Ослепительный цвет будущего

Мама уже легла, но на кухне меня ждал миниатюрный пирог-бундт в форме кольца и салфетка с единственной фразой, нацарапанной ее косым почерком, – «С днем рождения».

Она нашла в себе силы и испекла мне пирог; эта немного обнадеживало. Я разложила на кухонном столе яблоки, которые собрал для нее Аксель.

В ту ночь я легла спать, размышляя о приближении учебного года. Прошлый год – восьмой класс – выдался тяжелым. Мне казалось – или, скорее, я надеялась, – что таким же сложным он был и для Акселя. Поскольку он был на год старше, то начал старшую школу без меня – его здание находилось через дорогу. Мы все еще ездили на одном автобусе и вместе проводили время вне школы. Но в ее стенах каждый из нас ощущал себя так, будто потерял союзника.

Теперь, когда я перешла в девятый класс, а Аксель – в десятый, все должно было вернуться на круги своя. Снова в школе с лучшим другом. Как минимум мы должны были встречаться на уроках по искусству, так как по непонятным мне причинам Аксель пропустил их в девятом классе. Где-то в глубине души мне хотелось верить, что он сделал это нарочно: он понимал, что, если мы начнем этот курс одновременно, то хотя бы один предмет на протяжении трех лет [8] у нас будет общий.

На следующий день он пришел к нам на ужин. Папа вернулся из командировки, а мама приготовила дамплинги с зеленым луком – к позднему празднованию моего дня рождения; признак того, что она выкарабкалась из темноты.

После ужина мы с Акселем сидели на диване и рисовали ноги друг друга. Перед уходом он вручил мне толстый, сложенный в несколько слоев квадрат.

– Твой подарок, – сказал он.

– Ты опоздал, – поддразнила я, чтобы скрыть свое удовольствие.

– Мне нужен был еще день, – ответил он. – Увидишь.

Я смотрела, как он шаркающей походкой спустился по ступеням нашего крыльца, на ходу засовывая руки в карманы худи. Столб света в форме трапеции ударил из открытой двери и пролился на дорогу – так что Аксель наверняка знал, что я продолжала стоять там и наблюдать за ним. Он не оглянулся.

Пухлый квадрат раскрылся, обнажая несколько листов акварельной бумаги. В самом центре лежали флешка и записка:

«Нарисовал вчера, когда ты уснула во время нашего пикника. Представь, что это ноты».

Это был один из первых экспериментов Акселя по переводу рисунков на язык музыки – и он меня по-настоящему поразил. На флешке было четыре трека; я поверить не могла, что все это он сделал за один день. Рисунки были пронумерованы в соответствии с композициями; я вглядывалась в них, пока не заболели глаза. Он уловил нечто большее, чем просто цвет. Каждый рисунок воплощал собой стеклянный снежный шар эмоций и ощущений.

А музыка… Это был совершенно другой язык.

Парк он изобразил тяжелыми пятнами чернил. Желтые черточки каруселей превратились в импульсивные пассажи электрогитары. Темно-синяя детская площадка звучала как спиккато контрабаса. Откуда-то из глубины самых низких нот вырастали звуки арпеджио на синтезаторе – плавучие и энергичные, как розово-красные штрихи, которые он использовал для бликов. Тонкие завитки цвета баклажана соответствовали высокому вибрато; позже Аксель объяснил, что вместо него предполагалось оперное соло – и, возможно, когда-нибудь он воспользуется услугами настоящего исполнителя, потому что пока это самое слабое место в композиции.

Меня он тоже нарисовал: слои рыжего, красного, желтого легли поверх мазков туши. И еще один цвет – полоса океанического голубого у меня в волосах. Все оттенки переданы через легато виолончели, соло кларнета, то пробивающееся сквозь мелодию струн, то снова теряющееся в ней; через низкий бой литавр и еще какой-то неземной, волшебный звук – позже Аксель сказал, что это терменвокс [9].

Пока я дремала там, в парке, пока проигрывала где-то в подсознании свои воспоминания о нем, он изучал меня, добираясь до самых глубин моей души.

Эти четыре трека я слушала на повторе всю ночь, уверенная в том, что таким образом он признавался мне в любви; что, когда мы увидимся в следующий раз, все будет иначе. Не знаю, когда я уснула, но, проснувшись, обнаружила себя в объятиях хромового желтого и испанского красного с чувством, будто тот синий мазок был самим моим естеством, и я носила его на себе как знак его любви.

Начался учебный год – и я оказалась права. Все действительно было по-другому.

Но не так, как я ожидала.

На второй день учебы от шушукающихся в очереди на обед учеников из параллельных классов я узнала, что Аксель позвал на свидание девушку по имени Лианн Райан.

23

Как же усердно и старательно мы создаем эти маленькие временные капсулы. Развешиваем гирлянды воспоминаний так, чтобы они светились нужными нам оттенками. Но подобная разборчивость – что спрятать, а что выставить на всеобщее обозрение – совсем не свойственна памяти.

Память – жестокая штука; она кромсает наше сознание под самыми болезненными углами, снова и снова окуная его не в те краски. Момент унижения, или опустошения, или абсолютной ярости; момент, который будешь проигрывать в голове снова и снова; нить, закручивающаяся вокруг мозга и в итоге завязывающаяся в нечто вроде петли. Она тебя, конечно, не убьет, но заставит ощутить давление каждого кошмарного и стыдного момента твоей жизни. Как это прекратить? Как очистить свой разум?

Хотела бы я уметь командовать своим мозгом; хотела бы сказать ему: «Давай. Вперед. Расслабься и отпусти все воспоминания. Позволь им исчезнуть».

24

Осень, девятый класс

Пока я пыталась не затеряться в странной атмосфере первых дней старшей школы, маме становилось все хуже; ее чувства терзало и разметывало во все стороны, пока она опускалась к самому дну.

Теперь это происходило так часто, что стало почти нормой. А может, это был просто фокус сознания – способ убедить себя, что все в порядке. Но я ухватилась за эту «нормальность», крепко сжала в кулаке и побежала с ней далеко прочь. Я пыталась быть обычным подростком. Я позволила себе отвлечься на проблемы, которые были до стыдного банальными.

Например, когда же наконец Аксель бросит Лианн Райан? Шли недели. Внезапно оказалось, что они вместе уже целую четверть.

В один из дней мы с Акселем стояли на кухне, а его тетя, Тина, показывала маме, как избавиться от плесени, растущей на стене нашего дома.

Он давно к нам не заходил, и странно было наблюдать, как он барабанит пальцами по столешнице в своей привычной манере. Он рассказывал, как Лианн назвала его порошковый лимонад отвратительным и потребовала сделать «настоящий», как она отказалась пить его из банки, как обычно делали в доме семьи Морено. Он рассказывал это словно в шутку, но мне было совсем не смешно.

– Что ты в ней нашел? – вдруг выпалила я.

У него на лице не дрогнул ни один мускул; он медленно перевел на меня взгляд.

– Ты о чем? – спросил он с той фальшью, которую сам всегда ненавидел; ему было отлично известно, что я имею в виду.

– Что такого замечательного в Лианн Райан?

На самом деле мне хотелось спросить другое: Какого черта ты с ней встречаешься? Казалось, в ней собраны все качества, которые должны его раздражать.

После долгой паузы он выдал лаконичное:

– Она мне нравится.

Тон разговора резко стал холодным. Мама предложила Тине и Акселю остаться на ужин, но он отказался под предлогом домашнего задания. Я вернулась в свою комнату с одной мыслью: неважно, неважно, неважно; слоги подпрыгивали в голове, как тройные стаккато – такие моя мать извлекала из фортепианных клавиш.

Теперь я едва видела Акселя. Мы все еще встречались на уроках рисования, но стоило мне открыть рот, я рисковала сболтнуть что-нибудь ужасное про Лианн. Молчание казалось куда безопаснее. Но даже если Аксель что-то и заметил – то виду не подал.

Эту тишину я приносила с собой домой.

Однажды папин обратный рейс задержали, и после звонка мама скрылась наверху. Время ужина наступило – и прошло. Я проглотила палочку копченого сыра и отправилась на второй этаж – выяснить, как мама относится к тому, чтобы заказать пиццу. Она лежала в кровати, укутанная в огромное одеяло. Я долго стояла и смотрела на нее, пока она наконец не развернулась, бормоча нечто неразборчивое. Было что-то тревожное в этом зрелище: мама, топящая во сне свое одиночество.

Тогда папа только начал ездить по командировкам. Я думала – надеялась, – что все изменится к лучшему, когда мы привыкнем к его отсутствию. Но это воспоминание так и застряло у меня в памяти: грустно спящая мама, тоскующая по папе.

Казалось, все в моей жизни меняется. Я чувствовала, что ситуация у нас дома ухудшается параллельно с крушением нашей с Акселем дружбы.

Отец возвращался как раз ко Дню благодарения, и мама с бешеным усердием взялась за готовку. Когда я показала ему, что приготовила к уроку по искусству, он лишь кивнул, даже не улыбнувшись.

– Это твой последний год рисования?

– Нет?.. – ответила я, несколько сбитая с толку его вопросом.

– А-а, я просто думал, ты это перерастешь, когда пойдешь в старшие классы.

Перерасту? Я была так ошарашена, что потеряла дар речи. Тогда я впервые осознала, что, возможно, именно об этом папа и мечтает. Чтобы я «переросла» рисование, чтобы забыла обо всем этом. Чтобы занялась чем-нибудь другим. Но как я могла?

На следующей неделе Аксель отсутствовал из-за болезни. Лианн Райан неторопливо вошла в наш класс и попросила его папку. Она увидела меня, но не улыбнулась, только отвела взгляд. К чему ей притворяться – ведь Акселя рядом нет.

– У него мононуклеоз, – сообщила она мистеру Нагори. – Так что трудно сказать, когда он выйдет.

Меня чуть не стошнило, когда я это услышала. Сколько еще банальностей было у него в запасе?

Пока Аксель болел, его место заняла Каролина Ренар. Она сразу мне понравилась – может, потому, что у нас обеих в волосах были синие прядки, а может, я просто мгновенно поняла, что она мой человек. Мы работали над заданием в паре – нужно было написать картину акриловыми красками на одном холсте. Нагори сказал, что так мы сможем чему-нибудь научиться у своего партнера и посмотреть на мир его глазами. Главное – последовательность. Мы должны были попытаться сделать так, чтобы он не смог угадать, кто и что нарисовал.

Вскоре наша картина стала весьма динамичной. Каро – «пожалуйста, не называй меня Каролина; это имя было ужасной ошибкой» – нравились угловатые и зазубренные, как молния, линии; одна из них разделила наш рисунок пополам. Слева мы нарисовали синюю фигуру с длинной шеей, опустившуюся на одно колено и протягивающую в руках человеческое сердце. Справа – ее возлюбленного: вытянутые руки тянутся за сердцем, но тело разделено надвое молнией, так что мы видим его насквозь, будто через рентген. Внутри тела – все оттенки дьявольского огненного рыжего. Буря ложных обещаний, вихри ядовитых мыслей. Обе фигуры мы сделали бесполыми.

Пятничный день клонился к закату, а наш рисунок был до сих пор не закончен.

– Девочки, вы успеете сделать задание вовремя? – спросил Нагори, наблюдая, как мы собираем сумки.

– Не волнуйтесь. Мы закончим в выходные, – пообещала Каро. – У меня дома есть все необходимое. Да, Ли?

– Ага, – без колебаний подтвердила я, хотя услышала этот план впервые. Я смотрела, как Каро осторожно стягивает нашу картину со стола и берет ее за раму на обратной стороне листа.

– Поможешь мне донести до маминой машины? – спросила она. – Мы тебя подвезем, чтоб ты не мучилась в переполненном автобусе, только захвати мой рюкзак.

Я последовала за ней на парковку, где она направилась прямиком к компактному белому седану.

– Привет, мам, – сказала она, влезая на переднее сиденье. – Это Ли. Ее нужно подбросить до дома. Она живет в Ларчмонте, прямо у поворота.

Я бросила сумки в багажник.

– Откуда ты знаешь?

Ее мама фыркнула.

– Каро всегда в курсе, где живут барышни. Приятно познакомиться, Ли. Мэл.

Каро приподняла голову, закатила глаза и сказала:

– Моя мать убеждена, что я флиртую с каждой девушкой, которая встречается мне на пути. Это не так. – Она обернулась, чтобы посмотреть, не размазались ли краски на нашей картине. – Просто мы живем в одном районе. А ты – всего в нескольких домах от Чеслин.

Я напрягла память.

– Кого?

– Ты не знаешь Морган Чеслин? Она переехала на твою улицу пару лет назад.

– Чеслин ходит в «Стюарт», – добавила Мэл.

– Тогда понятно. – Я с трудом помнила своих одноклассников, не говоря уже о ребятах из других школ, тем более частных.

– Ничего, если Ли придет к нам на выходные, чтобы закончить картину? – обратилась к маме Каро.

– Конечно, – ответила Мэл и подмигнула мне в зеркало заднего вида.

Каро, заметив, издала стон раздражения.

– Мам, вообще-то мы не собираемся там обжиматься.

Мэл наигранно пожала плечами:

– Я ничего такого и не говорила!

Они высадили меня и уже начали выезжать обратно на главную дорогу – Каро закатила напоследок глаза, – когда я поняла, что входная дверь заперта на главный замок.

Насколько мне было известно, на этот замок мы дверь никогда не запирали, и у меня даже ключа от него не было. Ведомая каким-то инстинктом, я почувствовала, что должна произвести показной «осмотр» карманов и рюкзака. Мэл остановила машину на середине улицы – они с Каро за мной наблюдали. Я развернулась и, пожав плечами, помахала в надежде, что они воспримут это как сигнал и двинутся дальше, а мама наконец услышит звонок и откроет дверь, – и тогда Мэл и Каро, уезжая, все-таки увидят, что я, как нормальный человек, спокойно захожу к себе домой.

Но никто не открывал. Изнутри не доносилось ни звука. Я постучала громче, а когда реакции не последовало, несколько раз сильно пнула дверь ногой.

– Дома никого? – спросила Мэл. – Ты можешь подождать у нас, если у тебя нет ключей.

– Нет, мама должна быть дома. – Я выдавила из себя нервный смешок.

– У вас есть другой вход?

– Да, сзади, – ответила я, – но там обычно закрыто…

Я хотела, чтобы они уехали, но Мэл настояла на том, чтобы остаться и подождать, пока я проверю задние двери.

Они оказались незаперты. Только я успела широко их раздвинуть, как увидела маму – на плитке кухонного пола, свернутую в клубок, маленькую и беззащитную.

– Мама! – Я подбежала к ней, прокручивая в голове самые страшные сценарии, и к горлу подкатила тошнота.

Мне удалось привести ее в чувство, но она казалась страшно потерянной и вялой. Пока я пыталась понять, что произошло, в груди все колотилось. Сердечный приступ? Обморок?

– Что случилось? – спросила я. – Ты в порядке?

Она не ответила.

– Кто это? – Щурясь, она стала вглядываться в Мэл и Каро; они выбежали из машины и зашли в дом, когда услышали мой крик.

– Они подвезли меня, – ответила я.

– Может, позвонить кому-нибудь? – предложила Мэл. Только спустя пару секунд я поняла, что под «кем-то» она, скорее всего, имела в виду 911.

– Нет, – сказала мама. – Я в порядке. Все нормально.

Казалось, прошла тысяча лет, прежде чем Мэл и Каро наконец ушли. Я не могла даже смотреть на них – стыд спиралью закручивался внутри, разгорался малиновым и полыхал так, как полыхает гнев.

Оставшись с мамой вдвоем, я, как сокол, наблюдала за каждым ее движением: как тряслись ее руки, когда она потянулась за сковородой, как медленно и неуверенно она передвигалась.

На меня навалился очередной груз. Почему она оказалась на полу без сознания?

– Папин самолет скоро приземлится, – сказала мама позже, когда более-менее оправилась от произошедшего. – Не нужно беспокоить его, – добавила она, слабо улыбнувшись.

Я долго размышляла над ее словами. Она говорила о том, что не стоит рассказывать папе, как я не могла попасть в дом, как нашла ее на холодном кухонном полу. То, как она это произнесла, меня задело. Не нужно беспокоить его. А что насчет меня? Моего беспокойства?

Мое волнение росло, как коралловый шар, который бледнеет с каждой новой порцией воздуха, раздувающего его брюхо; росло до тех пор, пока не стало почти прозрачным, чуть ярче едва заметной тени, но все-таки – оно было со мной всегда, везде.

25

– Вот, – произносит Фэн, – магазин, где я купила выпечку.

Уайпо прикасается к моему локтю и указывает на полку.

– Ni mama zui xihuan, – говорит она мне. Самые любимые у твоей мамы.

Я нахожу глазами ряд, на который она показывает, и сразу узнаю danhuang su.

– Yiqian, – начинает Уайпо. В прошлом. Это все, что мне удается уловить. Ее взгляд напряжен и пронзителен. Она говорит что-то важное, но я не понимаю ни слова.

Фэн спешит перевести еще до того, как я успеваю обратиться за помощью.

– Попо говорит, что много лет назад этой пекарней владела другая семья. Твоя мать любила ее больше всех, потому что здесь были самые лучшие danhuang su – это такие круглые…

– Я знаю, что это, – прерываю ее я; мой голос звучит довольно резко.

– А. Хорошо. – Фэн принимается сцеплять и расцеплять пальцы. – Твоя мама их делала?

– Ага. Я любила наблюдать, как она готовит, – отвечаю я тихо и внезапно теряюсь в индантреновом синем под тяжким грузом воспоминаний.

Мама лепит пирожки из теста, бледные, покрытые мукой. Зачерпывает горстки фасолевой пасты. Помещает в середину красной массы соленые желтки – маленькие капельки солнечного света.

Каждый раз, когда она откидывала со лба прядку волос, у нее на виске оставался след от муки, похожий на летящую комету. В конце она смазывала каждый пирожок сырым яйцом и посыпала темными семенами – искорками черного кунжута.

Нас окружают полки с подносами выпечки. Что бы выбрала мама? Желтые тарты? Пухлые булочки? Необычные рулеты с вмешанными в тесто кукурузой и луком?

Фэн шумно выдыхает – это действует мне на нервы.

– Как же изумительно здесь пахнет! Я могу стоять и вдыхать этот аромат вечно.

Она указывает на поднос с булочками в форме головы панды.

– Смотри, какие милые! Ушки, наверное, из шоколада. Мне нравится, что эта выпечка не очень сладкая. Вкус не такой яркий…

Она не замолкала с самого завтрака; я задыхалась от ее беспрерывных комментариев, а ритм ее голоса вызывал боль в висках.

Я пытаюсь отгородиться от нее и просто подумать.

Тот факт, что когда-то это был мамин любимый магазин, явно не случаен. Но почему у них на логотипе красная птица?

– Птица – это новый логотип, – говорит Фэн, и я подпрыгиваю на месте. – Появился пару недель назад. Раньше был месяц – а теперь круг, то есть полная луна.

Волоски на загривке встают дыбом.

– Почему его поменяли?

– Я спрашивала у хозяйки пару дней назад. Она сказала, что всегда любила птиц, а в последнее время несколько раз видела красную птицу над городом и решила, что это к удаче.

Птица. Моя мать. Значит, другие тоже ее видели.

Сердце наполняется надеждой цвета сырой сиены. Я знала, что нужно приехать сюда. Знала, что найду ее.

Если та женщина заметила птицу в небе над городом, значит, нам нужно отправиться куда-то, откуда открывается хороший вид. Я должна увидеть все сама.

Папины слова отзываются в голове. Один из самых высоких небоскребов в мире.

– Фэн, знаешь тот высокий небоскреб?

Она секунду моргает.

– Ты имеешь в виду Тайбэй 101?

– Да, он самый. Туристам можно подниматься наверх?

– Конечно! – Она, кажется, обрадовалась моему внезапно пробудившемуся интересу. – Ты сможешь увидеть город целиком с любой точки…

– Отлично, – прерываю я ее. – Мы можем туда пойти? Вот прямо сейчас?

Мы выходим на улицу, и в ту же секунду у меня в ногах оказывается яблоко. Там, откуда оно прикатилось, никого нет.

Уайпо не позволяет мне его поднять и что-то взволнованно бормочет.

– Она говорит, чтобы ты его не трогала, – переводит Фэн. – Иначе за тобой может явиться призрак.

– Призрак? – переспрашиваю я.

– Они любят прикрепляться к людям.

Я оборачиваюсь и смотрю на яблоко, пока мы уходим прочь. На него падает солнечный луч, восковая кожица блестит, словно улыбаясь. Я не могу отделаться от мысли, что оно выглядит один-в-один как ханикрисп.

Уайпо окликает меня, и в эту секунду ее голос звучит точь-в-точь как мамин.

Она не подозревает, что призрак уже с нами.

Восемьдесят девятый этаж башни Тайбэй 101 занимает смотровая площадка, сквозь стеклянные стены которой можно увидеть весь город. Здания в миниатюре. Горы – словно нежные мазки акварели, самые дальние из них размыты туманом и растворяются в облаках. Странное сочетание: плотно застроенный, буквально упакованный сооружениями город, а чуть дальше – цветущая зелень и синева пышных лесов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Фадж – молочный ирис. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Иероглифические ключи – графические элементы или простые иероглифы китайской письменности, из которых состоят сложные иероглифы.

3

7-Eleven – сеть мини-маркетов.

4

Компьютерная программа для изучения иностранных языков.

5

Баббл-ти (англ. bubble tea, «чай с пузырями») – распространенный на Тайване напиток на основе чая или молока с добавлением мягких шариков тапиоки, наполненных фруктовым соком.

6

Речь идет о «Сонате для фортепиано № 17» Людвига ван Бетховена.

7

Казу – американский народный музыкальный инструмент; представляет собой небольшой цилиндр, сужающийся к концу, в середину которого сверху вставлена металлическая пробка с мембраной из папиросной бумаги.

8

В американских школах учатся 12 лет.

9

Терменвокс – электромузыкальный инструмент, управление звуком на котором происходит в результате свободного перемещения рук исполнителя в электромагнитном поле вблизи двух металлических антенн.