Задержка рейса

– Я правильно понял, что это существо использует пассажиров для своего размножения?

Хольт энергично закивал, словно воодушевленный тем, что Остин наконец-то начал к нему прислушиваться.

– Во время серии вспышек оно оплодотворяет личинкой очередного пассажира. Когда отрезок времени перезагружается, человек приходит в себя, не подозревая о том, что внутри него зреет детеныш твари. Вскоре личинка вырывается наружу, и уже в следующую перезагрузку человек впадает в анабиоз. Этот цикл повторяется вновь и вновь, пока тварь не оплодотворит каждого человека на борту. Похоже, она начала с пилотов, затем переключилась на бортпроводников, а затем ряд за рядом принялась за пассажиров.

– Если это так, то почему она не тронула вас?

Хольт, помрачнев, пожал плечами.

– Тварь просто меня игнорирует. Ты уже понял, что я страдаю эпилепсией. Вспышки света всякий раз провоцируют приступ, который по какой-то причине препятствует обнулению сознания: я помню все, что творилось на борту в каждую перезагрузку. Вероятно, этой твари для размножения необходимо, чтобы человек не подозревал о том, что находится внутри временной петли. Подумай только, сколько самолетов бесследно исчезло в Бермудском треугольнике! Рамос считал, что они попадают в пространственно-временные ловушки, которые небесные твари используют для откладывания личинок.

– Но если это существо не трогает вас, то получается, что я – последний человек в этом цикле размножения? – Остин сам не верил, что произнес эти слова, и от осознания сказанного у него похолодело внутри.

Хольт посмотрел на Остина: в его глазах горело отчаяние.

– Именно по этой причине я терпел до конца, стараясь не сойти с ума. Стиснув зубы проживал последние перезагрузки, лишь бы не сорваться и не покончить с собой. Я ждал, когда тварь доберется до тебя, потому что дальше что-то должно измениться: она либо отпустит самолет, либо мы навсегда останемся в этой петле.

Остин, покачав головой, усмехнулся:

– Бред собачий. В голове не укладывается.

Он хотел добавить еще несколько едких слов, как вдруг заметил, что сине-фиолетовое сияние из иллюминаторов усилилось, будто кто-то снаружи прибавил мощности гигантским лампам, светившим изнутри облаков.

Хольт посмотрел на часы и осклабился в нервной улыбке:

– Ты поверишь мне через десять секунд, – он замолчал на мгновение, словно смакуя непонимание на лице Остина, а затем продолжил: – Мы приближаемся к завершению цикла. Дежурное освещение погаснет, и в мерцании огней из иллюминаторов ты все увидишь.

Свет потух, как только Хольт закончил фразу. Пульсирующими волнами салон захлестнуло ультрафиолетовое сияние: все объекты и застывшие в креслах пассажиры приобрели синюшный оттенок. В этом призрачном, нереальном мерцании Остин разглядел сотни существ, заполнивших салон. Это были полупрозрачные, люминесцирующие изнутри кислотно-голубым светом чудовищные твари, напоминавшие жирных, откормленных сколопендр длиною в полметра. Они облепили тела замерших в анабиозе пассажиров, впившись в их грудные клетки и животы длинными белесыми отростками, которые будто высасывали изнутри жизненную энергию.

– О Боже, – только и смог выдавить Остин. До последнего момента он не верил словам Хольта, но от увиденного его словно контузило: привычный мир взорвался на сотни осколков, уступив место ужасающей, непостижимой картине.

Он развернулся и бросился к кабине пилотов. Промчавшись через салон бизнес-класса с пассажирами, облепленными мерцающими в ультрафиолетовом свечении личинками, Остин оказался возле узкой бронированной двери.

– Откройте! Откройте! – в истерике вопил он, лупя кулаками по листу металла.

С каждым ударом в памяти Остина, словно молнии, вспыхивали воспоминания: он уже стоял здесь, возле этой двери, и точно так же пытался проникнуть в кабину пилотов – снова и снова, пока…

– Это бесполезно: тебя никто не услышит, – раздался сзади голос Хольта.

Остин, тяжело дыша, обернулся: эпилептик стоял в проходе возле кресел, в которых сидели его жена и дочь, замершие в вечном сне с открытыми глазами. На их телах медленно копошились полупрозрачные твари, присосавшиеся отростками к животам – зрелище, от которого Остин содрогнулся. Только сейчас он заметил, что самолет ощутимо потряхивало: они снова оказались в зоне турбулентности.

– Дверь невозможно взломать, – с горькой ухмылкой сказал Хольт, наблюдая, как Остин пытается удержать равновесие. Сам он твердо стоял на ногах, будто уже давно привык к этой тряске. – Ты пытался сделать это в предыдущие перезагрузки, как и десятки других пассажиров. Но я могу тебе помочь. Ты не успокоишься, пока не попадешь внутрь.

Остин заметил панель с цифровыми клавишами на стене возле двери и догадался: за время многочисленных перезагрузок Хольт наверняка узнал код от двери у стюардесс, либо же постепенно подобрал комбинацию.

– Скажи мне код! – потребовал Остин.

– Одиннадцать, ноль, три, – проговорил Хольт. – Но ты ничего не изменишь, мы пытались десятки раз. Пилоты застыли в анабиозе – скорее всего, тварь оплодотворила их первыми.

Он говорил что-то еще про самолет, летящий на автопилоте по заданному эшелону, но Остин его не слушал: набрав код на цифровой панели, он дождался короткого щелчка и распахнул дверь.

Безумно яркое, пульсирующее сияние иссиня-сиреневых оттенков заливало кабину пилотов. Лайнер стремительно приближался к точке перезагрузки – огромной, мерцающей ослепительным ультрафиолетом воронке посреди бурлящего моря черных облаков, пронизанных всполохами молний и электрических разрядов.

Остин, зажмурившись, не сразу рассмотрел, что находилось внутри кабины. В тесном помещении, опутав двух пилотов кольцами с многочисленными белесыми отростками, медленно передвигалось гигантское существо. Как и ее личинки, тварь напоминала полупрозрачную, люминесцирующую голубоватым светом сколопендру, которая обретала форму лишь в те мгновения, когда кабину освещало пульсирующее сияние за бортом самолета.

Миллиарды разрядов тока обожгли внутренности, и Остин, оглушенный болью, согнулся пополам. Цепляясь за стены и хватая ртом воздух, он выбрался из кабины. Нестерпимое жжение внутри живота как будто шевельнулось, переместившись к пищеводу, а затем – ближе к горлу. Задыхаясь, Остин повалился на колени.

В проходе рядом с женой и дочерью стоял Хольт. Еще недавно взвинченный и нервный, теперь он спокойно наблюдал за муками Остина, словно наконец-то дождался того, чего так долго хотел.

– Потерпи немножко, – тихо сказал эпилептик. – Еще чуть-чуть.

Остин схватился за шею, чувствуя, как изнутри ее раздирает нечто чужеродное – длинное, шевелящееся, обжигающее глотку электрическими разрядами.

– По крайней мере ты будешь знать, что с тобой произошло. – Хольт перевел тоскливый взгляд на жену и дочь. – В отличие от них. Они впали в анабиоз, когда мы с Рамосом еще не догадались о существовании этой твари. И теперь я не знаю, находятся ли они сейчас в сознании, или же их мозг полностью опустошен. Помнят ли они о том, что случалось в предыдущие перезагрузки? Или же после каждой серии вспышек они заново переживают одни и те же девятнадцать минут? Вечно…

Замолчав, Хольт посмотрел на Остина. Хрипя, захлебываясь горячей слюной, он ползал в проходе, содрогаясь в немыслимых спазмах: личинка раздирала внутренности, приближаясь ко рту.

– Еще чуть-чуть, – повторил Хольт. – Ты последний. Цикл заканчивается, и если тварь не примется за меня, то все переменится… или нет.

Кажется, он говорил что-то еще, но Остин его не слышал: стоя на четвереньках в проходе, в сверхъестественном свечении он видел, как из его рта выползает полупрозрачный, люминесцирующий изнутри бугристый стержень. Еще мгновение – и тварь, изогнувшись дугой, расправила сотни ножек-отростков и впилась ими в грудную клетку и живот Остина, пронзив его электрическими разрядами. А затем сияние за иллюминаторами стало ярче, замерцало, словно обезумевший стробоскоп, и серия ослепительных вспышек поглотила салон.

* * *

Когда вспышки погасли, глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к тусклому дежурному освещению.

Остин сидел на своем месте в конце салона, возле иллюминатора. Он не мог пошевелиться: парализовало не только конечности и тело, но и взгляд. Недвижимым, устремленным вперед взором Остин видел перед собой ряды кресел с макушками других пассажиров и горящие надписи «Пристегните ремни» в пустых проходах. Слева на периферии зрения расплывались фигуры его соседей по ряду – пожилой семейной пары. Справа мерцал сине-фиолетовым свечением иллюминатор.

Грудную клетку и живот слегка покалывало, будто к ним подсоединили десятки маленьких электродов. Остин понял, что личинка, вылупившаяся из него во время вспышек, теперь высасывала его жизненную энергию своими отвратительными червеобразными ножками-отростками. Ее не было видно в дежурном освещении, но Остин знал, что как только потухнет свет, и салон захлестнет фантастическое мерцание из иллюминаторов, краем глаза он разглядит на груди чудовищную тварь, напоминавшую полупрозрачную сколопендру.

В обычных условиях только от одной этой мысли его бы бросило в дрожь, а тело от страха покрылось бы липким потом, но этого не произошло: Остин, замерев, сидел на месте, не в силах даже моргнуть.

Он думал об Алие и малыше, который совсем скоро должен был появиться на свет. Если бы не эта командировка и вечное желание заработать побольше денег, Остин в эти минуты лежал бы в теплой уютной постели в обнимку с женой. Который сейчас час в Нивенштадте? Наверняка поздний вечер…

В проходе появился Хольт. Он медленно брел вдоль кресел – опустошенный, сломленный, почерневший лицом. Остановился возле Остина и глухим голосом сказал:

– Ничего не изменилось.

Он заплакал – вначале тихо, стараясь сдерживаться, а затем, повалившись на колени, завопил неистовым голосом. Остин хотел его успокоить – попробовал что-то сказать, но ничего не вышло. Он помнил, как едва заметно шевелились губы пассажиров, навечно застывших в анабиозе: они тоже хотели что-то сказать.

* * *

Потом все повторилось. Погасший свет, сияние из иллюминаторов, тварь на груди, серия вспышек.

И снова – пробуждение в кресле, оцепенение, «Пристегните ремни», пустые проходы. Погасший свет. Присосавшаяся к груди личинка. Серия вспышек.

Снова и снова.

Иногда Остин видел, как по проходу бродил Хольт. С каждой перезагрузкой его вид становился все более потерянным и обреченным. Он мог просидеть все девятнадцать минут на полу с бутылкой виски, добытой на кухне. Плакал, скулил, проклинал чертову тварь, захватившую самолет. В другие перезагрузки он носился с дикими криками по салону, бился головой о стены, разбивал огнетушителем иллюминаторы.

Хольт несколько раз устраивал разгерметизацию, пытаясь обрушить самолет: воздух из салона высасывало наружу вместе с газетами, журналами и прочими мелкими предметами, но пассажиры и бортпроводники, пристегнутые ремнями, оставались на местах, лишь только длинные волосы женщин, словно истрепанные временем потемневшие флаги, колыхались в свистящих потоках воздуха.

Иногда Хольт пытался покончить с собой: резал ножом горло, глотал таблетки, найденные в сумках пассажиров, просовывал голову в удавку из шарфа, привязанного к полкам над проходами…

Суицид, попытки устроить аварию, желание забыться в алкогольном дурмане – все было бессмысленно: временная петля повторялась, и в следующую перезагрузку Хольт целым и невредимым вновь бродил по проходам.

Остин знал ответ на вопрос, бесконечно мучивший эпилептика: его жена и дочь, как и все остальные люди, находившиеся в анабиозе на борту «Боинга», помнили все, что происходило после рождения личинки. Помнили каждую перезагрузку: вспышки, пробуждение в кресле, «Пристегните ремни», погасший свет, вспышки…

* * *

Цикл повторялся бесконечно. Первое время Остин физически ощущал, как его разум, словно израненная птица, в панике бился о стенки черепной коробки, не в силах заставить тело пошевелиться или сказать хоть одно слово.

Постепенно он привык. Страх и ужас сменились тупым безразличием, словно личинка, высасывавшая энергию из тела Остина, взамен впрыскивала в него анестетик, лишавший всяких чувств и замедлявший ход мыслей.

Тварь, которая угнездилась в кабине пилотов, ни разу не появлялась в салоне, и Остин решил, что она давно покинула самолет, оставив людей на вечное растерзание своему омерзительному отродью.

Но однажды – Остин сбился со счета, в какую из перезагрузок это произошло – личинки начали трансформироваться. Он замечал и раньше, как мерзкая сколопендра, пригревшаяся на его груди, постепенно увеличивается в размере: она явно набиралась сил, чтобы однажды начать самостоятельную жизнь. Так и случилось: вначале он увидел, как подросшие личинки отцепились от тел других пассажиров, а затем его собственная тварь-переросток, кольнув на прощание разрядами тока, покинула Остина навсегда.

Прошло еще несколько перезагрузок: десятки, сотни, тысячи – точно Остин сказать не мог. За это время окрепшие личинки превратились в огромных, длиною в два метра сколопендр. Они ползали по салону, иногда обвивали тела пассажиров, люминесцировали в мертвенном сиянии из иллюминаторов. Затем на их длинных червеобразных телах распахнулись широкие плоские выступы, напоминавшие плавники у рыб. Взмахивая ими, будто крыльями, подросшие твари летали по салону, совершая волнообразные движения.

Однажды, после очередных вспышек, личинки просто исчезли. Навсегда оставили самолет и его пассажиров, словно те были гнилыми, сожранными изнутри плодами, от которых больше не было никакой пользы.

После ухода небесных тварей ничего не изменилось. Временная петля все так же повторялась: вспышки, пробуждение в кресле, «Пристегните ремни», Хольт в проходе, погасший свет, вспышки…

Снова и снова.

Бесконечно.

Остин думал о жене и сыне, которого никогда не увидит. Какое имя дала ему Алия? Сколько времени уже прошло? Живы ли они до сих пор?

Остин не знал. Он просто сидел на месте 61-К в хвостовой части «Боинга-777», выполнявшего рейс по маршруту Мехико – Нивенштадт.