя взгляд с потолка на стены и со стен на потолок. Нет, сейчас он ничего не будет предпринимать. Сейчас он, как за спасительную соломинку, ухватится за великий девиз «жаворонков»: «утро вечера мудренее.» «Интересно, – подумал вдруг Митя, – а что бы сделал отец моем месте? Наверное, согласился бы. Так он и согласился, – перебил Митя сам себя. – А дядя Слава? – Митя мысленно улыбнулся, – Глупый вопрос. Чего можно ожидать от „мистера Нет“? – Митя хмыкнул, – вот к кому ему точно надо было идти, так это к Кешке с Леной, эти бы без звука согласились, хотя, вряд ли они…»

В эту секунду Митя услышал в коридоре резкие, гулкие хлопки. Сначала один, потом два подряд. Выстерлы… Митя почему-то немедленно подумал про выстрелы. Сразу после хлопков за стеной что-то брякнулось на пол, словно тяжелый мешок. Потом послышались голоса, вернее, один голос, который что-то жалобно кричал, но Митя не мог разобрать слова. Сердце Мити упало, а ноги сделались ватными. Тем не менее, он ринулся с места и, совладав с дрожью, рванул на себя дверь в коридор.

Его глазам предстало жуткое зрелище. Слева от двери, привалившись спиной к стене, на полу сидел Афонин. В одной руке у него был пистолет, другой рукой он зажимал бурое пятно на футболке, которое медленно расползалось. Он тяжело дышал и то и дело постанывал. Слева от него лежал «дипломат», видимо, он выронил его при падении. Перед ним на корточках сидел молодой человек, одетый в строгий черный костюм и галстук, в одной руке у которого тоже был пистолет, а другую руку он периодически пытался протянуть вперед, к зажатому рукой Афонина бурому пятну, словно пытаясь помочь ему остановить кровь, но, не донеся ее до цели, каждый раз резко отдергивал, будто боясь сделать Афонину больно. В глазах его стояли слезы, на лице изобразился ужас. Он плаксиво взвизгивал: «Борис Викторович! Борис Викторович!» А в перерыве между взвизгиваниями орал в крохотный микрофон, закрепленный у него за ухом: «Зовите врача, суки! Врача зовите! Ведяев, гад, шефа подстрелил!»

Шагах в трех от Афонина и, как решил Митя, его охранника на полу было распластано тело еще одного человека, одетого все в тот же черный костюм, белую рубашку и галстук, ноги и руки его были раскинуты, из правой руки вывалился пистолет. На белой рубашке алело пятно крови. Струйка крови стекала изо рта на пол, образуя на нем маленькую лужицу.

Митя почувствовал, что ему нечем дышать. Его повело в сторону. Он ухватился за дверной косяк и несколько раз глубоко и часто вдохнул.

«Дмитрий,» – услышал он слабый голос. Он посмотрел вниз. Афонин глядел на него затуманенными глазами. «Помоги…» Митя сделал было движение, собираясь наклониться вперед, но Афонин вдруг обратился к охраннику, хотя и продолжал смотреть на Митю: «Петруха!» Митя остановился. «Тут я, Борис Викторович!» – все так же плаксиво с готовностью отозвался охранник.

«Не скули как баба! – металлическим голосом приказал Афонин. Охранник тут же суетливо утер глаза рукавом пиджака. – Ну-ка, возьми у Ведяева пушку!» «Да,» – закивал охранник, быстро поднялся на ноги, подошел к напарнику и левой рукой приподнял его пистолет из полураскрытой ладони, которая его сжимала и отпустила в момент падения. Охранник встал во весь рост и показывал Афонину в одной руке свой пистолет, в другой – Ведяева.

«Мне давай,» – прохрипел Афонин. Охранник поспешно выполнил приказ и наклонился к Афонину, протягивая ему пистолет напарника. Афонин выпустил из руки свой собственный пистолет и, морщась от боли, приподнял руку, забирая пистолет, который протягивал ему охранник.

«Три шага назад!» – так же хрипло скомандовал он.

Охранник послушно отступил.

Афонин медленно, стискивая зубы и чуть подвывая, поднял руку с пистолетом и направил ее на охранника. Мите показалось, что он… целится. В следующую минуту прогремел выстрел и охранник рухнул замертво.

Митя в ужасе дернулся. «Дмитрий!» – услышал он голос Афонина. «Помоги…» Митя машинально наклонился к нему.

«Возьми у меня пистолет, – стиснув зубы полушепотом проговорил Афонин. – Ну же…» Митя застыл от ужаса. Он смотрел на Афонина. Тот поднял глаза. Это был тяжелый, каменный взгляд, Митя почувствовал, что теряет волю. Он протянул вперед руку. «Платок возьми в кармане,» – перебил Афонин. Митя дрожащими пальцами, боясь причинить раненому боль, как мог осторожно нащупал во внутреннем кармане пиджака платок. «Оботри отпечатки.» Митя переложил пистолет в левую руку и правой неумелыми, скованными движениями вытер поверхность оружия. Он переложил пистолет в правую руку и держал его через платок. «Теперь вложи его в руку Ведяева,» – скомандовал Афонин. Митя мешкал. «Ну!..» – зловеще проскрипел зубами Афонин. Митя попятился, пока не наткнулся ногой на труп второго охранника. Он обернулся. Два трупа лежали друг напротив друга, шагах в трех. Митю охватил ужас! Это была перестрелка в упор! Кто мог решиться на такое? Ради чего? «Дурак, – услышал он голос Афонина, сквозь одышку выдавливавшего из себя каждое слово. – сейчас здесь менты будут. Делай что говорят!» Он обессиленно выдохнул. Митя поспешно нагнулся, вложил пистолет в руку второго охранника и отбросил в сторону платок.

«Хорошо, – проскрипел зубами Афонин. – Теперь иди ко мне.»

Митя нетвердым шагом вернулся назад. «Не дрейфь, Дмитро, – Афонин сделал попытку улыбнуться. – Прорвемся.»

Митя обводил привалившегося к стене Афонина взглядом и ничего не мог из себя выдавить. Он чувствовал, как бьется сердце и подкатывает дурнота.

«Возьми „дипломат“, – Афонин откинул голову к стене и тяжело дышал, видно было, с каким трудом ему дается речь. – Не тормози, – простонал Афонин, когда Митя снова замешкался, – Делай, что велю. Быстрее. Времени нет.»

Митя вздрогнул и поспешно огляделся. «Дипломат» лежал на полу прямо под его ногами. Он тут же подобрал его. «Пять восемь два,» прохрипел Афонин. Митя поднес «дипломат» поближе. Кодовый замок. Митя с усилием поставил на нужные места туго вращающиеся колесики и, балансируя кейс на согнутом колене, щелкнул замки справа и слева. Крышка отскочила вверх.

Внутри лежала пожелтевшая от времени картонная папка, в каких обычно хранят канцелярские дела – с глухими боковыми отворотами, складывающимися вовнутрь. Папка была толстая, но плотно завязанная продетыми сквозь вырезы в титульной обложке и продольном закрывающемся отвороте зелеными тесемками. И тесемки эти, и края картона обтрепались от времени, но были еще вполне добротными. Титульная обложка была украшена старомодной рамкой и жирной типографской надписью «Дело N____» Ниже Митя успел разглядеть написанное жирным синим карандашом непривычным печатным почерком «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО…»

«Бери папку, – Митя дернулся на голос Афонина, – неси в кабинет, спрячь среди бумаг.» Митя на мгновение перевел взгляд на говорившего. «Менты обыск будут делать. Так отбрехаться легче. Скажешь… м-ммм…» – Афонин взвыл от боли. Митя ринулся, было, к нему, но понял, что ничем не поможет. Он посмотрел на папку, лежавшую в кейсе. Надо было действовать.

Митя выхватил папку из «дипломата», отставил его на пол, а сам, быстро глянув на Афонина, бросился в к двери. Медлить было нельзя. Распахнув дверь, Митя огляделся. Стол Людочки, тумба под ксерокс, столик с кофеваркой, шкаф для бумаг. Шкаф! Верхняя часть шкафа представляла из себя углубление с двумя полками для книг и стеклянными дверцами, в нижней, закрытой на обычные деревянные дверцы, хранили техническую утварь и всевозможные давно позабытые вещи, разобраться с которыми никак не доходили руки. На полках в верхней части за стеклом стояли альбомы по искусству, каталоги выставок. Вот! Митино сердце подпрыгнуло от радости. Несколько дней назад он поставил сюда материалы по Дюреру – в его собственном кабинете было уже некуда ничего класть; сколько раз он клялся навести порядок и выкинуть макулатуру! – это были брошюры с рефератами, подшивки газетных вырезок, ксерокопии библиотечных книг, гроссбухи с его записями, в общем, именно то, на фоне чего афонинская папка может стать неприметной. Митя шагнул к шкафу, распахнул стеклянную дверцу и уверенным движением вставил папку в ряд прочих бумаг. Закрыв стеклянную дверцу он, не оглядываясь, направился к двери и быстро вышел в коридор.