Миссия

Соль Решетникоф

Миссия

Миссия

Соль Решетникофф

Двенадцать лет назад серия неудачных событий неожиданно закончилась в моей жизни трагедией: скончался отец. Мама так сильно тосковала по нему, что врачи лишь разводили руками: «Она просто не хочет жить». Дорогостоящее лечение у очередного чудо-доктора закончилось весной маленькой могилой с деревянным крестом на плавных изгибах тосканских холмов под гордыми кипарисами. А в августе я забирала историю болезни мамы из архива, как хочет того итальянская медицинская бюрократия. И случайно встретила там свой новый жизненный проект. Алекса. Брутальный красавец оказался хирургом с сердцем, словно тёплая начинка шоколадного суфле. Раз в год летом я уезжала на неделю навестить одинокую бабулю.

Знать о заграничной жизни она ничего не хотела с тех самых пор, как родители в лихие девяностые решили вместе со мной начать жизнь в другой стране. Но зимой пришлось снова возвращаться на родину. Мы с Алексом дошли до паспортного контроля. Задержали взгляд друг на друге. Муж крепко обнял. Делал это каждый раз на протяжении десяти лет. Ровно столько длился наш счастливый брак.

Помню, как однажды он сказал:

– Знаю, что моя Ева из Москвы. Ничего не остаётся, как отпустить тебя.

Вместо ответа я поцеловала его в небритые щеки, погладила по чёрным волосам, в которых уже проступила первая несмелая седина. Нежно обвила его шею. Смотрела, смотрела до головокружения в синие глаза:

– Ты ведь помнишь, что я люблю тебя, правда?

– Канешна! – неожиданно смешно ответил он по-русски, а в округлившихся глазах загорелся огонёк. Потом снова вернулся на итальянский: – Только почему ты плачешь? Ведь всего неделя! И потом счастье не может длиться вечно. Иначе ты потеряешь его вкус.

– Я хочу, чтобы оно длилось вечно. Мне всё вкусно, – вытерла я кулаком слезинки. – “С чего это вдруг? Ведь каждый год уезжаю и неделю спустя меня встречает в аэропорту это мое любимое лицо”.

– Счастье не посадишь под замок. У всего в мире свои циклы. И у несчастья тоже, – Алекс освободил мою пшеничную косу из-под шарфа, затянул его потуже. – Позвони, как доберёшься.

Отобрал сумку, не обращая внимание на мои порывы нести ее самой.

– Там не должно быть проблем с интернетом.

Он долго целовал мои губы. Потом лицо. Смотрел так, словно мы расставались как минимум на год. Так было всегда: – Только ведь неделю. Правда?

Я ответила поцелуем. Потрепала, будто ребенка, по щеке, и снова поцеловала, взяла из его рук брезентовую сумку и зашагала к стеклянной кабинке, где, сложив на груди руки, меня ждал улыбчивый полицейский:

– Буонджорно! В Москву летите? Домой? – я в ответ кивнула, подавая паспорт. Он зашелестел страницами, вернул документ и пожелал: – Счастливого пути!

«Счастье! Оно циклично? Может, у него ещё и цена своя есть? – усмехнулась я. – Нет уж! Я заплатила её сполна! Всегда была хорошей, любящей женой, неплохой невесткой, дочкой, внучкой». Махнула Алексу на прощание, нырнула в узкий проход.

***

Москва встретила сильным снегопадом. В такси Глюкоза пела «А снег идёт ..», пахло хвоей. До Нового года оставалось всего неделю. “Хочу провести его с Алексом. И никакой шумной компании! Только я и он, бутылка шампанского под экзотические фрукты с мороженым. И «Феличита» Аль Бано и Ромины».

Мы давно покинули мегаполис. За окошком машины я уже разглядела большую ель и деревянную голубую избушку с резными ставнями, чуть поодаль небольшой сарай. Белый снежный плед превратил их в сказочных молчаливых гигантов. Таксист остановил в нескольких шагах от калитки.

Я протянула ему купюру:

– Сдачи не нужно.

Водитель в кожаной кепке что-то благодарно пробубнил, улыбнулся, проворно выскочил из салона, подавая мне сумку. Попрощалась, шагая в сторону дома.

Под ногами хрустел снег, на носу таяли снежинки, они пахли морозом: «Добро пожаловать в детство!» Окна, в которых раньше горел свет, выглядели как пустые глазницы. Они напоминали о том, что бабушки больше нет. Уже завтра мне предстоит заниматься оформлением наследства. Почти год спустя после похорон внутри все еще пахло корвалолом, смешанным еще с чем то, напоминающим кислое тесто, из которого у нее получались самые вкусные на свете булочки с корицей.

Я поежилась от холода и сырости. Надела бабушкину “душегрейку” из коричневой цигейки, поискала корзину с дровами, сложила их в печь. Оторвала листы от пожелтевшей газеты «Рабочая смена», сложила их между поленьями. Чиркнула спичкой о коробок – головка сломалась от сырости, потом вторая, третья. Четвертая серная головка, наконец, зашипела и объяла красным огненным языком бумагу.

Несколько мгновений спустя в печи уже весело потрескивало, распространяя по дому тепло и воспоминания о тех беззаботных временах. Я расправила постель, оставила раскрытой. Нежно провела по ней рукой, как это делала бабушка, шепча что-то про оберег.

Включила чайник, достала металлическую коробочку с изображением первомайской демонстрации на Красной площади, где хранился травяной чай. Насыпала в большую глиняную кружку. Залила кипятком. Сколько я уже не пила чаю! С тех пор, как похоронили бабулю. Ибо в Италии чайная традиция считается английской причудой. И снова подбросила поленья в печь. Прилегла. Во сне ко мне пришла бабушка Люся. В лилово-серебряном свете она была похожа на пожилую русалку с длинными седыми волосами и лучистыми глазами. Я потянулась ее обнять, но она исчезла. Потом появилась снова, в другом месте и почему-то с Алексом. Он подмигивал, словно заигрывал со мной. «Как они успели подружиться, если так никогда не встретились?»

Проснулась от того, что наяву шевелила ногами, будто кто-то щекотал ступни. За окном светало. Снег всё также тихо падал, дотлевающие дрова в печи еще обдавали жаром. Звяк! Неожиданно упала кочерга. Да так, что я вздрогнула. Видно, разгребая вчера золу, плохо её положила. Вслед за ней зазвонил мобильный. Я подскочила на кровати: “Ужас! Так быстро уснула, что не пожелала доброй ночи Алексу! А он, скорее всего, всю ночь переживал, всё ли со мной в порядке”.

С другой стороны провода раздался радостный, нетерпеливый голос моей подруги из Тамбова:

– Как ты добралась? Соскучилась по русскому снегу? – не выслушав меня, спросила, – Слушай, как твой домовой? ты же его всегда боялась. Или уже подружились?

– Ну, у входа он меня не встречал, – хихикнула я.

– Как? Ты не отблагодаришь, что дом охранял?

Я пожала плечами, но вспомнила, что мы говорим по телефону: – Не знаю. Вроде мы друг другу не мешаем. Или мне его за стол с собой нужно звать?

– Ну хоть молочка с хлебом ему поставь.

Закончив разговор с подругой, принялась звонить Алексу. Но он не ответил. Скорее всего, оперирует. Отправила ему смс-ку: «Всё хорошо. Скучаю. Люблю».

После нотариуса, которому отнесла все бумаги по наследству, зашла в супермаркет, купила молока, хлеба и кое-что себе на ужин. Достала два блюдца с красными яблоками да золотой каймой. Налила в одно немного молока, в другое положила две полоски ржаного хлеба. Поставила хозяину дома у холодильника. Я задумчиво перебирала бумаги, чтобы найти копию сертификата о смерти дедушки. На глаза попалось их свидетельство о браке. Бах! В двух шагах упала на пол микроволновка вместе с полкой, на которой все эти годы стояла. Похоже, трапеза пришлась не очень-то по вкусу моему сожителю. Я напугалась до смерти. Потом отдышалась.

Ухмыльнулась: «Что за ерунда?» Но невидимому жильцу сказала:

– Ты прав! Что это за еда в наши дни – молоко да хлеб! Надо бы что-то посерьёзней.

Взяла телефон, прошлась по сайтам и узнала, что у домового нрав маленького ребёнка. – Ну что ж, добрый человек. Через неделю Новый год. А я решила молоком и хлебом отделаться. Непорядок!

Сходила в магазин, взяла двести грамм моих любимых шоколадных конфет «Львёнок», полкило овсяных печенек «Бабушкино». Буду баловать домовёнка. Ну и себя заодно. Снова зашла в интернет. Предлагалось поставить угощение за печку. Именно там находится любимое место. «Может, ему моя компания не по нраву? Мне ведь тоже не все люди нравятся». Эта ночь прошла спокойно.

И день тоже. Мне оставалось два дня до отлёта. Позвонила Алексу. Сообщила, что завтра вопрос с наследством будет решён, я схожу на могилку к бабушке, попрощаюсь, и буду собирать чемодан. Голос мужа был добрым и ностальгирующим, даже грустным:

– Весь день провёл рассматривая наши фотографии. Помнишь, как мы впервые полетели в Париж? А как ты боялась на Эйфелеву башню подниматься? Я задал тебе вопрос, веришь ли ты мне. Ты кивнула. Тогда я завязал тебе глаза своим шарфом. И мы поднялись наверх, держась за руки.

– Я помню лишь пронзительный свист ветра и собачий холод. Но если бы ты снял мне повязку с глаз, я бы умерла от страха. А помнишь Марокко? Ты разговаривал с официантом по-английски, он отвечал тебе по-французски, и в конце вместо тушеной утки принёс нам по яблочному пирогу.

Мы никогда еще так беззаботно не смеялись. Наконец, Алекс сказал:

– Всё! Больше никуда тебя одну не отпущу. Если что, сам прилечу за тобой на парашюте. Я вспомнила, что в эти выходные он собирался с коллегами прыгать. Иногда они уходили в экспедицию покорять горные вершины. Всё как обычно. Он любил риск. И честно признался в этом, когда мы начали встречаться. Я верила, что он бы не смог сделать что-либо, способное нас разлучить.

– И не вздумай оставаться в России, – ласково пожурил меня.

– Amore mio! Любовь моя! Ты – моё бесконечное счастье, ответила я.

– Счастье не может длиться вечно. У него свои циклы, – напомнил.

Ночью ко мне вновь пришёл домовой. Я проснулась от того, что я не могу произнести ни звука: кто-то сильно сжимает мне горло. И проснулась. Похоже, война с нечистью разгоралась с новой силой и, самое печальное, у меня больше не было идей, как заключить с ним мировую.

Я позвонила подруге в Тамбов, которая в вопросе домовых имела более богатый опыт.

– Что совсем с дедушкой-домовым не справляешься?

– С дедушкой? Да дед меня так любил, что уж точно не стал бы душить от любви.

– Может, ты его место любимое заняла? – рассмеялась подруга. – Постой, а ты не голодная спать ложишься? Может, это тебя кошмары мучают?

– Ну ты издеваешься? Подскажи, как мне выжить здесь еще ночь до отъезда?

– А ты с ним поговорить попробуй,– таинственно пропела подруга.

Деваться было некуда. И начала с невидимым постояльцем длинный разговор. О том, как, сидя на этом же месте, наблюдала за бабушкой, когда после первого мороза она шинковала капусту. О том, когда замешивала тесто, а я подперев ладонью щеку, спрашивала:

– А сколько ты муки положила? А сахару?

– На глаз, внученька, всё на глаз.

Вот сейчас я сижу здесь и вижу, сквозь года, бабушку, которая ловко сбивает подушку теста, шутя, оставляет на моём любопытном вздернутом носу метку из муки. Всё это несколько раз рассказывала Алексу, до мельчайших деталей. Он находил этот бабушкин жест таким милым, что каждый раз, когда мы готовили по выходным равиоли с творогом и шпинатом, метил мой нос мукой. Потом рассказала домовому, как мне повезло с мужем и сколько счастья испытала за эти десять лет. И ничего не хотела бы изменить. Ни черточки.

Похоже, мой рассказ пришёлся по нраву и следующей ночью я спала спокойно. Может, потому что почистила лампадки в красном углу и зажгла их. А, может, потому что положила в изголовье бабушкину икону. Умиротворение и беззаботность вернулись ко мне.

Наутро мне позвонили. Я не сразу узнала хриплый, потерянный голос свёкра.

– Ева, хорошо, что ты прилетаешь. У Алекса тяжёлая травма позвоночника.

Я услышала, что он крепится, сдерживая рыдания, но само известие показалось мне чужим. Нет, оно не могло иметь отношение к нам с Алексом. Это какая-то ошибка! Чья-то злая, неудачная шутка. Остаток вечера провела в поисках ближайшего рейса до Флоренции, не понимая до конца, что на самом деле произошло. А, когда ехала в больницу, а муж так и не перезвонил, со мной случилась истерика. Ревела и корила себя за то, что решила уехать в преддверии праздников. Потом проклинала свое эгоистическое желание испытывать счастье рядом с ним, не желая иметь детей, не вступая в дискуссию по поводу его любви к риску. Да, я была долбанной пермессивисткой (от итальянского слова перметтере, разрешать), как называла меня свекровь, смотрящей на мир сквозь розовое стекло. Я слишком верила и любила. Час расплаты настал.

Немного успокоившись, представляла Алекса в инвалидном кресле. Я буду помогать ему проходить реабилитационную терапию, терпеливо выдерживаю его срывы, заострять внимание на даже самых маленьких прогрессах. Буду катить инвалидное кресло по улочкам Флоренции, любуясь творениями Брунеллески, по набережной Арно, а конец уставшие, найдём какой-нибудь милый ресторанчик, где отведаем эксклюзивное блюдо дня от шеф-повара, смеясь, вспоминая наши веселые путешествия по миру. Мы справимся. Я буду готова на всё, чтобы вернуть своё счастье.

По дороге у водителя лопнуло колесо и я слезно молила найти мне кого-то, кто отвезет меня в Карреджи, госпиталь, в реанимацию которого поместили Алекса.

Я опоздала. У входа в палату меня встретил свёкр с зелёным лицом и белыми, как подмосковный снег, волосами:

– Ева, крепись. Он умер. Всего десять минут назад.

Алекс не дождался меня. Тело мужа остывало, когда я накрыла его собой. Завыла на всю больницу раненой медведицей до тех пор, пока за ним не пришли двое здоровенных санитаров с каталкой. Какой-то врач и медсестра отняли меня от Алекса. Вкололи успокаивающее. Поместили в другую палату. Остальное плохо помню.

Как и новый семейный статус в документе – «вдова». Два ужасных года я привыкала к тому, как жить, когда твоё счастье уходит. Вместе с ним померкли живые краски мира, вкус к жизни, неясные цели. И мечты.

Одним солнечным утром, следуя внутреннему позыву, взяла в руки блокнот с дедом Морозом, похожим на Альберто Сорди. Его глаза почему-то показались мне знакомыми, даже родными. И я принялась писать любовные истории. Они были разными, как и моменты нашей семейной жизни, но обязательно заканчивались счастливо. А главным героем непременно становился Алекс. Моё счастье отныне переселилось на страницы книг, где я оживила своего мужа.

Теперь мне пишут люди, что я сумела сделать их счастливыми. И подарить надежду. Она снова вернулась, когда я почувствовала себя нужной. Может, все это было нужно, чтобы обрести свою мИссию?