Итальянец

У киоска они прощаются. Сокас покупает «Хронику Гибралтара» и «Эль-Кальпенсе» и с газетами под мышкой направляется вверх по улице к Колониальному госпиталю. Елена идет в ближайшие лавки за покупками: пара нейлоновых чулок в магазине «Серуйа», флакон туалетной воды «Золотой петух» от «Герлен», половина блока сигарет «Крейвен» – к счастью, здесь никто не спрашивает талоны на табак у женщин – и карманный электрический фонарик. Потом она наслаждается настоящим кофе в американском баре отеля «Бристоль», где у входа дежурит вооруженный часовой, и идет вниз по улице к порту; задерживается на углу перед большой дверью, рядом с которой на стене висит латунная табличка: «LINE WALL BOOKSHOP»[17]. Елена поднимается на второй этаж.

– Добрый день, профессор.

– Елена, какой приятный сюрприз. Проходи, пожалуйста. Будь любезна… Сумку оставь здесь, если хочешь.

Силтелю Гобовичу шестьдесят лет, у него белая бородка, близорукие глаза и лохматая шевелюра. На нем мятые брюки, сандалии и рубашка в клетку, наполовину расстегнутая, так что видна грудь, покрытая седыми волосами. От него пахнет трубочным табаком и старой бумагой, что естественно, поскольку вот уже три десятка лет он хозяин магазина на Лайн-Уолл, где, кроме современных изданий, имеется обширный отдел редких и старинных книг; жилье Гобовича находится над торговым залом и соединено с ним винтовой лестницей. В годы испанской Гражданской войны он вместе с отцом Елены скрывался на Гибралтаре. Елена выучилась в его книжном магазине английскому языку и ремеслу, которое нынче ее кормит.

– Что ты делаешь по эту сторону решетки?

– Покупки. Надо кое-что приобрести.

– Тебе ведь лучше кофе, чем чай… Сварить тебе?

– Я только что выпила в «Бристоле».

– Ну, тогда чаю.

Они сидят на террасе, откуда открывается панорамный вид на порт и бухту: на берегу – батареи ПВО, которые защищают постройки, краны, пакгаузы и топливные склады, в море – серые громады военных кораблей, пришвартованных к молам, а чуть дальше, за дамбой, темнеют торговые суда. По другую сторону, на некотором расстоянии, проступают голубоватые и четкие очертания Альхесираса.

– Ты по-прежнему пьешь без сахара?

– По-прежнему.

Они пьют чай и разговаривают о книгах и о войне: о проблемах с поставками, о том, что читают и что не читают гибралтарцы и жители Ла-Линеа, о состоянии дел в магазине Елены. Силтель Гобович раскуривает трубку и обводит рукой пейзаж:

– Когда начинают бомбить, я выхожу сюда посмотреть… Похоже на пиротехническое представление. Война завораживает.

– Но это опасно, профессор. Порт совсем близко.

– Да, знаю. Это еще больше обостряет восприятие.

Елена смотрит на окна верхнего этажа.

– А что думает об этом Сара?

Хозяин книжного магазина следит за взглядом Елены и грустно улыбается:

– Бедняжка все послала к чертям. Она говорит, я ненормальный; помогаю ей спуститься в убежище вместе с соседями, которые у нас еще остались, а потом снова поднимаюсь сюда.

– Как она?

– Как обычно… Она никогда не отличалась крепким здоровьем, а от всего этого еще больше ослабела. Потому и не эвакуировалась со всеми прочими. Хорошо еще, рассудок у нее вполне себе ничего и потребности минимальные. Кроме того, это счастье, что англичане считают книги предметом первой необходимости во время войны и позволяют мне оставаться на Гибралтаре.

– Она вам по-прежнему помогает?

– Сейчас совсем мало. У нее сильная астма, а книжная пыль только ухудшает положение. Так что управляюсь сам, как могу.

– Я бы хотела ее повидать.

– Она спит. Уже некоторое время, как она не встает раньше полудня. – Гобович заботливо наклоняется к Елене. – А как твой отец?

– Хорошо… Вернулся в Малагу и там остался. Стареет в одиночестве и ворчит, как всегда. Переводит своих древних классиков.

– Ты с ним видишься?

– Редко.

– Власти его не донимают?

– Почти нет. В первые месяцы после возращения он должен был регулярно отмечаться в гражданской гвардии. Но уже довольно давно его оставили в покое. Ему шестьдесят семь лет – сочли, что он безобиден.

– На что он живет?

– У него свой дом, его удалось сохранить. Иногда я посылаю ему кое-какие деньги.

– Это большая удача, что он смог укрыться там, пока идет война. Многих моих знакомых преподавателей вузов и школьных учителей расстреляли.

– Да, ему повезло.

– Мне тоже повезло. Благодаря всему этому мы с тобой работали вместе.

Трубка у Гобовича погасла, и он снова ее раскуривает. Елена рассматривает магазин, где книги не только стоят на стеллажах, но и пачками высятся на столе и на полу.

– Читатели-то есть по-прежнему?

Хозяин магазина качает головой и выпускает облако дыма.

– Сейчас народу немного: кое-кто из офицеров, матросов и солдат да пара местных библиофилов. Книгу Дринкуотера об осаде тысяча семьсот девяностого года выхватили у меня из рук, как только появился экземпляр, и вчера я продал подшивку «Морской газеты» за тысяча восемьсот первый год за два фунта одному капитану Королевского флота… Но это исключения. Война вывернула у людей карманы.

– Стихи, я думаю, все равно хорошо продаются.

– А вот и нет. Сейчас востребован современный роман: тайны, полицейские расследования, приключения… От Эдгара Уоллеса до Сабатини. Развлечение гарнизонной жизни.

Он на секунду отпускает трубку и, кивнув на стеллажи, разводит руками, показывая собственное бессилие.

– Здесь бы надо произвести полную инвентаризацию, – поясняет он. – Сделать карточки на последние поступления. Но я так устаю; бывают дни, когда вообще ничего не хочется делать. Тогда я остаюсь наверху с Сарой, читаю, слушаю музыку или ловлю новости по Би-би-си.

– Я могу как-нибудь прийти и помочь.

– Я не хочу тебя затруднять. – Он смотрит на нее в нерешительности. – У тебя своих дел хватает.

– Никакое это не затруднение. У меня в магазине дела идут хорошо. У меня есть помощник, которому я доверяю.

– Давно я у тебя не был. Не проходил через решетку.

– Точно так, но это ничего.

Хозяин магазина хмурит брови и становится серьезным.

– Не нравится мне эта Испания Франко. Мне не по себе, ты знаешь… Как-то мрачно все.

– Не только вам, сейчас у многих так. У меня те же мысли всякий раз, когда я прихожу на Гибралтар.

– Теперь ты понимаешь, какое для меня удовольствие твой визит. И если выдастся свободный день и тебе захочется стереть пыль со старых книг, как когда-то, ты знаешь, где они находятся. Я всегда буду рад… Плохо то, что мне нечем заплатить.

– Пожалуйста, без глупостей. В этом нет необходимости.

– Я же говорю, времена тяжелые.

– Я у вас в долгу, профессор. Я была так счастлива здесь: я научилась и языку, и ремеслу. Я бы, наверное, осталась с вами, если бы не…

Она умолкает, нахлынувшие воспоминания противоречивы: они горькие и сладкие одновременно. Она обхватывает себя руками, будто ей холодно, а Гобович не отрывает от нее сочувственного взгляда, полного доброты и нежности.

– Ведь это здесь ты с ним познакомилась, да?

Она кивает. Потом впервые за долгое время произносит его имя вслух:

– С Мигелем.

– Да-да, с Мигелем… Видный парень, я видел его дважды: первый – как раз тогда, а второй – в Альхесирасе, на вашей свадьбе. Ты была самая красивая невеста, какую я только видел в жизни.

– С того первого раза прошло три года… Он попросил книгу Финдлея «Северная Атлантика».

– А у нас она была?

– Была.

– Стало быть, он забрал и книгу, и тебя.

Елена медленно качает головой:

– Все было не так просто. И не так быстро.

На самом деле именно так и было. Судно, пришвартовавшееся в те дни на Гибралтаре, называлось «Монтеарагон»: для него это был первый гражданский рейс после восстановления торгового флота, как и для старшего офицера, который три с половиной года войны проплавал на крейсере «Адмирал Сервера». Этому моряку нравились старинные трактаты о навигации, и кто-то сказал ему, что в магазине на Лайн-Уолл таковые имеются. В этом он признался позднее. «Я вошел в магазин, увидел тебя в окружении старых томов, словно озаренных светом твоего присутствия, и подумал: на этой женщине я женюсь. Так я и сделал».

– Одиннадцать месяцев брака – это не так уж много, – замечает Гобович.

– В общем-то, да… Не так уж.

Дом в Пуэнте-Майорга принадлежал его семье, а порт приписки судна был Альхесирас; они поселились в этом доме, и Елена начала привыкать к своеобразному быту жены моряка. Из одиннадцати месяцев супружества они едва ли провели вместе три, включая медовый месяц: то месяц, то две недели, или неделя, потом три дня, потом неделя, одиннадцать дней, две недели, девять дней… И когда он навсегда исчез в Масалькивире, они все еще были не слишком хорошо знакомы друг с другом. Возможно, думает она, это к счастью, что не были. Короткий кусочек жизни, который не успел ни превратиться в рутину, ни нанести ущерб отношениям. Нечто прекрасное в скобках, нежный, неуловимый сон.

На минуту облако закрывает солнце. А когда оно вновь открывается, бухта и порт сверкают ослепительными вспышками, на фоне которых выделяются серые и черные пятна корабельных силуэтов. На мачте ближайшего судна гордо развевается на ветру британский флаг.

Вернувшись в настоящее, Елена прикрывает глаза от слепящего света и грустно улыбается:

– Я храню эту книгу до сих пор.

Пытаясь сплести различные версии этой истории, рассказанной несколькими людьми, я так и не понял, почему случилась новая встреча Елены Арбуэс и Тезео Ломбардо. И я до сих пор не знаю, была ли это личная инициатива итальянца или он выполнял приказ. На последнее предположение меня навел Дженнаро Скуарчалупо, который, сидя за столиком закусочной в Неаполе, уверял меня – я храню эти заметки и магнитофонную запись, – что его товарищ действовал согласно прямым указаниям капитан-лейтенанта Маццантини, поскольку тот решил разузнать, чего можно ожидать в такой деликатной ситуации от женщины, слишком много знавшей об отряде «Большая Медведица». Однако после встречи со Скуарчалупо я дважды разговаривал в Венеции и с самой Еленой, и она, не таясь, упомянула о том эпизоде, подчеркнув, что именно Ломбардо по собственной инициативе появился в Ла-Линеа накануне новой атаки на Гибралтар. Как она уверяла, речь не шла ни о тактических расчетах, ни о чувствах. Или, что наиболее вероятно, как раз тогда и появились чувства, которые привели к сложным и опасным последствиям.

Ясно одно: в этом вопросе, решающем для того, что произошло позднее, чрезвычайно трудно установить истину. По крайней мере, неопровержимую истину. Когда я наконец взялся написать эту историю – через сорок лет после публикации нескольких репортажей в испанской газете «Пуэбло», где я ограничился тем, что рассказал эпопею о корабле-призраке и о тех, кто тогда боролся и умирал (я назвал статью «Троянский конь на Гибралтаре», даже не представляя себе, что однажды из нее выйдет целый роман), – так вот, когда я наконец решился, хозяйки книжного магазина в Венеции и ветерана-водолаза уже не было в живых. Скуарчалупо скончался вскоре после нашего интервью, а о смерти Елены я узнал в новогоднюю ночь накануне 1997 года. Приехав в город, я пошел в книжный магазин и увидел, что он называется уже не «Ольтерра», а «Линеа Омбра», и новая владелица ввела меня в курс дела. Действительно, из тех, кто застал атаки итальянцев на Гибралтар в 1942–1943 годах, не было в живых уже никого. Так что об истории Елены Арбуэс и Тезео Ломбардо я тогда собрал не так уж много свидетельств: записки местного комиссара полиции, о котором я расскажу позднее; упоминание о тех событиях в мемуарах под названием «Глубина и безмолвие», написанных капитаном третьего ранга Ройсом Тоддом, да несколько строк в «Маленьком Уилсоне и большом Боге», автобиографии Энтони Бёрджесса, который служил в британской колонии во время войны. Остальное мне приходится домысливать, иногда сдабривая подробностями, предоставленными мне косвенным свидетелем, который жив до сих пор: это гибралтарец по имени Альфред Кампелло, сын одного из тех, кто близко соприкасался с тогдашними событиями.

Итак, самое важное – то, что произошло в день возвращения Елены Арбуэс с Гибралтара. Когда она вечером работала у себя в магазине на улице Реаль – в правом верхнем углу на первой странице каждого только что полученного издания надписывала карандашом цену, – вдруг звякнул дверной колокольчик, и, подняв глаза, она увидела на пороге Тезео Ломбардо.

Оба не произносят ни слова, пока идут к морю. Она чуть впереди, он за ней. Идут наугад, без определенного маршрута. Они вместе покинули магазин и медленно шагают куда глаза глядят – туда, где свет чередуется с темнотой. Они даже не взглянули друг на друга. И не обменялись ни одной фразой, если не считать слов «добрый вечер», произнесенных Ломбардо, и «что вы здесь делаете», сказанных Еленой; вместо ответа он неуверенно, почти смущенно улыбнулся. И все; последовало молчание, скорее напряженное, чем неловкое, – оба не столько были в замешательстве, сколько, возможно, выжидали. Потом она попросила Курро остаться в лавке, проследовала мимо итальянца, не разжимая губ и не поднимая глаз, и вышла на улицу, где надо было соблюдать осторожность: до улицы Реаль с ее Торговой палатой, «Англо-испанским кафе» и бесчисленными барами было два шага. Поэтому Елена идет немного впереди, пересекает по диагонали церковную площадь и направляется к улице Мендес-Нуньес, которая упирается в пляж Поньенте. Она ни разу не оборачивается, но слышит его шаги, сначала позади, потом рядом с собой. И, когда город остается за спиной, а впереди проступает море, она повторяет вопрос:

– Что вы здесь делаете?

Она наконец оборачивается и смотрит на него: белая рубашка с закатанными рукавами, смуглый профиль и темные очки, в которых отражается двойное солнце, клонящееся к закату. Главный старшина Тезео Ломбардо, она помнит. Итальянский флот.

Он отвечает не сразу:

– Я подумал, может, я заберу часы, компас и глубиномер, которые забыл у вас в доме.

Снова этот легкий итальянский акцент, отмечает она. Слова мягко растягиваются, а в конце фразы интонация слегка повышается.

– Вы так подумали?

– Да.

– Они вам опять понадобились?

На этот раз итальянец не отвечает. Он стоит неподвижно, глядя на море, сунув руки в карманы, и легкий бриз раздувает воротник его рубашки. Он напоминает, думает Елена, одну из тех старинных статуй не то богов, не то людей, бросивших вызов богам; впрочем, между теми и другими почти нет различий.

– Я вам их верну, – говорит она немного погодя.

– Спасибо.

Вблизи виднеется волнорез Сан-Фелипе, старая пристань из камней, которая выдается в море, успокоенное слабым восточным ветром. С обеих сторон на берегу, где пестрят пятна водорослей и сгустки нефти, воткнулись в песок баркасы, на которых кое-кто из рыбаков осматривает и чинит сети. Тут и там ожидают выхода в море сложенные в кучу рыболовные переметы, а на расстеленном брезенте высыхают на солнце осьминоги. Ветер доносит запах рыбы из котелка, что висит над костром конопатчика.

– Здесь красиво, – говорит Тезео Ломбардо.

Елена не отвечает. Она убирает со лба непослушную прядь и смотрит на Пеньон – он совсем близко – и на корабли, стоящие на якоре недалеко от берега. Сегодня их целая дюжина разных размеров: большие купцы, нефтяные танкеры и малокаботажные пароходы. На некоторых флаги нейтральных стран: либо они развеваются на мачтах, либо цвета национального флага обозначены на корпусе, хотя на большинстве судов ветер треплет красное полотнище британского торгового флота; и только на одном корабле, черном и длинном «Либерти», – звездно-полосатый американский флаг.

– Говорят, готовится очередной конвой, – наконец произносит Елена.

Итальянец молчалив; он будто не слышит ее слов. Пожимает плечами, оборачивается к ней. От неожиданности она смущается. Но быстро берет себя в руки.

– Возможно, – говорит он. – Почему вы так на меня смотрите?

– Из-за вашего выражения лица. Если бы у меня был фотоаппарат, я бы сделала снимок. Вы похожи на волка перед стадом беспомощных овец.

С виду она спокойна, но внутри ее сотрясает нервная дрожь. И тут она видит, что он улыбается: будто луч света прорезает белой полосой загорелую от солнца и моря кожу.

– Не совсем так, – мягко возражает он. – У этих овец есть пастух и сторожевые собаки.

Оба они смотрят на корабли.

– Я техник на борту «Ольтерры», – добавляет он. – Занимаюсь починкой, только и всего.

Елена смотрит на него в крайнем удивлении:

– Вы явились из Альхесираса, чтобы мне это сказать?

– Может быть.

Она медленно качает головой, словно пытаясь убедить в этом себя.

– Вы говорите, что вы моряк.

– Ну да.

– А в свободное время, по вечерам, саботажник?

Он не отвечает, только бесстрастно смотрит на море. Они стоят плечом к плечу, совсем близко друг от друга. Эта близость смущает Елену, и ей стоит труда не показывать волнение. Она опасается, что он заметит, до чего ей не по себе; и еще – что она может сделать нечто такое, о чем потом пожалеет. И потому, когда она снова начинает говорить, ее слова звучат неожиданно резко:

– Боитесь, что я на вас донесу?.. Поэтому и пришли… чтобы убедиться в своей безопасности?

Он снимает темные очки и смотрит на нее пристально, почти с болью, как смотрел бы любой человек, если бы его обвинили в том, чего он не делал.

– Вы заслуживаете объяснений.

Звучит искренне. Вполне – может, даже слишком. Кто его разберет? Либо он хороший парень, думает она, либо потрясающий актер. Либо и то и другое.

– Которых вы, разумеется, не дадите.

Сердце у нее колотится, и, пытаясь это скрыть, она говорит жестко. Его ясные глаза, чуть потемневшие в лучах закатного солнца, не отрываясь смотрят на нее. Glaucopis по-гречески, вспоминает она. Зеленые, как у Афины светлоокой.

– А вы их ждете?.. Объяснений?

– Я не настолько наивна.

– Я не за этим пришел. И вы понимаете, почему я не могу вам их дать.

Елена, занятая своими ощущениями, слушает невнимательно. Нервную дрожь сменяет странное или, возможно, почти забытое чувство: замешательство уступает место приятной уверенности в себе, почти физической. Как будто иссохшая душа вдруг напиталась влагой.

– А вы сами откуда?

Мгновение он смотрит на нее в нерешительности, то открывая, то закрывая дужки солнечных очков. Она едва различает в его глазах быструю смену всех «за» и «против». Наконец он сдается:

– Я родился в Венеции.

– Вы серьезно?

– Конечно. – Он зацепляет очки за пуговицу рубашки и показывает на лодки в песке около волнореза. – Я вырос в мастерской, где делали гондолы.

– Гондолы?.. Вы шутите.

– Да нет, так и есть.

Вдоль берега идет моторная лодка. Серая, с британским флагом на борту и четырьмя вооруженными матросами. Бесцеремонно войдя в испанские воды, она медленно лавирует между торговыми судами, стоящими на якоре. Итальянец следит за ней взглядом, пока она не скрывается из виду в направлении порта и Пеньона.

– Настанет день, и все это пройдет, – говорит он. – Я имею в виду, все плохое.

Она с сомнением качает головой:

– Не уверена. Кончается одно, начинается другое.

Он наклоняется и поднимает камешек: круглый, гладкий, отполированный морем. Потом выпрямляется, замахивается и бросает камешек сильным и точным движением – тот подскакивает несколько раз на поверхности воды и лишь затем тонет вдалеке.

– Вы все еще долго здесь будете? – спрашивает она и тут же об этом жалеет.

Итальянец делает неопределенный жест.

– Я не понимаю этого множественного числа… Мой испанский не всегда в полном порядке.

– Я имею в виду вас и ваших товарищей.

Он снова смотрит в море, туда, где корабли. Он молчит и таким образом уходит от ответа.

– Я бы хотел увидеть вас снова, – говорит он наконец, не глядя на нее.

– Чтобы забрать часы.

– Ясное дело.

Неожиданно оба смеются. Весело и открыто. Словно у них появилась общая тайна.

– Могу я называть вас по имени?

– Что ж… Вы же знаете, как меня зовут.

– Но я могу вас так называть? – настаивает он.

– Ну конечно.

– Почему вы мне тогда помогли, Елена?..

Она вдруг успокаивается. Воспоминания приходят ей на помощь, и она чувствует, что владеет собой. По крайней мере, она хозяйка тому, что говорит и чувствует. И сердце бьется в нормальном ритме.

– Вы читали Гомера?

– Не так много.

– Улисс.

– Ах да.

– Я, пожалуй, постарше Навсикаи…

– Кого?

– Это девушка, которую он встретил на берегу.

– Вот оно что.

– Мне побольше лет, чем ей, я же говорю; я была тогда совсем юная, но хорошо помню свои ощущения. Когда я была студенткой, отец велел мне перевести тот пассаж из «Одиссеи», песнь шестая… Когда в море произошло кораблекрушение.

– Понимаю.

– Не думаю. Сомневаюсь, что вы понимаете.

Похоже, теперь смущается итальянец. Он хмурит брови, будто стараясь не потерять лицо, и Елене он снова кажется уязвимым, как в тот день, когда лежал на полу в ее доме и ждал, когда за ним приедут.

– Я знаю, что вы вдова. Что англичане…

Она поднимает руку, прерывая его:

– Я не хочу об этом говорить.

– Простите.

– Вы не имеете права.

– Я сожалею.

Растерянный, он немного отстраняется от нее. Смотрит себе под ноги, будто ищет еще один камешек, чтобы бросить в воду, но вокруг только пустые ракушки, клубки сухих водорослей да сгустки смолы.

– Я должен уехать, – произносит он наконец. – Надолго.

Сердце у нее останавливается. Оно пропускает удар или даже больше. Может быть, два удара.

– Это опасно?

– Возможно… Но если я вернусь, я бы хотел увидеть вас снова.

Он говорит это, пытаясь улыбаться, на лице смешанное выражение уверенности и простодушия.

– Увидеть меня, – шепчет Елена.

– Да.

Темная пустота открывается перед ней и где-то в глубинах ее сознания. Или в глубинах памяти.

– Чтобы забрать часы, компас и глубиномер, – уточняет она, пытаясь поддержать легкомысленный тон.

Он медленно кивает:

– Именно так.

– Предупредите меня заранее.

– Я сообщу… Или другие сообщат.

– Нет, – твердо говорит Елена. – Я знаю, что это такое, когда сообщают другие. В таком случае предпочитаю ничего не знать.

Каждый день из окна своего кабинета Гарри Кампелло видит Трафальгарское кладбище. Когда ему нужно расслабиться или подумать, он спускается, пересекает Европа-роуд и съедает сэндвич, сидя на кладбищенской каменной скамье и слушая пение птиц, у могилы капитана Томаса Нормана, который скончался от ран, полученных в морском сражении на корабле «Марс» 21 октября 1805 года. Кампелло тридцать шесть лет: согласно надписи на надгробной плите, столько же было капитану Норману, умершему после длительной агонии в морском госпитале. Пребывание на кладбище побуждает Гарри задуматься о хрупкости человеческой жизни и человеческих начинаний, особенно в эти времена. К счастью для него, хоть он и участник боевых действий, происходят они не среди дыма и взрывов в морских боях на линии разграничения и не на борту одного из современных судов, пришвартованных в порту, а в кабинете, где рабочая обстановка состоит из стола, двух стульев и стеллажа с архивными документами; на главной стене, по обе стороны от портрета короля Георга VI, красуются две географические карты с таинственными пометками, смысл которых известен только самому Гарри: одна – карта колонии, другая – карта бухты, включая Пеньон и Альхесирас.

У могилы капитана Нормана Гарри Кампелло сидит без пиджака, ослабив узел галстука, расстегнув рубашку и сдвинув на затылок шляпу; он курит сигарету, глядя, как птицы клюют последние крошки от его сэндвича с сыром и сладким перцем, которые он им набросал. Он поднимает глаза и видит за оградой своего помощника Ассана Писарро, застывшего в позе почтительного ожидания, пока Кампелло не обратит на него внимание; Писарро рыжий, веснушчатый, очень худой, и у него нервные руки.

– Чего тебе, Ассан?

– Ростбиф готов, комиссар.

– Я тебе тысячу раз говорил, чтобы ты не называл меня комиссаром на улице.

Помощник озирается. Одно веко у него полуприкрыто из-за шрама, который проходит через бровь. В стычке с контрабандистом табака за пару лет до войны Ассан едва не остался кривым на один глаз. Впрочем, другому участнику драки пришлось гораздо хуже: на него надели наручники. Вернее сказать, хуже пришлось тому, что от него осталось, после того как их надели.

– Так ведь нет никого.

– Все равно… – Кампелло недовольно смотрит на него. – Что там с ростбифом?

Ассан заговорщицки подмигивает ему здоровым глазом:

– Когда пожелаете. Все готово.

– Сейчас иду.

Кампелло вздыхает, стряхивает крошки на землю и встает, распугивая птиц. Он небольшого роста и крепкого телосложения: у него плечи борца и крупные ладони, как будто готовые в любой момент сжаться в кулак для удара. Его лицо только подтверждает эту мысль: на нем множество шрамов – оспины остались после ветрянки, перенесенной в детстве, – а широкий и плоский нос придает ему вид не то гангстера, не то полицейского из американского фильма; близкие называют его Кэджи, намекая на актера Джеймса Кэгни, с которым у Кампелло есть определенное сходство. Такая внешность очень подходит к его должности комиссара местной полиции: в этой должности он руководит Гибралтарским отделом службы безопасности, невоенной структурой, которая напрямую подчиняется губернатору Пеньона и самостоятельностью обладает чрезвычайной. Занятый репрессиями за саботаж в пользу врага, «Отдел», как называют его организаторы, – тайная левая рука, которая отмывает правую руку британцев. Короче говоря, эти люди занимаются самой грязной шпионской работой.