Кот и тени. Сборник новелл и сказок

Костер вспыхнул ярче, искры метнулись к безмолвным небесам, а после осели солнечными бликами на остриях штыков и драгунских пик, еще миг, и блеск угас, скрывшись за плотной завесой порохового дыма, грянули орудия, где-то застонало, под полководцем взвилась на дыбы лошадь. Все смешалось, стало совсем темно и очень тихо, еще мгновение назад мчавшийся навстречу победе, сейчас воин лежал на сырой от вечернего тумана траве, и звезды иных миров указывали путь его душе. Дождь давно перестал, но холодные капли живительной влагой упали на лицо воина, обожгли, заставили сердце вспыхнуть огнем иной жизни, а после превратились в тихий легкий снег, ласковая луна улыбнулась среди косматых туч, приветствуя героя в новом мире. Угасал закат, играя на стволах остывающих орудий, вот кто-то подался вперед, твердый голос произнес: – Победа!

Сверкнул последний закатный луч, отблеск его застыл в сиянии звезд, и воин вздрогнул, встретившись взглядом с безмолвной луной, взвилась поземка, ветер швырнул в лицо снег, а где-то растаял эхом протяжный звук горна, последний отзвук уходящей битвы, миг прошел, начиналась вечность. Опустилась тишина, зазвеневшая на ледяном ветру. А дальше снег, снег, снег… Мохнатый рыжий пес, отряхиваясь, выскочил из сугроба, улыбнулся луне и поспешил в ночь. Сколь долгим и трудным ни был путь воина в оставленном им мире, здесь, средь вечной равнины холодной ночи лежала утоптанная и ровная тропа среди снегов, и в отдалении, там, где кончался искристый путь, светило ясное пламя костра, согревая и даря надежду. Все еще растерянный, удивляющийся обретенному в один миг покою, твердым шагом ступил воин на убегающую прочь в клубах поземки пустошь, вышел на тропу и, не оглядываясь, никуда не сворачивая, направился к огню. А пес кружил и петлял, гоняясь за ярившейся пургою, вдыхая гнев бури, купаясь в ласковом свете луны, следящей за ним благосклонным и немного печальным взглядом. Он не помнил, кем он был, не знал, откуда пришел, не знал, куда приведет его путь этой ночи, краем глаза следил он за воином, уверенно идущим к костру, заметил и бредущего во мраке поэта, видел и напуганную женщину, видел и старика, сгорбившегося у костра. Да-да, того старика, который разливал вино в бокалы и говорил о судьбах мира, сидя под сенью клена, ронявшего по осени листву. Старика, разжигающего костер во мраке ночи, вне времени, на застывшей в объятиях вечной зимы пустоши. Старика, чей голос дарил покой, дарил забвенье, навевал весь этот удивительный сон, приказывал и повелевал, и звал…. И пес побежал на зов, забыл о веселом хороводе снежинок и о печальной луне, улыбающейся ему вслед странно и робко. Радость переполнила все его существо, когда перемахнув одним огромным прыжком через гаснущий костер, пес поставил лапы на грудь хозяину и лизнул морщинистое лицо старика. Равнина вздохнула ураганом, шквальный ветер разметал тучи над горизонтом, взвил последними искрами отсвет костра, и лица тех, кто достиг заветного огня сквозь мрак ночи, осветило тихое утро. Тьма отступила, увлекая за собой поэта на дно ручья, воды которого наполнятся слезами ракит по утру, а дух воина – на встречу заре, к предвечному свету, что укажет ему путь по небесным равнинам. Меркнущие звезды дорогою Млечного Пути указали путь к пробуждению остальным, а веселый рыжий пес послушно шагнул за хозяином в круговорот метели.

Под поникшим кленом, в мире реальном, живом и несовершенном, упала на плиты двора пустая изумрудно-зеленая бутыль, разбившись на сотни осколков, блеснувших в лучах солнца россыпью дивных узоров. Старик поднялся, вздохнув, подобрал несколько стеклышек с мостовой и спрятал в карман.

– Шут, нам пора! – поманил он, и рыжий пес, глядящий на старика преданными и печальными голубыми глазами, покинул следом опустевший тихий двор, где только что его новый хозяин поймал в тенета своих слов еще одну душу, которую вплетет в узоры калейдоскопа судеб солнечным бликом уходящей осени.

Душа камня

Беспечная морская галька вновь тихо шепталась на сером берегу… Бесконечная осень – пора прощания и печали: неизменно прозрачный воздух, звонкая тишина, луч солнца, коснувшийся щеки, словно прощальный поцелуй уходящего лета. И вдруг этот луч заиграл, загорелся тысячами огней где-то у самой кромки воды. Среди серого однообразия гальки искрился бриллиант в тонкой ажурной оправе, и морские волны тянулись пенными языками к камню, желая унести свою добычу как можно глубже в пучину моря. Кто знает, когда бы еще порадовался человеческий глаз холодной и непорочной чистоте прекрасного кристалла, если бы не деловитая сорока, неизвестно зачем прилетевшая на берег этим утром, увидела блик на камнях, стремительно слетела вниз, подхватила кулон за тонкую золотую цепочку и утащила прочь, бесконечно гордая своей находкой. Тяжело взмахивая крыльями, она полетела от побережья прочь, унося сверкающую добычу, к серым трубам и островерхим кирпично-красным крышам небольшого тихого городка, где жила воровка всю свою жизнь в гнезде, примостившемся в развилке старого тополя в аллее. Так случилось, что камень вернулся в мир, из которого был похищен волнами морскими, но как получилось, что вынесло его море на пустынный каменистый пляж? Как оказался он в пучине? Неужто кто-то по простой неосторожности обронил его за борт, любуясь в хорошую погоду лазурной водою, или бросили кулон в порыве горечи и обиды, возможно напрасной, в пенящиеся морские валы? Что предстанет взору, если вглядется в изменчивую глубину камня сквозь туманную глубину, чей лик явит он нам, о тайнах чьей души поведает. Ведь из всех камней, увидевших когда бы то ни было солнце, лишь бриллианту отведено особое место. Удивительнейшая судьба ждет того, кто получит в дар подобный камень, и только с душой этого благородного кристалла может слиться воедино душа человеческая, покидая этот мир, и остаться навечно искрой, сотни тысяч раз отражающейся в зеркалах холодных граней, заставляя сверкать их опаляющим огнем. История каждого драгоценного камня – история тяжких грехов, поскольку люди не в силах устоять перед притягательным обаянием алмазов, и во все века ради крошечных камушков, похожих на ледяное крошево, совершались самые жестокие деяния. Но считается, что если бриллиант придет к человеку нечестным путем, то обязательно покинет однажды своего владельца, сперва погубив его. А вот если достанется камень кому-то чистым и непорочным, не отразив в своей грани ни одного злодейства, то он будет верой и правдой служить своему хозяину, а после, переходя понаследству, оберегать будет и весь его род, обретя однажды силу бессмертной человеческой души… Итак, пусть рассеется туман, окутывающий тайной историю этого прекрасного камня, и рассказ его предстанет внимательному слушателю давно забытой былью. В тот далекий мартовский день, память о котором давно миновала, кристалл впервые попал к своему первому владельцу, и случилось так, что достался он молодому человеку честным путем, будучи снят с витрины в ювелирной лавке.

– Вот, – ювелир как-то нехотя протянул кулон новому владельцу, – думаю, этот подарок порадует любого!

– Это не совсем подарок, – смушенно ответил юноша, – не надо заворачивать, я его надену, – и, осторожно приподняв камень за золотую цепочку, он посмотрел на продавца, – Вы хотели что-то сказать?

– По правде говоря – и да, и нет. Видите ли, когда этот кулон попал ко мне, а обычно я не беру изделия на продажу, все, что Вы найдете в моем магазине, делается под специальный заказ, мне была рассказана одна крайне странная история, – ювелир перешел на шепот. – Только не подумайте, я не суеверен, и серьезно к рассказам подобного рода не отношусь, но тут случайно особый…

– Надеюсь, человек, принесший Вам его, поведал не о том, как пришлось кого-то убить, чтобы заполучить камешек? – юноша мрачно улыбнулся, такая усмешка не красила его, придавая лицу, пусть и на короткое мгновение, но выражение пугающее и отталкивающее.

– Нет, что Вы!– испуганно воскликнул продавец, – Вовсе нет! Он сказал, что этот камень, доставшийся ему от бабки единственный бриллиант на всем, может быть, белом свете, ради которого никто никогда не был убит. Потому человек, который захочет купить его, должен знать следующее, – седые усы старика как-то по-осбенному встопорщились, и он, оглядевшись, приблизился к молодому человеку почти вплотную. «Люди, – сказал мне тот араб, – меняют судьбы камней, прикасаясь к ним, передавая друг другу, придавая огранку, а иногда даже простол взглянув. Камни хранят память о каждом, кто хоть раз смотрел в их подернутую изменчивой, призрачной дымкой бездонную глубину, или касался поверхности», – продолжил он, положив бриллиант мне на ладонь. Я прямо чувствовал, как руку мою жжет, словно я держал раскаленный уголек. «– Кто-то считает, что мы становимся потом», – продавец с явным смыслом возвел глаза к потолку, «– звездами, кто-то, что обретаемся в раю, или приходим на Землю, чтобы пройти вновь дорогами жизни, а чью-то душу забирают камни!» – и араб оставил мне камень и ушел прочь. Ювелир вгляделся в лицо юноши, казалось, того не слишком впечатлила рассказанна история.

– Всякое происходит, все вещи имеют душу, живое все вокруг, хоть мы того и не замечаем! И добавлю от себя, я много лет уже занимаюсь ювелирным делом, как мой отец и мой дед, и прадед, разные бывают камни, таких как этот я еще не видел. Обычный вроде бы, но словно живой… Говорят, бриллианты приносят счастье только честным людям с храбрым и пылким сердцем. И если Вы, прожив жизнь, останетесь чисты душою, и камень сочтет Вас достойным владельцем, душа Ваша сольется воедино с духом камня , и любому, кто примет это украшение как дар небес, оно придаст благородство и храбрость львиного сердца. Носите бриллиант как можно ближе к телу, и он защитит Вас, если сочтет нужным!

– Я учту, – только и ответил юноша, расплатился и вышел на пронизывающий ветер. Но висевший на цепочке под рубашкой кулон согревал своего владельца, вдохнув в него с первою же каплей этого животворящего тепла искру новой жизни, проходившей раньше стороною, но теперь зовущей и манящей. Запахнувшись в плащ, юноша зашагал вверх по улице, и постепенно затерялся в пестрой многолюдной толпе на базарной площади. Величественное небо вздохнуло первыми порывами бури, закачались деревья в аллее, и над городом закружил снег. Но время бежит неумолимо, спустя мгновенье вы увидите, как зацветут сады, веселые стайки воробьев, шумя, вспорхнут из кустов, настанет лето, а после снова пойдет снег.

– К барьеру, господа! – и молодой человек с темными усиками, едва прикрывающими легким пушком верхнюю губу, принял пистолет из рук встревоженного секунданта.

– Я умоляю Вас! – делая ударение на каждом слове, зашептал тот ему на ухо, – Вас убьют!

– Честь моей сестры – ставка в этой безумной игре, – дрожа от гнева, прошептал в ответ молодой человек, – как могу я искать примиренья! Даже если впереди меня ожидает смерть, хоть я тому не верю! Небо воздаст этому негодяю по заслугам!

– Вопрос лишь в том, когда воздаст? – возразил секундант.

– Вы что, надумали мириться со мною? – лениво и безо всякого выражения произнес высокий и, несомненно красивый, на взгляд любой женщины, человек. Он смотрел на юношу и его секунданта блестящими черными глазами, которые тоже были по-своему очень привлекательны, если бы не веяло от них холодом и равнодушием, и в тот момент взгляд не был бы таким беспощадным и пронизывающим.

– Отнюдь! – резко ответил ему противник, – Хотя, на миг мне показалось, что Вы, быть может, в состоянии раскаяться в содеяном. Что дела, впрочем, не меняет!

– Приятно, что хоть Вы и трус, но пытаетесь казаться мужественным человеком, – все также безразлично произнес мужчина, повернувшись спиной и направляясь на позицию. Прошел недавно легкий дождик, воздух был свеж и прохладен, и он вдыхал его с наслаждением. Нет, дуэль его не занимала. Перед скользнувшим по опушке взором, предстал на миг стройный стан красотки, ожидавшей его ввечеру, ничего общего не было у нее с прелестной сестрою оскорбленного юноши, чья еще по-девичьи свежая прелесть скоро, должно быть, увянет, ведь слезы пагубны для девичьей красы. Вокруг прелестного ротика залягут глубокие складки, а золото волос потускнеет, глубокие ярко-синии глаза поблекнут… Но нет, по своему она была чудо как хороша! А этот несностный юнец теперь строит из себя добродетельного брата, словно не он, выпрыгивая на днях из окна какой-то маркизы, сломал несколько розовых кустов в саду. Лицо мужчины скривилось в усмешке.

– Сходитесь! – Мысли прерваны, но ничего, к раздумьям можно вернуться и позднее. Молодой человек, весь дрожа, едва сделав несколько шагов, спустил курок, пуля пронзительно свистнула, и его изумленный противник упал на траву.

– Убит? – в изумленьи вскричали оба секунданта. О нет! С усмешкой мужчина поднялся с влажной травы, нет, его время придет не скоро, он знал, он чувствовал это, и когда оно придет не шальной пуле, пущенной испуганным мальчишкой, суждено будет прервать его земной путь.

– Я бы дал Вам совет, мой юный друг, – его голос, лишенный выражения, холодный и бесстрастный, резким звоном резал слух онемевшего от смешанного чувства страха и удивления юноши. – Никогда не стреляйте сгоряча, да боюсь, совет мой уже Вам не поможет.

Он взвел курок и медленно поднял пистолет, дуло сверкнуло солнечным бликом, в ушах юноши гулким и четким ритмом застучала кровь. – Жак! Жак! Нет! – слышал он откуда-то издалека. Вспугнутые птицы поднялись над лугом, заржали лошади. А мужчина бросил пистолет на траву, отвернулся, вскочил на коня и умчался прочь, к ожидавшей его скучающей даме, ведь близился вечер, должен быть бал. Жак остался лежать на траве, еще влажной от дождя, он не знал смерть ли это, но все подернулось какой-то сумрачной дымкой, только солнечный зайчик играл на дуле пистолета. Жак еще вернется в нашу историю много времени спустя, его кристалл запомнит. Но никогда не смог бы этот робкий юноша пробудить дремавшую в камне могучую силу, укротить и заставить ее огонь гореть ровно и ясно.

– Как ты прекрасна сегодня! – зарываясь в облако огненных волос, прошептал девушке ее возлюбленный, совсем забывший уже и о сестре Жака, и о страстной красотке, к которой умчался в ту ночь.

– Только сегодня? – надув губки, протянула она.

– Сегодня, всегда, разве для тебя важно время? Ты ведешь ему такой точный счет? – он лениво прикрыл глаза, как эта Люсиль невыносимо глупа, как она надоедлива, вот и завтра опять будут те же вопросы, и также надует она свои пухлые губы.

– Я… – начала что-то страстно шептать ему на ухо рыжеволосая красавица. Но шаги прогремели на лестнице, и вот уже ее возлюбленный на ногах, сверкнули шпаги.

– Ах ты, мерзавец! Да я.., – не помня себя от бешенства, муж Люсиль делал выпад за выпадом, но вот он ошибся один раз, второй и упал на узорный каменный пол, захлебываясь кровью.

– Боюсь, нам придется расстаться! Я не имею общих дел с почтенными вдовушками! – хлопнула дверь, и сквозняк задул догоравшую свечку. Было еще по-летнему тепло, хотя на дворе уже стоял сентябрь, не набрасывая камзол, лишь застегнув забрызганный кровью жилет, темноволосый мужчина заторопился прочь. Ему хотелось спуститься поскорее к морю, покинув этот неприятный темный квартал, где все улочки пропитаны каким-то гнилостным запахом, а камни мостовой скользкие, словно их полили кровью.

Кровью, да, может, и полили, не он ли полил? Который раз уже для его неосторожных противников все заканчивалось именно так, как закончилось сегодня для этого несчастного рогоносца. Кто же виноват, что такому глупому мужу досталась такая красавица-жена, хотя разве одну ее он называл красавицей. А тот бедный лейтенант какого-то там егерского полка, хороший по-своему человек, а так нелепо налетел на шпагу. Все ведь по собственной глупости, держал бы острый язык за зубами, глядишь, дожил бы до следующей кампании, получился повышение. Женился бы, быть может, на какой-нибудь прелестной девчушке, разобрался бы с годами, из-за чего стоит затевать дуэль… Мысли уносились все дальше, вспомнился прошлый год, пролетевший пестрой чередой балов, карнавалов, дуэлей и кутежей в компании случайных друзей. А два года назад? Да все тоже! А что было раньше? Веселье, безудержное веселье! Но нет, лет пять назад пришлось съездить на похороны брата, а заодно убить на дуэли того мерзавца, который соблазнил его жену и убил, опять-таки на дуэли, самого брата. Что стало с женой, вспомнить он уже не смог, а вот племянница, заботиться о которой предстояло ни в чем таком особенном, чтобы на него повесили заботу о ребенке, не провинившемуся дяде Жозефу, пребывала теперь в пансионе. На его счастье, кроме лишних забот и незаконченных дел, брат оставил после себя немалое состояние.

Сияли звезды, редкие облака седыми прядями стлались по ветру, мужчина присел на камни у воды, поднял голову и остался один на один с луною. О чем были думы его, что происходило в его душе? Ночной бриз трепал густые черные пряди с едва заметной сединой, обдавал лицо мелкими брызгами разбивающегося о камни прибоя, и тонкие струйки воды сбегали по щекам к подбородку, смешиваясь со слезами. Промчавшиеся мимо годы встали один за другим в памяти, вспомнилось все… И теперь сидел он тихо, не зная, что сказать в утешение себе, а бриллиант на тонкой золотой цепочке тихо поблескивал.

– К барьеру! – Седеющий мужчина с блестящими черными глазами принял пистолет от секунданта и с неприязнью огляделся вокруг, то ли место он выбрал неудачное, то ли погода мерзкая, но он непривычно дрожал на холодном ветру.

– Не угодно ли вам помириться? – безо всякой надежды спросил секундант. Нет, им не угодно. Ах, как давно это было, но, словно забытый сон, припомнился сейчас Жозефу тот милый испуганный мальчик, оставшийся лежать на влажной траве, вот такой вот траве… Да, как давно… Казалось, все забыто, никогда он больше не сожмет в руке пистолет, не услышит резкое «К барьеру», не придется ни с кем мириться, или говорить, что о примирении не может быть и речи. Но вот этот наглый юнец оскорбил ее, задел грубым словом единственное дорогое на свете существо. Такое не прощается! Невинная доверчивая девушка сейчас осталась дома, заливаясь, должно быть, слезами, а напротив стоит ее обидчик, и все та же наглая улыбка не сходит с его губ. «Сколько раз я смотрел в такие же глаза, – пронеслось в голове короткой мыслью, – но не дыханием ли смерти повеял на меня сейчас холодный февраль?». Жозеф провел рукой по горячему лбу, когда же, если не сейчас найти его той самой пуле, которая так часто пролетала мимо, в тот единственный раз, когда правда на его стороне. Как странно холоден горящий обычно огнем бриллиант, ведь говорят, камни покидают недостойных владельцев, сперва их погубив. Погубив… Луч солнца внезапно сверкнул, пробудилась заря, и что-то привычно свистнуло, а потом подкинуло вверх. Жозефа с головой обдало прибоем и потащило прочь от берега, он постарался вздохнуть поглубже, чтобы нырнуть под воду, надо же, какое море теплое сегодня!

– Убит? – вскрикнул секундант, сколько дуэлей и так растеряться! Даже не закрывался, словно не видел ничего, стоял и смотрел на зарю. А восход, и правда, был прекрасен, на фоне свинцово-серых туч разгоралось ясным ровным пламенем новое утро. А он лежал на траве в какой-то неестественной, отвратительно нелепой позе, секунданты склонились ниже… – Мертв! – прошептал один из них. Волны превратились в корни могучего старого ясеня, они оплетали Жозефа, и словно тянули под землю. В красноватом отсвете пробудившейся зари секундант вглядывался в его лицо, остававшееся неподвижно холодным, но лишенным того умиротворения, которое присуще лицам умерших.

– Жив? – Грудь приподнялась, и с тяжким вздохом душа вернулась в лежавшее на холодной, сырой от росы земле тело, а бриллиант зарделся в лучах утра, словно зажегся вновь пламень согревавшего его духа. Быть может раньше он остался бы холоден и прозрачно чист, но душа человека, с которым связал свою судьбу камень, изменилась за эти годы, многое прошло, но кое-что не ушло безвозвратно. И камень верил и ждал, что темнота рассеется. Еще один тяжкий неровный вздох, потом еще и еще, где-то кружились звезды, полыхал огонь зарниц, но потом все погасло, кануло в тишину.

– Время! Сколько времени прошло! – воскликнул Жозеф вслух.

– Сегодня среда, двадцатое июня, – тихо произнес очень знакомый голос, так часто слышал он этот голос среди кошмаров гнетушего сна, и кошмар уходил, сменяясь покоем и сном. «Так значит очнулся, – пронеслась мысль,– значит открыл глаза?» Но тьма или свет, или это все еще сон? Ночь не отступила, не ушла, мир полон звуков, но нет ни света, ни теней!

– Где я?

– Вы дома, дядя, – тихо произнес ласковый голос, и столько в нем было доброты.

– Хорошо, – говорить вдруг стало очень трудно, мысли начали путаться, наскакивать одна на другую, но среди них отчетливо и настойчиво мелькала одна – над его миром сомкнулась ночь, эта дуэль была последней, а теперь, блуждая слепцом во мраке, он предоставлен будет лишь жуткому хороводу пестрых воспоминаний, а мучительнее всего… Нет, она, конечно, его не бросит, она его любит все той же чистой детской любовью, но как мучительна эта любовь. Кто знает, что будет крыться за ее тихими словами, за этой нежностью в голосе, что отразиться в тот или иной миг в ее лучистых карих глазах?

А время бежит, незаметно проходит, мутною дымкой скрывает от нашего взора камень что-то, а что-то позволяет увидеть, рассказывая сам свою историю. Он полюбил, всем существом своим слился с дуэлянтом и кутилой, однажды нашедшим в себе достаточно сил, чтобы изменить жизнь раз и навсегда, провести свои дни иначе, и однажды снова встать к барьеру, чтобы защитить честь горячо любимой племянницы. Да, душа человека меняется, и меняется постоянно. Туманная дымка вновь рассеялась, и, словно неверное виденье, закружился яркими красками маскарад: звенящий смех, беспечное веселье, прелестная хозяйка бала кружиться в вихре танца, а облокотившись о перила балкона на нее задумчиво смотрит мужчина в красном камзоле и пурпурной широкой маске.

– Эй, маска, обернись! – громко произнес мертвенно-бледный человек в зеленом, позади него стояли два секунданта.

– Что Вам угодно? – тихо спросил мужчина в маске.

– Я пришел свести с тобой счеты! Ты, впрочем, меня, наверное, забыл!

– Дядя, что происходит! – испуганный голос племянницы заставил Жозефа обернуться наугад.

– Все в порядке, этот господин, вероятно, просто обознался, – спокойно ответил он, понимая, что лжет, хотя никак не мог вспомнить, кому принадлежит этот голос, голос из прошлого.

– Нет, любезнейший, я не мог бы спутать Вас ни с кем, встреться мы и спустя столетья! И я говорю Вам, К БАРЬЕРУ!

– Жак? – тихо-тихо, так, что не слышал никто, пробормотал мужчина в красной маске.

– Нет! Остановитесь! Вы не понимаете! – крик замер на устах девушки.

– Оставь нас! – громко и властно, но в тоже время холодно и безразлично прозвучал голос ее дяди, – Пистолеты! Мы будем стреляться здесь!

И этот ледяной тон, голос, произнесший последнюю фразу безо всякого выражения, вернули Жака на двадцать с лишним лет назад, на ту тихую опушку, на мокрую от дождя траву. И этому многое повидавшему на своем веку мужчине стало страшно также, как и тогда, знал бы он… Но в скованных движениях противника ему чудилась осторожная поступь смерти, а Жозеф на слух медленно продвигался между колоннами галереи, сознавая лишь одно – вот он, его шанс искупленя, он же – возможность не ждать старости, не тяготиться этой жизнью во мраке, не томиться бесконечной ночью. А заодно, как можно упустить такое! Оставить в дураках трусливого мальчишку! Зашуршали шаги, совсем близко, ладонь уперлась в колонну… А Жак с ужасом увидел, как прямо перед ним, трусливо спрятавшимся от своей смерти, возник он. Пистолет задрожал в руках, в ушах звенело, казалось, звон наполнил собой воздух, но что это? Почему же не стреляют?

– Давай же, трус, – произнес Жозеф безо всякой насмешки, серьезно и как бы поучительно, – найди в себе хоть раз мужество поднять руку на того, кто всегда был и будет сильнее тебя! Стреляй же, мальчишка! Я дарю тебе этот шанс!

Но руки Жака дрожали все сильнее, ему было стыдно и больно, с каждой секундой становилось все труднее нажать на курок, но тут перед ним встала картина далекого прошлого, его милая сестра, такая юная, такая…

– Убийца, – прошептал он сквозь слезы, – ты убил ее!

– Так стреляй же!

Пробежала искра, грянул выстрел, громко вскрикнула, бросившись вперед, девушка в просторном синем платье. Жозеф почувствовал, как в груди его, там где билось раньше сердце, разливается сладостное жжение, разгорается пожар. Оседая на пол, он сорвал маску, услышал изумленный возглас, и широко улыбнулся. Причина улыбаться у него была: он обманул законы природы, обманул старость и принял смерть, как сам того желал – сраженный на дуэли. А бриллиант в золотой оправе вспыхнул и померк, дух камня стал един с душою дуэлянта, ибо хоть жизнь его и нельзя было назвать образцом добродетели, но его храброе и пылкое сердце заставило камень пробудиться.