Томка вне зоны доступа

– Вы позвоните позже, я запишу ваш номер. А сейчас я убегаю. Всего доброго!

До первого этажа я долетел пулей…

Удивительно устроены люди – даже те, кто не лишен склонности к эмпатии. Как бы ни трогало тебя чужое горе, оно все же оставалось чужим.

Возвращаясь домой, я думал не о несчастной семье Вартановых, а о том, замужем ли Виктория Александровна.

6. Отец-одиночка – суперзвезда

АВИА – Я Не Люблю Тебя!

Да-да, я знаю, что вы думаете. «Ты сам-то кто, чтобы судить других? Макаренко? Ушинский? Заслуженный отец республики, воспитавший двенадцать Нобелевских лауреатов?»

Вовсе нет. Я такой же обалдуй, как и многие. Просто от меня сбежала легкомысленная жена, оставив одного с пятилетним ребенком. Пришлось всему учиться самому. Вероятно, отличником я не стал, но в нашем городе-миллионнике меня знают как хорошего отца.

А случилось это так.

Шесть лет назад мы с Томкой неожиданно попали в федеральный телевизор. Хотел бы я сказать, что мы прославились тогда на всю страну, но, увы, зрители популярного брачного телешоу помнят его героев не дольше, чем кошка горюет о прилетевшем в нее ботинке.

Редакторы Останкино наткнулись на наш с дочерью аккаунт в соцсетях, почитали наши истории и пришли в неописуемый восторг. Однажды вечером позвонили.

– Не хотите поучаствовать в телешоу? Вместе с дочкой?

А я валяюсь на диване расслабленный, после душа, с кружкой ягодного чая. Томка ползает по полу, собирает пазлы.

– А хочу! – говорю.

В тот вечер я подумал: Москва, Первый канал, съемки, бесприданница с нечеловеческим лицом, жениховские ужимки. Это ж рок-н-ролл! Тем более что наши с Олесей отношения в те дни зашли в тупик и она фактически «сидела на чемоданах».

– А в качестве кого, – спрашиваю, – вы хотите меня позвать? Претендента на руку и сердце или, прости господи, объекта вожделения?

Девушка рассмеялась:

– А вот мы с вами сейчас побеседуем и решим.

– Валяйте!

И редактор принялась делать из меня отбивную.

– Почему вы с женой в разводе? Что стало причиной? Не жалеете об этом решении?

Попытки отстреляться вегетарианскими формулировками вроде «не сошлись характерами» и «всякое бывает» ни к чему не привели. Со мной общался не психотерапевт-недоучка, снимающий офис в подвале, а какой-то иезуит. Я не помню, что отвечал, потому что на двадцатой минуте предварительного собеседования открыл мини-бар и уже не закрывал его до самого финала.

После устного общения пришлось еще заполнить и обширную анкету, отобрать полтора десятка фотографий из личного архива. Я убил на эту байду весь вечер. Томка, закончив с пазлами Аладдина и Жасмин, вертелась рядом, с интересом поглядывая в монитор.

В итоге меня определили в тройку женихов, претендующих на руку невесты.

– Девушка хорошая, милая и добрая, – отрекомендовала редактор. – И еще у нее двое детей. Вы же любите детей, я правильно понимаю?

– Очень люблю.

Рок-н-ролл продолжался.

Организаторы обеспечили нам бесплатный проезд до Москвы и обратно, двухдневное проживание в гостинице в районе Останкино, а также избавили от хлопот с передвижениями. До съемок у нас был целый день. Мы с Томкой болтались по столице, жрали гамбургеры, сходили в кино, посидели в ГУМе. Я-то часто летал сюда по делам, а дочь впервые покинула родной город. Для нее это был праздник, особенно если добавить предвкушение настоящих телевизионных съемок.

К вечеру у меня появились неприятные посасывающие ощущения в желудке. Подкралась тревога. Я вдруг понял, что мне предстоит распахнуть душу перед всей страной. Я видел пару выпусков этой мозгобойни и знал, что там выворачивают героев наизнанку. То же самое будут делать со мной? Я взрослый мужик, у меня свой бизнес, друзья, почет и уважение. Что я им, клоун?

«Успокойся, – сказал я себе. – Это рок-н-ролл. Когда еще доведется принять участие в шоу для домохозяек на федеральном телевидении? Будет что вспомнить».

Вроде успокоился.

Но вот день съемок. К гостинице подогнали такси. Вопреки ожиданиям (Останкинский шпиль торчал прямо за окном нашего номера, пешком можно было дойти), нас повезли куда-то на юго-восток Москвы. Ехали полчаса. По дороге у меня внутри что-то совсем разболталось. Давно я так не дрейфил. Разом куда-то подевалось мое «взрослый мужик» и «у меня богатый внутренний мир». Будто меня, школьника, вызвали к доске в тот самый день, когда на лбу вырос здоровый красный прыщ, нос забило соплями, а брюки лопнули на заднице. Если вы когда-нибудь попадали в такую ситуацию, то вы знаете, что это Апокалипсис, семь проклятий Египта.

Высадились мы у большого здания без окон, долго ходили по ангарам, в которых можно снимать фильмы-катастрофы. Наконец, поднялись на нужный этаж. В небольшой комнате томились в ожидании кандидаты в женихи, причем в большом количестве – за один день снималось сразу несколько программ. Наша стояла в очереди последней.

В компанию к нам подобрались «женихи» из Краснодара и Санкт-Петербурга. Веселые, общительные. Развлекали дочку и развлекались сами. Вместе мы литрами пили халявный чай и жрали печенье. Больше всего парней беспокоил вопрос: кто-нибудь видел невесту? Страшная? Красивая? С пивом потянет? Увы, никто не видел, потому что принцессу, обитающую в соседнем коридоре, бережно охраняли. До свадьбы – ни-ни.

Минул час. Второй. Третий пошел. Наконец, наша очередь…

Мордовали нас на площадке еще часа полтора. Я знал, что в финальную версию программы войдет сорок пять минут, а это значит, что половину наших диалогов нещадно вырежут. А вырезать было что!

Я – и такой, и сякой, и жену бросил, и ребенка у бедной женщины отнял. Куда тебе еще одна бедная девочка из Пятигорска с двумя детьми? Ты и ее бросишь, отнимешь детей, выставишь ее одну за порог голую и голодную. И вообще я тайно посещаю синагогу.

Большую часть заготовленных тезисов я напрочь забыл. Где мое ментовское прошлое, мое филологическое красноречие, мои навыки ведения ближнего боя и способность держать удар? Ничего этого нет. Три изувера (впрочем, одна из ведущих явно на моей стороне) знают обо мне все и упреждают любую мою фразу. Я словно прохожу собеседование при поступлении в секретную службу «Кингсмен».

Самое смешное при этом – я не собирался жениться, даже если бы по другую сторону стола сидела не эта очумевшая мама двоих детей, а Клаудиа Шиффер на пике своей карьеры. И все это знали!

Томка созерцала этот цирк с плохо скрываемым любопытством. Она не особенно прислушивалась к беседе (или удачно делала вид), глядела, как над нашими головами кружит операторский кран с камерой, оборачивалась на зрителей, которые хлопали и улюлюкали только по команде режиссера, ковырялась в тарелке с бутафорскими фруктами. Пытливый юный ум не прерывал работу ни на минуту.

Выползая с площадки в нашу комнату ожидания, я чувствовал такое облегчение, какого не припомню с окончании школы, когда у меня на руках был пахнущий свежей гознаковской бумагой аттестат. «Отстрелялись, – пульсировала в голове мысль. – Сейчас дергать отсюда в гостиницу, а там – в ресторан на праздничный ужин».

Из троих потенциальных женихов невеста выбрала парня из Питера, который подарил ей коробку мягких игрушек. Вот тут моя дочь несколько оскорбилась. Ее соревновательный азарт был остужен. Она ехала в Москву за победой.

– Мы что, проиграли?

– Нет, – говорю. – Я по-прежнему замечательный папа, а ты – мое счастье. Поехали безобразия нарушать.

Дожидаясь своей машины, мы с любопытством наблюдали, как девушка из Пятигорска с подаренной ей гигантской коробкой и охапкой цветов пытается загрузиться в такси…

Следующие три недели я с нарастающим ужасом ждал эфира. Мои подчиненные в офисе, включая Настю Голубеву, не отказывали себе в удовольствии подколоть: «Как наши новобрачные? Дети подружились? Четвертого планируете?» Они думали, что мне весело. А мне ни фига не весело. Чтобы я еще раз сунулся в этот ваш гребаный шоу-бизнес!

Волновался я зря. Эфир, который я смотрел под коньяк, получился вполне приличным. Режиссер действительно вырезал весь шлак, и на экране я предстал солидным дядькой среднего возраста, который всего лишь хочет устроить свою личную жизнь.

– Мы красавчики, – сказала Томка.

И тут на нас обрушилась региональная слава.

Меня узнавали на улице и в ближайших продуктовых магазинах. Со мной вдруг стали здороваться арендаторы соседних офисов в нашем небоскребе в Сити. Томка в школе (она училась тогда во втором классе) раздавала автографы старшеклассникам и с удовольствием позировала для селфи. Количество подписчиков на нашей авторской странице в Сети увеличивалось в геометрической прогрессии. Выросли и продажи нашей книги – сборника миниатюр, который я выложил в электронных магазинах.

Как общий результат – мы появились на развороте крупнейшей местной газеты с большим интервью. Поговорили с журналистом о детях, о роли отца в воспитании ребенка, о школе, о сложности жизни и вообще о нашем безумном, безумном, безумном мире.

Я был откровенен.

– Наступает время, когда ты понимаешь, что она нужна тебе больше, чем ты ей. Это происходит постепенно, почти незаметно. Однажды ты возвращаешься домой, уставший, разбитый и потерянный, и вдруг теплеешь от одной только мысли, что если она ждет тебя дома, «значит, все не так уж плохо на сегодняшний день»…

– Еще вчера ты ее спрашивал: поела? умылась? ничего не болит? как дела в школе? Сегодня те же вопросы задает тебе она: поел? выспался? как на работе? ты выпил, пап? Принесет тебе утром кофе в кабинет. Накроет одеялом вечером, убрав разложенную газету. Пока ты спишь, сядет в угол с телефоном и будет горевать из-за идиотов-мальчиков…

– Научиться плавать в этом океане бытовых мелочей несложно. Скажем, подобрать ей одежду, белье, какие-то другие необходимые девчачьи штуки – с этим поможет бабушка. Готовить я сам умею, с детства этим занимался. Постирать, погладить, прибраться в доме – нет проблем, я служил в армии и привык о себе заботиться. Остальное постигается ежедневной практикой. Все это суета сует, не бог весть какая наука. Главное – быть с дочерью на одной волне, жить в одном ритме, следовать одной парадигме. В этом смысле мне с Тамарой повезло, она мне очень помогает хотя бы тем, что не создает особых проблем…

– Самое тяжелое – это переживать за нее. За ее неудачи, промахи, ошибки, из-за которых она страдает. В такие минуты хочется выпрыгнуть из засады, всех построить, всех раскидать, все решить, высушить ее слезы, прижать к груди. Но ты заставляешь себя сидеть в кустах и наблюдать, позволяя ей набивать шишки и обретать опыт. Хотя все равно очень переживаешь, когда переживает она. Больше всего волнуешься о том, чтобы ей не было от чего-то страшно, чтобы она не боялась. Ее страх передается тебе на экстрасенсорном уровне…

– Я не знаю, что из нее получится, какой она вырастет, какой станет женщиной. Говорят, что для мальчиков губительно женское воспитание. По этой логике, исключительно мужское участие – вред для девочек. Но я не уверен. Меня, например, воспитывала мама, и вроде ничего, вырос крепким и, смею надеяться, психически здоровым. В идеале, конечно, у каждого ребенка должны быть мама и папа, но жизнь нас не спрашивает, чего мы хотим…

…Вечером после родительского собрания я не стал загонять машину в гараж, бросил ее у подъезда, заняв только что освободившееся место. Обычно после девяти у нас не припаркуешься.

Томка сидела на скамейке возле спортивной площадки, смотрела, как взрослые парни перебрасываются баскетбольным мячом.

– Привет, пап! Ну, чего там? Все плохо?

Я присел рядом, вытянул ноги.

– Веселого мало. В школу могут прийти следователи расспрашивать одноклассников и учителей.

– И меня?

– В мое отсутствие тебя персонально никто допрашивать не будет. С Анжелой мы все обсудили. Может быть, следователь просто поговорит со всем классом.

– Хорошо.

Я обнял ее за плечо, притянул к себе.

– Как у тебя дела, малыш? Все нормально?

– Вполне.

– Точно?

– Ты же знаешь, я бы сказала.

– Знаю. Но все течет, все меняется.

– Это да.

Она снова уставилась на баскетболистов. Один из них сделал отличный трехочковый бросок.

7. Лестница в небо

Metallica – Nothing Else Matters

Утром мы завтракали вместе. Редкий случай совпадения: я не торопился сегодня в офис, а у Тамары первый урок начинался в девять. Я бы мог усомниться в правдивости ее слов и даже попытаться проверить, но с недавних пор я перестал устраивать скандалы из-за ее посещаемости. Забить на домашку, иногда прогулять урок – святое дело для подростка. Анжеле Генриховне я всякий раз обещал разобраться и провести воспитательную беседу, но Томку просил лишь не доводить ситуацию до кипения. Создавать проблемы на ровном месте – дурная привычка.

С настроением у дочери сегодня было получше. Наверно, выспалась. Даже телефон не взяла с собой на завтрак. У меня появилась возможность перекинуться с ней парой слов.

– Насчет вашей Гели…

Томка, помешивая кофе у плиты, обернулась.

– Да, пап?

– Несладко ей пришлось в последнее время?

Она задумалась.

– Наверно, как всегда.

– А как было всегда?

Тамара уселась за стол, посмотрела без всяких эмоций на мою традиционную яичницу с помидорами и колбасой. Ее собственный завтрак, не считая кофе, состоял из вчерашнего бублика и половинки огурца.

– Мне всегда было ее жалко. И сейчас… Она как из космоса к нам прилетела. Нелюдимая такая, тихая, себе на уме. До нее никому никакого дела не было, пока эта гмыринская банда не стала ее донимать.

– А как они ее донимали?

Томка все-таки выловила из моей тарелки кусок колбасы, но как-то без огонька, автоматически.

– Ответит она что-нибудь невпопад у доски, а это потом целую неделю за ней тащится, что-нибудь типа «Гелендваген, привет Белкину».

– В смысле?

– Она однажды на литературе отмочила, что повести Белкина написал Белкин, потому они так и называются. Настроение у нее плохое было.

– Серьезно? – Я едва удержался от улыбки. Приколоться у доски в духе классических ляпов из школьных сочинений – это надо рискнуть.

– А что смешного? – возразила Томка. – Все логично же.

– Ну да. – Я приступил к чаю. – А как она вообще училась?

– Средненько. Что-то лучше, что-то хуже. Английский у нее неплохо идет… Шел неплохо… Алгебра, физика, история – по-разному, неровно, а вот русский и литература – хорошо. Правда, у доски всегда стеснялась отвечать, ступор какой-то находил, заикаться начинала, часто моргать, даже когда знала ответ… Писала она нормально, а вот говорила плохо. Вроде мысль есть, а собрать не может.

Томка сникла. Может, зря я сейчас начал этот разговор? Может, стоило отложить на вечер? Переживания еще свежие, эмоции не улеглись.

– А ты неплохо о ней осведомлена. Откуда знаешь, как она писала?

Тамара совсем стушевалась, спряталась за огурцом. Не надо было мне задавать этот вопрос, особенно таким тоном.

– В сети читала.

Зазвонил мой телефон, и дочь тут же выскочила из-за стола.

– Алло!

– Антон Васильев… эээ, Антон, это Виктория, доброе утро. Удобно говорить?

– Да, слушаю.

Я уже подзабыл о нашем психологе. Я ждал ее звонка вчера, но она не позвонила, и мое непрошеное либидо слегка успокоилось.

– У нас появился повод для встречи. Это касается вопроса, который мы обсудили вчера в коридоре.

– Очень интересно.

– Когда и где вам будет удобно?

Я посмотрел на часы. Краем глаза заметил, как Тамара на диване в гостиной собирает школьный рюкзак. Спешит смыться.

– Часиков в двенадцать я буду в офисе. Адрес есть на визитке.

– Хорошо, годится.

– Тогда я ставлю нашу встречу в расписание. А что за повод, если в общих чертах?

Она замялась, совсем как Тамара минуту назад.

– Боюсь, по телефону будет сложно объяснить. Но это очень важно, поверьте.

– Охотно верю. Тогда до встречи в двенадцать.

У меня как-то потеплело в груди.

– Пап, я умчалась!

Я едва успел дойти до прихожей. Томка, стоя одной ногой на пороге, догрызала огурец. Все такая же растрепанная, в желтой толстовке с капюшоном на голове. Рок-н-ролльщица…

– Дочь, ты бы хоть постирала ее, что ли. Она уже не желтая, а какая-то говнистая.

– Завтра постираю. Чао!

Она послала мне воздушный поцелуй и исчезла за дверью.

Я позвонил в офис и попросил Петю забить окно на двенадцать. Он флегматично поинтересовался, заказывать ли у Насти кофе с печеньем и на сколько персон. Я велел приготовить на всякий случай целый кофейник и коробку «Чоко-пай». Мне хотелось встретить Викторию как можно более радушно.

Я не люблю наши новые спальные районы. Никогда не купил бы квартиру в таком муравейнике, будь я даже запредельно беден, а ипотечный кредит так же запредельно привлекателен. Я разделяю мнение популярного блогера с прической Бонифация: через сорок лет эти районы превратятся в депрессивные гетто, с которыми мы хлебнем по полной.

Не хотелось бы углубляться в историю вопроса и анализировать причины. Все знают, что этот архитектурный звездец стал результатом популизма и алчности. Призыв партии и правительства в короткий срок обеспечить рынок дешевыми квадратными метрами был услышан и исполнен с таким рвением, что окраины наших городов стали похожи на унылые бетонные лабиринты, в которых нет зелени, мало газонов, всюду автопарковки, летом невозможно спрятаться от солнца, а детям негде поиграть в казаков-разбойников. Фасады кое-где окрашены в «веселые» цвета, призванные скрыть отсутствие у архитекторов фантазии, но это все равно не конструктор «Лего». Так уж исторически сложилось: почти всё, что мы делаем, в итоге напоминает автомат Калашникова.

Мне можно возразить, что я сам живу в районе, который тридцать лет назад казался таким же убожеством. Отчасти возражения будут справедливы. Однако наши дома возводились еще при Царе Горохе, когда хитом кинопроката был «Крокодил Данди», а «девятка» цвета мокрого асфальта считалась космическим кораблем. Уж за тридцать-то лет они могли шагнуть вперед!

Ан нет. Планы народа по-прежнему совпадают с планами партии, и не выйдет уже киношный Иоанн Васильевич на балкон, не окинет государевым взором округу и не произнесет в эстетическом экстазе: «Лепота!»

Дом, который несчастная Эвангелина Вартанова выбрала в качестве трамплина для своего последнего прыжка, возводился в микрорайоне по Университетской Набережной в нескольких кварталах от нашей школы. Это была ничем не примечательная стандартная шестнадцатиэтажная штамповка на два подъезда, одной стороной обращенная к заросшему берегу городской реки в самом узком ее течении, а другой к такому же дому, только пониже, уже заселенному и обжитому. Я долго искал место для парковки. Апрельская грязь, взрытая колесами грузовиков, не торопилась высыхать, а на редких островках асфальта кучковались тачки местных жителей. В конце концов, я бросил машину на углу возле строительного забора, заехав передней парой на деревянный настил.

Рабочего оживления на объекте я не обнаружил.

– Си-Эс-Ай, место преступления…

Я миновал распахнутые ворота и прошагал к левому подъезду. Под ногами зачавкало. С каждым новым шагом туфли становились тяжелее. Я понял, что свалял дурака, не захватив бахилы.

Двери подъезда были открыты. У недоделанного крыльца высились штабеля цементных мешков и кирпича. Изнутри донесся звук работающей болгарки. «Кто-то все же копошится», – подумал я и огляделся.

Судя по протоколу с места происшествия, который мне раздобыл Петя Тряпицын, тело девушки нашли слева от крыльца. Она упала прямо в грунт, ничего больше не задев. Явных следов падения не осталось – тут уже поработали лопатами и граблями, а ограничительные ленты убрали еще вчера, когда следственные действия были закончены. Но определить место было несложно. Прямо под стеной лежали две гвоздики.

Бедная девочка. Глупышка, зачем же так…

Я поднял голову, посмотрел на самый верх. Для прыжка могло использоваться одно из двух помещений, находящихся рядом с шахтой лифта. Это крайняя левая квартира на площадке, других там просто нет. Ни балкон, ни соседнее окно не застеклены. Надо подняться и посмотреть на месте.

Но мне не хотелось этого делать. Пожалуй, впервые в моей криминальной практике мне хотелось уйти подальше от места происшествия, ничего не осматривать и не трогать. Я по этой причине даже не стал выпрашивать у следаков фотографии. Трагедия подошла довольно близко к моей семье, к самому дорогому человечку в моей жизни. Уж сколько я напереживался в свое время за Томку – и когда ее похищал один недалекий охотник за раритетами, и когда из меня пытались делать отбивную на ее глазах, и когда мы вместе удирали от погони, визжа на крутых поворотах. Всякий раз я обещал себе, что отодвину дочь подальше от своих дел, а сам буду стараться, чтобы не зацепила меня пуля бандитская и перо воровское не вошло под ребро. И все вроде устроилось, я больше не искал приключений на свою задницу, моя верещалка взрослела как все нормальные дети.

Но вот – получите и распишитесь. Ее одноклассница сигает вниз. Смерть, оказывается, можно потрогать руками…

– Что вы хотели, уважаемый?

Из-за угла неторопливо, чавкая безразмерными сапогами, вышел мужичок лет шестидесяти в грязно-желтой спецовке. Вряд ли это был строитель – те, как правило, обладают крепкой и подвижной комплекцией, а этот смахивал на пенсионера-грибника. Скорее всего, сторож местный. Возможно, тот самый.

Я двинулся к нему, на ходу раскрывая удостоверение частного детектива.

– Здравствуйте! Скажите, вы работали на объекте позавчера вечером?

Он даже не стал смотреть ксиву. Услышав вопрос, остановился в нескольких шагах от меня. Буркнул раздраженно:

– Я уже все рассказал. Я не виноват.

Я кивнул, спрятал удостоверение.

– Никто вас не обвиняет. Пока, во всяком случае. Вы сторож, я правильно понял?

– Ну.

Он достал сигарету, долго пытался прикурить от спичек, которые гасли на ветру. Я услужливо подставил ему под нос зажигалку. От мужика несло перегаром. «Как тут не нажраться», – вспомнил я свою позавчерашнюю фразу.

Сторож выпустил струю дыма, мрачно глянул на открытый подъезд.

– Купят теперь здесь квартиру, как же, ага…

– Купят, никуда не денутся, – возразил я. – И не такое покупали.

Сторож смерил меня внимательным взглядом. Он оценивал: при исполнении или зевака? Послать или выслушать, а потом все равно послать?

– Я хочу подняться и посмотреть. Надеюсь, вы не против?

Он на мгновение замер с сигаретой у раскрытого рта. Очевидно, похмелье мешало ему адекватно соображать (по себе знаю: в таком состоянии ты махнешь рукой на инопланетную тарелку, приземлившуюся в твоем собственном дворе, и позволишь забрать себя на опыты), но после трагедии на вверенном ему объекте он обязан был стать подозрительным.

– А можно еще раз посмотреть на вашу корочку?

Я развернул удостоверение.

– Я чот не очень понимаю…

– Я частник. И я здесь по просьбе… по просьбе родителей.

– Чьих?

– Погибшей девочки.

Сторож облизнул губы. Он увидел во мне инопланетянина.

– Нельзя, – резюмировал мужик, бросив в лужу окурок. – Объект повышенной опасности, все такое. Вы сейчас там погуляете, а у меня потом проблемы…

Я начал злиться.

– Слушайте, уважаемый, вы бы свою принципиальность проявили два дня назад. Средь бела дня проморгали прыгуна. Объект повышенной опасности… Вы даже сейчас ворота не прикрыли! Страна раздолбаев, бл… Лучше рассказывайте, где вы тогда шарахались?

Он покраснел, начал озираться. Я злился еще больше. Ткнуть бы его носом в те гвоздики под стеной.

Я сделал шаг вперед. Мужик попятился.

– Давай-давай, гегемон, колись! Бухал у себя в сторожке? Кстати, почему она у вас с другой стороны, если подъезды здесь?

– У нас двое ворот. С той стороны еще один дом будут ставить, сваи заколачивают, стройматериалы завозят. Поэтому и будку туда перенесли, когда здесь все почти закончили. Не могу же я разорваться!

– А почему до сих пор все нараспашку? Ты не знаешь, что дети по стройкам любят лазать?

– Да чего ты от меня-то хочешь?! Не видел я их! Не мог видеть, у меня нет глаз на жопе!!!

Я остановился. Сторож сделал еще пару шагов назад для верности.

– Кого – их? – спросил я спокойно, будто не было никакой вспышки гнева.

– Этих… детей твоих…

– Девушка пришла не одна?

Сторож сплюнул на землю, опять машинально полез за сигаретами. На этот раз я не стал ему помогать с зажигалкой, и он потратил кучу времени на прикуривание.

– Чтоб вам, бля…

В подъезде снова запела болгарка.

– Слушай, мужик, – сказал сторож, поглядывая на меня исподлобья. – Ты точно не из этих?

– Будь спокоен. Мне просто нужна информация.