Горькое молоко-2. Тюремный шлейф

В это время в дверь постучали.

– Зинаида Васильевна, вы дома? – раздался знакомый Беде за дверями голос.

В квартиру вошла молодая учительница Нона Андреевна, которая была два часа назад на стадионе. Увидав Беду смирно сидевшим на диване, она приятно расплылась в улыбке, подойдя ближе к Сергею, несколько раз отвесила ему поклон.

– По какому поводу такие почести? – поинтересовалась Зинаида Васильевна.

– А вы узнайте у Беды. Как он меня буквально час назад, в конфуз ввёл при народе в раздевалке стадиона. Мы с Валерьяном сегодня на каток ходили. Закончив кататься, пошли в раздевалку переодеваться, и вот нате вам, появляется месье Беда и начинает почтенно отбивать мне поклоны. Естественно, рассмешил всех присутствующих, а каково мне с Валерьяном. Твой родственник Перов, с биноклем летом за мной с крыши дома наблюдает. Теперь ты принялся внимание мне уделять. Я понимаю, если бы эти реверансы были от всей души, с искренностью, – фразы она своей не закончила. Звон разбитого стекла притянул их к окну.

– Боже мой, неужели нашему попечителю опять сквозняк устроили? Ничего не видно, темень страшная, – недоумённо проговорила Нона.

…Беда, сидел на диване с отрешённым видом похлёбывал чай, от которого минуту назад отказался.

– Я к вам что пришла, Зинаида Васильевна, – скороговоркой выпалила она. – Мне помощь ваша нужна, хочу скроить себе юбку, но, если у вас сегодня гость, приду завтра в это – же время.

Уходя, Нона улыбнулась Беде и кокетливо погрозила ему пальцем. Но он остался невозмутимым, делая вид, что ему всё безразлично и её намёки не замечает. Зинаида Васильевна закрыла за ней дверь и подошла вновь к окну, пристально вглядываясь в зимние сумерки:

– В нашем малосемейном общежитии живёт половина педагогического состава школы. Все шьют, и мы друг от друга учимся.

– Я тоже могу шить, – признался ей Беда, – меня мама научила. Она во дворце культуры после завода преподаёт курсы кройки и шитья. Иногда шью себе брюки и друзьям.

– Это хорошо. На кусок хлеба всегда заработаешь. Но я тебя пригласила не на кружок кройки и шитья. Я хочу поговорить именно по этому поводу, – она пальцем указала на окно, откуда раздался звон стекла. – На педсовете сегодня, самой обсуждаемой личностью был Сергей Беда. Есть мнения большинства, что это проделки твоих рук.

– Зинаида Васильевна, я знаю это большинство, – сделал серьёзное лицо Беда. – Это директор и завуч! – Я постоянно ощущаю груз подозрений на себе, чтобы в школе не случилось, и привыкнуть к этому не могу. Иногда злость такая накатывает на меня от незаслуженных обвинений, что мне хочется натворить, что – ни будь звонкое, но я умею себя в руках держать.

– Я очень рада, что ты в данный момент находишься здесь в моей квартире. Это ещё раз подтверждает, что свои мысли в отношении тебя, я правильно сегодня излагала. И в будущем, я бы не хотела видеть тебя под окнами Михаила Ивановича. Будем считать это как моё поручительство за тебя и прошу, отнесись ответственно к моим словам?

Сергей от выпитого чая согрелся и разомлел, ему приятно было слушать Зинаиду Васильевну. Она говорила, словно бальзам на душу лила. Слушая её, ему казалось, что он не только не участвует в стекольных погромах, а и слыхивать о них не слыхивал. Он сидел перед ней, как невинный младенец, ну просто небесный ангел, залетел чайку на минутку попить и выразить своё негодование, земным хулиганствам уличных мальчишек.

– Я, Зинаида Васильевна, не позволю себе такого, и не понимаю тех пацанов, которые чинят такие вещи, тем более в зимнее время. Это, ни в какие рамки не лезет. А если в квартире маленькие дети находятся или престарелые люди. И не дай бог, камушек в голову попадёт. Пиши, пропало. Как можно? – возмущался Беда.

Беда на этот раз, показался учительнице очень искренним. Его убедительная речь сняла все подозрения с Сергея.

– До удивления хорошо рассуждаешь, если бы ты каждое баловство своё, так анализировал и занимался самовоспитанием, цены бы тебе не было. И мечтать прекратил на уроках. Ну, что у тебя за мечты? – они несбыточные. Мечтаешь о шапке невидимке, или хочешь проходить сквозь стену. Пойми, – это всё утопия. Тебе не претит мечтать о спортивных рекордах, высшем образовании.

– Об этом не мечтают, а ставят цель перед собой, – не дал он ей выразить патетическую нравоучительную мысль.

И вновь он её удивил, своей яркой и логической речью.

В ответ на его слова ей сказать было нечего. Он оделся, поблагодарил её за чай, попрощался и вышел на улицу.

Глава 3

Наступила весна, после обильных зимних осадков, под тёплыми лучами солнца снег таял на глазах, создавая бурные потоки луж. Без резиновых сапог по улице пройти невозможно было, но сапоги не каждый мальчишка обувал на себя из форса.

Когда промачивали ноги, они спускались в подвал, снимали с себя мокрые брюки и носки, клали на горячие трубы, на подсушку. Когда процесс сушки заканчивался, они снова выходили на улицу, подразнить своим геройским видом участкового, который нередко наблюдал за ребятами не с улицы, а из окон своей квартиры второго этажа в доме, где жили практически все возмутители спокойствия двора и школы номер шесть. Свои обещания, которые участковый давал прилюдно на педагогическом совете, он не выполнил. Не смог Власоедов поймать ни одного стекольщика, так, как последнее стекло было выбито директору школу в тот день, когда Сергей Беда находился в гостях у своей учительницы.

В весенние каникулы освободили Юру Лба по фамилии Волков. Он пришёл в подвал в тюремном бушлате и в сталинской фуражке. На ногах были яловые сапоги, которые судя по их затрапезному виду, зону топтали не одним хозяином. Лоб по – старому позывному постучал в дверь. Войдя в сарай, при слабом освещении свечки его вначале не узнали, но когда он гаркнул:

– Бей сходняк пацаны. Малину не палите, я пришёл на время, прохорята заменить.

– Лоб, ты что ли? – заорал Дюк.

– Я, собственной персоной, – уже более спокойным голосом ответил Лоб.

Обнявшись, поздоровавшись со всеми, он присел, на дверь заменявшую скамейку и служил так же топчаном, когда кто – то оставался на ночлег. Он начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.

– Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Дюк, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, – а зубы куда дел? – спросил он у улыбающегося Кольку.

– Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, – сострил Дюк.

– А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, – ответил ему Лоб.

Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.

– Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.

Лоб протянул Дюку скомканную крупную купюру.

– Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.

Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салепом. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.

Когда Дюк закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.

На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой», а на другой, «протрёшь до жопы».

– Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? – попросил Валерка Салёпа.

– Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе, но, ни к чему это, – разъяснил Лоб.

– Лоб, а брат твой Колька, где сейчас? – вам же одинаковый срок давали, – не отставал от него Салёпа.

– Братец мой Колька, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.

– А где сидит? – не унимался Валерка.

– Где, где, – чай широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, – продекламировал Лоб фразы Лебедева – Кумача, из песни о Родине.

– В Сибири, где-то лес валит и баланы катает. Писем от него сестра дома не получала. Теперь не знаю, когда придётся свидеться.

– Лоб, а кличка на зоне, у тебя была какая? – спрашивал все тот же Валерин дотошный голос.

– У меня – то? – переспросил Юра, – так и звали Лоб, а когда дам, кому по рогам Лукичём кричали.

– Это из уважения, наверное, – определил Салёпа.

– Уважение, обязательно! Но Лукич к твоему сведению по-блатному обзывают лом, – пояснил Лоб.

– Металлический лом? – переспросил Салёпа.

– Нет тряпочный, – раздражённо отрезал Юра.

– Это никак утиль сырьё? – не унимался Салёпа.

Юра был готов выйти из себя и выдавив из себя воздух, гаркнул на весь подвал:

– Лом, – это чем лёд колупают. И что ты ко мне присосался, как пиявка. Если сильно интересно, сходи в гости к хозяину. Узнаешь почём фунт лиха!

– Я пока туда не собираюсь, но чем чёрт не шутит, всякое в жизни может произойти. Вот, с нашего города, много с тобой сидело в тюряге?

– Достаточно, – отмахнулся от него Лоб. – Ты лучше стаканы приготовь?

– Их готовить нечего, вон они на полке стоят чистые, – показал Валерка на стопу стаканов, – мы недавно пили из них.

…Дюк появился с набитой сумкой водки и закуски. На снятой с петель двери быстро соорудили импровизированный столик, куда вывалили всю закуску. Пили все по маленькой дозе, кроме Беды. Ему предложили, но он скромно отказался, сославшись на болезнь сердца. Лоб не знал, что Беда лежал в больнице, но, когда ему парни рассказали, настаивать не стал.

– Грызни хоть колбаски трошки, чего на сухую сидеть, – Лоб протянул Беде здоровую котелку колбасы и ломоть хлеба.

…После выпитого спиртного, завязался оживлённый разговор. Лоб, был в центре внимания. Его рассказы о тюремной жизни, приковали внимание несовершеннолетних подростков.

Блатная романтика из уст старших, у мальчишек всегда пользовалась популярностью, но для некоторых это был кусочек фольклора, а для других курс молодого бойца. Беда, слушал явно рисовавшего перед мальчишками Юру Лба. Он понимал, что Волков привирает, но не обращал внимания. Ему было с кем сделать сравнение. Мужики у сараев тоже иногда во время распития предавались лагерным воспоминаниям в присутствии его. Но там люди собирались, нечета Лбу. Это были настоящие урки, имевшие не одну судимость. Зря языком не молотили, их жизненный принцип; жить в тени – и обкрадывать солнечную сторону, был у них в моде. Лоб знал этих мужиков хорошо и не однажды заглядывал им в рот. Он постигал с их языка науку зоны. И сейчас, скрестив свои ноги словно султан, делился в подвале с дворовыми мальчишками опытом, который успел получить в местах заключения.

Лоб был значительно старше всех находившихся пацанов в подвале и пользовался уважением во дворе. Он, всегда мог за любого своего паренька заступиться. Среди знакомых не отличался наглостью и последним куском мог поделиться даже с недругом. Себя он в шутку называл, отрыжкой пьяной ночи. И всем говорил, что для него мягче нар постели в жизни не приготовлено.

– На зоне жить можно, – говорил он, – шулёвку в достатке дают. Общак греет неплохо. Если бы чуху хотя бы раз в месяц предоставляли, то на свободу я приходил, как в отпуск, чтобы своим обидчикам рыло начистить.

…В сарае от накуренного табака, дым стоял столбом. Беда не мог уже выносить тяжёлый запах табака, перемешанный со спиртными парами. Он вышел подышать за дверь, на свежий воздух и слышал, как Лоб не умолкая, объяснял мальчишкам законы лагерной жизни.

– Что еще пацаны, важно знать, когда подымаешься на зону, – раздавался за дверью голос Лба, – если ты переступил ворота, знай, что перед тобой открывается иной мир, где уклад жизни будет зависеть от самого себя. Больше надо слушать, меньше говорить, а понадобиться кому, – тебя спросят. Если покажешь себя хорошо, будешь жить в справедливом мире, где тебя в обиду никому не дадут, ну а если закосорезишь, то и на свободе за свои грехи придётся расплачиваться. Много, конечно, зависеть будет от зоны.

– Лоб, а что ты лопари себе не мог там справить приличные, эти у тебя худые, хоть и начищенные кремом? – сменил тему разговора Архип Балта. – У нас в сарае в ящике лежат хромовые сапоги и размер вроде твой. Отцу они малы, а мне велики. Хочешь, я сгоняю, принесу, – предложил он.

– От такого подарка я не откажусь, – обрадовался Юра, – они мне необходимы, особенно сейчас. А старые сапоги я буду хранить, как память о большом человеке Ромбе. Мне он их задарил, когда уходил на другую зону.

– Слушай Архип, – обратился Лоб полупьяным голосом к Балте, – беги за сапогами, я примерю прямо здесь. Но запомни, беру в долг, как буду в куражах, так сразу рассчитаюсь.

…Архип вылетел из дверей, едва не сбил Беду стоявшего за дверным проёмом. Ему было приятно угодить Лбу, простому, с трудным детством парню, которому своей неприкосновенностью обязаны все дворовые мальчишки.

Серёжка Беда зашёл в сараюшку, дым через щели между досок рассеялся в другие помещения.

– О, вот и Беда появился, – воскликнул Лоб, – а я без тебя им ликбез проводил о жизни современной молодёжи в Российских лагерях.

– Слышал я твою рапсодию. Я за дверью стоял. От дыма ушёл, надышался до тошноты, – сказал Сергей.

– А финала, ты не слышал, его никто не слышал, – Лоб, как маятником размахивал указательным пальцем в воздухе. – Слушайте ребята и запоминайте. Тюрьма не для каждого хороша и не каждый в тех условиях может сохранить человеческое достоинство. У вас у всех есть родители. Вас по воскресениям водили в парки, кино и цирки. На обеденный стол подают разогретую калорийную пищу и белыми простынями устланы ваши кровати. После этого менять обычный образ жизни очень трудно. Нужно привыкать к баланде, от которой поначалу желудок будет болеть. Спать при свете, ходить под охраной, соблюдать тюремный режим и многие другие правила лагерного распорядка, которые вас будут внутренне унижать – это очень тяжело. Вы на меня не смотрите, я не герой. Просто родился раньше вас, когда мамаша моя горькую пила взахлёб. От чего у неё молоко в грудях горчило, и которое я с жадностью впитывал в себя. А вы сейчас пьёте коровье молоко с гречкой и батонами, а там такого не подают, даже по праздникам. Есть там такие слабаки, кто через общепит опускается, теряет все человеческие обличия, собирает куски по столам, за пайку хлеба могут выполнить самую унизительную просьбу. Мне один мудрый вор сказал, что в тюрьму попадают неоднократно, люди с нарушенной психикой, которых лечить надо, но только не в тюрьме. Он мне объяснял, что умный человек делает ходку на зону всего один раз, а очень умный вообще их не делает. Конечно, большинство преступлений совершаются по пьяной лавочке, или после принятия наркотиков, но таким распущенным этот зачёт не идёт. А шкетов, всех поголовно в целях профилактики хотя бы на неделю нужно сажать в тюрьму или водить на экскурсию, чтобы они поняли и ощутили вкус тюремной пайки. Говорил, что Никита Хрущёв в недавние времена заявлял, что покажет последнего вора. Не сросся у него показ. На вечный покой ушёл Никита. И другие правители этого не сделают, – пока все люди не начнут, жить в достатке и справедливости. А про справедливость вор толковал, что она является богиней людских судеб! – Вот так ребята, такие умные люди сидят там и так истолковывают жизненные принципы, хотя сами имеют по семь и больше судимостей. Они насиделись за свой век, и озарение к ним пришло слишком поздно. Этого они не скрывают перед молодыми.

Лоб закурил ещё одну папиросу, и умело, с отработанным шиком, выпустил несколько колец изо рта.

– А для себя я решил, – продолжал Лоб. – Нахожусь на свободе до первого позывного, кланяться никому не буду. Устроюсь на работу столяром – модельщиком. Братишке младшему Луке в первую очередь надо помочь. В рваных обносках ходит в детском доме. Хотя он вроде там и работает, но бесплатно, за пайку. А у меня если покатит масть на производстве, значит ничтяк, а нет, то гори оно, всё синим пламенем.

– Лоб, ну ты только нас сейчас уму разуму учил, и сам себе противоречишь? – задал вопрос ему Дюк.

– Я же вам сказал, что я отрыжка пьяной ночи. Натура моя протравлена противостоянием, если мне что не понравится, терпеть не буду. Вам моей философии не понять, – отмахнулся Лоб от всех.

…Слушая Лба Беда, и всё больше находил удивительную схожесть характеров, он тоже считал себя бунтарём по жизни, но идти по стопам Волкова, у него никакого желания не возникало. Это он твёрдо усвоил из книг, хотя люди подобные ему, его притягивали, как магнит.

Лба Сергей уважал, как и все мальчишки. Хотя многие родители запрещали водиться с ним своим детям, но уличные проблемы и законы были сильнее родительских запретов. И сейчас, когда Лоб отбыл наказание в колонии второй срок, не отталкивало Беду от этого хлебнувшего трудной жизненной участи взрослого парня. Большая разница в возрасте, тоже не являлась преградой. Лоб одинаково относился ко всем, но если ему что – то не понравится, то можно затыкать уши, или немедленно уходить с места события.

…За дверью послышались шаги. С сапогами, спрятанными под телогрейку, вошёл Балта. Протягивая Лбу почти новые хромовые сапоги, – он проговорил:

– Пользуйся, носи, отец разрешил, он их в карты всё равно у дяди Миши Окуня выиграл. А дяде Мише они уже ни к чему. У него вены на ногах вздулись.

– Ого, вот это да! Ну, Балта, ты молодец! Это же настоящие офицерские кони, я в них как законник щеголять буду, – воскликнул Лоб, и поцеловал с радости голенище сапога.

Обувь, пришлась по ноге ему и удовлетворённый подарком Балты, притаптывая сапоги на бетонном полу, Лоб сказал:

– А, я сегодня в этих прохорях город потопчу, нужно ещё кое с кем встретиться.

Попрощавшись со всеми, он тут же покинул подвал. Свечка догорала, еле тлея, почти не освещая помещение. В запасе не осталось ни одной. Мальчишкам взгрустнулось:

– Ну что по домам пойдём или в темноте посидим, пока алкоголь не выветрится? – спросил Дюк.

– Что, очко играет? – задел его Салёпа.

– А зачем по пустякам на рожон родителям лезть, я же не Лёшка Говорок, который браги напился и в школу пошёл. Мне отец обещал скоро, на День рождения магнитофон купить, – похвастался Дюк, – а за запах он не только что – то купит, а голову отшибёт напрочь, без всяких объяснений.

– Вы, как хотите, а я пойду домой, книгу почитаю, я не пил, мне бояться нечего, – сказал Беда, – мне завтра на тренировку с утра. У кого желание возникнет, приходите.

Потихоньку все стали расходиться по домам, решив назавтра сделать коллективную вылазку в спортзал.

…На следующий день, после тренировки они все постриглись наголо и с сырыми ногами, пошли по домам пообедать и заодно подсушиться, договорившись встретиться в два часа дня.

Сергей на пороге сходу стянул с себя мокрую обувь и носки. Засунул всё под свою кровать, чтобы мать не видала. Она ежедневно не по одному разу проверяла состояние его ног, опасаясь простуды и возможного рецидива заболевания сердца. В этот раз матери дома не было, на кухонном столе лежала записка:

«Картошка горячая, окутана в пальто, достань с балкона грибы и обедай. Суп обязательно разогрей». Мама.

Грибы стояли в дубовой кадушке, на балконе, и доставать их мог только Сергей. На зиму двери балкона заклеивались, чтобы сохранялось тепло в квартире. Форточку оставляли свободной, как единственный лаз к продуктам. Через неё и приходилось Беде залезать зимой на балкон и отбивать столярной стамеской грибы. С приходом оттепели стамеской пользоваться необходимости не было. Сергей взял блюдо и проворно пролез в форточку, забыв при этом надеть на ноги домашние тапочки. Сняв сверху гнёт, которым служили несколько бутовых камней, он обе руки по локоть запустил в кадку. Пошарив в слизистом рассоле, он кое – как набрал половину блюда. Грибы были на исходе, и он начал совершать обратный манёвр через форточку. Опираясь ногами о бочку, он просунул голову в окно, пытаясь с державшим в одной руке блюдом оттолкнуться от неё. Но слизистый рассол, который Сергей расплескал по краям, не дал ему это сделать. Босая нога поскользнулась и сорвалась с опоры, опрокидывая одновременно дубовую кадушку. Блюдо с грибами выпало из рук, и чтобы не улететь за пределы балкона, Сергей крепко вцепился двумя руками в раму окна. Сердце бешено застучало, до него дошло, что секунду спустя он мог бы быть последователем Икара без крыльев, но с летающим блюдом. Он сиюминутно оказался на полу квартиры, мысленно просчитывая и анализируя свою ошибку. Так он лежал, не двигаясь несколько минут, пока не услышал дотошный звук дверного звонка. Сергей поднялся с пола и пошёл открывать дверь. На площадке стоял директор школы и член родительского комитета Вербицкая Анна Павловна. В руках у директора была шляпа, которую он носил зимой и летом. Она была вся улеплена зонтиками от укропа и обломанными грибными кусочками. Его светлое габардиновое пальто, частично залитое рассолом, имело жалкий вид. Досталось и гардеробу Вербицкой, но значительно меньше. На её правом плече, как погон прилип лавровый лист. На фоне её светловатого цвета пальто виднелись остатки лесных даров природы. Они стояли с гневными лицами, веявшими аппетитным запахом грибов.

– Ты, что Беда удумал, хулиган этакий, отвечай сейчас же паршивец, – орала на весь подъезд Вербицкая. – Нет, ну ты посмотри, во что ты превратил дорогое пальто Михаила Ивановича.

Директор, протянул шляпу к лицу Сергея. Лишённый дара речи, он смотрел, и только тряс головой, пытаясь выдавить из себя слово, но от возмущения у него ничего не получалось.

– Т – т – ты почему это сотворил? – заикаясь, произнёс он.

Беда стоял бледный, как мел и смотрел на непрошеных гостей, омерзительно извергающих от гнева слюной.

– А, это я не нарочно, – показывал на шляпу пальцем Сергей, – проходите в квартиру, посмотрите? – пригласил он их.

Они прошли в зал, и увидали у балкона разбросанные грибы на полу. Беда объяснил, как получилось опрокидывание бочки, и показал записку матери. Директор посмотрел внимательно на не отошедшего от шока юношу. Положил ему свою ладонь на бритую голову и вымолвил:

– А побрился ты напрасно, тепло ещё не скоро наступит. Пойдёмте, Анна Павловна? Тряпки – это ерунда против жизни человека.

Вербицкая, уже спокойным голосом проворчала:

– Дом этот необходимо стороной обходить, а под балконом Беды стоять – это сплошное смертоубийство. Безобразие! Пускай и ненамеренное, но себе будет дороже.

Сергей закрыл за ними дверь. На душе у него стало спокойней от слов директора и его прикосновения руки. Было ясно, что директор поверил ему и отнёсся с пониманием к произошедшему случаю. Он, собрал грибы с пола, промыл их в воде и поставил на стол, но обедать не стал. Аппетит пропал. Выпив стакан горячего чая, он натянул сухие носки и мокрые, не успевшие высохнуть замшевые туфли. В кладовке взял запасную парафиновую свечу и спустился в подвал. Преодолев один марш подвального помещения, он ощутил запах плавленого парафина и чьи – то голоса. Когда он открыл дверь бункера, «так иногда называли мальчишки этот сарай», то перед его взором представилась неожиданная картина, которую он воспринял без признаков радости. Это помещение он считал своим личным убежищем, и приходили туда только свои ребята, те, кто знал, где лежит ключ от замка. В особых случаях, когда кому – то из мальчишек нужно было спрятаться от гнева родителей, он позволял бывать там с ночёвкой. И мальчишек с другого двора, тоже не редко запускал в этот бункер, но с обязательной клятвой, о неразглашении места обитания. Сегодня все мальчишки были взрослые и по этой причине никого уже не пороли, поэтому в подвале практически никто не спал.

…В этот раз в бункере были совсем взрослые мужики, у которых помимо подвала много было разных хат, где они могли скоротать время. Здесь находились Беляк, Фрол, Гарик, Лоб и Юрка Балашов, Серёжкин друг и одноклассник из детского дома. По углам и на столе горели свечи. Вместо тарных ящиков, которые ещё вчера служили стульями, стояли табуретки. Рядом с топчаном обосновался обшарпанный круглый стол, небольших размеров, который создавал в помещении тесноту. Стол был уставлен батареей бутылок красного вина, пива и томатного сока. Хлеб был аккуратно нарезан и лежал на газете вперемешку с закуской, около которой стопкой возвышались несколько пачек дорогих сигарет. По Юркиному виду можно было сразу определить, что ему тоже перепало угощений с обильного стола. Он сидел без обуви и носков на топчане с красным, как свёкла лицом и глупой улыбкой. Винные пары, исходившие от него, за метр неприятно били в нос Сергею и делали Юрку, каким – то чужим и далёким, отчего Беда брезгливым взглядом посмотрел на своего одноклассника. Давая понять, что он не одобряет его поведения. Они были дружны, и последние два года сидели за одной партой.