Земляноиды

Текст нашей Клятвы мы решили хранить у него. Я же пока живу с мамой с сестрой, которые обожают выкидывать мои вещи, когда меня нет дома. Конечно, Юу сбережёт такой важный документ куда лучше.

– Смотри не нарушай эту Клятву, что бы ни случилось. И следующим летом жди меня здесь непременно!

– Угу…

Спрятав наши кольца в карманы, мы вернулись в Бабулин дом. Дразнящий аромат мисό[18] защекотал нам ноздри уже в прихожей.

При виде нас у Бабули округлились глаза.

– Вот это да… Нацуки? Юу? Вы уже встали?

– Ага! Мы искали цветочные образцы. Для моего ботанического проекта! – использовала я отмазку, сочинённую ещё вчера перед сном.

– Какие молодцы! – впечатлилась Бабуля. – Ах да! Я совсем забыла… Погодите-ка!

Сказав так, Бабуля скрылась в гостиной – и тут же вернулась со своим портмоне, из которого достала два конверта из красиво расшитой ткани. Понятно, с деньгами.

– Вот, Нацуки! Тут немного, но… купи себе какую-нибудь игрушку.

– Спаси-ибо!

– А это тебе, Юу.

На Обон взрослые часто дарят нам небольшие конвертики из бумаги или такой вот ткани. Кто и сколько подарил – мы должны сообщать маме, но денежки эти наши и больше ничьи.

Лично я откладывала деньги на то, чтобы когда-нибудь съездить к Юу в Ямагату. Так что сразу упрятала свёрток на самое дно рюкзачка.

И тут сверху спустилась мама.

– О! Уже встала? – сказала она, завидев меня. – Отлично. Сразу после завтрака выезжаем, так что ступай собирайся. Твоей сестре по-прежнему плохо. А врача посреди Обона придётся ещё поискать!

– Ладно… – буркнула я.

Мама согнулась в поклоне перед Бабулей.

– Уж простите, матушка, что не сможем побыть до конца!

– Ну что ты, что ты! Раз уж бедняжка Кисэ у нас такая хворая…

Я посмотрела на Юу. Неужели я никак не могу остаться до Прощального Огня? И разве папа не говорил, что раз в день отсюда вроде бы ходит какой-то автобус?

– Мам! А может, я побуду ещё немного и вернусь на автобусе? – робко пискнула я.

Но мама лишь скользнула по мне измученным взглядом.

– Не болтай ерунды. Иди собирайся… Тебе ли не знать: если с твоей сестрой случится истерика, несдобровать никому!

– Но есть же автобус…

– Хватит, я сказала! – рассвирепела мама. – Ещё только тебя на мою голову не хватало!

– Прости…

Ну что ж, рассудила я. Не буду мешать «семейке» жить своей жизнью. Я ведь только что вышла замуж! Теперь, когда я сама по себе, этой троице будет куда удобней сливаться в семейном экстазе…

Мысль о том, что я теперь замужем, заряжала меня чудесной энергией. Я опять посмотрела на Юу. Наши взгляды встретились. Он легонько кивнул.

Вот тогда-то я и призвала свои колдовские чары, заклиная всех духов, демонов и богов, чтобы следующим летом мы с Юу встретились, что бы с нами ни произо- шло…

По всему дому пробежал лёгкий скрип половиц – и утро наконец-то настало. На взгляд с веранды, от черноты Открытого Космоса в небе не оставалось уже ни следа.

* * *

В машине воняло расплавленной резиной.

– Открой окно! Проветри как следует! – командовала мама, массируя спину сестре.

Я ехала на переднем сиденье, глядя в окно. Пейзаж снаружи становился всё скучней и обыденней. Понемногу замелькали дома.

Папа всю дорогу молчал. А мама, себя не помня, удерживала сестру от припадка.

Тяжкое это бремя – семья, подумала я. И сжала покрепче колечко в кармане.

Закрыв глаза, я стала думать о Юу. И в привычной тьме по ту сторону век замерцали призрачные огоньки, похожие на далёкие звёзды.

Похоже, я незаметно обучилась новому колдовству. И теперь даже за миллионы световых лет могу видеть, что творится на Попихамбопии, родине Юу. Если он когда-нибудь найдёт потерявший его звездолёт, я обязательно улечу с ним. Потому что мы уже поженились, и он привезёт на родину молодую жену. Пьют, разумеется, тоже полетит туда с нами.

Не открывая глаз, я дрейфовала в Открытом Космосе. Чуяла, как планета Попихамбопия подплывает ко мне всё ближе. И знала: пока я варюсь в этом зелье магии и любви, никто не посмеет ни обидеть меня, ни разрушить моё счастье с Юу.

Глава 2

Я живу на Фабрике по разведению людей.

Квадратные человечьи гнёзда на моей улице тянутся шеренгами, громоздятся одно над другим. Точь-в-точь как корзины с яйцами шелкопряда, про которые рассказывала Бабуля. И в каждом гнёздышке спаривается по самцу и самке, из которых появляются детёныши. В одном из таких гнёздышек живу и я.

Людей на Фабрике производят натуральных, из плоти и крови. А когда приходит время, нас, детёнышей, сортируют, упаковывают и рассылают по белу свету.

Всех разводимых детёнышей – и самочек, и самцов – натаскивают прежде всего на то, чтобы они приносили в гнёзда корм. Они превращаются в безупречные инструменты, которые получают от других людей деньги, чтобы покупать корм для своих гнёзд. А чуть погодя их детёныши вырастают, строят новые гнёзда, плодят там очередных детёнышей, и этому не видно конца…

Так я считала чуть ли не с раннего детства, и, когда в пятом классе у нас начались уроки полового воспитания, оказалось, что я как в воду глядела.

Моя утроба – компонент фабричного конвейера. Как и чей-то семенник, с которым я должна соединиться для производства очередных детёнышей. И все мы, самки с самцами, ползаем туда-сюда меж бесчисленных гнёзд, стыдливо пряча свои компоненты от чужих глаз.

Я вышла замуж за Юу, но он инопланетянин, так что производить с ним детёнышей, наверное, не удастся. Если он не найдёт свой звездолёт, боюсь, что Фабрика заставит меня спариться с кем-то другим.

И пока этого не стряслось – я заклинала все силы магии, чтобы звездолёт, потерявший Юу, всё-таки отыскался.

Пьют теперь спит в выдвижном ящике моего стола, где я устроила ему постель. А я пользуюсь магической указкой и косметичкой-трансформером, которыми он оснастил меня для дальнейшего колдовства. Ибо ничем, кроме магии, мою жизнь с мёртвой точки уже не сдвинуть.

* * *

Как только мы вернулись домой, я добежала до телефона в коридоре и позвонила своей лучшей подруге Си́дзуке. Она зависла в городе на всю неделю Обона – и со дня моего отъезда уже помирала со скуки.

– Слушай, Нацуки, пойдёшь с нами завтра в бассейн? Мы собрались с Ри́кой и Э́ми. Но ты же знаешь, я с Эми не очень-то… А с тобой, вчетвером, будет веселей по-любому! Полезем вместе на водную горку?

– Прости, но… у меня этой ночью «праздники» начались.

– Да что ты? Эх, жаль! Ну тогда, может, послезавтра сходим блинчиков поесть?

– Вот это можно!

– А через неделю уже экстернат[19], ты помнишь? Тоска-а! Хотя этот Игасáки-сэнсэй такой душка, скажи?

– Ха-ха-ха!..

Я сидела с трубкой в руке на полу, и было так здорово болтать с Сидзукой после долгого перерыва. Но тут меня пнули в спину.

– Ты ещё долго?!

Чуть не шмякнувшись на пол, я развернулась. Сзади стояла сестрица с перекошенной от злости физиономией. Вечно она вылезает из своей комнаты и пинает меня, когда я говорю с друзьями!

– Ох, Сидзука, прости… Кажется, моей сестре понадобился телефон!

– Да? Ну ладно… Тогда до послезавтра?

– Увидимся!

Как только я повесила трубку, сестрица процедила:

– От твоей трескотни меня снова знобит!

– Извини… – выдавила я.

Яростно хлопнув дверью, она снова затаилась у себя в логове. Теперь уже вылезет через часок, не раньше, прикинула я.

Я на цыпочках вернулась к себе. Натянула на палец кольцо – и долго его разглядывала.

Получается, наши с Юу пальцы сейчас сливаются воедино? Мне вдруг показалось, что мой палец с кольцом резко побледнел. Совсем как молочно-белый палец Юу, думала я, поглаживая свой безымянный.

Перед сном я не стала снимать колечка. А закрыв глаза, вновь увидела Открытый Космос. Мне так хотелось скорее вернуться в эту чёрную бездну. Планета Попихамбопия, на которой я никогда в жизни ещё не была, становилась мне всё роднее и ближе.

* * *

Собираясь в экстернат, я, поколебавшись, всё-таки надела чёрный батник навыпуск. И застегнула на нём все пуговицы до самого горла. Несмотря на короткий рукав, получилось жарковато.

Я взяла портфель, сунула в него Пьюта – и уже спускалась по лестнице, когда меня увидела мама. Лицо её тут же перекосилось.

– Ну ты и вырядилась… Как на похороны собралась!

– Хм.

– Да… Умеешь ты нагнать тоску, – вздохнула мама. – Когда и так уже сил никаких не осталось.

Ни в одном человеческом гнёздышке не обойтись без мусорного ведра. В нашем же доме мусорное ведро – это я. Когда у мамы, папы или сестрицы в душе скапливается много дряни, они с радостью вываливают её на меня.

Мама уже стояла в дверях, собираясь отнести соседям очередной циркуляр из ЖЭКа. Так что на улицу мы вышли вместе.

– О, Нацуки! – окликнула меня через ограду соседка. – В экстернат собралась? Смотри-ка! Уже такая взрослая…

– Если бы! – нервно засмеялась мама в ответ. – Этой неумёхе что ни поручи – всё переделывать приходится! Глаз да глаз за ней нужен, с утра до вечера!

– Да что вы?! – Лицо у соседки вытянулось. – Но… это же не так, да? Скажи, деточка!

– Всё так… – буркнула я. – Мама права.

Да, пока я не включаю свою магию, я действительно жуткая размазня. С малых лет. Неуклюжая и некрасивая. На взгляд обитателей Фабрики – бракованный инструмент.

Но мама, уже распалившись, продолжала кричать на весь переулок:

– Да вы сами сравните: вон соседская Ри́ка – такая умница… А нашу учи, не учи – всё равно. Что в лоб, что по лбу! Ничего доверить нельзя! Не ребёнок, а камень на шее!

И мама шмякнула меня по затылку циркуляром для ЖЭКа. Она вообще часто бьёт меня по голове. Говорит, что раз уж я такой тормоз, немного встряски моей голове не помешает. И что от моей пустой головы исходит приятный гул. Наверное, так и есть… По крайней мере, от циркуляра и правда гудело знатно.

– А как выглядит, как одевается? Вот, полюбуйтесь! Да кто ж из нормальных людей такую замуж возьмёт?

Я кивнула.

– Это верно…

Раз уж человек, который меня породил, считает меня пустоголовой, значит, так оно и есть, подумала я. И замечания сестрицы о том, что я не только загоняю людей в депрессию, но ещё и порчу на них навожу, похоже, не праздное зубоскальство.

– Простите меня! – сказала я соседке, сгибаясь в поклоне.

– Да нет же, постой… – растерялась та. – Всё совсем не так!

– Мне нужно идти! – добавила я, поклонилась ещё раз, вскочила на велосипед и помчалась в летнюю школу.

– Ну вот! Видели? – неслось мне в спину. – И в кого она такая – ума не приложу!

* * *

Крутя педали мимо одинаковых домиков, я в который раз поражалась: как же они похожи на гнёзда! Точь-в-точь как гигантский кокон, на который мы с Юу однажды наткнулись в горах Акисины.

Да, именно так: весь этот город – огромный кокон. Гнездовье личинок для Фабрики по производству людей. А я – их будущий элемент, и предназначений у меня для Фабрики сразу два.

Во-первых, если я буду прилежно учиться, то стану исправным обрабатывающим инструментом.

Во-вторых, если я буду очень стараться, то стану ещё и полезным репродуктивным агрегатом.

Полагаю, ни одного из этих назначений мне выполнить не дано.

* * *

Школа-экстернат располагалась на втором этаже городского Дома культуры, построенного возле станции два года назад. Занимала она две аудитории, до которых нужно было подниматься по лестнице босиком, разувшись при входе в здание. В классе подальше от лестницы готовили тех, кто собирался поступить в 6-й класс на «отлично». Ну а в том, что поближе, – учеников попроще, вроде меня, которые ни в какие звёзды не рвутся. Наши занятия вёл студент университета – молодой репетитор на подработке, которого звали Игасáки-сэнсэй.

Я припарковала велосипед, взлетела по лестнице, забежала в класс. Там все уже были в сборе. Сидзука помахала мне рукой – давай, мол, сюда! – и я подсела к ней. С конца июля, когда все разбрелись на каникулы, лица в классе здорово изменились: кто загорел, кто постригся, ну и так далее.

– Нацуки! Идёшь на фестиваль салют смотреть? Куча народу будет в юкáтах[20], а ты?

– Ну я подумываю…

– Столько новых фасонов! Я себе уже выбрала. Помнишь те узоры из золотых рыбок? Просто класс!

Похоже, все ещё продолжали радоваться лету на всю катушку, но уже соскучились по старым друзьям. Аудитория из двадцати с лишним подростков гудела, как улей, от радостной болтовни, резких выкриков и смешков.

– Та-ак… Прошу тишины!

Дверь открылась, и в класс вошёл Игасаки-сэнсэй.

– Ва-ау! – радостно пропела Сидзука.

Игасаки-сэнсэй выглядел точь-в-точь как лидер культовой поп-группы. И многие девчонки, понятно, были от него без ума. А он, помимо смазливой внешности, обладал ещё и умением объяснять, так что на его уроках всегда было легко и интересно. Даже просыпалось желание стать инструментом покруче! В общем, я старалась на его уроках изо всех сил.

– Молодец, Нацуки! Обществоведение ты, кажется, подтянула? – спросил он вдруг у меня.

– Ну да… – выдохнула я, лишь бы ответить учителю.

Он погладил меня по голове. И даже когда отнял ладонь, кожа под волосами продолжала зудеть и пощипывать.

– Ты могла бы чуть позже помочь мне с распечаткой заданий?

– Да… Конечно!

Сэнсэй всё чаще давал мне какие-нибудь внеклассные задания. Вот и сегодня, на зависть Сидзуке, я осталась с ним после уроков.

– У тебя ужасная осанка, Нацуки, – сказал мне сэнсэй. Его пальцы скользнули мне за шиворот, пробежались по моим позвонкам и чуть надавили на косточку меж лопаток. – Вот так… А шею вытягивай! Иначе заработаешь сколиоз и будешь страдать всю жизнь! Поняла?

– Да…

Лишь бы увернуться от его пальцев, я вытянулась в струнку.

– Вот! Теперь то, что надо! А пупок чуть втяни…

Его рука потянулась к моему животу, но я успела отстраниться.

– Ты чего? – удивился он. – Учитель ставит тебе осанку… Держи себя в руках, иначе ничего не выйдет!

Его пальцы уже гладили застёжку моего лифчика. Я застыла, как свечка, и не смела пошевелиться.

– Ну вот! Продолжай в том же духе.

Его руки наконец отпустили меня. Но напряжение из тела не уходило.

На прощанье он сказал мне:

– А трусики, Нацуки, лучше надевай белые, а не ярко-розовые. Нельзя, чтоб они просвечивали сквозь одежду всем парням на обозрение.

– Я поняла…

Схватив портфель, я выскочила на улицу и, оседлав велосипед, понеслась без оглядки домой.

Насчёт моих трусиков Игасаки-сэнсэй проходился уже не впервые. Но я и так сегодня нацепила чёрный батник! И что же? Ему и этого мало?

* * *

Очень трудно объяснить словами то, что кажется странным совсем чуть-чуть.

Но Игасаки-сэнсэй и правда был совсем чуть-чуть странноват.

В экстернат, помимо основной школы, я ходила с пятого класса. Игасаки-сэнсэй подтягивал нас по основным предметам – и делал это здорово; но чуть странноватым казался мне вот уже второй год.

Или, может, я просто это насочиняла? Расшалилась фантазия? С кем не бывает?

Я крутила педали изо всех сил, как вдруг заметила: кто-то впереди машет мне рукой. Притормозив, я поняла, что это госпожа Синόдзука, мой классный руководитель.

– Добрый вечер, сэнсэй!

– Ты откуда это, Нацуки? Не поздновато ли?

– Из экстерната!

– Вот как? Ну тогда ладно…

Госпоже Синодзуке было лет пятьдесят, и за глаза все называли её Зуботычкой. А всё потому, что нижняя челюсть у неё выдавалась вперёд, а сама она часто плакала или впадала в истерику, превращая свои уроки в гневные проповеди. Вся школа украдкой насмехалась над нею – так же, как и над моей сестрой.

– Кстати, Нацуки! Я закончила проверять ваши июльские тесты. С последней работой ты справилась замечательно!

– Что?.. Правда?!

– Раньше ты с арифметикой не очень дружила, верно? А на этот раз – почти совсем без ошибок!

Я страшно обрадовалась. Конечно, порой Зуботычка истерит не по-детски, но если уж ставит хорошие оценки – не скупится и на похвалы.

– Со сложением больших чисел пока ещё тормозишь… Но если возьмёшь себя в руки – станешь отличницей, так и знай!

– Спасибо огромное!

Ученики редко благодарили Зуботычку за что бы то ни было. И моё пылкое «спасибо», кажется, пришлось ей по душе.

– Кто старается – всего добивается! – улыбнулась она в ответ.

Дома меня не то что хвалить – замечать никто не хотел. Надо же, как дико я изголодалась по комплиментам! Пусть даже меня хвалила главная истеричка нашего городка, в груди стало жарко, а в глазах защипало.

Может, и впрямь поднажать с учёбой? И превратиться в ребёнка, которого эти взрослые наконец-то сочтут удачным, то есть полезным для них же самих? Может, хотя бы тогда, несмотря на мою непригодность, меня не выкинут из этого дома? К жизни дикарём я уж точно не приспособлена. И если всё-таки выкинут – там, снаружи, меня ждёт разве только голодная смерть…

– Тогда постараюсь ещё сильней! – отчеканила я. Так решительно, что госпожа Синодзука оторопела.

– Н‐ну да… Стараться – это всегда… хорошо, – протянула она. – Осторожней на поворотах!

И, помахав мне ещё раз, зашагала своей дорогой.

Злые языки считали её старой девой, опоздавшей на последний поезд. Болтали, что она западает на физкультурника, Акимόто-сэнсэя. Да сами же фыркали: можно подумать, у этой мегеры есть хоть какой-нибудь шанс…

Взрослым, конечно, тоже несладко. Нас, детей, они любят оценивать по степени нашей полезности, но ведь их самих, насколько я вижу, оценивают точно так же. Госпожа Синодзука очень старательно служит обрабатывающим инструментом. А вот репродуктивной функции, похоже, лишена. Её задача – обтачивание таких шестерёнок, как я. Но справляется ли она со своей задачей – опять же решает Фабрика…

Вывод один: лишь научившись кормить себя сам, ты можешь не бояться, что тебя выкинут за ненадобностью.

Налегая на педали, я понеслась домой. С очередной домашкой в портфеле. Скорей бы уже переделать их все, выучиться покруче – и стать ещё одной полезной запчастью Большого Мира!

* * *

Дома я тут же зависла над страничкой календаря.

Последний день каникул. «Ещё 347», – было нацарапано под сегодняшней датой.

С начала Обона прошло 18 дней. И лишь через 347 дней я снова увижусь с Юу.

Держаться мне помогала любовь. При одной мысли о Юу боль отступала, как под наркозом.

Жаль, что я не могу быть инопланетянкой, как Юу, подумала я. Да, мы оба живём, как паразиты, на иждивении у родителей. Но я, в отличие от Юу, своей инопланетностью похвастать, увы, не могу.

Я села за стол, погрузилась в домашку. Скорее бы сделать так, чтобы свою плошку риса я добывала сама! Ради этого я готова подчиняться самым безумным правилам этого мира.

Я вышла в гостиную. Мама выглядела совсем разбитой.

– Мам? А хочешь, ужин сготовлю я?

– Вот ещё! – отозвалась она, даже не повернув головы. – Не суй нос куда не просят!

– Но ты же так устала. А сварганить какой-нибудь карри нас в школе давно уже научи…

– Я же сказала – нет! От твоей «помощи» только мне суеты прибавится. Сиди спокойно, я тебя умоляю.

Я кивнула. Она права: я действительно нарушила правила. С точки зрения семьи, от такой бездари, как я, просто не может исходить ничего позитивного. Дайте мне, духи, сил, чтобы я оставалась для них хотя бы нулём, не скатываясь в минус…

– Вечно ты так. Ни на что не способна, а гонору – до небес!

– О да…

Бранить меня мама любила, когда психовала из-за чего-то ещё. И вовсе не ставила целью исправить меня для моего же блага. Просто ей до зарезу нужна была груша для битья. Она выбирала меня – и словами, точно пинками, постепенно приводила себя в порядок.

Днём она вкалывает на отечественную фармацевтику, а вечерами выполняет материнский долг, выращивая нас с сестрой. Не жизнь, а ежедневный подвиг, от которого даже такой замечательный человек, как она, конечно же, устаёт как лошадь…

– Ты хоть понимаешь, что каждому в этой семье приходится тебя терпеть? – продолжала мама, выплёвывая каждое слово. Да, конечно, молча кивнула я – и медленно стиснула кулаки.

Этой магией я овладела совсем недавно. Зажимая в кулаках большие пальцы, я могу выдавливать на свет темноту. И если хорошо постараться, темнота получается цвета Открытого Космоса.

Обожаю разглядывать темноту своих рук. Летом, когда натренируюсь получше, обязательно покажу это Юу…

– Что ты там лыбишься?! – тут же заорала мама. – Смотреть противно!

Время Груши закончилось. Настало Время Мусорного Ведра.

Я вернулась к себе, плюхнулась на кровать. Чем скорей я перестану быть семейной обузой и превращусь в полезный для общества инструмент, тем будет лучше для всех. А если освою побольше магии – глядишь, даже смогу зачем-нибудь пригодиться этому миру.

Открыв косметичку, я пристально изучила своё отражение в зеркальце. Убедилась: моя трансформация, пускай и очень медленная, всё-таки происходит…

И я ощутила себя непобедимой. Поднялась с кровати, села за стол – и без малейшего облачка на душе вернулась к учёбе.

Возможно, всё дело в магии, но с домашкой я разделалась на удивление быстро. При этом так и чудилось, будто из моих пальцев, сжимающих карандаш, исходит загадочное сияние.

* * *

Наступила весна, и я перешла в шестой класс. Долгожданное лето приближалось с каждой минутой. Остаток дней до встречи с Юу стал наконец-то двузначным. Я бросала взгляд на календарь – и радость от мысли, что мы скоро увидимся, накрывала меня с головой.

В маминой аптеке я оказалась случайно: сестра попросила меня купить ей глазные капли. Подойдя к полкам, я поискала взглядом нужную упаковку – и в просвете меж стеллажей увидела маму. Конечно же, она не была никаким фармацевтом. Просто работала на полставки, расставляя на полках товар.

Я уже собралась подбежать к ней и спросить насчёт капель. Но в этот миг молоденькая девица за кассой закричала на всю аптеку:

– Сасамόто-сан! Ну где же вы? Займитесь уже шампунями!

Услышав это, мама странно скривилась – и, нервно пятясь, исчезла в глубине зала.

– Эта Сасамото – вылитая Годзилла! – добавила девица, понизив голос. – Такая стрёмная…

Я вздрогнула. На секунду почудилось, будто говорят обо мне.

– Не говори, – вздохнула её напарница за соседней кассой. – Вся на нервах, взрывается по любому пустяку… Убиться легче!

Я подумала, что ослышалась. «Годзилла Сасамото»?!

Вот оно как. Значит, сестра у меня – кроманьонка, а мама – рептилия. Что ж, одна кровь, куда деваться. Яблоко от яблони… Но на рабочем месте мама и правда держалась стрёмно.

Забыв про капли, я выбежала из аптеки. Но, обернувшись, ещё успела заметить, как мама возвращается в зал – в таком напряжении, будто её вот-вот разорвёт на куски.

* * *

Урок закончился, и я собралась уходить, но Игасаки-сэнсэй попросил меня задержаться.

Такого не случалось уже давненько. С начала моего шестого класса он больше ни разу не просил остаться с ним наедине, и в душе я уже упрекала себя за излишнюю подозрительность.

– Хорошо, – согласилась я. И прошла за ним в пустую аудиторию.

– Как по-твоему, что это? – спросил он и выложил передо мною на стол какой-то предмет. Что именно – я сообразила не сразу. Но это была гигиеническая прокладка. С пятнами крови. И эти розовые крылышки по краям были мне хорошо знакомы.

– Ровно час назад, Нацуки, ты выкинула это в туалете.

Я лишилась дара речи.

Да, у меня начались месячные. На перемене я пошла в женский туалет и выбросила в треугольный мусорный бак использованную прокладку. Но… каким образом Игасаки-сэнсэй вычислил, что она моя?!

– Пойми, Нацуки. Моя работа – учить детей твоего возраста. Много чему учить. И этому тоже. Такие вещи ты выкидываешь неправильно. Видишь, несколько капелек проступило? Заворачивать нужно так, чтобы всё было идеально… Показываю, смотри!

Из коробки на столе он вытянул бумажную салфетку, ловко завернул в неё мою прокладку и помахал белоснежным свёртком у меня перед носом.

– Ну вот! Чистота и порядок, верно? И людей, которые за тобой убирают, не будет тошнить. Согласна?

– Да…

– Тогда попробуй сама.

– Что?

Он глядел на меня с мягкой улыбкой. Как и всегда.

– Смени прокладку так, как ты поняла. А учитель проверит.

– Сей… час?!

– Да! У тебя же есть с собой свежие, верно? Вот и меняй, прямо здесь и сейчас.

– …

Я застыла. Из горла не вылетало ни словечка, хоть разорвись.

Он решил подбодрить меня:

– Что я всегда говорю на уроках? «Научились? Пробуем!» Вот и сейчас то же самое! Что тут странного?

– Н‐ничего.

– Тогда поторопись, пока не набежали первоклашки. У них тут скоро занятие!

Вздрогнув, я ватной рукой достала из портфеля косметичку. Подкатала край юбки. Стараясь, чтобы он ничего не увидел, приспустила трусы. Бежевые, для критических дней.