Тонечка и Гриша. Книга о любви

– Мы огнивом возле куста – щёлк! А куст синим пламенем – как пыхнет! А цветов-то и не опалило! И тут… – В этом месте братья делали «страшные глаза», понижали голос. – …как всё вокруг затрещит! Как оползень потечёт! Это Целитель-Змий к нам пополз. Прямо из тайги на нас полз, на пламя багульника! Еле мы от него удрали!

– Врёте вы всё! – обижалась Тонечка.

Но братья обещали принести домой цветы и показать ей. Однако сорванные и принесённые с сопок ветви багульника дома огнём не пыхали, и Змий-Целитель во двор не лез.

Очень хотелось Тонечке самой взлететь ввысь, туда, в сопки, где высокое весеннее небо, где пенное царство розово-сиреневых кустов. Где весёлыми облаками вьются-порхают бабочки. Но Тонечку в сопки мать не пускала – мала ещё.

А вот теперь и вовсе со двора ходить не велела. Чтобы чего не вышло с дитятей…

Слободы забурлили…

А Владивосток стал центром Дальневосточной (буферной) республики.

И даже тут, на самом краешке обитаемого мира – Ойкумены – люди, единые ранее в своей общности, стали расползаться на две разные стороны.

За белых и за красных.

Тонечка слышала эти слова, но особо не вникала, о чём это. Только замечала, что все стали суровее и уже не шутили с ней, не баловали её как раньше. А потом и вообще дома остались только женщины… и те частенько слезу точили украдкой. Уж не до песен.

Вот и братья Беловы  стали красными партизанами. Ушли в тайгу, спрятались за топи.

Но как уйдёшь ты от жилья? Где еду взять?

Вот и выходило, что между посёлком и красными партизанами постоянно была крепкая связь.

Внешне жизнь Степана, Тонечкиного отца, теперь старшего проводника КВЖД, текла размеренно и без изменений. Он всё также постоянно уезжал в рейсы.

Но втайне от всех Катерина дома пекла хлеба для братьев – партизан, а младший её брат – пятнадцатилетний парнишка – ночами приходил из тайги забрать. На лесной опушке между двух небольших сопок смастерили полый внутри стог. Тонечка знала, что туда, в тот стог, Катерина носит еду и оставляет для брата.  Мать строго-настрого запретила Тонечке даже и словечко о том выронить – такая беда будет!

Но не обошлось без доноса. Новое слободское начальство заметило, что из трубы дома Катерины всё время идёт дым.

«Почто она день и ночь печь топит? Не зима, чай!»

Белоказаки нагрянули к ней с обыском. С криками и угрозами выволокли Катерину из дома, выгнали Тонечку, сестёр её и братьев – во двор. И перед ними, детьми, стали избивать их мать, требуя её признания в том, что она кормит партизан.

Не помня себя, Тонечка вырвалась из рук держащего её казака, дико завизжав, кинулась на обидчиков матери. Её сильно ударили, она упала без сознания…

Тут сбежались многочисленные родственники и соседи и принялись горячо доказывать, что хлеб Катерина печёт на всю слободу, пока муж в отъездах,

– Жить-то надо! Вот и печёт всем!

Белоказаки угомонились, но не поверили.

Однажды ранним росистым утром они выследили паренька, залезшего в стог за хлебом, и закололи, затыкали его саблями. И несколько дней не разрешали родным труп забрать. Тонечка видела, как мать безмолвно рыдала, уткнувшись в подушку. Стояла Тоня рядом, молчала, не знала, что сказать, как унять такое горе.

А потом она услышала, как мать с подругами зашепталась о странном и страшном: таинственным образом пропал «зверь» хорунжий. И вскоре по слободе пошёл слух…

– Нашли его, хорунжего-то! Труп в бочке, что Песчанка вынесла!

– Уж такой страшенный, весь в кровище!

«Всё как в сказке про царя Салтана», – думалось Тонечке. Эту сказку она читала сама, её учил отец, когда был дома. В бочку посадили, «засмолили, покатили и пустили в окиян». С одной добавкой – в настоящей жизни вся бочка была пробита-утыкана трёхдюймовыми гвоздями остриями вовнутрь. Но нет, Тонечке жалко хорунжего не было – не могла забыть, как он бил её мать.

Вот на какое дикое время выпало детство Тонечки.

Но в волшебной книжке, где на обложке стояло «Сказки г-на Пушкина…» она читала:

«Втихомолку расцветая,

Между тем росла, росла, поднялась –

И расцвела! Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого…»

И мечталось девочке, что это за ней скачет верный жених на добром коне и ищет её, Тонечку.

– Я тут, на самом краюшке земли, – шептала она, – у самого Великого Океана…

Тем временем исполнилось ей восемь лет.

Ещё раньше, бывая в городе, Катерина не раз показывала детям на улице их деда, но подходить ни-ни, не дай Бог. Тонечке с ранних лет запомнился высокий, очень прямо державшийся суровый старик в тёмной одежде. И с очень красивой палкой.  Мать объясняла: это – трость. Ещё Тонечку поражало стёклышко в одном его глазу. Стеклышко было на шнурке. Катерина опять объясняла: это – монокль.

Зачем монокль, Тонечка, совсем малышка, не поняла и дома, играя, всё пыталась приладить круглый плоский камушек себе в глазницу, только он не держался, падал. Но когда, сморщив в напряжении личико, ей удалось-таки однажды удержать камушек, то ничего не стало видно.

«Наверное, поэтому дед нас и не замечает, – поняла она. – Из-за этого самого монокля».

Но теперь поездки в город почти прекратились.

Шёл 1922 год… «По долинам и по взгорьям» продвигалась уже красная дивизия вперёд, «чтобы с боем взять Приморье – Белой Армии оплот»!  Оживились и осмелели красные партизаны в окрестных лесах.

Стояла осень. На удивление красив был медно-золотой октябрь на сопках. Но страшно бурлив – океан.

Шумело и людское море. Некому было любоваться осенними красотами. Люди воевали, насмерть бились друг с другом.

Катерина заперла двери на все засовы, дети притаились в страхе и ожидании.

Мать говорила им, что Красная Армия вышла к городу, что выгонит, наконец, япошек, которые – многие тысячи – стояли в городе и окрестностях. Маленькие росточком японцы были раскосые и злые. И смотрели так нехорошо. Тонечка их боялась.

24 октября по слободе пошли разговоры о выводе японских войск с Южного Приморья.

Наступило 25 октября. Катерина уже давно не выходила из дома – берегла девочек. Держала дверь на засовах. А тут прибежала соседка, стала кричать:

– Уходят, все уходят! Япошки уходят и офицеры тоже! И казаки наши! Боже-божечки, все уходят! Все! Там давка такая, лезут на корабли! Говорят, последние корабли-то! Больше не будет! Ой, что деется-то! Как жить-то без мужиков?

Как низкое чёрное небо над океаном, висят и крутятся страхи и беды над головами жителей слободки.

И над Тонечкиным домом тоже.

Тогда на Дальнем Востоке женщин было немного. Но те немногие были удивительно красивы.

И маленькая Тонечка тоже была прелестна, чем накликала на себя престранные события.

Семья белого генерала, одного из временных хозяев города, холила и лелеяла обожаемого младшего сына – молодого офицера. И угораздило же его, генеральского сына, увидеть на улице и очароваться, заболеть просто…

Ну, кем бы вы думали?

Маленькой девочкой, Тонечкой.

Вот ужас-то!

Уж как генеральша через сваху уговаривала Катерину отдать им в семью на воспитание восьмилетнюю Тонечку, божась, что дорастёт та в генеральской семье до брачного возраста и только тогда они позволят сыну жениться на ней…

Катерина стояла непоколебимо.

Богопротивное, мол, дело, оставьте нас.

Да тут и Степан вернулся из поездки. Защитил. Но скоро вновь уехал с поездом.

И вот этот октябрьский день, 25 число!

Время поджимало, Белая Гвардия срочно эвакуировалась в Шанхай… Прямо перед погрузкой на корабль, да не по пути к причалу, молодой влюблённый уговорил отца завернуть на бричке к запертому и неприступному дому Терченок. Странно, но отец согласился на это безумное, безнадёжно-отчаянное предприятие. Срывающимся голосом юноша у ворот кричал, умолял маленькую девочку Тонечку бежать с ним! Златые горы сулил!

Бревенчатый дом слепо глядел на юношу бельмами затворённых ставен.

Тонечка дрожала в тёмной горнице, спрятавшись за юбку матери.

Катерина сурово молчала, выжидала.

Генерал велел не задерживаться.

Бричка улетела.

Катерина с усилием перевела дух. И уронила на пол ухват, что стискивала в руке, на всякий случай.

Позже Тонечка учила на курсах, что «в четыре часа дня 25 октября 1922 года части Народно-революционной армии Дальневосточной республики вступили во Владивосток». И по всей большой России закончилась Гражданская война. А ещё через три недели Дальний Восток стал составной частью Советской республики.

Да только тут и окончилась славная история заселения Приморья казачеством: большинство казаков воевали на стороне белых и были вынуждены эмигрировать в Китай, Австралию, США, куда глаза глядят и корабли везут.

История перевернула жёсткую, несгибаемую страницу свою…

3. Тонечка встречает Гришу. «Что есть?»

Вот и наступил 1930 год на советском Дальнем Востоке. Старое прошло. Кануло.

Жизнь потекла совсем по-новому.

Но для Терченковской слободы во многом пока ещё по-старому. Трудно ломаются людские обычаи и представления. Память предков живуча. Декретами не переломишь.

С последних событий минуло ещё восемь лет, в свои шестнадцать Тонечка расцвела обаянием. Всё, ну всё было при ней: кротость, нежная, лукавая улыбка, тёмная коса в руку толщиной – материнское наследство, беловская порода. Вообще, все сёстры Тонечки отличались… нет, вовсе не классической правильностью черт! Очаровывали они игривой живостью и миловидностью. Незлобивостью и надёжностью веяло от них.

Вот и старшая, Марья, уже невеста. Переживал Степан, что не могут они старшей дочери дать достойное приданое.

Не с чего давать.

А скоро свадьба! Жених служит на железной дороге в большом городе Никольске-Уссурийском. Скоро уедет Марья к своему Ивану за тридевять земель, аж за 150 километров от Владивостока, от родных! И будут они там вить своё гнездо, Иван да Марья. Катерина успокаивала мужа, подтрунивала над его «муками совести»:

– Да у неё такое богатое приданое, любой позавидует! Сам считай! Городская дума, газовый завод, две молочных фермы, свой водопровод!

Степан прекращал хмуриться, улыбался солёной шутке жены. А та, подбоченясь, приплясывает перед ним:

– Ох-ох, не дай Бог с казаками знаться! По колено борода – лезет целоваться!

Смеётся, чертовка, ну как тут и не полезть… целоваться?

А улыбчиво-лукавая Тонечка? Уже заглядываются и на неё. Круглолицая и кареглазая, с крохотными ручками и ножками, с врождённым изяществом движений и тактичностью речей. Но при всей кажущейся мягкости, мечтательности и покладистости своей натуры оставалась она казачкой, а значит, проглядывал в ней огонь сильного характера и упрямства. Да и замуж-то Тоня пока не стремилась.

Грамотная и довольно развитая девушка, она хотела учиться. Но, увы, Катерина отпустила Тонечку только на курсы подготовки воспитательниц детских садов.

Да, с новой властью стали организовываться детские сады, увеличивалось количество амбулаторий, школ.

Катерина, казачка твёрдых правил и старых понятий о жизни, не представляла себе дочерей служащими! Дочери должны быть жёнами, матерями, хозяйками в своём дому, а не бегать с портфельчиками на «службу». Служить должны мужчины! Не просто так называют их, мужчин: муж и чин! Оба старших сына Катерины радовали мать, поднимались при новой власти. В люди выходили.

Но, как бы то ни было, под влиянием мужа Степана Катерина согласилась на эти курсы для Тонечки. Всё равно судьба дочери была уже матерью расписана и устроена. Катерина сговорилась со своей подругой и ровней. У той был сын, старше Тонечки лет на семь. По казацким меркам – очень правильно. А Прохор – жених богатый.

Он давно вздыхал по Тонечке. А кто не залюбовался бы юной чаровницей с таким ясным, добрым личиком? От Тонечки просто веяло уютом и весельем, рядом с ней расцветали цветы, солнце выходило из-за тучек. Да и не болтлива она была. От Катерины достались ей степенность и умение твёрдо и весомо сказать как отрезать. Но пылал во всех женщинах Беловых такой мощный женский огонь, что мужчины против воли оборачивались вослед, затаив дыханье.

Ох, хороша была Тонечка!

Катерина уговорилась с Симой, своей двоюродной сестрой, имевшей маленький домик во Владивостоке. В будние дни Тонечка, когда ходила на курсы, гостевала и столовалась у тётки, а на выходные уезжала домой, на Угольную.

Чай, не ближний свет-то!

Тётка любила племянницу за уживчивый характер, за стремление всё уладить, всем помочь, да и любая работа горела в Тонечкиных руках. Сдружилась Тоня и с Галей, старшей дочерью тётки Серафимы.

Теперь Тонечка ходила на курсы. Она уже взрослая! И впервые в жизни получила относительную свободу. Гуляли они с Галей и ухажёром Прохором по Владивостоку, даже раз в музей сходили. Чудно там показалось девушке, но интересно. Тётка отпускала их с Прошей в кино, только чтобы к ужину были дома! С этим у тётки строго. Но ничего, Тонечка привыкла быть под рукой суровой матери и не причиняла тётке хлопот.

А Проша, сговорённый жених, пока что учился – оканчивал школу молодых командиров, готовящую кадры для пограничных застав.

Называлось это учебное заведение – Владивостокская высшая пехотная школа. Была она передислоцирована в марте 1922 года из города Омска во Владивосток, когда 24-ю пехотную Омскую школу командного состава реорганизовали в командные курсы. К тридцатым годам школа уже носила имя Калинина. Готовили во Владивостоке не только строевых военных, обучали там и военных разведчиков, имелось при школе и секретное отделение для иностранных курсантов: корейцев, китайцев, японцев. Забегая вперёд, надо заметить: много пользы принесло это советской России.

Однако главное – в высшей пехотной школе из детей казаков, рабочих и крестьян ковали квалифицированные армейские кадры, офицеров РККА, специалистов широкого профиля. В том числе и пограничников. И учились в этой школе молодых командиров талантливые юноши, придирчиво отобранные по всей стране. По комсомольским путёвкам, партийным распоряжением присылали их отовсюду, со всех концов огромной советской страны.

К концу своего обучения Прохор сдружился с Григорием, сыном брянского крестьянина, из семьи бывших крепостных.

Григорий Мусенков оказался заметной фигурой на курсе. Мало того, что играет на гармони (сам выучился на слух), он и молодец хоть куда: высокий, голубоглазый и русоволосый богатырь с широченными плечами. А ещё в Григории ощущается сила несгибаемая, авторитарность и разумность, заставляющие других признавать в нём «старшего». Теперь сказали бы, что чувствовалась в нём яркая «харизма». Но тогда такое словечко не в ходу было.

В 1930 году приняли его в ряды ВКП(б). Было тогда Григорию 23 года. А появился он на белый свет в знаменательный день –  22 апреля – день рождения вождя всего мирового пролетариата Владимира Ленина. Так-то. Но Григорий считал нескромным упоминать в такой день о себе. Вот и не справлял свой день рождения.

Учился Григорий легко и блестяще, чем заслужил уважение даже самого начальника этих курсов Петра Михайловича – бывшего офицера царской армии,   подпоручика, в 1918 году принявшего сторону красных. До назначения во Владивосток Пётр Михайлович был командиром 50-й стрелковой бригады. В числе очень и очень немногих он дважды награждался орденом Красного Знамени за подвиги на фронтах Гражданской войны. Удивительно было Петру Михайловичу наблюдать в парне из глухой брянской деревушки выдающиеся аналитические способности военного, умение трезво и разумно оценить учебную боевую обстановку.

Страсть же к чтению в Григории его просто поражала. Читал курсант мемуары, читал ту специальную техническую и военную литературу, которую начальник курсов рекомендовал или из собственной библиотеки приносил талантливому юноше. С упоением проглатывал Гриша и исторические книги. Или про путешествия, природу. Не жаловал он только приключения или, не дай Бог, «про сыщиков».

– Чепуховина это и ерунда! Только время терять.

– Да брось, Гришка, интересно же! – пытался спорить Прохор, не на шутку увлекавшийся чтивом «про сыщиков».

– Ты математику пересдай! – одёргивал друга Григорий.

Желая впечатлить и хоть в чём-то взять над другом верх, Прохор стал хвастать – ни более ни менее – своей невестой!

Тонечкой!

Да и переусердствовал.

Решил познакомить Гришу с Тонечкой. Козырнуть ею, так сказать, чтобы окончательно сразить друга своим будущим счастьем.

Да.

Ну что тут скажешь? Глупо, конечно. Молодо-зелено…

Вот и познакомил на свою беду.

Дело-то было в том, что матери объявили сговор по казацким обычаям – не выясняя желания невесты. Главным было – желание жениха. А Тонечка, при всей её беззлобности и бесконфликтности, тоже была казачка с горячей кровью. Увы, Прохора она не любила. Ни в кого она пока не была влюблена. Пташкой небесной парила Тонечка, радовалась жизни, как одна только ранняя юность и умеет.

И вдруг грянул гром небесный!

Сошлись звёзды в зените – Тонечка увидела Григория.

А Григорий… в таком случае говорят – разума лишился.

Матери предполагают, но любовь, когда имеет задумки, командует и самой судьбой. Вот так, по её велению брянский паренёк каким-то чудом оказался вдруг на краю света, во Владивостоке. И встретил юную казачку.

Тонечка и Гриша бегали тайком в кино, разговаривали обо всём на свете и скоро поняли, что это – судьба. Одна на двоих. У Гриши не было ни кола ни двора. Не был он завидным и богатым женихом. Не то что Прохор.

И когда Григорий отправился к Катерине просить руки Тонечки, его попросту выгнали взашей.

Даже и слушать не стали.

Степан был в рейсе. Обратиться было не к кому.

Тут судьба в лице Петра Михайловича предложила смелый «кавалерийский наскок».

Раз власть – советская, то и законы –   советские.

По его плану, Гриша и Тонечка идут расписываться, а потом молодожёны падут в ноги родителям. Тогда уж мать будет просто обязана принять случившееся и не перечить. На манер Александра Македонского предложил начальник курсов просто разрубить этот «гордиев узел» проблем!

Решено.

Сделано.

Лётом летела Тонечка к условленному месту, чтобы потом степенным шагом под руку с Гришей войти в помещение загса и поставить свои подписи под свидетельством о браке.

Расписались.

И под испытующим взглядом старой, седой регистраторши робко поцеловались. В первый раз в их жизни.

Зарделась Тонечка, бархатными звёздами вспыхнули карие глаза. Издревле от предков передавшимся ей женственным и лукавым взглядом из-под ресниц оглушила она Гришу, камнем застывшего перед ней.

Под руку вышли на улицу.

– Куда теперь, Гришенька?

– Нас в гости позвали, Тосенька. Пойдёшь?

– С тобой? Босая на край света побегу!

– Люблю тебя… До смерти люблю!

– И я, Гришенька… Желанный  мой…

4. Злой Рок и Любовь

Осторожнее, Тонечка! Берегись, чтобы не услыхал твои слова ревнивый и злой Рок.

Рок, ревнивый к чужому счастью, к чужой радости.

Рок, злой к чужой жизни.

Остерегайся, чтобы не вспыхнули гневом глазища его – безжалостные и бездонные глубины, в которых мечутся отблески пламени от взрывов и зарева пожарищ, в которых плачут, бьются вдовицы, в которых царит смерть…

Берегись, Тонечка, чтобы не наслал он на вас беды неисчислимые, чтобы не погубил и любовь вашу, да и самоё жизнь!

Кто же может противостоять злому Року?

Мечта и убеждённость – вот то, что так часто создаёт иную реальность, преобразует её.

Надо опереться на твёрдость духа и цельность натуры, чтобы противостоять Року, чтобы вытребовать от судьбы своё счастье.

Тем более если сама Любовь сулит тебе это счастье. Она зрит в будущее и часто небольшими бедами отводит от своих любимцев настоящие трагедии… откупает их, хранимых ею, у Рока – грозного и неумолимого, но склонного к азарту.

Высмотрев новую жертву, хищно навис Рок над молодыми…

Но тут же рядом с ним возникло сияние, запела свирель…

– А!  Это ты? Твои избранники? Что предложишь мне за их жизнь?

Любовь на секунду задумалась…

– Я ставлю верность их друг другу во всех испытаниях, а ты – жизнь для них, пусть бедную, пусть тяжёлую, но долгую жизнь! Идёт?

– Идёт! Крути орбиту Земли!

Тёмные энергии теснят со всех сторон границы маленькой Солнечной системы. Свиваются и распрямляются невидимые глазу энергетические спирали, пытаясь пробиться внутрь светлой крепости.

Захватить её. Превратить в пустыню.

Но солнечный ветер стойко удерживает их натиск. В волнах света летят-кружатся планеты.

И каждая поёт на свой лад.

Виолончелью среди инструментального ансамбля Солнечной системы выделяется голос Земли. Глубок он и женственен. По-девичьи красив и по-матерински ласков.

Могучая призрачная рука выхватила прядь чёрных вихрей и, смешав с лучами солнца, скатала всё в туго сжатый сгусток. И, скатав, запустила его прямо к голубому сиянию планеты. Шарик пробежал несколько раз по орбите, как по желобку рулетки… И упал в свою лузу! Взорвался, выпустив на волю случайности и события, беды и испытания, тяжкий труд и лишения, искушения и чёрный туман отчаяния…

– Что же, смотри. Я сделал ход.

– Так много зла? Ты воистину неумолим…

И вот, на подмостках земной жизни начинается следующий акт.

5. Как Тонечка и Гриша пали родителям в ноги. Отъезд на Сахалин

А пока Тонечка и Гриша степенно идут в гости. На скромный свадебный пир. Два преподавателя Гришиного училища, пожилые супруги, пригласили молодых отобедать с ними, отметить такое важное событие – рождение новой советской семьи.

Восторг и страх шли рука об руку с Тонечкой.

Вот она, Тонечка – замужняя!

Но как сказать, как открыться матери, ведь Катерина о Грише и слышать не хочет! Мамочки мои, что теперь будет…

Решено было подождать немного, совсем чуть-чуть. Гриша уже заканчивал учёбу и ждал распределения. Поэтому после «свадебного» обеда Тонечка… просто пошла домой. Одна, без Гриши.

И ничего дома не сказала.

И жизнь покатилась дальше по привычной колее.

Через несколько недель подошло к завершению обучение Гриши. Скоро предстояло ему с молодой женой отбыть к месту службы.

На Сахалин!

Командиром пулемётного взвода!

Откладывать новость долее Тонечка не могла, не смела.

И вот одним нервным днём молодые супруги отправились к Катерине сообщать всё разом: и о том, что Гриша – теперь её, Катерины, зять, и что завтра молодые отбывают на Сахалин, на заставу. И что пути назад теперь нет!

– Гриша, вот и Угольная…

– Пойдём, Тосенька. Да не дрожи ты!

– Ой, Гриша, что будет…

Трепеща душой, на подгибающихся ногах, подошли они к Тонечкиному дому, некоторое время маялись у ворот. Но делать нечего. Зашли, как в прорубь с головой нырнули.

– Мама! Мы с Гришей…

– Тося, дай я объясню. Катерина Павловна, тёща дорогая! Вы поймите, мы с Тоней… поженились мы с Тоней! И всё тут!  Вы, Катерина Павловна… У меня предписание ехать завтра на Сахалин. Вот. И мы с Тоней едем завтра. Всё… вот, всё сказал.

И это-то Тонечка! Тихая Тонечка! Упёрла Катерина руки в бока, гневом сузились глаза её, закричала, чуть не завизжала она:

– Антонина! Ты это что удумала! Верно люди говорят: в тихом омуте черти водятся. Ну да я тебя поучу! А ты, зятёк незваный-непрошеный, ступай вон!

Да, дорогие читатели, мало кто может явственно, воочию, представить себе тот возмущённый, просто вулканический гнев, который обжигающей лавой обрушился на головы бедных молодых.

Восемнадцатилетней Тонечке и двадцатипятилетнему Грише!

Катерина, в первые секунды оглушённая новостью, мигом оправилась и фурией накинулись на молодожёнов. Кликнула старших сыновей, те вытолкали из дома Гришу, не смевшего сопротивляться разъярённой тёще и шуринам.

Тонечке же досталось ещё страшнее. Мать побила её, велела братьям связать её ремнями и засунуть, рыдающую, под кровать, чтобы одумалась.

Убитый таким немыслимым, непредугаданным поворотом событий, с небес счастья рухнувший прямиком в пучину мрака, Григорий пошёл куда глаза глядят, куда ноги поведут. Что было ему делать, а? Ведь во Владивостоке он чужак! А Беловых тут – целая слобода!

И привели его ноги, оказавшиеся много умнее головы, прямо на вокзал Владивостока. Там он сел на лавку и стал ожидать возвращения поезда своего тестя, Степана. Поезд прибыл утром.

Измученный Гриша кинулся к Степану и срывающимся голосом, в котором грозили слёзы, поведал, что теперь он, Гриша, ему зять законный: вот, мол, глядите, и бумага есть! И описал всё случившееся и непоправимое!

Степан нахмурился, посуровел. Однако помолчал, подумал. Видно, вспомнил и своё давнее молодое решение. Сухо велел Степан зятю своему новоиспечённому отправляться на причал, к парому на Сахалин. Там ждать, куда кривая выведет.