Миля дьявола

– Из бесед с Келлером?

– Да. Хотя уже могу предположить, что отрезанная голова своего рода фетиш. Напоминание об эмоциях в момент совершения преступления.

– Или желание посеять страх, – вставил доктор Аттвуд. – Почувствовать собственное величие.

– Не исключено. Однако ваша версия может расходиться с фактом о психических расстройствах преступника. Предполагаю, он не настолько умен, чтобы желать чего-то большего, нежели удовлетворить свои больные, животные инстинкты. Страх в обществе – это власть над ним же. Мощное оружие влияния, применять которое требует высокого ума. Думаю ваш осквернитель личность малоразвитая, больше мыслящая примитивными категориями: сон, еда, опорожниться, удовлетворить себя, выжить. Отсюда вряд ли он руководствуется столь изощренными мыслями. Его мотивация – похоть, извращенное сластолюбие. И, как итог, его привлекает полная покорность мертвого тела. Это основной возбудитель.

– Я не ошибся, когда просил вас приехать в Лондон, – уважительно произнес сэр Валентайн. – Ваш некрофил возвращался к одному и тому же телу дважды?

– Вот! – воскликнул фон Эбинг, указывая пальцем в сторону Валентайна. – Это, кроме найденных вами следов ароматных масел корицы на руке покойной, есть существенное отличие между вашим осквернителем и Келлером! Как и разорванная одежда. Адек всегда насиловал только раз, потом закапывал труп. Одежду просто снимал, но не рвал на теле жертвы. И он не наносил на кожу трупа никаких ароматизированных веществ.

– Однако не исключено, что аромат корицы на руку покойной наносил не наш осквернитель. Это могли сделать, к примеру, в похоронной лавке, когда готовили тело к захоронению.

– Ритуальный обряд? Возможно. Или же перед самой смертью мисс Моллиган использовала масло корицы, а его запах весьма стойкий.

– Как вариант. Правда, леди Уэйнрайт утверждает, что Эдит предпочитала мускусные ароматы, а корицу не использовала вовсе. Но вероятность существует. В любом случае, будем считать все версии верными, чтобы не ограничить кругозор в поисках мерзавца.

– Как бы то ни было, – я говорю о ряде отличий в поведении, – вернулся к теме фон Эбинг.

– И что это нам дает?

– Если ряд поведенческих шаблонов схожи, следовательно, схожи и черты личности преступников, зная которые, мы сузим поиск насильника. А мы их будем знать, кроме ранее установленных, потому что я пристально наблюдаю и изучаю Адека Келлера. Как, собственно, и иные половые преступления с патологиями психики. А то, что разнится в поведении при совершении акта насилия даст нам ту индивидуальность преступника, разгадав которую, вы его и поймаете!

– Превосходно, Рихард! – довольно воскликнул сэр Валентайн. – Нам еще многое следует обговорить, но боюсь, нет времени. Пора ехать в «Уэйнрайт-хаус». Негоже заставлять леди ждать!

Гостиница «Кларидж» находилась в относительной близости от владений графини, поэтому путь занял немного времени. У входа гостей встречал Эрл Парсон, дворецкий графини Уэйнрайт. Среднего роста, чуть полноват, но оттого не менее проворен, вышколенные жесты и осанка свидетельствовали о долгой службе семье Уэйнрайтов. Лицо овальной формы с тщательно ухоженной кожей, песочного оттенка густые волосы аккуратно напомажены назад и отдавали заметным блеском. Маленькие глазки, чуть впавшие в глазницы, смотрели бесстрастно.

– Джентльмены, вас ожидают, – ровно произнес он. – Следуйте за мной.

Парсон повел их в малый зал, где все присутствующие собрались после ужина выпить виски или вина, а также выкурить по сигаре.

– Сэр Валентайн Аттвуд и профессор Рихард фон Крафт-Эбинг, господа! – прервал оживленную беседу дворецкий, представляя вновь прибывших.

На мгновение повисла тишина: гости леди Уэйнрайт с интересом взирали на двух ученых, которых с нетерпением ожидали все это время. Более всех остальных такое нетерпение внутри себя чувствовала сама хозяйка дома. В том числе, испытывая необъяснимое волнение. Маркиз Рэймонд Куинси едва заметно кивнул вошедшим, одевая на лицо маску бесстрастного превосходства. Оуэн Палмер выжидал, неспеша делая глоток виски из граненого бокала. Казалось, его совершенно не трогало появление джентльменов, однако при этом глаза молодого красавца внимательно изучали доктора Аттвуда и его австрийского коллегу.

– Весьма кстати, – нарушил молчание Руфус Додсон, что прозвучало с оттенком невежливости.

Глэдис Уэйнрайт бросила на него укоризненный взгляд:

– Джентльмены, – произнесла она, – позвольте представить вам моих гостей и добрых друзей нашей семьи.

Нет никакой семьи, язвительно подумал про себя Дуайт Додсон, когда стандартная оговорка графини резанула его слух. Она осталась практически одна – муж умер, племянница тоже, иметь собственных детей обделил Господь, а все остальные были такими же членами ее семьи, как сам Дуайт, например, принцем Британии. И, несмотря на окружение, леди Уэйнрайт оставалась совершенно одинокой.

– Маркиз Рэймонд Куинси, мой близкий друг, – продолжала графиня. – Его супруга Абигэйл Куинси, а также их сын граф Альберт и дочь леди Дайанн.

При этом она указывала рукой на каждого, кого представляла. Маркиза открыто улыбнулась и вежливо кивнула в знак приветствия, Дайанн же наоборот, была копия своего отца – холодная и высокомерная. Альберт вначале посмотрел на мать, затем перевел взгляд на отца и совершенно запутался, как именно ему стоит реагировать на появление незапланированных гостей, которые к тому же желают всех опросить в связи с осквернением фамильного склепа Уэйнрайтов. Собственно, он всегда отличался нерешительностью, пребывая в поисках одобрения со стороны родителей. Но, как правило, нарывался на раздражение своего властного отца и снисходительность со стороны матери.

– Троюродный брат моего покойного мужа Артура Руфус Додсон, его супруга Марджери и их сын Дуайт.

Юноша, услышав свое имя, едва заметно скривил прыщавое лицо. Ему претили эти светские условности и напыщенность некоторых из здесь присутствующих. Особенно ненавидел он Оуэна Палмера, который, кстати говоря, всегда вел себя совершенно естественно и непринужденно в отличие от остальных. Может быть, за это и ненавидел в том числе?

– Мой кузен Лестер Атчесон.

– Рад знакомству, джентльмены, – с легкой отдышкой в голосе произнес он. За ужином Лестер как всегда весьма плотно поел, да еще пропустил несколько бокалов виски, что заметно осложняло дыхание наряду с его излишним весом.

– Оуэн Палмер, – нотки грусти появились в голосе графини. – Жених моей Эдит.

Доктор Аттвуд изучающе взглянул на молодого человека, чье внешнее спокойствие было заметным. Он казался одновременно сдержан и открыт, это чувствовалось в его манере держаться, жестах и выражении лица, пожалуй, единственного здесь без какой-либо напускной демонстративности. А еще на нем был отпечаток грусти. Палмер отчего-то сразу заинтересовал сэра Валентайна.

– Хотите выпить?

– О, благодарю миледи, – ответил Аттвуд. – Не откажусь от бокала глинтвейна. Рихард?

– В моей стране популярно пиво, господа, – чуть улыбаясь, ответил фон Эбинг. – Не прочь сравнить его с вашим знаменитым элем.

– О, замечательный выбор! – одобрительно крякнул Атчесон, подавляя невесть откуда возникающую икоту.

– Дадли!

Услужливый лакей, ожидавший, когда джентльмены определятся с напитками, молча ретировался исполнять их желание.

– Полагаю, можем приступить сразу к делу, – произнес маркиз Куинси, проявляя свое фамильное нетерпение.

– Рэймонд! – леди Уэйнрайт сверкнула глазами.

– Почему нет? – поддержал маркиза Руфус Додсон. – Мы ведь уже все всё знаем, не так ли? Как и то, для чего вы здесь.

При этих словах он посмотрел в сторону Аттвуда и Крафт-Эбинга. От последнего не ускользнуло едва заметное опасение, промелькнувшее на лице Оуэна Палмера.

– Простите моих друзей за прямоту, джентльмены, – сказала графиня.

– Не стоит, миледи, – спокойно возразил Валентайн. – Они правы. К чему наигранность, когда она не уместна. Мы здесь не ради забавы, но по делу. По нашему общему делу.

На последней фразе доктор сделал ударение.

– Превосходно, – кивнул Куинси. – Приступим?

– Маркиз, – недоуменно произнес Рихард фон Крафт-Эбинг, отмечая агрессивную настойчивость знатной особы, – о чем вы?

– Позвольте мне, – опередила готовящегося ответить Рэймонда Куинси графиня. Она тонко чувствовала, когда маркиз готов был учинить скандал. – Я всех предупредила о том, что вам будет необходимо поговорить с каждым из нас в связи с этим мерзким преступлением. Сэр Валентайн?

– Это так, – подтвердил доктор Аттвуд, понимая, что леди Уэйнрайт ищет его поддержки. – Мы можем сделать это в любое удобное для каждого присутствующего время и исключительно по его доброй воле. Так как расследование, которое мы ведем по просьбе графини Уэйнрайт, имеет сугубо благородный характер. Лично мною движет желание помочь.

Профессор развел руками.

– Поэтому если кто не захочет, чтобы мы побеседовали наедине, вправе отказать. Это его личное дело.

– Нет, нет! – воскликнула Абигэйл. – Ради несчастной Эдит и…

Реймонд сурово посмотрел на жену, которая тут же замолкла.

– Это резонно, – впервые за время присутствия здесь двух ученых подал голос Оуэн Палмер. – Я согласен.

– Превосходно, – улыбнулся Аттвуд.

– Еще бы! – язвительно воскликнул Дуайт Додсон, но сам Палмер как всегда проигнорировал сей выпад в свою сторону. Остальные сделали вид, что ничего не заметили.

– Да, собственно, чего опасаться, – неуверенно произнес Атчесон. – Может, я чего-то не понимаю, но не вижу в этом мероприятии ничего предосудительного.

– Вы всегда чего-то недопонимаете, милейший, – бросил маркиз Куинси, не глядя в сторону Лестера.

– Если вы против помочь…

– Я не против помочь! – зло прервал Аттвуда Куинси. Зная доктора всего лишь несколько минут, он уже испытывал к нему неприязненные чувства. Сэр Валентайн ему откровенно не понравился. – Я против, чтобы меня допрашивали!

– Прошу прощения, маркиз, – чуть жестковато ответил профессор, возвышаясь над Рэймондом, будучи на полголовы выше него, – однако я не из Скотленд-Ярда, и не веду допросы. Я разговариваю. А вы – не подозреваемый или свидетель преступления, чтобы вас допрашивать, не так ли?

Крафт-Эбинг с интересом наблюдал за ними. Он видел, что маркиз Куинси был обладателем чувствительной гордости, которую способна задеть любая незначительная мелочь. Но, услышав слова Аттвуда, произнесенные в привычной для маркиза тональности, он тут же насупился, отчего Рихард понял – Куинси, наконец, немного успокоился, понимая правоту своего визави. Так бывает у крайне вспыльчивых и амбициозных людей – вначале дают волю эмоциям, а затем следуют неотвратимой логике. Видя такое развитие событий, леди Уэйнрайт коснулась руки Валентайна:

– Вы желали взглянуть на картины, которые рисовала Эдит, – спокойным голосом произнесла она, разряжая накалившуюся обстановку. – Мне передал вашу просьбу мистер Парсон.

– Да, миледи. Это было бы сейчас кстати, учитывая, что со мной мой коллега доктор фон Эбинг.

– Пойдемте. А вы, господа, наслаждайтесь обществом.

Маркиз с неодобрением посмотрел на графиню, остальные гости молча провожали Аттвуда, Крафт-Эбинга и леди Уэйнрайт взглядами, пока те не вышли из гостиной. Навстречу им по коридору быстрым шагом приближался дворецкий Эрл Парсон.

– Миледи?

– Эрл, покажите джентльменам картины Эдит. А я вернусь обратно, не хочу показаться невежливой. Как закончите, присоединяйтесь к нам. Думаю, эмоции Рэймонда поутихнут. Да и мне самой интересно знать ваши впечатления от творчества моей девочки, – при этих словах губы Глэдис чуть сжались и она сделала глоток воздуха глубже обычного, сдерживаясь от проявления печальных чувств.

– Благодарю вас, – ответил Валентайн и они с фон Эбингом направились следом за Парсоном.

Комната, где хранились холсты, написанные Эдит Моллиган, была небольших размеров, и с первого взгляда было ясно, что в ней долгое время никто не жил. Судя по всему, она использовалась исключительно для складирования картин, многими из которых были увешаны стены помещения.

– Это все ее работы? – удивленно поинтересовался Рихард, осматривая комнату.

– Да, сэр.

– Поразительная работоспособность, – подметил он.

– Мисс Моллиган всегда этим отличалась, а ее увлечение живописью было весьма сильным, – монотонно прокомментировал дворецкий. – Джентльмены, на стене шнур с кисточкой. Когда закончите, с его помощью вы можете меня позвать. Или мистера Ханта.

– Прежде чем уйти, – приостановил его Аттвуд, – скажите, где более ранние работы мисс Моллиган, а где самые последние?

Парсон заметно удивился вопросу, но не стал ничего уточнять.

– Вот здесь, – он указал на дальний угол справа от большого окна, – более ранние холсты и на этой стене также, а здесь более поздние.

Затем он указал на противоположную стену, к которой были прислонены еще картины:

– Здесь самые поздние работы.

– После возвращения из Азии Эдит ничего не писала?

– В перерывах, когда ей становилось лучше, мисс Моллиган пробовала работать, чтобы отвлечься, – Парсон слегка нахмурился. – Но закончить не успела.

– Эта работа здесь?

– Да, – кивнул дворецкий, – вон там.

Аттвуд и Крафт-Эбинг проследили глазами за жестом и увидели свернутый свиток плотной бумаги, одиноко стоящий отдельно от других картин.

– Благодарю, мистер Парсон, – кивнул Валентайн.

– Не стану мешать.

С этими словами дворецкий удалился, аккуратно прикрывая дверь.

– Хотите понять ее характер? – спросил Рихард. – Увидеть мир ее глазами?

– Верно, мой друг.

– Я бы делал также, будь я один на вашем месте, – одобрительно улыбнулся австрийский психиатр.

– Всегда стараюсь понять жертву, влезть в ее шкуру, – произнес Аттвуд. – Часто это помогает найти совершившего преступление быстрее.

– Этот метод в скором времени может занять достойное место в криминалистике. Ни один полицейский детектив в Европе, да и во всем мире, не в состоянии с помощью досконального изучения жертв находить впоследствии тех, кто их таковыми сделал.

– Сегодня да, но тогда к чему такие люди как мы? – Аттвуд хитровато прищурился. – Вот и предлагаю нам на практике использовать наши знания, чтобы потом поделиться ими в своих научных работах. Приступим?

Валентайн подошел к более ранним холстам и достал один из них, прислоняя его к стене. На картине нарисован сад, почти чистое небо с редкими, прозрачными облаками и яркое солнце. Ни людей, ни строений, только природа и прекрасная, безветренная, солнечная погода. В том же месте комнаты, на стене висело еще три холста в дорогих, резных рамах, по всей видимости, самые лучшие работы из всех, которые относились к самому началу творчества Моллиган. И все они изображали ту или иную природу: морской пейзаж со спокойной водной гладью, по которой вдалеке скользило большое парусное судно с фок-мачтой и грот-мачтой; густой лес и кустарники папоротника, среди которых один был наиболее ярким, ветвистым и красочным; цветочная поляна и луга, где вдали на горизонте прорисовывались очертания леса.

– Замечаете сходство? – поинтересовался Аттвуд.

– И не одно, – задумчиво подтвердил фон Эбинг. – Яркие краски, плавные линии, полное отсутствие людей и строений, безветренная, солнечная погода и чистое небо.

– Да, но есть еще кое-что.

Рихард вопросительно посмотрел на Валентайна.

– В каждой картине есть что-то особо выделенное, видите? Вот здесь папоротник, – Аттвуд указал на картину, где был густой лес. – Вот здесь особо подчеркнутыми линиями выделяется судно, здесь цветы.

– Верно. Слишком сильный самоконтроль?

– Думаю, да. Возможно, наравне с особым спокойствием и умиротворенностью, которую мы видим, Эдит испытывала серьезные внутренние переживания, которые усиленно скрывала.

– Поэтому картины слишком умиротворенные, а некоторые штрихи более резкие и глубокие.

– Возможно, именно в это время она влюбилась.

– Не думаю, – возразил Крафт-Эбинг. – Влюбленная девушка, умеющая рисовать, будет изображать свою любовь. Если не портретами любимого, то, к примеру, вот здесь, – он указал на холст с лугами и лесом вдалеке, – могли бы пролетать две птицы бок о бок. Понимаете меня?

– Согласен, – кивнул Валентайн. – Почему нигде нет людей и строений?

– Замкнутость? Интровертность характера?

– Нежелание общества? Предпочтение быть наедине с собой? Возможно.

– Давайте посмотрим следующие работы, – предложил Рихард.

Они развернули холсты более позднего периода. Помимо пейзажной тематики, им попались натюрморты.

– Смотрите, – вдруг указал не несколько картин фон Эбинг. – В этих работах мазки более прямые, угловатые. Видите, здесь и здесь деревья клонятся от ветра, на небе грозовые тучи, нет солнца.

– Да, – протянул Валентайн. – Меняется эмоциональный фон?

– По всей видимости. Она уже частично выплескивает свои переживания на картины. Думаю, это тревожность, возможно, опасения.

– Начальные формы страха?

– Не исключено.

– Знаете что, – Аттвуд принялся решительно доставать все холсты из этой стопки, – давайте-ка поищем изображения людей. Если со временем ее внутренний мир эмоционально меняется, и это переносится на холсты, значит измениться может и подход к художествам. Благодаря тому, как она изобразила человека, мы сможем основательней понять ее характер.

Крафт-Эбинг кивнул и принялся помогать ему. И действительно, через некоторое время они наткнулись на несколько работ, в которых Эдит Моллиган написала людей. Точнее, на двух картинах – элегантный мужчина, не в помещении, в угольно-черном фраке, длинные узкие фалды пиджака которого приподнимал ветер. Правой рукой он придерживает цилиндр на голове. На одной картине – женщина в большой комнате, сидящая на диване, одетая в белую фланелевую блузку с длинными рукавами, чей ворот плотно подходил под подбородок, закрывая шею напрочь. Черная юбка спускалась до пола, скрывая почти полностью ботинки, и была перехвачена широким, кожаным поясом, который очень плотно обвивал талию. Волосы на голове оголены и спускались прямыми локонами на плечи, а шляпка лежала рядом на диване. На этом четкие контуры предметов и фигуры оканчивались. Лица мужчины и женщины были неясны, размыты, их очертания не могли указывать на какую-либо конкретную личность.

– Поразительно! – воскликнул Аттвуд. – Посмотрите на глаза!

Но Рихард и без того заметил то же, что и Валентайн – глядя на глаза персонажей, создавалось впечатление, что они пусты. По сути, глазницы представляли собой неясные, темные пятна.

– Могу утверждать, что в этот период мисс Моллиган переживала весьма тяжелые для себя дни, – хмуро произнес фон Эбинг. – Нежелание написать лицо и придать ему выражение с помощью глаз – это страх.

– Или отвращение, – добавил Аттвуд.

– Или все вместе. Буквально сквозит внутренней эмоциональной пустотой.

– Кто эти люди? Они кто-то из окружения?

– А если выдуманные?

– Но основа все равно должна быть, – уверенно возразил Валентайн. – Всегда есть первопричина. Через эти вымышленные, по вашим словам, персонажи Эдит передавала свои чувства в отношении к существующим людям.

– Пожалуй, да. Может быть именно здесь речь идет о любви и неких запретах? Что может быть более эмоциональным чувством в жизни молодой девушки, чем любовь?

– Ничего. Почему же тогда мужчина также с неясным лицом?

– Безответная любовь.

– Или страх перед осознанием безответной любви, – произнес Аттвуд. – Однако у Эдит был жених, Оуэн Палмер, и он сейчас в «Уэйнрайт-хаус». Его ли она написала? Или есть тайный поклонник? Тогда женщина – та, кто запрещает, кто является помехой в осуществлении мечты.

– Графиня? – чуть удивленно предположил фон Эбинг.

– Или женщина со стороны мужчины. Его мать, или даже законная супруга.

– Либо любовница или любовницы, если он сексуально активен.

– Вы озвучиваете кощунственные для британского знатного общества вещи, мой друг, – усмехнулся Аттвуд.

– Однако они естественны и природны, как то рождение человека, или восход солнца по утрам. А сила полового влечения и удовлетворения собственной похоти в большинстве случаев основные виновники как радости, так и личных трагедий. Собственно, как и преступлений.

– Как бы то ни было, но сделанные выводы весьма интересны.

– Только как они могут быть связаны с поиском осквернителя? – спросил Рихард.

– Пока не смогу ответить на ваш вопрос, но в скором времени, надеюсь, мы это выясним. Давайте взглянем на ее последние картины.

Их оказалось немного. Некоторые были вовсе неоконченными.

– Гмм… интересно, – пробормотал Аттвуд.

Крафт-Эбинг молча изучал изображения на холстах: предметы, линии, мазки, сюжетность, цвета.

– Будто в спешке, – продолжал озвучивать мысли вслух Валентайн, потирая рукой бородку. – Вы тоже замечаете недосказанность? Сумбур? Оборванность линий? Это крайне интересно.

– Обратите внимание на цвета, – указал Рихард. – Серые и темные оттенки доминируют. Видите эти мазки? Такая порывистость совершенно не свойственна ее ранним работам.

– Что думаете?

– Мне кажется, слишком сильное раздражение. Нервная неустойчивость, слабость. Страхи более выражены. Если сравнивать эту картину и эту, – фон Эбинг положил на пол один холст, а другой держал в руках, – то я четко улавливаю смену настроений.

– Хотите сказать, что это признаки астении?

– Вполне возможно.

– Что же явилось причиной их появления?

– Сложный вопрос. Одно могу сказать точно – эти процессы длительны по времени. Такая динамика развития душевной неустойчивости за день-два не проявится. Идет своего рода накопление эмоций, после чего некий стимул дает нервный срыв. Будто взорвалась бомба.

– Безответная любовь, – произнес Валентайн.

– Не исключено, если наши выводы верны.

– Итак, – через несколько секунд уверенно сказал доктор Аттвуд, поворачиваясь к своему австрийскому коллеге, – вот как я представляю себе Эдит Моллиган. Молодая, красивая леди с тонкой, чувствительной натурой, склонная к меланхолии. Обладала утонченным вкусом, была больше покладистой и не переносила ссор и скандалов. При этом очень эмоциональна, развито воображение, и, как следствие, была свойственна интуиция. Творческая личность. В силу вышесказанного, полагаю, имела весьма сложный взгляд на жизнь, была умна и старалась придерживаться независимости в решениях. Судя по ее поздним работам, давалось это мисс Моллиган предельно нелегко. Оригинальна, имела собственный вкус, думаю, что ей были характерны некие высокие жизненные идеалы, при которых она стремилась утверждать собственное «я». Несмотря на развитые моторные способности, она больше предпочитала одиночество, нежели быть в обществе, обладала выраженной интровертностью характера. Это в том числе обусловливает ее увлечение живописью. Эдит предпочитала выражать свои мысли с помощью картин, а не словами, она находила в своем увлечении умиротворение. До определенного момента. Что-то происходит в ее жизни, ее начинает одолевать тревожность, и страх. Ей все сложнее сдерживать и контролировать эмоции, которыми девушка и без того переполнена. В силу молодости внешне мисс Моллиган ничем особым не проявляет их, максимум редкие вспышки раздражения, возможно усталость и вялость. Кстати, может быть это и явилось причиной организованного путешествия в Азию?

– Сменить обстановку, развеяться, – поддержал фон Эбинг.

– Точно! Однако круиз помогает на короткое время, добавить к этому болезнь, и мисс Моллиган умирает.

– В силу чувствительности характера, она слишком влюбчива и подвержена в полной мере всей мощи этого чувства, подкрепляемого ее устойчивыми восприятиями идеалов жизни, а значит, не в состоянии перенести измену или предательство. Она воспитана и ни в коей мере не желает демонстрировать обществу свои слабости. Предпочитает скрытность и держать все при себе. Это пугает ее, заставляет ощущать себя неуютно.

– Стеснительность.

– Да, судя по всему, она застенчива и любое нарушение какого-либо общепринятого стандарта поведения выбивало ее из колеи. Но полностью замкнутой Эдит назвать нельзя. Просто она чаще бывала наедине со своими холстами и красками, чем в компании людей.

– Мне не дают покоя два вопроса, – Валентайн чуть нахмурился. – Что произошло в ее жизни, вызвавшее такое сильное изменение в душевном равновесии? И что в ней привлекло осквернителя, не побоявшегося взломать фамильный склеп Уэйнрайтов и сотворить такую мерзость с телом несчастной девушки?

– Добавлю еще один. Хотя это не вопрос, а скорее утверждение, – фон Эбинг провел ладонью по волосам на голове, будто поправляя их. – Осквернитель знал мисс Моллиган при жизни. Он точно видел ее, а также мог видеть ее уже мертвую. Он должен был возбудиться заранее, чтобы пожелать овладеть ее мертвым телом. Подобные личности не действуют спонтанно в отношении выбора. Отсюда вывод: осквернитель совершал свои преступления преднамеренно, понимая, чего он хочет и какую именно могилу для этого ему вскрыть. И потом, к чему такой риск проникать в крипту Уэйнрайтов, когда вокруг столько иных захоронений, до которых обществу нет никакого дела?