bannerbanner
Философия красоты
Философия красоты

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 9

Карина Дёмина

Философия красоты

"Крохотным созданием родилась крылатая Химера. Сверкала она красотой звездного Аргуса и ужасала уродством Страшного Сатира: чудом была она и чудовищем. И любила ее Ехидна, как раковина любит скрытую в ней жемчужину, и любовалась, как порхает вокруг пещеры невиданное создание, сверкая переливами своих удивительных перламутровых чешуек".

Я. Э. Голосовкер "Сказания о Титанах"

"Юноше Беллефонту убить заповедал Химеру

Лютую, коей порода была от богов, не от смертных:

Лев головою, задом дракон и коза серединой,

Страшно дыхала она пожирающим пламенем бурным.

Грозную он поразил, чудесами богов ободренный."

Гомер "Илиада", VI книга

Работу над Зеркалом Иоганн Лепеш закончил за день до ареста. О, его предупреждали, что Святая Инквизиция заинтересовалась скромным алхимиком, друзья даже предлагали помощь, деньги и укрытие, в котором можно было бы переждать грозу. А некоторые советовали и вовсе уехать из Праги, сменить имя и продолжать работу. Да, наверное, следовало прислушаться к мудрым словам, но… но как он мог бросить труд всей своей жизни? Отступиться в шаге от цели? Времени, чтобы закончить, требовалось совсем чуть-чуть. Неделя. День. Час.

И вот, наконец, великий момент настал! О, ради этого момента Иоганн готов был пережить десять арестов – Инквизиции он не боялся, у старого алхимика имелись покровители, заступничество которых убережет Иоганна Лепеша от гнева Псов Господних. А что до временных неудобств… к роскоши он и не привык. Да, в маленькой комнатке на Златой улочке теплее, и любимые книги остались там, да и толстуха Магда стряпает куда как лучше местного приора, но главное там, на Златой улочке, осталось Зеркало Химеры, чу́дное творение, результат упорных трудов и долгих экспериментов.

Несомненно, оставшись в Праге, Иоганн поступил правильно – второго столь же благоприятного эксперименту положения звезд пришлось бы ждать не одно десятилетие. Иоганн не мог позволить себе ожидания столь длительного, он чувствовал, как точит тело червь болезни, как ворочается под сердцем, грызет печень, сплевывая кровью в слабеющие легкие. И не помогали от червя сего проверенные средства: ни крылья летучей мыши, ни рог единорога, приобретенный по случаю у заезжего палестинского торговца, ни кусочки мумии, растворенные в вине. Болезнь вроде отступала, но в скором времени возвращалась и с яростью, пуще прежней, вгрызалась в тело.

Одна надежда на Зеркало.

Вот он – Философский камень, чудо из чудес, величайшее достижение человеческого разума и плод научных изысканий скромнейшего из алхимиков Иоганна Лепеша. Иоганн чувствовал совершенно недостойную ученого мужа гордость: ему удалось то, что не удавалось доселе никому. Тысячи рецептов, столетья поисков, оплаченные кровью и загубленными жизнями – Святая Инквизиция стоглавым Аргусом следила за непокорной паствой – и Философский камень увидел свет.

Вернее, не совсем камень… Вернее, совсем даже не камень, но свойства его столь же чудесны. Зеркалу Химеры неподвластны секреты трансмутации – Иоганн успел провести несколько экспериментов со свинцом и железом, к сожалению, не удалось обнаружить и следа золота, что, безусловно огорчало. Но Зеркало было способно на нечто большее.

Что ценится не в пример дороже золота, алмазов и вообще благ материальных?

Душа. Бессмертная душа человеческая, столь же прекрасная, как лик Господень, ведь не даром человек создан по образу и подобию Его. К тому же Душа – бессмертна. Бренное тело погибнет, будет захоронено и позабыто, но бессмертная душа вечна. Многие ученые мужи пытались придать сие дивное свойство плоти человеческой, но потерпели неудачу. Плоть неспособна противостоять времени, а, следовательно, создать чудодейственный эликсир, который продлил бы дни жизни человеческой, тоже невозможно. Зато возможно, изъяв душу, переместить ее в другое тело.

Иоганн перевернулся на другой бок, лежать на полу было жестко, холод ощущался и через копну соломы – к счастью, довольно свежей, оттого мягкой. Печально, что ему не позволили взять с собой чернила и бумагу, некоторые мысли стоили того, чтобы из записать, память ненадежна. Не более надежна, чем тело…

Впрочем, этот юноша, Альберт, которому дозволяют беседовать с Иоганном, весьма способен, он не только внимательно слушает все, что говорит Лепеш, но и записывает, а значит, открытию суждена долгая жизнь и великая слава, нужно только подождать.

Но до чего прекрасным получилось Зеркало! Большое, почти в рост человека и поразительно чистое. Раму Иоганн украсил изображениями Химеры, Ехидны, Тифона и Аргуса, которым до́лжно опекать чудное творение. Само зеркало не из полированного серебра или меди: Иоганну удалось загустить вечнотекучее звездное серебро, смешав его с красной ртутью и тайными травами. Поверхность поражала чистотой и глубиной, если приглядеться, то пред внутренним взором человеческим вставал весь хоровод Созвездий и даже Солнце с Луной. Если приглядеться… Чутье подсказывало Иоганну, что в Зеркало лучше не вглядываться, ему не по нраву праздное любопытство, оно само хочет смотреть и выбирать.

Что выбирать? Вернее, кого выбирать? Иоганн боялся ответа и восторгался собственными способностями. Несомненно, обращаться с Зеркалом следовало аккуратно, но гораздо больше Лепеша интересовал процесс трансанимации – он решил назвать его именно так, ибо ничего подобного в истории алхимии не случалось ранее. Как будет осуществляться перенос души? И в кого? Следовало ли приносить Зеркало к умирающему, дабы тот испустил последний вздох, вглядываясь в хоровод черных созвездий, а затем показывать Зеркалу новорожденного, в чьем теле еще не успела закрепится душа?

Скорее всего. И новорожденный не должен быть крещен. Конечно, сие условие непременно, ибо крещение послужит своеобразным барьером… А, если в Зеркало посмотрит человек здоровый? Такой, который не собирается умирать? К примеру, сам Иоганн? Скорее всего, ничего не произойдет, у здоровых людей душа в теле держится крепко. А Иоганна, ко всему, амулет защищал.

Червь болезни внутри заворочался с новой силой, и Лепеш едва не заплакал от боли. Нужно лишь выйти из подвала, и тогда… Он доверит обряд кому-нибудь из ближайших учеников. Но, сначала, конечно, опробует метод на ком-нибудь… да, не важно, на ком.

Кашель сотряс тело. Столь сильного приступа прежде не случалось, Иоганн Лепеш откашливался долго, а еще дольше утихала тупая нудная боль в груди.

Какое счастье, что есть Зеркало.

Перед глазами плясал хоровод из звезд и созвездий. Химера скалилась львиной пастью и виляла хвостом, разноцветная драконья чешуя сияла на крыльях, а грязная козлиная шерсть укрывало неуклюжее тело. Химера взмахнула крылами и наступил Холод.

Оказывается, среди звезд очень холодно…


Смерть старого чудака, которого некоторые горожане считали колдуном, никого не удивила. Сырой, холодный подвал – не самое лучшее место для пожилого человека. Некоторые, правда, поговаривали, что Иоганн Лепеш умер не от старости или холода: сам Везельвул явился по грязную душу алхимика. Святая Инквизиция привычно отмалчивалась, не подтверждая, но и не опровергая слухи. Однако тот факт, что Лепеша похоронили за оградой кладбища, как самоубийцу, говорил о многом.

Еще больше мог бы рассказать Тадеуш, хозяин «Златого мяста», давний приятель Лепеша, в чьем доме алхимик, предчувствуя арест, укрыл большой деревянный короб. После смерти Иоганна, запечатанный сургучом ящик Тадеуш отволок в погреб и упрятал за бочками с пивом. Срывать печать с изображением непонятного зверя, он не решился, да и не любопытен был Тадеуш. Только изредка, перебрав пива, спускался в погреб и подолгу сидел, рассматривая короб.

Иоганн предупреждал, что внутри находится нечто весьма и весьма ценное. И опасное.

Продать бы…

Творец

День не удался. Сначала эта статья в газете: дескать, известный, знаменитый, уважаемый Николас Аронов не чурается воровства. Крадет он не серебряные ложки, не бриллианты и даже не народное достояние, что в современной России уж и за грех не считается, нет, Ник-Ник нагло ворует идеи у молодых и неизвестных модельеров. А еще жестоко эксплуатирует бедолаг, присваивает себе чужие заслуги, и при всем этом строит из себя этакого благодетеля, ратующего за развитие отечественного модельного бизнеса. Бред, конечно, но все равно обидно.

Больше всего Ник-Ника покоробили не прямые обвинения, а грязные намеки, дескать, не модельный дом содержит господин Аронов, а бордель экстра-класса. Бордель… это ж надо было придумать такое. Определенно репортер, накропавший сей мелкий пасквиль, – злобный сексуально озабоченный тип, который только и способен, что завидовать чужому успеху. Наверное, в другое время Ник-Ник легко выбросил бы дурацкую статью из головы, но, как уже говорилось, день не задался.

Следующим неприятным моментом стал скандал с Айшей. Если быть точнее, то скандалила именно Айша, а Ник-Ник терпеливо выслушивал претензии. Впрочем, претензий, как таковых, было немного: Айша хотела денег и свободы. Условия контракта ее, видите ли, не устраивают, а когда-то она на этот контракт молилась. Айшины вопли разбудили мигрень, свинцовыми шариками укоренившуюся в области висков.

Дура. Все модели – дуры, а эта…

На Айшу он найдет управу, напомнит ей, кем она была и кем стала. Терпеть ее истерики осталось недолго, ведь портрет почти закончен, а значит, время знойной Айши минуло. Дописать портрет и…

Предвкушение грядущего поиска успокоило, и Ник-Ник расслабился, представляя, как будет колесить по городам, вглядываясь в лица, старые и молодые, простые и сложные, круглые, овальные, треугольные, белокожие и смуглые, такие разные и в то же время одинаковые. Поиск будет длится долго, но в конце концов, Ник-Ник отыщет ЕЕ, и все начнется сначала.

Ник-Ник расслабился, Ник-Ник успокоился, а зря. Но кто бы мог подумать, что Роми́, милый талантливый мальчик Роми, на которого Ник-Ник возлагал большие надежды, окажется предателем? Аронов в жизни не поверил бы, что такое возможно, но документы, собранные службой безопасности, говорили сами за себя. Роми – по паспорту Роман Сумочкин – сливал конкурентам информацию о новых разработках "л'Этуали", а еще помог переманить трех перспективных девочек. Коллекцию под его именем видите ли пообещали выпустить. Дешевка, да кому он нужен!

Рома Сумочкин!

Предатель.

Разбирательство с мальчишкой Ник-Ник решил отложить до завтра: оно обещало быть долгим, нудным и слезливым. Роми станет умолять о прощении и клятвенно пообещает, что ничего подобного не повторится. А, когда поймет, что все просьбы и обещания пропадают втуне – Ник-Ник предателей не прощал – перейдет к угрозам. Неприятно, ой как неприятно…

Да, это дело подождет до завтра, на сегодняшний вечер у него есть занятие.

Когда премию "Золотая игла", учрежденную каким-то банком, которому захотелось вдруг продемонстрировать свое богатство хороший вкус, вручили не Николасу Аронову – а ведь учредители почти на коленях умоляли принять участие в дурацком конкурсе и Ник-Ник согласился исключительно по просьбе хорошего приятеля – а какому-то никому неизвестному мальчишке, Ник-Ник почти не удивился.

День такой. Поганый. И не нужна ему эта премия, пустой звук, пшик, сегодня есть, а завтра нет, и с мальчишкой этим также будет. Сегодня есть, а завтра нет. И имени его никто не запомнит, то ли дело Николас Аронов. Николас Аронов – это даже не имя, это марка, брэнд, альфа и омега красоты. Целая Вселенная, которой нет дела до каких-то там банков и мелких премий, ими учрежденных.

Но обидно, право слово, обидно. Уже завтра полетят слухи-сплетни, дескать, выдохся Аронов, уступил гению из глубинки, особо ретивые станут гавкать, что давно уже наблюдали признаки упадка, что все к тому шло и "л'Этуаль" доживает последние месяцы…

Ну почему все в один день? И Айша, гадкая девчонка, не упустила момент, чтобы укусить побольнее. Слово за слово и вспыхнул скандал – Ник-Ник уже и не помнил, когда он в последний раз скандалил, вот так, с воплями, взаимными обвинениями и использованием ненормативной – фу, какая гадость – лексики. Скандал закончился пощечиной, которую Аронов влепил Айше – придется завтра прощения простить, а эта гадина несомненно воспользуется чувством вины и выклянчит себе какую-нибудь поблажку. К примеру, шубу из последней коллекции, дорогая штучка, но, бес с ней, с шубой, Айша пока важнее.

Раздражение сказочным змеем свивалось в груди, и мигрень с новой силой в виски вгрызается. Нет, так он определенно не заснет, а на завтра будет мучиться головной болью пополам с раздражением.

И припарковав машину у обочины, Ник-Ник выбрался наружу. Прогулки всегда помогали ему прийти в себя, а вечер сегодня замечательный, вроде и осень на дворе, но еще тепло, воздух относительно свежий, ветер ласково перебирает пряди волос, успокаивает. Как давно он не гулял, просто так, без всякой цели, без спешки, наслаждаясь каждой минутой. Все проблемы-заботы остались в машине, и можно представить… или ничего не представлять, просто идти по улице, как когда-то давно, в детстве, когда не хотелось возвращаться домой, а хотелось бродить по городу ночь напролет.

Сладкое наваждение отпустило не сразу, оно медленно растворялось под грузом забот, а растворившись окончательно, оставило после себя томный привкус сентябрьских сумерек и ночных фонарей.

Ну, и куда он забрел? Как теперь машину искать? В московских дворах запутаться – раз плюнуть, а уж неприятностей на свою голову найти – тут и раза не надо, только подумай, а они, неприятности, уже здесь. Ник-Ник шел быстрым шагом, кожей ощущая грядущую беду. Откуда? Он не знал, вроде бы все спокойно: двор, дома, деревья, детская горка, похожая на горб удивительного зверя, машины… машина. Затаилась. Фары не горят, но мотор работает, его урчание будоражит ночь и неприятным холодком вползает под рубашку. Зачем кому-то сидеть без света?

Глупости, может, парочка целуется, или, судя по отсутствию света, дело зашло гораздо, гораздо дальше. Или кто-то кого-то ждет, или… Додумать Ник-Ник не успел: дверца со стороны водителя открылась и в следующий миг грянул выстрел.

Больно? Больно! Как же больно. Будто… не с чем сравнить. Некогда сравнивать. Николас бросился в темноту, там, во дворах, его спасение. Тот, кто науськал боль, не отстанет, будет идти по следу, чтобы… убить. Убить?! Дико. Зачем кому-то убивать Николаса Аронова?

Зачем? Зачем? Зачем? Мысль пульсом отдавалась в висках. Мысль уговаривала отдохнуть, убеждая, что убийца обознался, и стреляли вовсе не в Ник-Ника, и если остановится, то ничего страшного не произойдет. Аронов бежал – прощай ботинки, да здравствует здоровый образ жизни и тренажерный зал. Бежал, не разбирая дороги, лишь бы вперед, лишь бы подальше от смерти.

Он тысячу раз рисовал смерть, а она оказалась… она оказалась такой неприглядной. Быть может, в другой ситуации – черные простыни, вино, похожее на кровь, белые розы и бледнолицая дева с печальными глазами – Ник-Ник и согласился бы умереть, но не сейчас и не здесь. Труп в подворотне, в грязи, среди собачьего дерьма, истоптанных чужими сапогами листьев, пустых пачек от «Аполлон-Союза» и использованных презервативов? Нет, только не это… Только не…

Стена.

Стена! Чертова стена перегородила путь. Слева дом – темная громада с желтыми, подслеповатыми глазенками окон, справа второй дом, впереди стена, а сзади убийца. Ник-Нику казалось, он слышит шаги.

Только не здесь, только не в подворотне. Какому дьяволу душу продать, чтобы указал выход? Если б не было так больно и так страшно, Ник-Ник бы посмеялся.

Спрятаться, нужно спрятаться. Где? Мусорный бак? О, он залез бы и в мусорный бак, к бродячим котам и тухлой картошке, но здесь даже баков и тех не было! Зато… Как это он сразу не заметил. Люк. Приоткрытый канализационный люк, словно окно в преисподнюю.

Шаги приближаются. Действовать, скорее действовать. Ник-Ник потянул за край, от боли в глазах разлились звезды. Скорее, с болью он разберется потом. Крышку удалось откатить в сторону, теперь вниз. Остается тешить себя надеждой, что здесь не глубоко.

– Господи, помоги. – Пробормотал Ник-Ник, и, зажмурившись – он с детства боялся высоты – прыгнул вниз. Твердая земля ударила по ногам, потом по руке, голове, и превратилась в поле. Белое-белое поле…

Умирать, оказывается, совсем не страшно.

Химера

Живущие в темноте ненавидят свет, это так же верно, как то, что сама темнота невозможна без света. Он, такой далекий и ненавистный самим фактом существования отравляет жизнь, ведь, если есть свет, то есть и те, кто живет на свету. Им нет нужды прятаться, стыдливо кутаясь в паранджу из ночи, они ведь красивые…

Красивые.

Отдельная каста, дети солнца, баловни жизни, которые даже не понимают, сколь щедро награждены Господом. Аллахом? Буддой? Или кем-то другим, кому на роду написано играть шутки с людьми. Плевать на всех Богов и Дьявола в придачу. Знаю лишь, что эта каста закрыта. Индийские раджапуты умирают от зависти, английская аристократия презрительно отворачивается, а твари, подобные мне, зарываются поглубже в темноту.

Если надвинуть капюшон, то лица почти не видно. Тень для тени. Смешно, я уже привыкла быть тенью и теперь, когда кто-нибудь из особо любопытных заговаривает со мной, вздрагиваю от неожиданности. Я уже почти забыла – каково это, говорить с человеком, и не просто говорить, а смотреть в глаза и ловить в них свое собственное отражение.

Пацанье на лавке, невзирая на все запреты, в открытую хлебало пиво, курило, швыряя бычки прямо под ноги и нагло задирало редких прохожих. Наблюдала я за ними довольно долго, в последнее время мне нравится наблюдать за людьми, чувствую себя причастной к жизни, хотя обман, очередной обман…

– Эй, киска, – кажется, меня заметили. С лавки вальяжно, точно дрожжевое тесто, выползающее из кадки, поднялся парень. На вид лет пятнадцать-шестнадцать, крашеные волосы – у корней проскальзывает предательница-чернота, колечко в нижней губе, из уха торчит провод плеера, а на шнурке болтается плоское тельце мобильного телефона, причем болтается где-то в области живота. По всему видать: парень модный и небедный, а, значит, нахальный. В желудке заурчало. Жрать хочется, кажется, сегодня я еще не обедала. Впрочем, с крашеным парнем это никак не связано. Просто… просто мысль возникла.

– Гуляешь? – Он подошел достаточно близко, и я ощутила целую какофонию запахов: пот – этот малолетний подонок судя по вони, в последний раз принимал ванну в прошлом году – туалетная вода, которой этот урод пытался перебить запах пота. Сигареты. Пиво. И что-то еще… кажется… да, точно, травка. Повезло, нечего сказать, в первый раз за две недели выбралась на поверхность, и на тебе, наткнулась на начинающего наркоша. Сама виновата, нечего было торчать, наблюдая за ними.

А жрать все равно хочется.

– Эй, детка, может с нами посидишь? – Малец звучно рыгнул и поскреб лапой впалое брюхо. Дедушка Дарвин может спать спокойно, его теория только что получила очередное подтверждение. На этой тупой роже проступают черты обезьяны.

– Отвали.

Ржет. Уверен в собственном превосходстве, тоже мне хозяин жизни выискался, ты – не хозяин, ты шакаленок, обитающий на границе света и тьмы, готов напасть на слабого, лишь затем, чтобы продемонстрировать собственную удаль, но, стоит показаться тому, кто заведомо сильнее тебя, и ты ползаешь, демонстрируя брюхо, и умильно заглядываешь в глаза, надеясь, что не ударят. Шакал. Среди людей много шакалов.

– Киска сердится. – Заявляет пацаненок, оборачиваясь на остальных. Сидят. Мусолят глазами улицу, лениво почесываются, еще более лениво переругиваются друг с другом. Стая. Шакалья стая. – Киске мама запретила разговаривать с незнакомыми мальчиками! – Стая заливается довольным лающим смехом, и воодушевленный поддержкой, мой мучитель продолжает. – Киска прячет личико. Гюльчитай, покажи личико?

Грязная лапа тянется к капюшону, и в следующее мгновение кожи касается ласковое дыхание ночи. Сегодня тепло. И светло. Достаточно светло, чтобы он хорошо рассмотрел.

– Ну, ты и уродка! – В его голосе почти восхищение. Шакалий запах выветривается, становится безопасно-равнодушным. К таким как я не пристают маньяки и даже дурные от выкуренной травки подростки предпочитают обходить стороной.

Уродство заразно. Проказа, чума и геморрагическая лихорадка Крым-Конго-Хазер в одном флаконе. Стоит прикоснуться, и оно переползет, перекинется на тебя. Мальчишка отдергивает руку и даже вытирает ее о штаны. Дурак.

Шакалья стая осталась в подворотне, они не препятствовали моему уходу. Боялись. Не меня – той печати уродства, что страшнее проказы, чумы и геморрагической лихорадки.

Люблю ночь за темноту, в ней мое спасение и мой покой. Я уже привыкла избегать освещенных улиц и витрин, в которых можно ненароком увидеть собственное отражение. Почему-то в отражениях я выгляжу особенно мерзко.

Остался один поворот и я дома. Наверное, никто из нормальных, живущих на свету, существ не решился бы назвать это домом. Но я привыкла. Там хорошо.

Спокойно.

Чтобы попасть домой, нужно отодвинуть крышку люка и спустится вниз по вмурованным в стену шахты скобам. Они старые и скользкие, но я привыкла. Пахнет… пахнет здесь дерьмово. Но я привыкла. Привыкла ко всему, кроме собственной внешности.

Мой люк был открыт. Странно. Неужели диггеры? Если эти крысы добрались до моего дома… Убью! Или авария? Теплосети, канализация, водопровод, землетрясение, обрушившее стены моих родных катакомб?

Всего-навсего труп. Лежит прямо под лестницей, свернувшись калачиком, колени касаются подбородка, руки прижаты к животу. Круглое пятно света – спасибо фонарику – переползло с высокого, украшенного тремя глубокими складками лба, на вызывающе римский – славься Империя, канувшая в Лету, твои легионы добрались и до дремучих просторов Руси – нос. Потом, соскользнув со скулы незнакомца, пятно прыгнуло на щеку, и, наконец, добралось до подбородка. О, на этом подбородке хватило бы места для прожектора, а не только для худосочного лучика, порожденное копеечным фонариком псевдоамериканского производства. Разглядывать труп было… забавно. Красивый и мертвый – слабое утешение живой уродине. Нужно убрать его отсюда, пока не загнил. Куда убрать? В смысле, выволакивать наверх, к людям, или утащить поглубже в подземелье? А как утащить? С виду в нем килограмм восемьдесят будет.

Вот сволочи. Это я о тех, кто приготовил мне такой "подарок"; не могли спрятать получше. От злости и обиды за испорченный вечер, я пнула тело неизвестного красавчика. Он застонал и открыл глаза.

Приплыли.


Дневник одного безумца.

Сколько я себя помню, ты всегда была рядом. Августа, милая моя Августа, мой ангел-хранитель, моя муза, моя бедная фантазерка. Зачем я это все пишу? Сам не знаю, да и не хочу задумываться. Принято считать, будто дневники – удел томных барышень, обитавших на пыльных страницах позапрошлого века. В дневниках пишут о любви и сердечных страданиях, закладывая меж страниц сушеные лепестки роз и вырезанные из фольги сердечки. Что ж, для меня это вполне подходит. Не сердечки и розы, конечно, а воспоминания. У нас с тобой много общих воспоминаний.

Когда же мы познакомились? В третьем классе? Правильно, тебя привела классная, помнишь нашу классную с ее вечным неподдающимся износу трикотажным костюмом, уродливыми очками и бородавкой на подбородке.

– Знакомьтесь, дети, это Августа, она будет учится в нашем классе.

Ты вошла в мою жизнь и осталась в ней навсегда. Звучит патетично, а в тебе не было ни грамма патетики. Я видел, как ты боялась нас, каким печальным взглядом провожала классную, как нехотя тащила портфель к указанному учительницей месту. Тебе не понравилась школа, класс да и все мы, а нам не понравилась ты.

Задавака. Этот ярлык приклеили к тебе раньше, чем ты успела сказать "здравствуйте". Ни у кого из нас не было родителей-дипломатов, никто из нас не бывал за границей, а ты жила там целых семь лет и еще несколько месяцев, никто из нас не был в состоянии позволить себе розовый пенал с Микки-Маусом, и белый, удивительно мягкий ластик. А у тебя был и пенал, и ластик, и разноцветные заколки-бабочки, и чудесные переводные картинки, и совершенно удивительные карандаши для рисования. Целых восемнадцать цветов…

Зачем я все это вспоминаю? Просто мне очень нужно понять историю наших отношений. Хочется верить, что именно там, в истории я отыщу причину твоего побега, что пережив все наново я пойму, почему ты бросила меня… Августа, если бы ты знала, как мне тяжело.

На страницу:
1 из 9