Традиции & Авангард. №3 (14) 2022 г.

– Будешь в «Имаджинариум»? – тут же из-за угла спрашивал мальчик.

Её умиляло, что он ни разу не назвал её на «вы».

К столу подходили двое его друзей помладше, они разговаривали только между собой и с мальчиком.

– «Крымский вампир», – назвал мальчик ассоциацию и выложил карту рубашкой вверх.

Остальным игрокам нужно было найти среди своих карт подходящий рисунок. Женщине повезло: ей попалась грудастая медсестра с кровью на губах, на которую все и поставили, а на карте мальчика не заметили комара. Её слон пошёл вперёд, его – назад.

Иногда мальчик вставал и читал стихи, будто на сцене. Оля боялась показаться глупой и не спрашивала, чьи это стихи. Ей хотелось думать, что это его, сочинённые здесь, в Крыму. А вечером он брал гитару и пел про вола с исполненными очами, и женщина улыбалась такой милой нелепости. Оля же пела плохо и хорошо это понимала. Поэтому в её жизни не было ни музыки, ни стихов. Зато с цифрами всё сложилось. На работе она считала конверсию сайта, после работы – ступеньки в подъезде, перед сном – доходность акций. Каждый час – сколько лет прошло, как она перестала жить.

Оля прилетела в Крым одна, с надеждой найти того, кто сделал бы её счастливой, потому что самой стать не получалось. Отчаянное воображение рисовало ей многочисленные знакомства. Но мужчины выглядели незаманчиво или приезжали с семьёй. Поэтому после моря она возвращалась на веранду отеля. В её чашку падали цветы дикого винограда, обвивавшего крышу. Оля их не вылавливала и продолжала пить чай. Там она и познакомилась с мальчиком. Он стоял в двух шагах и бережно собирал свою удочку и оттого казался ей и мальчиком, и любовником, и отцом.

Она рассмотрела его хорошенько уже на следующий день.

Каждую неделю в отель приезжал мужчина с бедными глазами, клал журнал из пяти страниц на стол веранды и как-то нехотя звал на экскурсию. Обгоревшие полные женщины толпились вокруг него, опираясь руками на стол, и гаркающие голоса их вылетали чайками, сталкиваясь между собой. Мальчик стоял в стороне, прислонившись к вишнёвому дереву, и смотрел в телефон. Он был сам как молодой саженец – гибкий и худенький. Его тело ещё не превратилось в юношеское: торс не сформировался в перевёрнутый треугольник и был прямоугольником с выходящими из него тонкими, лёгкими ногами. Оля опустила взгляд на себя. Она тоже была стройной, её фигура мелькала изящными углами плеч, грудей, коленей. Но в её случае природа медлила, подстраиваясь под душу, и честное отражение обещала лет через десять, когда сухость и замкнутость души обточат её тело, как холодный ветер обтачивает лёд. Только щёки сейчас тяжелели на лице, придавая грустный, заспанный вид. Она стояла поодаль ото всех, по другую сторону от мальчика, заранее решив записаться туда же, куда и его родители. Ей было всё равно, на какие скалы и волны смотреть. Вечер в номере или на мысе был, по сути, одним и тем же вечером с шумящим в голове ливнем и превращающим всё вокруг в ливень. Он стирал лица людей, их характеры, вымывал мел, соль, жизнь из земли, по которой она ходила.

На экскурсию она шла торопясь, прорываясь через привычный внутренний шум, словно пытаясь вылезти из большого сломанного телевизора с трещащей белой рябью. Сквозь этот шум она услышала приближающиеся сзади шаги мальчика.

– Тоже привык быстро ходить, – сказал он, поравнявшись.

Она улыбнулась куда-то вдаль.

– Когда не успеваю на бокс, то вообще бегу.

– У подруги сын твоего возраста, тоже уже как взрослый. Вы какой-то скачок резкий делаете с двенадцати до четырнадцати лет. Вчера ребёнок, а сегодня раз – и почти взрослый.

– Я два года назад не общался ни с кем, а сейчас у меня много друзей из старших классов.

– Ну вот, стал социально активнее.

– Как ты думаешь, лучше уйти после девятого или после одиннадцатого?

– Ты, наверно, хочешь после девятого?

Он кивнул.

– Я бы не советовала уходить…

Он всё спрашивал, пока Оля не поняла, что они заговорились и прошли нужное место. Пришлось повернуть и идти назад вдоль берега. Их никто не окликал, только вдалеке виднелись движущиеся к пирсу оранжевые жилеты. Она поторопила мальчика и представила, как его мать брезгливо посмотрит ей в лицо и запретит сыну приближаться к этой взрослой женщине. Но та, погружённая в ссору с мужем, не заметила их отсутствия.

Все зашли на катер. Незнакомые люди быстро перезнакомились и уже фотографировали друг друга. Женщины залезали на нос катера и кричали, поднимая вверх руки. Только Оля сидела молча и ни о чём никого не спрашивала.

Экскурсовод указал на скалу:

– Видите сеть, натянутую на столбы?

Пассажиры протянули ленивое «да-а».

– Это приспособление для ловли рыбы, использовалось здесь ещё греками. Сверху тянут за канаты, и сеть поднимается.

– Греки? Они ведь далеко отсюда, – сказал мальчик.

– Древние греки, – ответил экскурсовод. – А здесь в советское время боевых дельфинов тренировали, знаете для чего? – показывал он уже на следующую скалу. – К дельфину привязывали мину, он подплывал под корабль и примагничивался к нему. В итоге корабль взрывался вместе с дельфином. Но здесь есть проблема. Подумайте.

– Подплывали к своим кораблям? – спросил мальчик.

– Вот именно!

– Молодец, – сказала Оля и улыбнулась кипению жизни в мальчике.

Его отец перехватил улыбку и принял на себя.

– Моя школа! Я, когда подростком был, всю местную библиотеку перечитал… – начал он и гордо поплёлся по своим воспоминаниям.

Его жена тем временем общалась с другим мужчиной.

Оля надела тёмные очки и смотрела, как ярко и искусственно, будто синие блёстки на ногтях, играло солнце на воде.

Вечером на общую кухню она пришла в короткой сорочке. Мальчик резал салат, отец жарил курицу. Матери не было. Мальчик с заворожённым страхом взглянул на женщину и тут же отвернулся к овощам. Раньше, когда она была студенткой, такой потерянный взгляд вызывал в ней брезгливость. А сейчас воротило от нагло скользящего по сорочке взгляда его отца. Женщина потянулась за солью, стоя за спиной мальчика, и он замер.

Утром в день отъезда раздался стук в комнату. Женщина знала, что это он. Поднялась, взглянула на себя в зеркало, убрала петухи с волос, крикнула входить. Он поздоровался и замолчал. Она предложила пройти и выпить чая. Рассказала, где продают хорошую черешню, забыв, что такие вещи детей не интересуют, но понимая, что ему нужно собраться с мыслями. Он пил маленькими глотками и ни к чему больше не притронулся.

– Это тебе, – достал он из кармана гладкий красный камень.

– Что это?

– Камень с берега, самый красивый.

Шум ливня внутри неё затих. В сердце прояснело, посвежело, и Оля думала, как поблагодарить его – по-матерински или по-сестрински, не навредив и не отравив. Разве что немного по-женски, то есть неравнодушно.

Но в комнату кто-то постучал. Они оба вздрогнули. Женщина подошла к двери и, не спросив, кто там, чтобы человек не зашёл, приоткрыла дверь, заслоняя собой обзор комнаты.

– Приве-ет, – сказал отец мальчика.

Она взглянула на него неприязненно, но он продолжал говорить:

– Я подумал, может, оставишь свой телефон? Ты говорила, что работаешь программистом. А я как раз собирался…

– Я только с юрлицами работаю, поищите на «Юду» или «Профи».

– Ладно тебе, может, просто поболтаем?

Она не успела ничего ответить, как мальчик оттолкнул её, юркнул через узкий проход, занырнув под руку отца, и пустился вон.

– А чё он там делал? – Отец испугался и съёжился.

– Возвращал кое-что. – Она не успела придумать что.

Неловко потоптавшись на пороге, тот ушёл. Оля несколько минут шагала по комнате, понимая, что так прощаться нельзя. Она вышла на общую кухню, но мальчика там не было. Гамаки на территории тоже были свободны. Будто внезапно отяжелев, она села на веранду и уткнулась в телефон. В очередной раз зашла на его страничку – фото менялось меньше года назад, а какой он здесь ещё ребёнок! И почему-то на этой мысли её память выдала картинку: за воротами отеля, под тенью дерева, стоит одинокая скамейка, и она поспешила туда.

Мальчик сидел и старался храбриться, но смотрел всё равно умоляюще. Женщина села рядом. Положила ладонь на затылок, как кладут младенцу, чтобы держать его голову, пока не окрепли мышцы шеи. И поцеловала в бровь. Мальчик порывисто, словно в неравной схватке с врагом, поцеловал её по-взрослому. В то же мгновение в её голове всё перевернулось. Она открыла глаза, увидела того же мальчика, который вдруг стал ей противен. – Мы теперь встречаемся? – спросил он. У него были глаза отца.

– Нет, мы не можем встречаться. Прости, зря я это сделала. Меня, честно говоря, и посадить могут.

Мальчик, кажется, готов был заплакать. Женщину это обрадовало: значит, он всё правильно понял.

– Никому не расскажем, ладно? – повторила она на всякий случай.

Мальчик кивнул, и она скрылась за воротами.

Вечер съел солнечный свет, и тёмный автомобиль подъехал к отелю. Со скамейки встали гогочущие парень с девушкой и одинокая женщина.

– Давайте помогу, – сказал парень, наклоняясь к её чемодану.

– Спасибо, я справлюсь, он лёгкий. – Оля поспешно закинула чемодан в багажник и села на место рядом с водителем.

«Как хорошо, что завтра меня здесь не будет, но лучше бы уехать вчера или совсем не приезжать», – думала она, рассматривая проплывающие мимо дома. Потом обрушился ливень. В общей игре ветра и молний казалось, что по лужам, наперегонки с автомобилями, мчатся крупные рыбы, мерцая стальными спинами. В голове у женщины шумело, она всё считала воображаемых акул, когда на девятой наконец удалось забыть про мальчика. Она закрыла глаза, снова открыла – ливень за окном уже прошёл, но Оля его по-прежнему слышала.

Сергей Круглов

Сергей Круглов родился в 1966 году в Красноярске. Православный священник, служит в Спасском соборе города Минусинска. Стихи и проза издавались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дети Ра», «Сибирские огни» и многих других изданиях. Автор нескольких сборников стихов и публицистики, колумнист интернет-издания «Православие и мир». Лауреат литературных премий Андрея Белого (2008), «Московский счёт» (2008), Anthologia (за книгу стихов «Царица Суббота», 2016). Живёт в Минусинске.

Звонко зерна застукали, дробно…

Пророки

Дети, дети,Крапивное семя,Наследники, дездичады,Неразличимые, как предметы,Замыленному глазу судорожного века!Вы – пророки,Грядущие в мир, и здесь уже.Пророки, позванные БогомВ ночи по имени, посланныеВ дома ребёнка, спецприёмники, подвалы,В одинокие, неполные, однополые, безотцовыебизнес-семьи,В тоску, заботы, соития, смерти, лютые иллюзии будней,В мусорное кипение городов.Поколение пророков:Отчего, думаешь, этотТак зол, ненавидит и мать, и бабку, и педагога,Отчего в тетрадях острое и кровь чертит,На кого в карманеКитайский нож выкидной носит?Взгляни: разве не блистаетВ этом профиле огненная ярость, ревностьИлии, коего ноздриПереполнил смрад Ваалов?А этот, аутичноФМ-раковинами залепивший уши, во что смотрит?Думаешь, в миры травы, в недраЭлектронных бродилок?Взгляни, взгляни в эти восхищённые очи,В зрачки, предела достигшие зренья, —Не новый ли Иезекииль зрит колесницу?Или она, полутора лет от роду,В серой фланелевой, некогда оранжевой, рубахеНа четыре размера больше, с приютскимНомером, по подолу выжженным хлоркой,Чей щетинистый аэлитный череп вытянут щипцами,Чей живот небесно-синё вздут рахитом,Чей лик терпелив, хмур, всепонимающ,Чьи дни и дни – стояньеВ клетке кровати, полированье поперечин,Раскачиванье, оцепененье, —К полуночи очнувшись,На каком языке она в неслышныйСобачий захлёб плачет? – на том жеДревнем обессловесломЯзыке скорби,На матерней жали брошенной малютки,На которой плакал в ночи ИеремияО городе, некогда многолюдном.Или этот, ещё в утробеВписанный в прайс-листы фетальной индустрии,Нерождённым расчленяемый аккуратно, жадно:Ножницы в затылок, отсос мозга, коллапс черепа, кода, —Думаете, кусок безымянного мяса? —Нет, ангел болиУже нарёк ему имя: этоЗахария, убитый заживоМежду жертвенником и алтарём.Четвёртая раса: подонки.(«Нет, представь, на днях взялВ кредит мечту – уютную, утробную, моего размера,Розовую, сбыточную! Несу домой – и что же?Тут в подворотне подонки!Напали, из рук выбили, глумились,Растоптали мечту в стеклярусную пыль, в ноль!Их надо давить и вешать принародно,По телевизору казнь казать, чтоб другим неповадно!Подонки, подонки!»)Казнь – показ – наказ: так и будет.Чтобы не раздражали,На площадях вас побьют камнями.Пророки, поколение подонков:Со дна, неутопимы, всплываютПылающие глаголы Суда и жизни.

Спас

Приходи ко мне поиграть, видишь,Какой Я пятикупольный слепил для тебя пряник.Разложил твои любимые игрушки:Свечечки, иконки, платочки.Приходи, Я тебя не напугаю,Ничем не потревожу,Дырки в руках и ногах, чтоб ты не видел,Аккуратно залеплюСусальным пластырем.Приходи на пятнадцать своих минут, переведи                                           запыхавшуюся душу,Поиграй, побрякай в кадилы-кропилы,Расскажи Мне свою хвастливую сказку,Свою жалобу, обиду, сопельку.Побудь со Мной, дайПодышать тебе в макушку,Подуть на твои ободранные коленки,Вытереть твои слёзы.Хочешь, буду для тебя чем хочешь:Буду Медовым, Яблочным,Ореховым – только завтраПриходи снова.

«На кого мы свои грехи возложим…»

На кого мы свои грехи возложим,Братья и сестры,Кого вытолкаем в пустыню к азазелю?Уборщицу, бабушку в чёрном.Пусть она там паперть полирует,В бритвенном взмахеЦокающих магдалин шваброй режет под сухожилья:«Ишь, выспались, припёрлись,Страха Божия нет у вас, срамницы,Телеса оголили, ходют и ходют!» Ходят и ходятХодики памяти: жизнь уборщицы в чёрномДлилась столько, сколько она вспоминает, —С небольшим минуту:Любовь, комсомол, весна, Ободзинский,Дешёвое вино, патруль у храма на Пасху,«Эй вы, мракобесы, айда на танцы!..»Швабры на плечо, бабушки в чёрном,Марш, терракотовые армии воздаянья,Прикладом бей, магазинной коробкой бей: азазелиПодавятся вашими швабрами, сдохнут,Бабушки в чёрном, жертва за грехи, столп иУтвержденье прихода!

Атеист

Июль наполняет потрескавшийся от зноя садгудением пчёл: это роениечёрных точек возраста,белый шум Вселенной, прилив.Кресло в тени, книга на коленях,но он не читает. Меж разверстых страниц,словно меж желтоватых волн,муравей, яко посуху,путешествует в Ханаан.Свою первую Нобелевскую премиюстарик получил в те времена,когда для того, чтоб чего-то достичь в науке,одной борьбы за мир было маловато.Смерти он не боится, потому что представляет,как устроены механизмы мира.О всех, кого давно пережил,он помнит, но не то чтобы тоскует:он как юный велосипедист,который отбился от компании, к месту общего сборапоехал совсем другой, никому не известной дорогойи намного опередил друзейи вот теперь просто ждёт их здесь.Скоро встреча.Собака (должна здесь быть и собака,непременный психопомп одинокого мужчиныиз поздней зрелости в старость)ждёт в саду вместе с ним,свесила лиловый язык, вытянула лапы,иногда моргает гноящимся,окружённым седой щетиной глазом.Он бреется каждое утро,отвечает на все письма, дажена самые ничтожные,употребляя принятые в его время церемонные обороты,и аккуратно постригает махры ниток на манжетахзастиранной добела рубахималенькими маникюрными ножницами,оставшимися после смерти жены.Честная последовательность его мышлениясоизмерима с невероятной бездной пыланияТого, к Комуон неизменно вежливо обращается на «вы»(не из высокомерия или сарказма,просто потому, что так приучили в детстве).

Бижутерия

Читал утреннее правило,Почувствовал пустоту за грудиной.Схватился сжать края,Стянуть обратно – и чёткиПорвались: нить истлела.Звонко зёрна застукали, дробноЗапрыгали по полу.А это не чётки – шёпотки, щепотки,Тенётки – этоМамины красные пластмассовые бусыЗапрыгали по пятнам солнца, пыли,По старому, звонкому молодому паркету.Оставь, не подбирай. Приложи, словно обрёл впервые,К деревянной тёплой беспредельностиЛадони, потом щёку,Потом всего себя, прищурь веки – видишь,Каким золотым, огромным стал деревянный конь у стены.Солнце всё шире поёт. И его не застятЭти стаи синиц, треща, славословя, нахлынувшие,Множащиеся неимоверно,Налипающие на стёклаС той стороны окна кельи,Привлечённые сухим летающим цокомРассыпавшейся псевдорябины.Паркет всё теплее, бусиныВсё звонче. МамаСкоро придёт.

«Блаженны»

Врата отпирают раз в году —когда постом на изобразительныхпоют «Блаженны».(Поют поскору, труда ради постового,потому успей переоблачитьсяи выйти на солею класть три поклона – в этом местеклирос немного тебе поможет, потянет:«ПоооооомянииииинасГоооооооооспаадиииииегдаприиидеееешивоЦаарствииТвоооооееееем…»)Врата отпирают со скрежетом, и заключённыйс лёгким узелочком в руке, немного пьяныйот воздуха марта, холода, света,сини,покидает (колючка, прожектора,лай собак, бесстрастные вертухаи на вышкахподняли воротники тулупов)зону комфорта.Как там, помните, говорил Егор Прокудин:«Садиться надо весной» – преждеосвящённойвесной и выйдешь.

С.А. ДМБ-87

ну-ка вспомни, зёма,какой подарок получали мы утромзаветного дня23 февраляза завтраком? я помнюквадратную, в лиловой обёрткепачечку вафель ягодныхи как раскрывались врата небаи свершалось светолитие благодатина нас, утлых;никакой не мифический бром и тем болеене патриотический долг, асладкоевообще заменяло тогда бойцужелания, душу, девушку, родину, счастье, спасение;как (помнишь нашуэталонную мальчуковую книгу жизни?)билли бонсу некогдаром был и мясом, и водой, и женой, и другом…нигде более в сссрне был дант так полно,пряно,вещественновоплощён в жизньиз ада сквозь чистилище в рай,как в рядах советской армии срочной службы.и нет вергилия, кроме вергилия,и незаслуженно смилостивившийся к тебе, салаге, дедухан,внезапный пророк его.рай, достигаемый муками перерожденья,рай, зарабатываемый религиозным праксисом,рай шаговой доступности,конкретный и осязаемый, —о ты, дембель!все атрибуты святых – сетвои, брате!нимбы жития, крылья, светышевроны, погоны, петлицы, кокарды, аксельбанты —все доступны в сакрально-заветноммагазинчике военторга.любовь и свобода – что ещё и петь тебе, брате,самозабвенно-последнелетящему в вагоне ночьютыдымм-тыдыммпоющему со ангелы лихуюбезоглядную песнь:«дембель в маю —всё аллилуйа!»и только годы и годы спустя,если повезёт,салют дембеля в тебе наконец угаснети тыначнёшь что-то понимать.одного не поймёшь, спросишь: «но развеэто Ты был там?!драящим парашу,зашаривающим от построенья,портящим показатели роты,доходягой, нехваткой, чмом, салабоном?!» – и сам жев содрогании ответишь:«Кто же ещё?»

Колобок

Начало сказки про Колобкав детстве вызывало брезгливость:«по сусекам поскребла, по амбарам помела».сор, мышиный помёт, паутина —всё в тесто. Из круглого, волгло-серогощепка торчит наружу.Но с тех пор, видишь,я вырос.Наклони голову. Опускаю епитрахиль,кругло, бережнонакрываю сверху ладонями:«благодатию и щедротами Своего человеколюбия» —внутри такое тепло,как в русской печи,сор выгорает дотла, хлеб поднимается, пышен.Выныриваешь, дышишьвсей собой. Косынка сбилась.Глаза сияют – не здесь.Щёки румяны.Мир нов.Катись, Колобок.

«Осень. Митрополит…»

Осень. Митрополитоблетает крестным лётом город.Ответственное мероприятие.Предоставленный вертолёт грохочет.Чтобы надеть наушники, пришлось снять митру.Седенькая макушка волгла.Митрополит моргает, робкоглядит внизи видит всё впервые:кирпичные, охряные, серые домики,ржавые крыши, щетина антенн;белоснежная застенчивая мэрия, сделанная в техникеоригамии невесомо, неловко, как чужая,присевшая на мигпосреди старой соборной площади;трубы шарикоподшипникового заводакосо, синёкладут ленточки-дымы на розу ветров;муравьями – автомобили, гусеничками – трамваи,в трамваях дробятся стёкла;узенькая, тяжёлая лента рекиблестит, когда её переворачиваютс боку на бок, как скользкую драгоценную рыбу;плеснутое оземь палое злато листвыиз скверов, дворовзатекает всюду: неумелый мальчик-октябрьзакрашивал неосторожно, заходя кисточкойза карандашный контур прориси.Осень. Листья летят внизу – митрополитЛетит вверху.Митрополит смотрит на город,на всё, оказавшееся родным.Он остро, слёзнохочет туда, вниз.Он забыл чинопоследование важного молебнаи только шепчет севшим тенорком: «Слава Тебе, Боже,сотворившему законы аэродинамики!»

Публикуется в авторской редакции

Анастасия Веколова

Анастасия Веколова родилась в 1991 году в Самарской области. Окончила филологический факультет Самарского государственного университета и аспирантуру Самарского национального исследовательского университета имени академика С. П. Королёва. Автор нескольких десятков научных статей по лингвистике и литературоведению. Публиковалась в журналах «Нижний Новгород», «Север», «Дальний Восток», «Невский альманах», в «Литературной газете», альманахах «Земляки», «Кольчугинская осень» и других изданиях.

Первая газета

Повесть

Кто живёт в мире слов, тот не ладит с вещами.

Сергей Довлатов

1

День студента

Двадцать пятое января – Татьянин день, который любят многие студенты. Экзамены сданы, впереди – каникулы. Именно в это время, в конце января, я устраиваюсь работать журналистом в свой родной вуз. Наверное, судьба.

Первое задание, как всегда, тестовое. Без этого в СМИ не возьмут. И конечно, в моём случае нужен материал о празднике. Энтузиазма – море. Когда трудовой договор будет на руках, энергии поубавится. Закон сохранения энергии в действии.

Морозное субботнее утро. Вставать по будильнику – тяжело. В субботу – вдвой не. А ведь у некоторых студентов шестидневка! Бедные, как они живут? Забыть бы обо всём и выспаться! Но место терять нельзя. В нашем миллионном городе Смирновске это единственный классический вуз. И для меня – лучший.

С трудом открываю глаза, одеваюсь. Безлюдное метро, холодный трамвай, знакомая расчищенная дорога… С улицы из-за дверей слышится танцевальная музыка. Захожу.

Красиво! Холл университета преобразился: огромная сцена, яркие шары, нарядные ведущие. Да, будет весело. От методичного «бум-бум» сразу затрещала голова.

Куртку пришлось оставить в гардеробе. Без повода одежду туда лучше не сдавать. Есть риск, что окно закроется перед самым носом. Обед. Мольбы и уговоры бессильны. У вахтёрш, охранников и иного технического персонала чувство собственного достоинства завышено.

– Саша, поздравляю с новой должностью! – кивает декан филологического.

Откуда они только все знают?!

– Анастасия Дмитриевна, меня же ещё не взяли.

– Всё будет хорошо. Почему с другой работы ушла?

– Зарплата маленькая.

Начало праздника между тем затягивалось: ждали руководство. Через двадцать минут появился ректор. С улицы. Без шапки. В мороз. Толпа зашевелилась. Рядом со мной возник глава студенческого профкома Миша. Вручил зеркальный фотоаппарат.

– Посмотри, – говорит. – Тебе нужно уметь им пользоваться.

– Зачем? Снимать же будешь ты? Мы договаривались…

– Ну, учись, пригодится.

Следующие полчаса знакомлюсь с новым устройством. Увы, обычная мыльница была куда проще. Фотографирую пол и чьи-то ноги. На втором кадре отсутствует макушка головы. После третьего неудачного снимка, где ректор выглядит косым, инструмент у меня забирают.

Растерянно оглядываясь, понимаю, что на мероприятии будут журналисты из местных СМИ. Встречать их доверили секретарю Ксюше. Она тут давно, привыкла, а мне неловко: слишком много камер. Как только объявляют пресс-подход, захожу в центр круга и уверенно включаю диктофон. Чувство скованности, однако, не проходит.

– Молодец! Мы всегда должны быть в первых рядах. – То, что я старательно растолкала всех локтями, Ксюшей оценено по достоинству.

К этому времени уже подтянулись студенты. В общей массе их всё равно немногим больше, чем преподавателей. Деканы и начальники отделов присутствовали с утра, как по разнарядке.

– Пойдём в буфет. Там сегодня акция, – слышится где-то рядом.

Наконец заиграл студенческий гимн Gaudeamus. Будучи юристом и филологом, я знаю его наизусть и всегда подпеваю. Музыкальными талантами с детства я обделена. Так что петь – только шёпотом, чтобы не распугать народ. Народ с тоской посматривал на столы и закуски.

– Мы рады видеть студентов, преподавателей и всех гостей! – раздалось со сцены.

Все повернулись. Блондинка-ведущая определённо привлекала. Разрез на её платье достигал талии. Сквозь ткань просвечивало изящное кружевное бельё. Один из деканов кинул взгляд, полный недовольства. Так смотрят на девушек лёгкого поведения…

Началась торжественная часть. На трибуну проходили руководители и что-то говорили. Их разные слова мало отличались по существу. «Дорогие студенты! С праздником!» Или: «Разрешите поздравить всех с этим замечательным днём!» И конечно, все утверждали, будто для них огромная честь присутствовать сегодня здесь…