Подменыши. Украденные жизни

Фольклористы, изучающие легенды и предания коми, записали быличку о нищем, про которого ходили слухи, будто он подменыш: «Он из Богородска, бывало, приходил сюда. С отцом ходили, милостыню собирали. Это было уже давно. Наша бабушка рассказывала. Тогда ещё и бабушки наши молоденькими были. Придут они, бывало, и, когда он на ночь на печку станет лезть, только брык – и уже на печи, лег плашмя. Быстро взбирался. Только крякнет – и уже там. А сам некрасивый. Голова длинная, остроконечная. Лицо некрасивое. А руки, когда ходит, вечно опущены. Руки длинные тоже. Про его жизнь я не знаю. Только то, как он к нам приходил, знаю. А когда к нам приходил, он был уже порядочно взрослым» [Коми легенды и предания 1984: 130-131].

Возможно, для профессиональных нищих уродливый ребёнок был не обузой, а подспорьем, помогая собрать побольше милостыни. Именно поэтому от него не избавились.

Защищаться от возможной подмены младенца следовало ещё до родов. В некоторых областях России беременные женщины не должны были уходить со двора, а ещё лучше вообще не покидать дом, ибо злые колдуны могли похитить дитя из материнского чрева, подменив ребёнком-уродцем, отродьем ведьмы. На севере Западной Сибири на рубеже XIX-XX веков были записаны рассказы русского населения о «вещице». Слово это напрямую связано с понятием «вещий» и с вещими птицами – воронами и сороками. Вещицей могла стать любая замужняя женщина при помощи нечистой силы. Вещица перевоплощалась в ворону или сороку, вылетала из своего дома через трубу и таким же путём могла проникнуть в чужой дом, поэтому её ещё называли труболёткой. Главное свойство вещицы заключалось в том, что она была способна вынимать телят из коров и младенцев из беременных женщин. Вместо вынутого ребёнка вещища подкидывала в утробу матери кусок хлеба или сырой свинины, и женщина не чувствовала боли и даже «начинала добреть». Если же вещица была зла на женщину, у которой вынула ребёнка, то на его место подкидывала кусок льда или голик (веник из прутьев), отчего женщина мучилась всю жизнь. И коровы, и женщины, у которых вынули плод, уже не могли снова забеременеть, а младенцев вещицы жарили и ели. Чтобы спастись от труболётки, беременные женщины должны были спать в одной постели с мужем или на ночь подпоясываться мужниным поясом. Кроме того, не следовало ложиться спать, не перекрестившись, или без креста, лежать на спине (см. [Голубкова 2008: 290]).

Вера в сорок-оборотней, ворующих детей, и в языческие, по своей сути, средства защиты от них, зафиксирована фольклористами на территориях Северной Сибири и Приобья со смешанным славянским и финно-угорским населением. В Сургутском крае верили, что вещицы попадают в дом, приподнимая передний угол. Появляясь в избе, ведьма может обернуться повивальной бабкой. По поверьям Томской губернии, ведьмы-вещицы проникают в дом через неблагословленные трубы. В Вятской губернии считали, что если на сеннике ночью стрекочет сорока, это ведьма, которая хочет похитить плод у беременной, и выходить к ней опасно. Владимир Даль в одной из своих книг приводит такое поверье, как общерусское.

Вещицы обычно летают парами и способны навредить беременной женщине только в отсутствии мужа. Однако, судя по рассказу, записанному в Восточной Сибири, даже мужу с трудом удаётся изгнать вещиц (вещеек) выстрелами из ружья.

Появляясь в избе, вещицы околдовывают беременную женщину, которая не может пошевелиться: «лежит эдак женщина-то в полночь, пробудилась, хвать – мужа-то уж на следку нет… Смотрит: прилетели две вещицы, глядят на неё, а она на них; хотела реветь, а не ревётся; хотела соскочить, да не встаётся – и шевельнуться не может. Вот вещицы подошли к ней, вынули ребёнка из брюха, одна и говорит: «Положим заместо ребёнка голик!» – а другая: «Краюшку!» – и давай спорить промежду собой. Оно, конечно, ладно, что та переговорила – положить краюшку, а сделайся наоборот?» (см. [Власова 1995: 84-86]).

Если слышался стрёкот сороки, беременной женщине запрещалось выходить на улицу. От сорок и ворон прятали маленьких детей, особенно до крещения. Это правило соблюдали даже в тех регионах, где рассказы о вещицах неизвестны. Считалось, что сорока может «увести»ребёнка, заманить в лес или подменить младенца в люльке, а вместо него подложить полено. «А родители-то не знают. Им так глаза отведут, что им кажется, что ребёнка нянчат. А потом спохватятся, а уже поздно. Ребёночка-то сорока в лес уносит, там его лесные люди воспитывают. Надо ещё, чтобы не утащили, в люльку нож класть или ножницы. Их нечисть боится» (см. [Голубкова 2008: 292]).

В сорок могли превращаться и лешаки, чтобы вылететь из леса, пробраться к людскому жилью и подменить ребёнка. «Ушла женщина из дома, а у ней ребёночка сороки подменили. Ненадолго вышла, за дровами, а ребёнок один дома остался, в люльке. Мальчик маленький был, полгодика только. Вернулась, а ребёнок-то не её лежит. Какой-то весь лохматый. Плакала мать, кричала, вернуть уже никак нельзя. Надо было, когда уходила, нож в ножки-то ему положить. А когда подменят – уже не вернёшь. Стала она потом этого подменыша нянчить, растить. Он маленько подрос, как начал бегать – убежал, за печку спрятался. Там и жил, не выманить было. Ему туда еду и подавали. Весь лохматый, маленький, на зверька похож. Глазки маленькие, чёрные, в темноте горят, а носик вострый. Не разговаривал, когда есть просил, мычал только. А когда пять лет ему исполнилось, убежал в лес. Больше его и не видели» (см. [Голубкова 2008: 292]).

Вероятно, в образе сороки-оборотня сохранились древние языческие представления об этой птице, как проводнике между миром живых и мёртвых. Этим объясняется её связь с младенцами и беременными женщинами, то есть теми, кто находится на границе между двумя мирами. Именно поэтому единственным средством предохранения младенца от сороки считалось железо, а не христианские символы. В быличке похищенному мальчику было полгода, то есть, его уже окрестили, но это не помешало сороке совершить подмену. А главным средством защиты для беременных являлся мужской пояс, то есть, оберег, символ мужской силы.

Финны также верили, что подмены можно избежать, если беременная женщина будет выходить со двора, надев пояс мужа. Мужской пояс, как и в русской традиции, предохранял от злых сил. Кроме того, беременной женщине не следовало спать на спине или одной в постели.

Балтские легенды о подменышах практически не отличаются от финно-угорских и славянских. В литовском фольклоре маленьких детей воруют лаумы (существа, напоминающие европейских эльфов). Взамен похищенных младенцев лаумы оставляют своих собственных детей или делают из соломы и прутьев кукол, заколдовывают и кладут в колыбели. Вот как об этом рассказывается в сказке «Подкладень лаум»:

«В старину в наших краях лаум было видимо-невидимо. Лаумы, покуда хозяйки в поле, по домам хаживали: детей обмоют-обстирают, и напрядут, и наткут… Чуть хозяйки с поля домой, лаумы – шасть за порог. Да только не все добрые, попадались и злые лаумы. Те, случалось, детишек у людей таскивали. Украдут ребёнка, а вместо него подложат снопик соломенный, а тот оборачивается живым лауменышем. Люди, о том не ведая, растят его, как своё дитя. Подрастёт подменыш – и в лес к лаумам удирает.

Как-то раз ночевал батрак в горнице. В полночь заявились лаумы. Утащили из колыбели хозяйское дитя да принялись снопик из соломы вязать, а ребёнка покуда на постель рядом с батраком положили. А как связали сноп – ну препираться, кому его в люльку нести. И той и другой боязно. Вот и пошли они вдвоём, а дитя в горнице оставили. Только лаумы за порог – батрак взял да и накрыл дитя своим одеялом.

Возвращаются лаумы; туда-сюда – нет ребёнка! Так и ушли с пустыми руками.

Встал утром батрак и спрашивает хозяев, где, мол, дитя. Те отвечают – спит. Батрак скорее к колыбели, одеяло откинул, хозяева глянули, а там подкладень, сноп соломенный, что лаумы ночью вязали. Уж и голова начала прорастать из этого помела. А как голову подкладню отрубили – из соломы аж кровь брызнула! Кабы не поспели вовремя, не доглядели бы, обернулся б сноп соломенный живым лауменышем. В старину лаумы всегда так плодились» [Цветок папоротника 2010: 14-15].

Довольно жуткая подробность о брызнувшей крови наводит на печальные размышления о загубленных детях, заподозренных в том, что они не люди. В другом варианте этой сказки средство избавления от подменыша подсказывает священник, хотя сама постановка вопроса: уничтожить подменыша, пока он не стал по-настоящему живым, смахивает на ересь. Ведь никто, кроме бога, не способен сотворить жизнь. Однако, такое противоречие совершенно не смущало ни священника, ни его паству.

По мнению литовцев, подменыш живёт не более десяти или двенадцати лет, постоянно остается недоростком (карликом) и имеет огромную голову, которую не в состоянии держать прямо. Пока ребенок не окрещён, литвинки, опасаясь подмены, не гасили по ночам огонь возле постели роженицы. Чаще всего лаумы являлись воровать детей по четвергам, потому в этот день следовало с особенною заботливостью оберегать новорожденных младенцев.

Избавиться от подменыша и вернуть настоящего ребёнка было сложно или вовсе невозможно, поэтому существовало множество правили и запретов, направленных на предотвращение подмены. По поверьям южных славян, детей подменяли чаще всего у тех матерей, которые не соблюдали запретов, предписанных беременным и роженицам, а так же у женщин, которых во время беременности проклинали мужья. Существует ряд быличек, в которых женщины рожали «чертенят», после того, как мужья говорили нечто вроде: «а хоть чёрта роди, мне всё равно». Кроме того, бытовало поверье, что подменыш может родиться у женщины, которая сама призвала во время беременности нечистую силу. Так в корреспонденции Тенишевского бюро из Череповецкого уезда сообщается, что «крестьянка родила чрезвычайно уродливого ребёнка – лицо там, где затылок, одна нога много короче другой, на ступнях нет пяток и пальцев, руки без пальцев, как лопаточки. Причину рождения урода объяснили так: во время беременности женщина похабно ответила на вопрос матери: «А рожу какого ни на есть чертёнка» (см. [Мазалова 2001: 96]).

Поскольку самым опасным периодом считались роды и последующее время до крестин, роженицу и ребёнка старались не оставлять одних, а во время родов соблюдали множество правил. У вепсов женщины предпочитали рожать в хлеву, а не в бане, поскольку именно банный дух чаще всего подменял ребёнка. Перед родами женщина обращалась к духам-хозяевам хлева или того места, где собирались рожать, с просьбой разрешить занять место и не подглядывать, поскольку рождение ребёнка – таинство. Если не спрашивать разрешения, духи могут обидеться и подменят младенца в момент появления на свет (см. [Винокурова 2015: 332]).

В России баня тоже считалась опасным местом, но женщины довольно часто рожали именно там. При этом в баню приносили икону, а при роженице неотлучно находились родственницы или повитуха. Если повитуха непременно должна была отлучиться, она оставляла, благословясь, в углу голик или посох, заставляя его беречь рожаницу и ребёнка. Интересно, что голик, то есть, веник из голых, без листьев прутьев, применяла и нечистая сила, подкидывая его вместо ребёнка. Возможно, обережное значение голику придавали особые слова (заклинание или благословение), в противном же случае нечистая сила могла использовать этот обычный в хозяйстве предмет для своих целей, тем более, что веник в русской народной традиции связывался с домовым. Особую силу получал веник, сделанный из орешника, берёзы и рябины – именно эти деревья считались надёжными защитниками от нечистой силы. Оберегом для младенца считался веник с первой бани, которым выпарят родильницу. Такой веник полагалось класть в изголовье ребёнку.

Обмывая в бане ещё некрещёного младенца, повивальная бабка, «почти не переставая», крестила его, приговаривая: «Ангелы с тобой, хранители с тобой». Любые действия с младенцем совершали «благословясь», то есть сопровождая словами: «Господи, благослови». Эта формула относилась не только к ребёнку, но и к взрослому человеку, который находился рядом, поскольку с него или через него по неосторожности или по незнанию могло перейти нечто «нечистое»на младенца.

В Орловской губернии повивальные бабки окуривали новорожденных ладаном и обрызгивали святой водой. Потом ставили кувшин воды «под образа», тут же должен был встать на колени отец ребёнка, над которым читали заговор «от похищения злым духом младенца». Наговоренную воду давали молодой матери для питья, а новорожденного обливали. Текст заговора весьма интересен:

«На море-океане, на острове Буяне, подле реки Иордана, стоит Никитий, на злых духов победитель и Иоанн Креститель. Воду из реки святой черпают, повитухам раздавают и приказывают им, приговаривают: «Обрызните и напойте этой водой родильницу и младенчика некрещёного, но крещёной порождённого, от лихого брата, врага супостата, от лесовиков, от водяников, от домовиков, от луговиков, от полуношников, от полуденников, от часовиков, от получасовиков, от злого духа крылатого, рогатого, лохматого, летучего, ползучего, ходячего. Заклинаем вас, враги лютые, не смейте вы подступать к рабе Божьей [имя] и ею порожденному дитю, хотя некрещёному, но крещёной порождённому. Если же вы, демоны, подступите к рабе Божьей [имя] и ею порождённому дитю, то Иван Креститель попросит Господа Бога Спасителя, всему миру Вседержителя, чтобы он наслал на вас, окаянных, Илью Пророка, с громом с молнией, со стрелами огненными. Илья Пророк вас громом убьет, молнией сожжёт, сквозь землю, сквозь пепел пробьёт, на веки вечные вас в преисподне запрёт, с земли вас сживёт. Аминь, аминь, аминь» [Попов 1999: 401-402].

В этом заговоре перечислены все волшебные существа, способные похитить ребёнка. Это и духи природы, и демоны. И вновь подчёркивается, что похитить они способны именно некрещёного младенца. «Пока некрещён, боялись оставлять ребёнка одного в доме. Во двор пойдёшь или ещё куда, а ребёнок лежит некрещёный. Тогда опасались, что домовой его не переменил в зыбке, боялись, чтобы никакая болезнь не пристала. И дьяволов тогда боялись, чтобы нечистая сила никакая не взяла ребёнка. А когда ребёнок крещёный, тогда были смелее. На крестины в голову клали иконочку, чтоб ребёнок лучше спал и никакой бес к нему не приходил. Крестить выбирали день, а вот молитву для очищения матери брали через шесть недель» (см. [Науменко 2001: 83]). Именно поэтому ребёнка стремились побыстрее окрестить, а до крещения в избе всё время горела свеча. Кроме того, новорожденного поскорее приобщали к домашнему очагу, ритуальную функцию которого играла печь: «Как только родят ребёнка, подносят его к устью печи». На Русском Севере у жителей Тотемского уезда бытовал усложнённый вариант этого обычая: завёрнутого в рабочую рубаху отца младенца сразу же клали на шесток печи в плетенку-короб – чтобы спокоен был (см. [Русский Север 2004: 617]). Таким образом, древняя вера в защиту домашнего огня сохранялась даже в христианское время.

Поскольку от повивальной бабки во много зависела жизнь как роженицы, так и младенца, в сказках и быличках порой встречаются сюжеты, когда именно повитуха виновата в подмене – не препятствует или даже прямо способствует похищению ребёнка. В средневековой Великобритании акушерки должны были давать клятву, обязывающую их не участвовать в краже или подмене младенцев.

Повитуха могла и спасти ребёнка, если проявляла выдержку и смекалку. На Украине рассказывали сказку о повивальной бабке, которая сумела обмануть чёрта. Поздно вечером она возвращалась домой, приняв роды у какой-то женщины, и вдруг повстречала огромную лягушку. «А, провались ты! – вскричала в испуге бабка. – Должно быть, и тебе скоро понадобится повитуха». И вот в полночь к повитухе явился чёрт и стал требовать, чтобы она шла к его жене, которая собирается разрешиться. Повитуха начала было отказываться, но нечистый живо сгрёб её в охапку и поволок в лес. И вот в то время, когда повитуха делала своё дело, она вдруг рассмотрела, что чертовкино дитя вовсе не чертёнок, а младенчик той самой женщины, у которой она принимала в тот день роды. Черти, значит, уже успели совершить подмену. Повитуха взяла да и воткнула в голову ребёнка булавку. Дитя принялось кричать, кричало день, кричало другой, не унимаясь. Чертовка, видя, что с ним нет никакого сладу, велела, наконец, своему чёрту, чтобы он это дитя отнёс к матери, а чертёнка вернул. Так и сделали. Когда чёрт отпускал повитуху домой, то чертовка сказала ей, чтобы она за труды не брала денег, а брала бы кирпич и угли. Бабка послушалась, и чёрт отсыпал ей целый мешок углей, а затем сам отнёс её домой. Когда повитуха дома развязала мешок, он оказался полон чистым серебром. Затем повитуха побежала к той бабе, у которой черти подменили ребёнка, и выдернула у него из головы булавку. Ребёнок немедленно успокоился и его окрестили» (см. [Орлов 1992: 115]).

С позиции современного человека, повитуха поступает довольно жестоко, заставляя мучиться младенца, и бесчестно по отношению к семейству чертей, принимая от них щедрую плату и одновременно обманывая их. Но, по народному представлению, в отношениях с нечистой силой допускался любой обман. А булавка в голове ребёнка воспринималась меньшим злом, чем если бы он остался жить у чертей.

Сама роженица считалась нечистой, привлекающей к себе соответствующие силы. Причём вера в это зародилась задолго до христианства. Немецкий священник XI века Бурхард Вормсский осуждал обычай, связанный с особым отношением к младенцу и роженице: «когда какой-нибудь новорожденный умрёт без крещения, они уносят его труп и прячут в тайном месте и протыкают его колом, говоря, что, если так не сделать, младенец поднимется и сможет причинить много вреда». Точно так же, если роженица умерла вместе с ребёнком, протыкали колом оба тела (см. [Гуревич 1973: 42]). Вероятно, эти действия объяснялись верой в то, что женщина во время родов находится на пороге между двумя мирами, следовательно, через её тело может проникнуть в человеческий мир нечто зловредное. А младенец, пока не получил имя (по христианскому или иному обряду), не считался целиком и полностью принадлежащим этому миру.

Веру в связь беременной женщины с миром мёртвых можно объяснить и частыми случаями смерти при родах. В России даже сложилась пословица: «С брюхом ходить – смерть на вороте носить». Женщина оставалась нечистой, пока священник на прочитает над ней очистительную молитву «Во внегда родити жене оточа», дающую частичное очищение матери, дому, в котором произошли роды, и всем присутствующим при родах. На Русском Севере бытовал обычай банной молитвы: если женщина рожала в бане, к ней туда приходил священник и «давал ей молитву». Однако ребёнка это не защищало, он оставался «в зоне риска»до крещения.

В Англии и Шотландии верили, что женщина после родов, являясь нечистой, не охраняемой богом, привлекает к себе фэйри. Причём «Добрых соседей» интересовал не только ребёнок, но и сама роженица, которую они могли украсть в качестве кормилицы для своих детей. Чтобы очиститься, женщина должна была пройти особый ритуал в церкви. До воцерковления женщине не дозволялось делать работу по дому, кроме самой простой и необходимой, не разрешалось ходить к соседям. Ребёнка следовало окрестить в ближайшее после родов воскресенье. В случае, если отнести его в церковь или пригласить в дом священника не представлялось возможным, крестить младенца разрешалось любому христианину. Достаточно было побрызгать на ребёнка водой и сказать: «Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Однако в народе такое крещение считалось половинчатым, надёжно младенца не защищающим.

Впрочем, даже крещение по всем правилам не являлось панацеей от происков нечистой силы. Во всех странах, в том числе и в России, маленького ребёнка старались не оставлять одного, а если приходилось, принимали меры предосторожности: втыкали в притолоку у двери нож, а у порога или под зыбкой оставляли «веник-сторож», клали под зыбку топор и тому подобные предметы. То есть, обращались к помощи железа. Кроме того, поскольку защитой от нечистой силы были острые или колющие предметы, то считалось, что младенец становится несколько защищён, когда у него вырастают зубы: «Новорожденного нельзя оставлять одного в избе, пока у него не появятся зубы. Если оставляют, то кладут ножницы, а то подменят» (см. [Русский Север 2004: 620]). Та же вера наблюдалась у коми: «Ребёнка, говорят, обменивают ещё тогда, когда он беззубый. Беззубого ребёнка нельзя забывать, нельзя оставлять одного в бане, если уже с зубами, то можно. Именно в это время их обменивают. Старые люди у нас предупреждали всегда, если твой ребёнок ещё не имеет зубов, то даже выходя в предбанник за чем-нибудь, нельзя выходить из бани обеими ногами, одна нога чтоб всегда была внутри. Именно в это время могут обменить» [Коми легенды и предания 1984: 131].

Судя по записям фольклористов, железные предметы использовались для защиты младенцев по всей Евразии. Огромное значение имели предметы из железа в традициях финно-угров. К примеру, мордовские народы верили, что в первые шесть месяцев жизни ребёнка может «съесть» колдун. У мордвы-эрзи даже есть выражение: «Моего ребёнка съел ведун». Чтобы спасти младенца, повитуха во время первого его обмывания в бане брала с собой нож, ножницы и топор. Ими она «окружала» корыто, в которое клала ребёнка. Кроме того, повитуха обводила ножом все отверстия в доме – окна, двери, трубы, чтобы через них не проникли колдуны в виде пламени. Мать в течение сорока дней с момента рождения ребёнка так же огораживала его колыбель. Нередко железные предметы подкладывали младенцу под подушку. Оставляли их и в пустой колыбели, опасаясь подмены ребёнка колдуном. В таком случае к люльке могли подвесить замок, «запирая» её от нежелательного «гостя». Эти действия подкреплялись заклинанием: «Железной оградой загорожу, железными путами опутаю, железным обручем стягиваю» (см. [Корнишина 2016: 45]).

В некоторых регионах Словакии верили, что ведьмы подменяют не только некрещёных, но и любых детей, если в колыбель не положить чеснок, ножницы или иглу.

В Польше особое внимание уделялось охране детей по ночам. Считалось, что ночью в дома способны проникнуть демонические богыни и оставить вместо похищенных младенцев отвратительных на вид подменышей: с ненормально большим животом, необычно маленькой или большой головой, горбом, тонкими руками и ногами, волосатым телом и длинными когтями. У подменышей раньше, чем у человеческих детей, вырастают зубы. Чтобы защитить дитя от похищения, мать повязывала красную ленту вокруг запястья ребёнка, надевала ему на голову красную шапку. Красный цвет считался защитным, поскольку символизировал огонь, свет, солнце. Ребёнка старались держать подальше от лунного света. Другие профилактические методы включали в себя запрет на стирку пелёнок после захода солнца (тьма не должна их коснуться) и запрет оставлять спящего ребёнка без пригляда.

В России главной защитой от подмены, кроме железа, являлся крест. Когда первый раз выносили ребёнка из дома, мазали ему на лбу крест сажей. Повсеместно считалось необходимым крестить детей перед сном. Если не на самом ребёнке, то на люльке постоянно висел его крестильный крестик. Родители осеняли малыша крестным знамением, поили и умывали святой водой.

В этом обычае русскому фольклору близок скандинавский. Так, в исландской сказке «Ну что, берём?» альвы собирались украсть ребёнка из колыбели, но не смогли, поскольку и колыбельку, и младенца мать осенила крестным знамением.

В британском фольклоре фэйри могли проявить настойчивость в стремлении похитить ребёнка из определённой семьи. Сэр Вальтер Скотт записал историю о женщине, у которой трижды пытались украсть младенцев: «Через несколько ночей после того, как она родила своего первого ребёнка, семья была встревожена ужасным криком «Пожар!» Все бросились к двери, в то время как мать, дрожа, лежала в постели, не в силах защитить своего младенца, которого невидимая рука выхватила из постели. К счастью, быстрое возвращение домочадцев потревожило фей, которые уронили ребёнка. Его нашли брошенным и кричащим на пороге. Когда женщина родила второй раз, в коровнике послышался шум, который привлек туда всех её родных. Обнаружив, что среди скота всё спокойно, они вернулись и успели перехватить ребёнка, брошенного феями на улице. Но при третьем случае того же рода, всех родичей роженицы снова выманили из дома ложной тревогой. С женщиной осталась только старушка-сиделка, которую внезапно сразил сон. В этот последний раз мать ясно видела, как её ребёнка забрали, хотя похитители были невидимы. Она звала на помощь сиделку, но старушка не проснулась.

Короче говоря, на этот раз ребёнка унесли, а вместо него оставили иссохшее, уродливое существо, совершенно голое. Рядом с ним лежала одежда похищенного младенца, свёрнутая в узел. Это существо прожило девять лет, не питалось ничем, кроме нескольких трав, и не говорило, не стояло, не ходило и не развивалось, как нормальный ребёнок» [Scott 1833: 321-323].