Тени Мали

– И что удалось выяснить?

– Моя мама работала в Ливии и имела отношение к Муаммару Каддафи.

– О Аллах!

– Говорят, в Триполи ее ранили, но она сумела скрыться.

– Чем же она занималась у Каддафи?

– Не знаю, но я работаю над этим. Мне пора, господин майор.

Она выключила спутник, засунула под сиденье, где лежала тактическая кобура с пятнадцатизарядным «глоком», положила руки на руль и вздохнула. В свои двадцать пять она не знала ни одного мужчины, а ко-гда приходили в голову постыдные мысли, мучилась потом страшно. Если бы сейчас речь зашла о возможности серьезных отношений с кем-нибудь, первым и единст-венным в списке оказался бы ничего не подозревающий Стайер.

Господин майор помог ей бежать из Йемена, посадив на частный реактивный самолет, вылетавший в Европу. Вместо Германии она оказалась на окраине пустыни Сахара. Позднее, уже в середине лета набрала спутниковый номер Стайера и неожиданно для самой себя вдруг соврала, что находится в магазине в центре Парижа. Он за нее обрадовался. По-настоящему обрадовался. Тогда, в начале крутого подъема, ей надо было остановиться, но она упрямо на пониженной передаче двигалась на эту гору вранья, и теперь затормозить было непросто… Свободно болтать о Скандинавии позволяли знания, почерпнутые в детстве из щедро иллюстрированной книги «Хюгге – подоплека датского счастья» Биллема Приора. Эта пухлая книженция о спонтанном потоке скандинавского уюта лежала на ее письменном столе рядом с «Законами войны почтенного учителя и генерала Ли Му». В последние месяцы ей часто снились одни и те же фантазии о будущей жизни в Скандинавии. Она сделает у датчан карьеру, но потом обязательно вернется на родину, в горный Йемен.

Прямо сейчас возвращение невозможно и очень опасно… Наемник Гленн, инструктор по боевой подготовке в академии, нередко повторял курсантам: «Лучшее лекарство от депрессии – подцепить красивую телку в баре, но поскольку вы сами девушки, да еще и мусульманки, то извините, пожалуйста, – пятьдесят отжиманий от пола на кулаках. Упор лежа принять!»

Она отошла подальше от лагеря, сняла куртку, легла на чуть теплый песок и медленно поднялась на кулаках.

– Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…

Со стороны бивуака послышался шорох шагов. Ей пришлось подняться. Отряхнула песок с рук и коленей.

– Ты беспокоишь меня гораздо больше, чем этот наш непоседливый паренек, мадемуазель Медина, – сказал дядюшка Орион. – Так что тебя не устраивает?

– Позавчера в штабе командующий выставил меня за дверь. И мне до сих пор неизвестны детали операции.

– У командующего просто нервы пошаливают.

– Они у него не пошаливают, когда он поручает мне кое-какие дела.

– Мадемуазель Медина, наши с ним отцы боролись за независимость туарегов еще в шестидесятые; мы сами участвовали в туарегском восстании девяностого года. Я неплохо знаю его… В общем, можешь спрашивать, отвечу на любые вопросы.

– Французские репортеры прилетели в Тимбукту на транспортном самолете. Они и обратно могли бы улететь с военными. Быстро и безопасно. Почему собрались ехать на машинах?

– Да они и планировали обратно с вояками лететь, но связник вдруг сообщил, что журналисты надумали двигаться до столицы Бамако на внедорожниках.

– Зачем? Это же двое суток по пустыне и горам.

– Нам неизвестно. С их стороны – глупость, на самом деле.

– А если их будет сопровождать французский спецназ?

– Придется отправлять целую колонну в зону племен. Никто не станет потакать сумасбродству журналистов.

– Предположим… Еще Орел мне сказал, догоны вооружены автоматами.

– И что?

– Если догоны начнут стрелять, придется их ликвидировать.

– Тебя это пугает?

– Одно дело – воевать с французскими интервентами, которых сюда никто не звал… Но расстрел международной прессы – совсем другое. Это уже военное преступление.

– Я прибегаю к Аллаху за помощью против шайтана во имя Бога Милостивого и Милосердного! – забормотал старик. – Никто с журналистами воевать не собирается… Их догоны сами отдадут свои автоматы. И еще спросят, не сварить ли нам сладкий чай с пенкой.

– Сомневаюсь, но предположим…

– Мы только заберем съемочную аппаратуру. И отправим журналистов в столицу целыми и невредимыми. До самого Севаре их будут сопровождать наши люди.

– И всё?

– Нет, мадемуазель Медина, не всё… Мы притворимся съемочной группой из Алжира. Поедем на интервью к командующему французским гарнизоном адмиралу Эдуару Гайво. Ты – репортер, Орел – телеоператор, а я – ваш водитель и охранник.

Глаза девицы потемнели до цвета драконьей зелени.

– Вчера, выйдя от командующего, вы меня заверили, что дело пустяковое. Просто телеаппаратура нужна для создания пресс-центра…

– Извини, мы подумали, ты можешь отказаться, если узнаешь о… Послушай, командующий тебя ценит как военного специалиста, но…

– Что «но»?

– …но сомневается, что ты пойдешь в борьбе за свободу нашего народа до самого конца, и поэтому мы не рассказали правду…

– Но сейчас-то рассказали.

– Командующий сказал, если ты окажешься на ринге, то не сможешь уйти.

– Что за глупый пафос… – ответила она с раздражением.

С минуту или больше она молчала.

– Так вот почему вы решили позвать на помощь бандита Хомахи…

– Да, операция предстоит жесткая, поэтому к нам приедет сам Омар Хомахи. Дальше это будет совместная операция повстанцев и его моджахедов.

– Вы собираетесь ликвидировать французского адмирала?

– Нет.

– Значит, хотите взять в заложники?

– Нет, – старик отвел выцветшие голубые глаза в сторону.

– Дядюшка Орион, минус сто от кармы.

– Ты о чем?

– Взяв командующего французскими войсками в заложники, мы укрепим мировое мнение, что туареги – very bad guys.

– Что?

– Согласно Женевской конвенции, захват заложников – военное преступление.

– Мадемуазель Медина, что-то у меня в горле пересохло. – Пожилой бедуин смотрел на нее не мигая. – Давай вернемся к костру и попьем чаю с вкусной пенкой, и я тебе расскажу, зачем нам встреча с адмиралом… Кстати, уверен, ему плевать на твою Женевскую конвенцию.

Старик быстро разжег новый костер. Она собрала мусор и остатки пищи после ужина, чтобы сжечь и закопать в песок.

– Дядюшка Орион, почему я прежде не видела ни вас, ни Орла?

Старик молчал и ворошил палкой костерок.

– Вы меня слышали?

– Да ты и не могла нас видеть. Еще недавно мы с Орлом сидели в Центральной тюрьме в столице Бамако.

Она чуть было не открыла рот от изумления. Ей, офицеру йеменской госбезопасности, пускай и бывшему, предлагалось похитить французского адмирала в банде с африканскими уголовниками. После такой операции (если останется жива и на свободе) она уже не сможет побывать на домашнем матче «Бенфики» в Португалии. И никогда не научится плавать, глядя на скандинавские фьорды. Отныне ее уделом будут колючки вокруг и одногорбые верблюды. И приговор к туарегскому чаю со сладкой пенкой – пожизненный.

– Наказание отбывали по тяжким статьям? – наконец спросила она.

– Да как сказать. – Во время долгой паузы старик пристально рассматривал ее лицо. – Я сидел по обвинению в терроризме… похищение людей и прочее. Часть срока отбыл в одной камере с бывшим премьер-министром Жаном Камбандой. Его посадили за геноцид девяносто четвертого года в Руанде. Но он хороший мужик оказался на самом деле.

– Дайте угадаю… Вас зовут Мохаммед Али Вадоусене?

– Это мое мусульманское имя, но по рождению меня зовут Орион.

– Я слышала о побеге по радио, когда ночевала у родственников. А за что сидел он? – она показала рукой на палатку.

– Мадемуазель Медина, вообще-то в тюрьмах не принято спрашивать, за что сидел…

– Мы пока еще не в тюрьме, дядюшка Орион.

– Он зарубил свою маму мечом, доставшимся по наследству от отца.

– Я прибегаю к Аллаху за помощью против шайтана во имя Бога Милостивого и Милосердного! – произнесла изумленная девушка. – По радио сказали, вы застрелили четырех охранников Центральной тюрьмы…

– Да, мы их застрелили! – Старик ткнул указательным пальцем в небо: – Аллах велик! Мне этих людей совсем не жалко. Первые годы я находился в одной камере с марокканскими уголовниками из Касабланки. Их было девятнадцать человек. Они отбывали срок за серийные убийства, изнасилования и бандитизм… И я, сидевший по террористическим статьям, для них был чужаком. Тюремная солидарность на меня не распространялась. Как я выжил в нечеловеческих условиях – сам не знаю. Повезло. Тюремщики видели, как надо мной издевались эти арабы. Но их это развлекало и даже веселило… На восемнадцатый год заключения… я тогда уже сидел в одной камере с бывшим премьером Руанды Жаном Камбандой… Во время прогулки в тюремном дворе я нашел кусок газеты и спрятал его, чтобы потом почитать… О Аллах! Впервые за долгие годы появилась возможность просто почитать газету! При обыске камеры тюремщики нашли этот листок и в наказание связали веревками мои руки и ноги. И не развязывали ровно три дня. Мадемуазель Медина, тебе когда-нибудь приходилось лежать в связанном состоянии долгое время?

– Однажды, но всего несколько часов.

– Значит, ты чуть-чуть меня понимаешь.

– Да.

– Тюремщики делали ставки, долго ли я протяну. В итоге старший тюремной смены выиграл крупную сумму. Меня развязали, и я еле пришел в себя. На следующее утро меня выпустили на прогулку в тюремный двор. Начальник смены подошел ко мне, чтобы покровительственно потрепать по щеке. – Тут дядюшка Орион заскрипел зубами. – Не знаю, откуда силы взялись. Хвала Аллаху! Я кинулся на него, и мне удалось завладеть револьвером. Я всадил пулю в голову тюремщика с огромным наслаждением. Жалею, что там не оказалось тех марокканских уголовников… Орел, случайно находившийся рядом, не растерялся, бросился на другого охранника и забрал автомат. Мы все время стреляли как бешеные, не давая охране опомниться… Нам удалось пробиться через проходную на улицу. В толпе мы сели в такси и уехали…

– И как расплатились с таксистом? – Она слушала старика с нескрываемым интересом.

– Отдал револьвер мертвого тюремщика.

– Наверняка ваш спаситель сейчас сидит в тюрьме как соучастник. А оружие фигурирует в деле как главный вещдок…

– На все воля Аллаха! – Старик опять принялся вглядываться в ее лицо: – А ведь тебе, Медина, все это очень нравится.

– Что нравится?

– Неприятности тебе нравятся. Вся эта суета.

Она промолчала. Надвинула козырек серой бейсболки на глаза.

– Говорят, ты окончила военный институт у арабов? – спросил старик.

– Да.

– В скольких операциях туарегов ты участвовала? – спросил он, насыпая в чайник в равных пропорциях заварку и сахар.

– В последние месяцы мы в основном разбирались с группировками, которые выдают себя за знатоков Корана.

– Подожди, меня интересуют операции против оккупантов. Сколько было успешных…

– Всего одна. Я сбила французский вертолет Gazelle.

– Значит, это ты его сбила?

– Да.

– И как ты это сделала?

– Из крупнокалиберного пулемета «Утес», установленного на пикапе.

– А еще?

– Говорю же, ни одной. В паре бессмысленных атак мы потеряли десятки человек – убитыми и ранеными. У французов потерь не было. По крайней мере, об этом ничего не известно.

– Скажи, в чем причина наших неудач?

– Мы атаковали колонны натовской армии на верблюдах и глохнущих внедорожниках в пустыне, на открытом пространстве… Глупость и отсутствие планирования.

– А ты бы как действовала?

– Я бы вообще не стала воевать.

– Почему?

– Сначала должны появиться офицеры, знакомые со штабными картами. И разведка. Я спросила у Орла, есть ли оружие у водителей, которые повезут репортеров, а он не знает.

– А еще что?

– Отсутствие саперов-подрывников. Есть самоучки, но с ними страшно находиться рядом, даже когда они берут в руки обычную гранату. Послушайте, дядюшка Орион, туареги проиграли эту войну еще до начала активных действий…

– Как так?

– У вас нет лоббистов ни в Европе, ни в соседних африканских странах. Французские власти называют вас террористами, и весь мир этому верит.

Она достала из кармана куртки сложенный в несколько раз лист бумаги.

– Два года назад туареги объявили город Тимбукту столицей независимого государства Азавад, что исторически справедливо… Я нашла листовку, которую тогда напечатали, в углу багажника машины. Хорошо, не подтерлись…

Она развернула пожелтевший лист бумаги и прочитала вслух:

«В связи с полным освобождением территорий, а также учитывая требования международного сообщества, Национальное движение освобождения государства Азавад (НДОГА) решило в одностороннем порядке объявить о прекращении военных операций. Мы торжественно провозглашаем независимость туарегского государства Азавад. Мы не ставим своей целью выходить за его границы. Мы не хотим создавать проблемы правительству Республики Мали, и мы не хотели бы, чтобы возникло впечатление, что мы – какая-то воинственная банда, так что с этого момента, когда мы освободили наши территории, цель достигнута, и мы на этом останавливаемся».

Она убрала бумагу в карман.

– Очень здравое заявление. И совсем не экстремистское.

– И зачем ты мне это прочитала? – спросил старик.

– А для кого это сочиняли? Для ящериц в пустыне? Никто в мире про этот документ не слышал. Из каждого утюга французы кричали: туареги вот-вот дойдут до столицы Бамако, вот-вот захватят всю страну…

– Серьезно, что ли? – в голосе пожилого бедуина прозвучала растерянность.

– О Аллах, упаси нас от проклятого шайтана! – напористо продолжила она. – Какие же вы дремучие! Французы заявляли, что вы собираетесь сжечь древнюю библиотеку со старинными манускриптами в Тимбукту. Разрушаете древнейшие мечети с мавзолеями. И они принялись бомбить вас. Хотя и не получали одобрения ни в ООН, ни у своего никчемного парламента. При этом все в мире сказали: ах какие эти французы молодцы, спасают мировые культурные ценности…

– Но за нами правда, мадемуазель Медина.

– Ну и что. Побеждает тот, кому поверили.

– Я понял твою мысль. – Старик вздохнул. – Нужна длительная подготовка и большие деньги, а у нас их нет. Так?

– Так.

– Мадемуазель Медина, мы найдем средства с помощью адмирала Эдуара Гайво! – торжественно заявил старик.

– И каким образом?

– Мы спрячем адмирала и потребуем вывода войск! – крикнул старик, ранее говоривший спокойно. – Франция первой признает независимость туарегского государства Азавад!

– «Тупой и еще тупее»… – сказала она.

– Что? – растерялся старик. – Как это…

Ухватившись за сломанный нос, он принялся его тереть, словно разогревая перед боксерским поединком.

– Это название голливудского фильма, дядюшка Орион. Один недалекий паренек решил, что девушка согласилась прийти к нему на свидание. На радостях он открыл шампанское и пробкой убил сову редкой белой породы.

– Ты хочешь оскорбить меня, мадемуазель Медина?

– Эдуар Гайво еще недавно занимал пост начальника Генштаба Вооруженных сил Франции – одной из стран ядерного клуба. Его похищение…

Она не успела закончить мысль. В шатре из шкур муфлона раздался звонок спутникового телефона. Вскоре из палатки высунулась голова Орла.

– К нам едет Хомахи… – в голосе юноши звучала радость. – Слышите? Теперь уже точно. Сам Омар Хомахи берется с нами за это дело.

– Тот самый Хомахи? – переспросила она у дядюшки Ориона. – Точно он?

– Да, – торжественно подтвердил старик, – командир стражников «Аль-Мирабитуна». Ему подчиняются все джихадисты от Алжира до Чада…

3

Псы войны

Лицо французского репортера Анри словно кто-то вырезал из тончайшей белой бумаги для черчения. Над листом этот кто-то махнул небрежно мокрой кистью с оранжевой краской. Раз – и вот вспыхнули щедрые веснушки на тонком носу с горбинкой, два – и появилась копна медно-рыжих волос. Этому худощавому пареньку и в двадцать, и в сорок можно было запросто крикнуть: «Эй, ты!» Лишь бы потом не схлопотать. Его принимали за своего даже в пабах ирландского Ольстера. Одевался Анри повсюду одинаково – в афганских горах у талибов, на разрушенных улицах иракской Кербелы и в родном парижском округе между Китайским кварталом и Национальной библиотекой: голубая рубашка, зеленая куртка военного образца, штаны карго, желто-песочные ботинки. В холодную погоду он доставал из шкафа или походной сумки арабскую куфию из плотного хлопка и свитер.

– Bordel de merde![1] – Анри c яростью дернул себя за медную челку. – Это самая тухлая война, которую я видел в своей жизни!

– Начальник, ты умудрился поругаться с самим адмиралом Эдуаром Гайво, – сказал телеоператор Бакст. – Что тебе еще надо от этой войны?

Смуглый бородатый Бакст был уроженцем неторопливого корсиканского города Бонифачо. Сейчас ему хотелось избавиться от тяжелой профессиональной телекамеры, усесться за стол в кафе безымянного отеля у пожарной части и спокойно теребить золотое кольцо в правом ухе, глядя, как высоченный черный Оскар, повар и по совместительству консьерж, колдует над прокопченным чаном с молодой козлятиной. Уже битых пятнадцать минут они торчали у глинобитного забора в трех шагах от древней мечети Джингеребер, но шеф все никак не мог придумать несколько ярких фраз, чтобы произнести их, глядя прямо в объектив.

– Мы поругались, поскольку адмирал Гайво думает об этой войне так же, да только признаться не может. – Анри потянул за уголок арафатки, намотанной на жилистую шею, сделал пару резких приседаний, но нужная мысль никак не приходила в голову. – Потому и злится… Putain de bordel de merde! [2]

– Начальник, мы будем записывать стендап или нет? – Бакст двинул сильно потяжелевшей к вечеру телекамерой, лежащей на могучем плече. – Как раз сейчас гребаное солнце дает ровный свет на твою небритую рожу.

– Ничего в голову не приходит! Bordel de merde!

– Ну так разбуди Нильса. Пускай он придумает тебе текст…

Третий член съемочной группы – щуплый белоголовый звукооператор Нильс – еще утром начал закидываться таблетками на кодеиновой основе, а к вечеру выяснилось, что он запивал их саке, «позаимствованным» у японских блогеров, соседей по безымянной гостинице. Маленький Нильс давно расклеился и спал в джипе.

– Он будет канючить, чтобы мы отдали ему бутылку.

– Начальник, солнце уходит. Богом клянусь, еще минут десять, и стемнеет. Тогда накроется твой стендап.

– Ну хорошо, поехали…

Репортер пошел вдоль глинобитной, в трещинах ограды и заговорил серьезным и даже чуть взволнованным голосом, глядя в телекамеру:

– …Под натиском французской армии джихадисты не отступили, они просто разошлись по домам.

Заключительные слова стендапа он должен был произнести на фоне боевой машины пехоты, стоявшей в проулке. На «броне» сидели два парашютиста в касках. Они держали пальцы на спусковых крючках автоматов FAMAS Commando и тревожно оглядывались по сторонам. «Тревожно оглядываться» их попросил Нильс, прежде чем отключиться в автомобиле, нагретом скупым зимним солнцем. Было сделано два неудачных дубля: в одном Анри споткнулся на словах «к повстанцам попадешь и совсем пропадешь», в другом варианте все было хорошо, но подвели парашютисты – кто-то из них вдруг приветственно помахал рукой, когда увидел, что телекамера направлена в его сторону.

– Ты что творишь? – заорал на него Бакст. – Кому машешь рукой? Маме во Францию привет передаешь?! Тебя по-человечески попросили тревожно озираться, как будто здесь о-пас-но!

– Так здесь на самом деле опасно, – упрямо сказал спецназовец.

– Ладно, отстань от него! – крикнул репортер. – Давай еще дубль! Темнеет! …Под натиском французского спецназа исламисты не отступили, они просто разошлись по домам… – Анри поставил интонационное «многоточие», замер в кадре и выждал пару секунд. – Снято?

Вместо ответа корсиканец отрицательно покачал головой и грязно выругался. Анри обернулся. Рядом с бронетранспортером стояли блогеры – Шин и Джуно. Японцы непрерывно щелкали фотокамерами «Лейка», а французские солдаты, сидевшие на БМП, показывали азиатам большие пальцы и широко улыбались.

– Вы зачем нам картинку испортили? – спросил репортер. – Вы что, исламисты?

Японцы синхронно развели руками: извините, мол, не заметили, что вы здесь работаете, – а Шин добавил, обращаясь к оператору:

– Бакст, когда в Ираке ты залез в кадр между мной и умирающим бойцом, я так не ругался. А у меня мог выйти гениальный снимок…

– Врешь! – сказал корсиканец. – Ты еще не так ругался, а сейчас вы запороли нам картинку специально, потому что Нильс украл у вас бутылку саке в отеле.

И тут древнейший город Западной Африки накрыло непроглядной беззвездной тьмой – возможной предвестницей песчаной бури. На соборной мечети Джингеребер сразу же заголосил муэдзин.

– Ужинать пора, – миролюбиво произнес Джуно, – ну что, пойдем съедим очередного козленка?

– Мне кажется, я сам скоро блеять начну. – Бакст снял с плеча телекамеру.

– Только не говорите, что вы всё саке из нашей бутылки вылакали, – сказал Шин.

После ужина они занесли «уставшего» Нильса в «штабной» номер Анри и положили на прожженный в нескольких местах ковролин. Растрепанный звукооператор тихонько хихикал своим одиноким амфетаминовым мыслям и закрывал красное лицо руками.

Бакст объявил, что собирается заняться йогой, чтобы сбросить лишний вес. Он медленно встал на колени, опустился мощными ягодицами на пятки и положил большие ладони поверх колен. Шин и Джуно закинули наверх антималярийную сетку, свисающую с потолка, залезли – не спрашивая Анри – на огромную кровать, не снимая белые кеды. И уселись по-турецки. Из-за одинаковых модных очков японцы могли бы сойти за братьев-близнецов, но Джуно осветлял длинные волосы в цвет соломы. Оба были родом из Токио, но уже лет десять жили в Париже и вели для японской аудитории суперпопулярный блог о жизни Пятой республики. Анри – на правах хозяина – занял единственный пластиковый стул и первым выпил из пластикового стакана дефицитный в Сахаре японский напиток. Как это часто бывает в мире военных репортеров, собравшаяся в африканской гостинице четверка (плюс Нильс) никогда не виделась в обычной мирной жизни, но благодаря соцсетям они казались друг другу давнишними приятелями.

– А никто не задавал себе вопрос, что в этой жуткой дыре делает повар Оскар? – сыто произнес Бакст.

– Ты о чем? – уточнил Анри.

– Как о чем? В понедельник Оскар приготовил нам печеное мясо со сливами, миндалем и луковым мармеладом. Позавчера был козленок на вертеле с соусом из корицы, имбиря и мускатного ореха, а вчера – божественный соус пуаврад из жирных сливок, смешанных с консервированной красной смородиной из Швеции… Все очень подозрительно.

– Признаюсь, я тоже об этом думал, – заметил Джуно. – И даже спросил самого Оскара.

– И что?

– Он не особо разговорчив. Но заявил мне, что приехал в Сахару за деньгами.

– Это что… шутка? – Бакст встал на четвереньки, чтобы дотянуться и забрать бутылку у Анри. – Деньгами здесь считаются жалкие полсотни евро в месяц?

– Бакст, ты не о том думаешь! – Слишком целеустремленного Анри не угомонил даже прекрасный ужин высокой французской кухни. – У нас пока не снято ни одной боевой картинки, нет ни одного интересного интервью! Putain de bordel de merde! У редакции будет впечатление, что мы летали в Мали не на войну, а на концерт какой-нибудь U2.

– Начальник, вокалист Боно играл здесь очень давно, – заметил Бакст. – Еще до восстания туарегов и переворота в Бамако. – Начитанный корсиканец на посадках в самолет всегда спрашивал свежую газету у хорошеньких бортпроводниц, чтобы «не проспать авиакатастрофу и опять снять гениальные кадры».

Он пригубил саке из глиняного стаканчика, украденного в уличной забегаловке, и его смуглое бородатое лицо недовольно исказилось:

– Тьфу… На их концерт в Тимбукту тогда пришло не более трехсот туристов, да еще столько же местных. Говорят, это был самый тупой концерт за всю историю U2.

– Почему ты морщишься, когда пьешь наше саке? – строго спросил его Шин. – Это напиток класса люкс с редким вкусом зрелого сыра и свежих грибов. Не нравится – оставь нам.

– Не оставлю, – отрезал Бакст и залпом допил теплую жидкость. – Я тренирую волю.

– Кстати, а как твоя Хабиба поживает? Ты женился на бедной афганской хазарейке?

– Она уже далеко не бедная. – Бакст помрачнел. – Естественно, женился. Это моя традиция. И я свято ее соблюдаю.

Чернобородый корсиканец походил внешне на мафиози, скрывающегося от вендетты в скалах из белого известняка, но на деле был склонен к сопливым переживаниям. Чуть ли не в каждой горячей точке мира он влюблялся в особу женского пола и с риском для жизни (своей и членов съемочной группы) эвакуировал ее в Париж, чтобы честно жениться. В первой военной командировке – еще в юности – он вытащил из пылающего таджикского Душанбе местную проститутку по имени Женя, раненную осколком мины в грудь. Через год неблагодарная метиска сбежала к хозяину фруктового магазина, зажиточному выходцу из Ирана, показавшемуся более надежным спутником для дальнейшей жизни во французской столице. Бакст мужественно перетерпел удар судьбы и спустя несколько лет вывез из Чечни в Грузию – на лошадях через горные перевалы – русскую девицу Нину, ставшую на той жестокой войне круглой сиротой. Через полгода сероглазой красавице надоели пьяные рассказы Бакста о разных глупых войнах, и она ушла к прагматичному торговцу люксовыми автомобилями. В одной из последующих командировок в заваленных снегом балканских горах он подобрал на дороге полумертвую Тияну, пострадавшую от группы албанских боевиков. Красивая, но мрачная сербская женщина прожила с ним дольше всех – почти три года – и вернулась в Сербию, увезя без его согласия немую от рождения дочку Женю. И совсем недавно оператор спас в афганском Бамиане узкоглазую тщедушную хазарейку Хабибу, мывшую полы в штабе движения «Талибан».