Лихие люди

Святослав Атаманов

Лихие люди

Не шуми, мати зеленая дубровушка,

Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.

Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти

Перед грозного судью, самого царя.

Еще станет государь-царь меня спрашивать:

Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,

Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,

Еще много ли с тобой было товарищей?

Я скажу тебе, надежа православный царь,

Всее правду скажу тебе, всю истину,

Что товарищей у меня было четверо:

Еще первый мой товарищ темная ночь,

А второй мой товарищ булатный нож,

А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,

А четвертый мой товарищ, то тугой лук,

Что рассыльщики мои, то калены стрелы.

Что возговорит надежа православный царь:

Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,

Что умел ты воровать, умел ответ держать!

Я за то тебя, детинушка, пожалую

Середи поля хоромами высокими,

Что двумя ли столбами с перекладиной.

Русская народная песня

I

Я расскажу вам историю, случившуюся в стародавние времена и совсем не сохранившуюся в памяти людей. Я расскажу вам историю, забытую всеми – от князя и боярина, до простого крестьянина. Я расскажу вам историю, о которой не писали в летописях, не слагали былины, не баяли сказители и не пели гусляры.

Однажды, давным-давно, тёмной августовской ночью, по лесу недалеко от Новгорода ехала телега. Телега выглядела довольно-таки сильно нагруженной, хотя и запряжена была в неё всего одна лошадь. На телеге сидели двое и переговаривались:

– Холодно что-то. – сказал один, поёжившись.

– И то. – поддержал его второй. – Зябко. Будто и не лето сейчас вовсе на дворе.

– Так ведь лето-то почти и закончилось.

– А всё одно, лето.

– На Успенский – постился? – спросил первый.

– Я – то? Постился. А ты?

– Я – нет.

– Так ведь грех же.

– Бог простит.

Какое-то время ехали молча. Затем один из попутчиков снова завязал разговор:

– Когда до Новгорода-то уже доберёмся? Будет ли конец этому лесу, провалиться ему пропадом?!

– А тебе-то что за беда? Не ты телегу везёшь, лошадь. Сиди себе да погоняй.

– Да я не о том. Лес-то ведь этот – не простой. Дурной это лес.

– Как это так – дурной? – не понял его второй.

– Да так и дурной. Говорят, люди тут пропадают. Не слышал разве?

В ответ его собеседник громко расхохотался:

– Не уж-то веришь ты, в эти бабьи сказки?

– Сказки не сказки, а говорили вон – один богатый крестьянин тут недавно пропал. Вёз с сыном в Новгород на базар муку да мясо продавать – и поминай, как звали. Никого не нашли – ни крестьянина, ни сына, ни лошади ни телеги. – говоривший, с беспокойством поглядел на тащившую телегу лошадь, будто ставил ей что-то в вину.

– Да будет тебе. – сказал второй. – Всяко в жизни бывает. Ну, мало ли – может медведь их задрал.

– Медведь? А телегу он тоже съел что ли?

– Телега-то…что телега? Положим, проезжал кто, увидел, что телега на дороге стоит – вот и позарился на чужое добро, да себе забрал.

Объяснение про медведя было, что называется «шито белыми нитками», и не слишком удовлетворило его собеседника. Он насупился и молча стал смотреть на дорогу.

Второй, решив немного развеселить попутчика, весело сказал:

– Да будет тебе! Ну что этот лес-то тебе дался? Лес как лес. Да и ночь лунная – видно-то как хорошо! Ты лучше о другом думай – Новгород-то ведь уже недалече. Скоро мы уже в Новгороде будем. Товар продадим и как загуляяяяем!!! – и он похлопал рукой по туго набитым мешкам, лежащим на телеге.

Первый по-прежнему молчал, но казалось, немного повеселел. Деревья стояли тёмной стеной по обеим сторонам дороги, где-то недалеко заухал филин.

Попутчики подъехали к тому месту, где лесная дорога делала крутой поворот. Когда телега преодолела поворот – попутчиков так и сковал ледяной, первобытный ужас перед неведомым. Преградив им путь, прямо на дороге стоял великан.

Детина был ростом выше косой сажени, голова его была маленькая, руки непропорционально длинные, а каждый кулак был больше головы обычного человека. Одет он был в красную косоворотку, а в руках он держал бревно, которое было ничем иным, как стволом дерева средних размеров.

Детина глуповато ухмыльнулся, поднял бревно, размахнулся, и со всей силы ударил лошадь промеж ушей. Послышался хруст проломленного черепа и хрип умирающего животного. Лошадь упала на дорогу и стала биться в предсмертной агонии.

В тот же самый момент из леса одна за другой вылетели две стрелы. Стрелок бил без промаха, и уже через несколько мгновений оба попутчика были мертвы.

Из лесу появился человек среднего роста, лет тридцати пяти. У человека была густая рыжая борода, хмурое сосредоточенное лицо, одет он был в кафтан, на голове была надета мурмолка, в руках он держал лук, за плечами у него был колчан со стрелами, а за пояс был заткнут топор.

– Эй, Ванька, едрить твою в корень! – крикнул рыжебородый великану, который всё ещё стоял возле умирающей лошади. – Ты зачем лошадь убил?! Я тебе что сказал – чуть-чуть чтобы вдарил, только оглушить!

Детина, которого назвали Ванькой, снова ухмыльнулся, посмотрел на рыжебородого и сказал:

– Авось ничаво, атаман! На мясо сойдёт.

– «Ничаво»! Всё ему «ничаво»! – передразнил Ваньку рыжебородый. – Вот теперь на своём горбу и будешь мешки таскать!

– Авось ничаво, дотащу. – снова осклабился Ванька.

Лошадь всё ещё была жива. Ванька подошёл к ней, одной рукой приподнял её за гриву, другой рукой взял за морду, крутанул – и одним движением свернул лошади шею. Сделал он это с такой лёгкостью, будто перед ним не лошадь была, а цыплёнок.

Лошадь упала замертво, и Ванька стал вытаскивать её из хомута. Тем временем рыжебородый, которого Ванька назвал «атаман», подошёл к телеге, и стал осматривать её содержимое. На телеге были навалены мешки, в которых, очевидно, лежало зерно, мука, крупа или соль. Рыжебородый повернулся к лесу и крикнул:

– Егор, Селиван, Сысой! Ну вы где там?! Чего застряли? Идите разгружать!

Тут же на его крик из лесу вышли два человека.

Внешность первого из них – ничего замечательного собой не представляла, так как был это ещё совсем молодой парень, страшно худой и одетый в бедную крестьянскую одежду. Его безбородое лицо выглядело болезненным и измождённым. В руках, так же как и рыжебородый, он держал лук. Но судя по всему, ни одной стрелы из лука он сегодня не выпустил, и обе были пущены рыжебородым. За плечами у него – так же висел колчан.

Второй наоборот – был человек уже преклонного возраста, с лысой головой и жидкой серой бородой. Глядя на его лицо было видно, что человек он – нрава весёлого и беззаботного, но при этом, – не без хитрецы и смекалки. Глаза его, казалось, всё время смеялись, рот тоже был скривлён в некое подобие усмешки. В руках он держал меч.

– Сысой, лезь на телегу! – тут же скомандовал рыжебородый – А мы с тобой, Селиван, принимать будем.

Парнишка тут же полез на телегу. Очевидно, Сысоем звали именно его. А пожилой, которого назвали Селиваном – подошёл к телеге ближе.

– Эй, Ванька, а ты чего всё там возишься? Иди сюда давай быстрей! – крикнул рыжебородый, всё ещё возившемуся с лошадью детине.

Ванька отвлёкся от своего нехитрого занятия, встал и пошёл к телеге.

Сысой стал подавать мешки, остальные принимали. Мешки складывали прямо около телеги. Работа кипела, но мешков всё ещё оставалось много.

Вдруг рыжебородый словно опомнился от чего-то, и посмотрел на Сысоя с Селиваном:

– Так, я чего-то не понял – а где Егор? Почему вы только вдвоём вышли? Где он?

– Не знаю. – сказал Сысой, словно в чём-то оправдываясь.

– Как это не знаешь? Он же с вами был?

Тут в разговор вступил Селиван:

– Да не было с нами Егора. Поначалу рядом стоял, а как ты позвал – смотрим, ан его и нет.

– А где же он?

– Кто его знает… В лес наверно опять ушёл. – словно размышлял вслух. Селиван.

– В какой ещё лес?! Кто ему в лес разрешал уходить?! – закричал рыжебородый.

– Да разве ж за ним уследишь… – снова задумчиво протянул Селиван.

Рыжебородый повернулся к лесу, и стал кричать в ночную тьму:

– Егор! Эй, Егор! Егор!

Прошло около минуты, и вдруг из лесу вышел ещё один человек.

***

Человек, вышедший из леса, был воистину страшен. Увидевши такого человека впервые, особенно где-нибудь в ночном лесу – практически любой пришёл бы в суеверный ужас и бросился бежать без оглядки.

Возраста человек был неясного. Роста был среднего, примерно одного с рыжебородым. Но на этом их сходства заканчивались. Ну, если конечно, не считать за сходство наличие бороды.

Борода у вышедшего из леса – была чёрная как смоль, и зарос он ею буквально «по самые уши». При взгляде на него казалось – будто не лицо у него, а одна сплошная борода.

Одет человек был так же в чёрную одежду. Впрочем, нет – сказать чёрная она была, белая или какая-либо другая – было невозможно, ибо она была просто грязная. Было видно, что одежду свою человек давно не снимал и не стирал. К одежде его во множестве своём – прилипли палки, листья, мох. Руки так же были чёрными от грязи, в волосах был колтун. Словом, всем своим видом он был похож больше на лешего, чем на человека.

Но самое страшное, что было в этом человеке – его глаза. Его застывший, стеклянный взгляд – смотрел одновременно на всё и ни на что, словно сквозь пространство и время. С первого взгляда на него можно было понять – что это были глаза сумасшедшего, глубоко больного человека.

В руках вышедший из леса держал шестопёр. Но держал он его так, будто шестопёр ему вовсе и не был нужен, будто просто кто-то попросил его немного подержать чужую вещь.

Человек находился в полузабытьи, и думал о чём-то своём (если вообще о чём-нибудь думал). Но тут послышался голос рыжебородого:

– Егор! Егор!

Человек на секунду вышел из забытья и посмотрел на рыжебородого:

– А?

– Ты где был-то?

– Так…

Рыжебородый понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, и просто махнул рукой, указывая на телегу:

– Иди, помогай.

Егор снова посмотрел на него, постоял ещё немного, потом подошёл к телеге. Рыжебородый вслед за Сысоем взобрался на телегу и стал подавать мешки, а Ванька, Селиван и Егор их принимали. Когда мешки скинули, под мешками обнаружилось три бочки.

– Чаво там, интересно? – сказал Ванька.

–Солонина наверно, или пиво. Ладно, потом проверим, сейчас недосуг. Скатывайте бочки вниз. – сказал рыжебородый, спрыгнул с телеги и направился к лежащим на земле убитым.

Он тщательно осмотрел трупы. На поясах у обоих были кошели. Но, к сожалению – в каждом из них обнаружилось только несколько жалких монет. Оно и понятно – откуда деньгам взяться, если товар свой ещё не продали. Вот обратно – с деньгами бы поехали.

Определить, кто были оба убитых при жизни – было не сложно. Сразу было видно, что они не бедствовали. Впрочем, на купцов были не похожи, да и не поехали бы купцы одни ночью через лес. Значит – богатые, зажиточные крестьяне. Это можно было понять даже по их обуви – на ногах у каждого вместо лаптей была пара новых сафьяновых сапог.

Тем временем, к убитым подошли и остальные:

– Ух ты, какие чёботы у них знатные! – тут же сказал Ванька, и принялся стаскивать сапоги с одного из убитых.

– Тебе, Ванька, такой сапог разве что на мизинец налезет. – усмехаясь сказал Селиван, глядя на огромные ванькины ножищи.

– Ну и что, всё равно. – сказал Ванька, продолжая своё дело.

Сапоги с трупов стащили, одежду сняли, однако оставили портки, нижние рубахи и нательные кресты – все их, атаман никогда снимать с убитых не велел. Трупы оттащили в придорожные кусты.

– Ну что, пошли! – сказал рыжебородый, и вскинул себе на спину один из мешков. Селиван, Егор и Сысой тоже взяли по мешку, и пошли следом, а Ванька сразу взял целых четыре – по два в каждую руку.

Идти надо было в гору, а потому тащить большие мешки всем было тяжело. Особенно тяжко было худому и слабосильному Сысою – ему мешок казался прямо-таки неподъёмным. Но он тащил, зная, что никто за него этого не сделает. Даже пожилому Селивану – и то, казалось, было полегче. Зато Ванька тащил свои четыре мешка и в ус не дул. Путь им освещала луна, словно помогая разбойникам. Сысой мысленно проклинал луну, так как в те дни, когда луны не было, и было темно – Сысою, как самому слабосильному давали факел, чтобы он шёл впереди всех и освещал дорогу. Но теперь дорогу освещала луна, а потому – таскать мешки ему пришлось вместе со всеми.

Поднявшись кое-как на холм – пошли вниз, идти стало полегче. Спустившись – прошли ещё немного и остановились у, казалось, ничем не примечательного места.

Здесь, так же как и везде, кругом росли деревья и кусты, и было совершенно непонятно, почему все остановились именно здесь.

Однако как только все подошли, Ванька бросил свои четыре мешка, и сразу же стал что-то расчищать на земле, откидывая траву и палки. Потом вдруг взялся за какое-то металлическое кольцо, потянул его – и открыл крышку. Это был погреб.

– Ванька, вниз прыгай, принимать будешь! – скомандовал рыжебородый

Ванька тут же спрыгнул вниз, а остальные стали подавать ему мешки. Когда все мешки исчезли в погребе – Ванька вылез, крышку закрыли, но закидывать палками и землёй уже не стали. И пошли назад – сначала вверх, потом вниз, к дороге, где всё так же стояла телега и лежали два мёртвых человека и мёртвая лошадь.

Опять каждый взял свою ношу – и пошли к погребу. Потом – назад. С помощью Ваньки все мешки перетаскали быстро – в три захода. В четвёртый раз покатили к погребу бочки.

Когда всю добычу перетащили – снова пошли к телеге.

– Ванька! – распорядился рыжебородый – Телегу по дороге протащишь ещё версту. Потом свернёшь направо, дотащишь до болота и в трясине её утопишь.

Ванька почесал голову и сказал:

– А может в лесу её заховать, да потом порубать на дрова? Чего добру-то пропадать? Да и колеса вон, четыре, каких хороших!

– Зачем тебе, Ванька, колёса? – спросил посмеиваясь Селиван.

– Зачем? – растерялся Ванька – Ну как зачем…Сгодятся для чего-нибудь.

– А коли найдут телегу? – спросил рыжебородый и с подозрением посмотрел на Ваньку

– Ничего, я так заховаю, что не найдут. – весело ответил Ванька – И завтра же и порубаю.

Рыжебородый ещё немного подумал, посмотрел на Ваньку и махнул рукой:

– Делай, как знаешь!

Ванька потащил телегу по дороге, как ещё недавно тащила её убитая им же лошадь.

Рыжебородый тем временем посмотрел на Селивана, Сысоя и Егора, кивнул в сторону убитых и сказал:

– Ну что, пошли хоронить.

***

Рыжебородый и Селиван взяли за руки и за ноги один труп, а Егор и Сысой – другой. Все шестеро (четверо живых и двое мёртвых) свернули направо от дороги и углубились в чащу.

Тащить покойников ночью по бурелому было непросто. Кто-то постоянно спотыкался и чертыхался. Шли долго, около часа, и наконец, вышли на большую поляну. Поляна эта была так глубоко скрыта в чаще, что о ней никто не знал и знать не мог, даже крестьяне из близлежащих деревень. Поляну эту разбойники нашли случайно, и решили на ней хоронить убитых.

Не все понимали, почему именно атаман настаивал на том, чтобы убитых хоронить, и не давал снимать с них рубахи и нательные кресты. Ванька, к примеру, считал – что гораздо удобнее было бы снять с трупов всю одежду и бросить их в лесу – волки тут же съедят. Но рыжебородый упорно раз за разом настаивал на своём. Селиван предположил, что делал он это для спасения своей грешной души, чтобы хоть что-то по-христиански было. Лучшего объяснения всё равно никто придумать не смог, а сам рыжебородый никакого объяснения не давал. На том и успокоились.

Трупы положили на поляну. Сысой ушёл куда-то, и принёс припрятанные возле поляны два деревянных заступа. Рыжебородый взял один, Селиван – второй, и стали рыть могилу. Когда устали – отдали заступы Егору и Сысою и рыть стали они. Когда могила была вырыта, в неё скинули трупы, засыпали их землёй, накидали сверху травы и мха, и пошли назад. Надгробных речей никто не говорил, заупокойную – не прочитал, да и креста на могиле не поставили. Не поставили его, естественно – потому, чтобы наткнувшийся вдруг на поляну крестьянин-грибник, не понял что перед ним могила.

Когда четверо вновь дошли до дороги – они уже еле держались на ногах. Однако все понимали, что предстоял ещё один, самый трудный переход.

Возле дороги они встретили Ваньку, который был всё так же бодр и свеж. Казалось, что ему всё нипочём.

– Спрятал телегу? – спросил у Ваньки рыжебородый.

– Спрятал, атаман. – оскалил зубы в улыбке Ванька.

– Добро. Ну пошли к погребу.

Все свернули налево от дороги и стали вновь подниматься на холм. Через несколько минут они уже были у погреба. На сей раз вместе с Ванькой, в погреб спрыгнул и рыжебородый. Ванька зажёг факел, а рыжебородый начал осматривать добычу. По-хорошему, делать это надо было утром, после отдыха, но на утро нужна была еда, а её не было. Кроме того – утром их мог кто-нибудь увидеть. Поэтому почти всё и всегда – разбойники делали во мраке ночи.

Рыжебородый достал из-за пояса топор и откупорил бочку. Как он и ожидал – в бочке оказалась солонина. Рыжебородый вскрыл один из мешков – там оказалась пшеница. Он снял с пояса мешок поменьше, и отсыпал туда зерна.

– Ну, вот и хорошо. – сказал он – Хлеб у нас считай что есть, Маруся муку сделает, да испечёт. Теперь солонины надо взять.

– Зачем нам солонина, атаман? – искренне удивился Ванька

– Как зачем? А что, у нас мясо по-твоему есть?

– Конечно, есть!

– Где?

– А лошадь?

Рыжебородый задумался. Про убитую Ванькой лошадь он совсем забыл.

Есть конину вместо свинины он сейчас не очень-то и хотел, но было не до гастрономических изысков. Мясо в бочках могло лежать долго, а свежее мясо лошади надо было съесть сейчас.

– Тьфу, чтоб ты пропал со своей лошадью! – выругался рыжебородый

– Чаво это? – опять искренне удивился Ванька

– «Ничаво» – передразнил его рыжебородый – Полезли наверх.

Когда они вылезли наверх, рыжебородый сказал:

– Ну давай, тащи свою лошадь, только побыстрее.

Ванька бегом перебежал через холм, и через несколько минут показался опять. В одной руке он держал своё огромное бревно, а другой рукой взял лошадь за ногу, и тащил её волоком по земле.

– Стой, дурак, ты что делаешь?! – заорал рыжебородый.

– А чаво? – Ванька, казалось, постоянно чему-то удивлялся.

– «Ничаво»! – снова передразнил его рыжебородый, – Хочешь, чтобы нас по следу нашли?

– По какому следу? – не понял Ванька.

– Да от лошади твоей!

Утро потихоньку вступало в свои права. Летняя ночь была короткой, и потому даже в столь ранний час было видно достаточно хорошо. Поэтому когда Ванька оглянулся – то увидел, что вслед за ним от дороги тянется кровавый след.

– И впрямь… – вырвался у Ваньки возглас удивления.

– Дурак! – снова выругался рыжебородый. – Ты чего её волоком тащишь? На спину закинь да тащи!

Ванька послушно повиновался – перекинул лошадь через голову – и взялся обеими руками за копыта.

Он было уже двинулся в путь, но вдруг остановился:

– Ой, а дубина как же? – спросил Ванька, указывая на своё бревно.

– Сам ты дубина! – снова выругался рыжебородый. – В погреб скинем её, утром заберёшь! Тащи давай лошадь домой, да скажи Марусе, чтобы сразу мясо жарить начинала, мы жрать хотим! Если скажет помочь в чём – поможешь ей. Да вот ещё возьми. – и рыжебородый протянул Ваньке мешок с мукой.

Ванька взял мешок, но всё ещё стоял и смотрел на остальных:

– А вы когда же придёте?

– Когда надо, тогда и придём! Иди давай, не рассуждай!

И Ванька с лошадью на плечах двинулся в лес.

Бревно, которым Ванька размахивал словно тростинкой, рыжебородый и Егор кое-как подняли вдвоём, и скинули в погреб. Затем крышку закрыли и тщательно засыпали землёй, укрыли травой и мхом. После этого все двинулись к дороге – осмотреть при восходящем солнце место нападения.

Как рыжебородый и ожидал, на дороге осталось много крови, а от лошади, которую Ванька тащил волоком – за холм вёл кровавый след.

Кровь стали тщательно засыпать – чтобы не осталось ни малейшего напоминания о том, что произошло тут ночью. Потом двинулись по следам Ваньки на холм, так же тщательно стараясь скрыть кровавый след. И так шли до того места, где Ванька взвалил лошадь на себя.

– Хоть и на спине он её тащит, а кровь-то поди всё равно капать будет. – заметил Селиван.

– Верно говоришь, Селиван! – сказал рыжебородый. – Пойдём по Ванькиному следу, да глядите внимательнее под ноги. Если кровь увидите – мне сразу говорите.

Когда всё было закончено, рыжебородый ещё раз вышел на дорогу, и придирчиво всё осмотрел. О ночном нападении не осталось ни малейших напоминаний. Люди, лошадь и телега со всем содержимым – просто исчезли, как в воду канули. Словно и не было их.

Осмотрев дорогу, рыжебородый поднялся на холм. Он всё так же пристально глядел себе под ноги.

Остальные трое ждали его на том же месте. Наконец, он подошёл к ним и коротко бросил:

– Пошли!

Дорога была очень долгой. Даже дольше, чем до поляны, где они хоронили убитых. Шли они по ванькиным следам, и если видели кровь – забрасывали землёй.

Дорогой, рыжебородый думал о Марусе, к которой он был очень привязан, и не мог долго находиться вдали от неё. За этими мыслями он и сам не заметил, как сказал вслух:

– Как там Маруся-то моя?

– Маруся-то? – тут же ответил ему Селиван – А что Маруся? Чего ей сделается?

Только тут рыжебородый понял, что сказал это вслух.

– Да это я так… Думал, еду готовит она нам или нет… А то может уснула… – ответил рыжебородый Селивану, просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Ну ежели и уснула, так Ванька её разбудит.

– Да уж, этот разбудит…

На том разговор и кончился. Они всё шли и шли, шли и шли, и наконец, подошли к лесной избушке. Избушка была так хорошо укрыта деревьями и кустами со всех сторон, что с расстояния трёх шагов её нельзя было увидеть. Из трубы избушки шёл дым.

– Ну вот. – сказал Селиван с усмешкой, посмотрев на рыжебородого. – А ты говоришь, – уснула. Не уснула она, ждёт не дождётся тебя твоя ненаглядная Маруся, Родион!

II

Родион был сыном купца средней руки. Отец его держал в деревне лавку, часто ездил по торговым делам в Новгород, считался среди односельчан человеком учёным, и был по деревенским меркам – зажиточным. На столе всегда был хлеб, не перемешанный с лебедой (а такую роскошь позволить себе в деревне почти никто не мог), мясо, сыр, репа, пиво и квас. Жили ладно, ели всегда досыта. По той же причине, отец Родиона мог позволить себе кой-чему сына научить. А потому, когда сыну исполнилось пять – отдал его отец в учение к сельскому дьяку. Там Родион научился читать, писать, считать.

После этого – отец Родиона сам взялся обучать сына торговому делу. С малых лет Родион помогал ему в лавке, а после, когда отец постарел – и сам стал в ней за хозяина. Тогда же, отец женил сына на дочери другого торгового человека. Звали её Наталья. Отец ко дню свадьбы решил сделать сыну и ещё один подарок – построить молодым новый дом. Потому свадьбу решили отложить на мясоед, а весь Великий Пост в деревне кипела работа – полным ходом шло строительство.

Дом, правда, пришлось ставить в самом конце улицы, на отшибе – больше было просто негде. Зато уж вышел он на славу – крепкий, тёплый, любые морозы выдержит. Пол сделали в доме не земляной, а деревянный, сложили большую русскую печь, сколотили дубовый стол, лавки и большую кровать, на окна повесили ставни и резные наличники.

Свадьба, как водится, гуляла три дня. Много там было съедено пирогов, гусей с кашей да жареных поросят, много выпито хмельного. Но свадьба промелькнула, как миг, и вот уже наступила будничная семейная жизнь.

Стали жить молодые в новом доме. Родион в лавке торгует, Наталья хозяйство ведёт. И всё бы хорошо – да что-то не хорошо. Не заладилась у них семейная жизнь, не такой её Родион себе представлял. Вроде и дом тёплый, и сыты, и одеты-обуты – да всё не так Наталье. Всё недовольна она, всё чего-то хочет, а чего хочет – сама не знает.

Ссоры начались да крики. Пошёл Родион к отцу совета просить, а тот ему и посоветовал «бабу свою поучить». Пошёл Родион домой – и решил Наталью побить. Пришёл – та опять в крик. И хочет ударить Родион – а рука не поднимается, любил он её. Пошёл тогда Родион в кабак, напился, да пришёл домой пьяный. И пьяным уж Наталью и побил. Да только ничему это не помогло – такой уж был норов у жены его – хоть бей её, хоть убивай – не замолчит она, и от своего не отступится.