Славься, Кей!

Артур Прядильщик

Славься, Кей!

Примечание

Большинство единиц измерения – расстояния, времени, массы и т. п. – переведена в понятные нам земные.

Вступление

Сознание отказывалось сосредотачиваться на происходящем. Разноцветные пятна, путающиеся мысли. Внутренности скручивало в животе, будто они уже оторвались и сейчас вращались по инерции, как чай в кружке после размешивания.

А в ушах ревела кровь. И, хотя расшифровка звука поступала в мозг не через барабанные перепонки, а через нейрошунт, сквозь этот рев с трудом пробивались голосовые сообщения интеллект-систем корабля и крики диспетчера станции.

Маркер катастрофически близкой планеты, центральная звезда этой системы, остальные звезды, маркер орбитальной станции и четыре маркера аварийных кораблей-роботов, на полной скорости несущихся сейчас к нему, но все еще находящихся где-то в середине пути. Все это сейчас резво проворачивалось перед экранами грузовика огромным колесом – тяжеловоз крутился в пространстве совершенно неприличным для воспитанного космического корабля образом.

Четыре минуты назад какой-то урод на юркой яхте выскочил всего в сорока километрах от грузовика. Полыхнули оранжевыми зарницами транспаранты-предупреждения. Искин, взвыв женским голосом, мгновенно дорисовал симуляцию практически лобового столкновения двух космических кораблей, только что перешедших в нормальную метрику.

Но было уже слишком поздно. Как обычно.

Одно утешало – уроду досталось «на орехи» куда сильнее: небольшая гоночная яхта вошла в остаточное поле измененных метрик трехмегатонной махины рудовоза, только-только оказавшегося в нормальном пространстве. Три с половиной миллиона тонн покоя! С измененными метриками после только что завершившегося гиперперехода! А учитывая, что урод и сам был только-только «оттуда» – получилось совсем весело.

Поля с разными метриками сцепились и очень тепло «поздоровались» – пространство дрогнуло и исказилось в объеме, отдаленно напоминающем огромную хитровыкрученную рюмку без ножки. Рюмка из мягкого желе диаметром полсотни километров. Разумеется – полсотни километров нормального пространства, а сколько там было километров, метров или даже сантиметров субъективного – одним звезда известно). о всяком случае, пространство внутри «рюмки» дрожало очень похоже.

Почему именно «рюмка»? А это уже вопрос к топологам, изучающим старшие метрики.

Спустя мгновение: грузовик крутится юлой уже в половине гигаметра от точки столкновения, а яхта, тоже кувыркаясь, медленно летит куда-то прочь и от места аварии, и от планеты. В отличие от грузовика, несущегося в противоположную строну. Грузовик, кстати, летит точнехонько к планете.

И к орбитальной станции на ее орбите.

– Сука! – Кричал он сразу после «столкновения», не слыша собственного голоса. – Первая моя разгрузка! Первая разгрузка! И так мне все обосрать! Выживешь – сам тебя прибью, сука!

Думал, что кричал. На самом деле – сипло хрипел, с трудом шевеля губами. Но системам корабля это было неважно – они исправно записывали все, что происходило на мостике.

Голос диспетчера станции пробился сквозь грохот в ушах. В женском голосе была неприкытая паника. Чистая и неподдельная. Женщние-диспетчеру было от чего паниковать – ИС станции уже построил траекторию движения грузовика. Получалось… очень грустно и неутешительно.

– Борт Лиош-9511, немедленно измените курс! Вы идете прямо на нас! Девяносто пять – одиннадцать! Дайте доступ для внешнего управления! Стандартная сигнатура из вашего профиля не проходит!

Он не ответил. Во-первых, отвечать на внешние запросы – исключительно в компетенции капитана, во-вторых, у практиканта нет ни доступа к управлению, ни капитанского мастер-пароля – он практикант, существо бесправное и бесполезное – иногда дают за управление подержаться… и то – под надзором взрослых и опытных.

Зато он оценил переданную со станции симуляцию траектории. Траектория неуправляемого движения рудовоза вела точно в центр сектора синтеза заправки топливом маневровых двигателей. Так что – да – было от чего паниковать диспетчеру станции. Если произойдет столкновение и реакция синтезируемого и хранящегося там топлива, от станции не останется даже обломков. Одна пыль. Космическая.

– Да ты у нас просто снайпер, подружка! – Тихо прошептал он.

Состояние было, как у пьяного. А что у трезвого на уме, то… Наверняка, это слишком умный скафандр впрыснули какой-нибудь препарат, наконец-то проанализировав плачевное состояние человеческого организма, пережеванного разнонаправленными перегрузками в момент столкновения и выплюнотого за ненадобностью.

Грохот крови в ушах стих. Это уже был не грохот, а шум. Перед взором тоже прояснилось. Не до конца, но уже что-то. Так что нельзя сказать, что усилия систем скафандра пропали зря.

– Пилот. Рекомендую смену курса!

Замигавший перед глазами маркер показывал, что интеллект-система корабля почему-то обращается именно к нему. Но почему «пилот»?

Вопрос он, видимо, задал вслух, так как система любезно пояснила:

– Сейчас на борту нет других дееспособных членов экипажа, способных к управлению кораблем и к принятию решений… пилот. Согласно регламенту за номером… вы назначаетесь мастер-пилотом с временными полномочиями капитана судна!

Что?! Он, разумеется, не поверил и включил трансляцию с камер ходового мостика – он сейчас не видел своими глазами, хоть и находился на мостике – в глазные нервы трансляция от систем корабля тоже шла через нейрошунт. Поэтому он не мог просто поднять голову и осмотреться.

Посмотрел через камеры и тут же от них отключился. Потому что нет ничего интересного в залитом кровью ложементе капитана Хомора (тела не было – видимо, внутренняя транспортная система уже утащила его в медблок, руководствуясь таблицей приоритетов спасения).

И в теле штурмана Земана нет ничего любопытного. С выгнутой под неестественным углом шеей штурман совсем не красил строгое внутреннее убранство мостика. И почему-то штурман лежал не в их с практикантом ложемент-спарке, а висел в невесомости у самой створки входного тамбура.

Техник Коба (он же – Кабанчик) отсутствовал, но раз интеллект-система повысила в звании только его, практиканта, о судьбе Кабанчика остается только сожалеть… Да и по стыковочному регламенту техник должен находиться рядом с машинным отделением, а не в ходовой рубке. Ну, хоть в чем-то регламент на «Лиоше» соблюдался!

– Пилот, необходима смена курса! По информации от диспетчера станции «Видари-семнадцать», наш курс ведет к столкновению со станцией! Мощности защитных полей недостаточно, чтобы выдержать столкновение!

– Ну, так смени!

– Не могу, пилот! Система позиционирования не отвечает на тесты, масс-детекторы неисправны – из-за этого интеллект-управление двигателями невозможно! До перевода системы позиционирования в режим получения информации по видеоканалу – сто восемьдесят секунд – вышли из строя шесть из семи интеллектуальных ядер. Запрос на внешнее управление со стороны станции «Видари-семнадцать» отвергнут из-за отсутствия мастер-пароля.

Б…ть! Или б…дь? Как правильно, кстати?

Он не знал, у кого брали голос для озвучивания интеллект-системы, но эта неизвестная женщина с мягким проникновенным голосом всегда представлялась ему грациозной ослепительно красивой дамой, имеющей некоторое внешнее сходство с Ее Императорским Величеством. До сего момента. А сейчас… сейчас перед его мысленным взором почему-то стояла Наяда со своей кукольной внешностью и похотливо-развязной улыбкой на пухлых губках.

– Девяносто пять – одиннадцать! – Рявкнул голос. Теперь уже мужской. – Говорит «Алеут-четыре-двести»-на! Смените курс или будете уничтожены-на! Повторяю…

– Четыре-двести! – Выдавил он. – Курс сменить не могу, системы пространственного ориентирования неисправны! – И, поколебавшись, добавил. – На.

– Делай, что хочешь-на, хоть пятками по вакууму тормози-на! Если через минуту-на, не изменишь курс-на – распылю к звездным демонам-на! На атомы-на! Понял-на?!

Теперь еще и военные… «Алеут» – это, кажется, легкий крейсер. Крейсер! На то, чтобы распылить тяжеловоз, его возможностей хватит. За глаза. Еще и останется на три десятка таких же рудовозов. Не на атомы, конечно, а в пыль, но – способен. Хотя, скорее всего, ударит грави-пушкой, чтобы сбить с опасной траектории. Живому и условно живому экипажу тяжеловоза, правда, от этого легче не станет… Хм, ну ему и сейчас как-то не очень весело! А вот танки с мекариевой рудой при этом совершенно не пострадают. Сплошной профит!

«Делай, что хочешь»? Ну, вы сами напросились-на!

– Инка! – Позвал он интеллект-систему. – Запустить двигатели коррекции сможешь?

– Так точно, пилот!

– По моей команде – даешь импульс длительностью ноль-две и мощностью двести через точки… выведи схему… ага… через точки шесть, десять, два, четырнадцать, Г-двадцать… Направление вектора тяги – два-десять-десять от нормальной сетки…

– Уточнение для протокола, пилот: при планируемой мощности импульса и неисправных системах гравикоменсации ускорение может быть опасным для экипажа!

– Да плевать на ускорение, детка! Иначе поцелуемся со станцией… а там человек пятьсот, не меньше!

– Неприятная перспектива, пилот! – Согласилась искин. – Система коррекционных систем протестирована. Норма. Система готова в указанных вами параметрах. Маркер запуска «Коррекция» выведен на вашу вирт-консоль. Предупреждение: при неисправной системе самоориентирования и нестабильной работе гравикомпенсаторов опасность для здоровья экипажа выходит в красную зону и признается критической…

Он уже не слушал.

Грузовоз, как и положено нормальному космическому телу в нормальном пространстве, вращался, разумеется, с постоянной скоростью. И это ощутимо упрощало задачу. Импульс надо было давать в тот короткий промежуток времени, когда условное «дно» грузовика (на котором и располагались диски упомянутых точек системы грави-коррекции) окажется направлено в противоположную от планеты сторону. И перпендикулярно оси траектории сближения со станцией. Если в противоположную от планеты сторону – будет тяжелее изменить траекторию из-за притяжения планеты. Правда потом будет затруднительно вывернуться и не войти в атмосферу. С такими-то вводными.

Он мысленным усилием вдавил изображение клавиши.

– Есть импульс! – отреагировала искин.

Когда-нибудь в стену с разбегу врезались?

Холод. Искры в глазах. Воздух разом исчезает из легких, в глаза ненадолго приходит темнота. А потом – ошпаривает все тело, будто кипятком. Даже мозги, такое впечатление, вскипают. Во рту ощущается железистый привкус крови.

На вирт-консоль вывалился немаленький такой список повреждений его организма. Оранжево-желтый, иллюстрирующий цветом серьезность повреждений Сверху, от оранжевого, вниз, до желтого. Солидно. Потом. Все – потом!

Сейчас – сосредоточиться! И – раз!

– Импульс!

Бац! Ко всем прочим ощущениям добавилось ощущение чего-то, что течет по подбородку. Он приказал себе на этом не зацикливаться.

– Пилот! «Видари-семнадцать» прислал расшифровку траектории. Отклонение – ноль-ноль-один. Недостаточно. Ориентировочно, требуется не менее десяти импульсов. До столкновения – сто девяносто секунд. Настаиваю на эвакуации экипажа.

Послышался новый голос. Мужской. Без лишних эмоций, но уверенный, спокойный и веский:

– Капитану Лиош-9511! Говорит адмирал Эвелин ни-Ровено. Сообщаю для протокола: мною отдан приказ о снятии замков с главных калибров кораблей охранения. В случае сохранения траектории буду вынужден приказать атаковать борт Лиош-9511. Как принимаете, капитан?

– Я не капитан. Я практикант… Ваше Высочество.

Несмотря на шепот, его все-таки услышали:

– Прости, сынок. Но согласно Уставу, капитан теперь ты – по сообщению твоего искина, других живых на борту нет… соболезную.

– Принимаю нормально.

– Бить будем гравипушкой. Четвертью мощности. Будут шансы, сынок… держись.

Он снова не слушал. И – раз!

– Импульс!

Бац!

Орать от боли он начал после пятого импульса.

После девятого – перестал чувствовать боль.

После одиннадцатого уже не слышал и не видел. Даже через нейрошунты. Только подумал: «одиннадцать раз убить себя об стенку… крас-с-савец!» И даже успел удивиться – в чем юмор этого факта? Что смешнго?

На этом, собственно, потерял сознание. И умер.

* * *

Обидно умирать вот так – синее небо, прозрачнейшая вода спокойного океана, яркое слепящее солнце тропической зоны, крики чаек… И белый борт уходящей яхты где-то в двадцати кабельтов. И миль сорок до берега. Морских миль. И почти полное отсутствие судоходства в этом районе.

Какой же я дурак! Какой же дурак! Надо было сразу обратить внимание, как этот козел смотрел на Ленку! Сразу! А ведь он с самого начала мне не понравился! Как же я умудрился к нему спиной повернуться-то, а? Ой, дурак! Ой, дурак! Ленка же сейчас в нашей каюте… в чем мать родила… Неужели ему, суке, мало девчонок-туристок на берегу? Они ж там все бешенные и голодные до этого дела! Хотя, да, у моей Ленки такая внешность… Дома, в северных широтах, мужики куда спокойнее реагировали, а тут… горячие южные парни, мать их, стаями вились!

Так я думал первые пять минут, бешенными (наверно) глазами провожая корму с черной красивой надписью со староанглийскими завитушками «Дочь Южных Морей». На английском. Опьянение от двух банок пива, которые я буквально высосал, пока валялся в шезлонге на палубе, отходя от постельного марафона в каюте, стремительно выветривалось из моей дурной башки.

Господи, спаси Ленку! Спаси ее, Господи! Не дай этому уроду своими лапами…

Я упорно греб за уходящей яхтой. Толку от этого никакого, но плыть куда-то все равно надо. Не бултыхаться же на месте. Тем более, перед тем, как Алессандро выстрелил мне в спину («Ой! Господин Онотолле! Посмотрите-ка вон туда! Неужели дельфины?»), мы как раз успели лечь на обратный курс. Так что, теоретически, плыл я в направлении берега.

Господи, сделай что-нибудь!

И хорошо, что на мне спасательный жилет. Все остальное – плохо.

Господи, так редко тебя о чем-то просил! Яви чудо, Господи!

Еще одна вредная мысль стучалась в голову, но я гнал ее от себя. Заставлял себя думать о Ленке и о том, что этот козел может с ней сделать. А ведь она даже выстрел не услышит – пистолет у этого мудака был с глушителем. Эти мысли помогали держаться на плаву и энергичнее двигать руками и ногами, не обращая внимания на распространение онемени в боку.

Господи, что угодно сделаю! Пожалуйста! Только спаси ее!

И вдруг – грохнуло!

Очумелыми глазами я смотрел на плотное серое-белое облако взрыва, уже снесенное ветром на несколько метров влево от «Дочери Южных Морей». Минуту втыкал, соображая, что при таком расстоянии звук шел до меня секунд десять, потому и вижу я сейчас языки пожара, уже успевшего заняться над развороченной палубной надстройкой потерявшей ход яхты.

А потом яхта стала сильно проседать на корму. А потом стала быстро погружаться в воду.

– Нет! Нет! Я не ЭТО просил! Сука! Сука! Ненавижу! Тварь!

Я орал не больше минуты – в океане, даже спокойном, долго не покричишь. И колотить руками по воде не надо было вообще. Лишнее это. Наглотался горько-соленой воды, разумеется. Чуть ко дну не пошел. Раньше времени.

Потом я плыл. Молча. Не думал о том, что Ленка могла спастись, спрыгнуть за борт, или еще что-нибудь. Или о том, что на месте крушения яхты могут остаться спасательные круги, куски обшивки, или даже аварийная шлюпка, или о том, как же хорошо, что Женьку оставили в отеле на попечении аниматоров и воспитателей. Вообще ни о чем не думал. Молча греб, не обращая внимания на отнявшуюся левую ногу.

И никого ни о чем уже не просил.

А потом что-то дернуло меня за ногу. Правую. Острая боль ожгла спустя несколько секунд. Потом заболел живот. Но гораздо слабее. Потом я разглядел два серых треугольника, режущих поверхность воды справа в десятке метров. В глазах мутилось, что-то бледное длинное в красном облаке тянулось под водой из моего живота…

Я не помню, кричал я от боли или нет. Наверно, все-таки кричал.

И «вредную мысль» я все-таки додумал: «Акулы – бич Гавайских островов». И – еще одну: «Ругаться на Него, кажется, не стоило».

Часть 1. Здравствуй, Кей!

Глава 1

Если сказать, что главный герой пришел в себя легко и просто – это будет неинтересно.

Так вот главному герою было даже слишком «интересно». Ощущение залитой в смолу мухи – не самое приятное ощущение. Ничего не болело, потому что тела он не чувствовал – «смолой» было залито только сознание. Но, видимо, этого было достаточно, чтобы про свое тело он забыл.

Образы, картинки, видения, которые тут же забывались, медленно сводили его с ума. Спустя какое-то время «смола» стала превращаться в янтарь. То-то археологам радости будет…

Ощущение времени вообще стерлось. И началось тихое сумасшествие. Одно хорошо – ни сожалений, ни злости, никаких других эмоций не осталось. Звенящая янтарная тишина.

Именно сумасшествие привело к странному эффекту – «янтарь» стал сливаться с сознанием. Точнее, сознание стало растворять в себе «янтарь». Появился даже какой-то суррогат расстояния – та область «янтаря», что становилась «его». Эта область росла, росла, росла… Кстати, это стало суррогатом времени – в прошлом году он находился в этой точке, а сейчас – уже вот туточки.

А потом областей «янтаря», не занятых его сознанием, не осталось. И он понял, что постиг движение.

И остановился он в своем движении и подумал – хорошо! Подумал. Наконец-то подумал.

Ощутил форму закаменевшего куска смолы – гладкий чуть вытянутый и сплюснутый камушек, который так удобно и приятно держать в ладошке.

Появились мысли, цепочки ассоциаций, и даже…

* * *

– Па! Смотри! Янтарь!

– Это не янтарь, Жень. Это кусочек стекла. Какой-то нехороший дядя выбросил в море бутылку из-под пива. Бутылка разбилась. Кусочек стекла обкатало морским песком, вот он и стал таким гладким.

– А тетя могла выбросить бутылку?

– Могла.

– Эта тетя тоже нехорошая?

– Не знаю. Надо бы взглянуть на эту тетю – оценить размер… нехорошести.

– Толь! Ты чему ребенка учишь?!

– Ма! Ма! А я нашла кусочек стекла!

– Выброси сейчас же, доча! Поранишься!

– Не поранюся! Па сказал, что его обкатало морским песком. Он гладкий. Об него нельзя пораниться!

– Жень! Делай, что говорит мама! Мама всегда права…

– Хм… вот, дорогой – можешь же, когда постараешься!

– … кроме тех случаев, когда она не права.

– Толь, я решила, что нам надо съездить на экскурсию! Хватит валяться на пляже! Я уже посмотрела – есть удобные экскурсии в Храм Лесного Ветра и в Город Тысячи Могил…

– О! Это будет интересно!

– Хорошо, что ты согласен. Когда?

– После обеда?

– Отлично! Потом, кстати, они на три часа отпускают народ погулять по торговому центру.

– О, нет…

– Ма! Ма! Па не хочет по магазинам!

– Да ты ж мое солнышко! Только ты о папочке заботишься!

– Подлиза.

– Ма! Тебя я тоже люблю!

– Все равно подлиза. Не разговариваю с тобой! Я обиделась! Ни-ни-ни! Не приставай! Все равно не люблю!

– Па! Ма обиделась! Она не едет с нами на экскурсию! Па, а давай мы одни поедем, а? Па, а там обезьянки будут? Будут?

* * *

… появились воспоминания.

И были выводы:

«Янтарь» был им – он был «янтарем». В этой мысли не виделось ничего противоречивого или абсурдного. Она была правильной и логичной.

За «янтарем» начиналось нечто огромное. Возможно, малый «янтарь» находился внутри более крупного «янтаря» с куда меньшей плотностью.

Почему бы и нет? Делать-то все равно нечего. И сознание стало заливать второй кусок «янтаря». Дело двигалось куда быстрее, хотя торопиться было некуда – кто познал жизнь, уже не торопится.

Потом был третий «янтарь». И «четвертый». И «пятый». Их плотность падала раз за разом и «поглощения» девятого «янтаря» он почти не ощутил.

Снова остановка. Но ненадолго. Теперь «янтарь» не был для него ограничением. Окаменевшая смола, в которой увязла доисторическая муха, перестала быть ограничителем, так как муха могла сделать с «янтарем» все, что пожелает.

В данном случае фантазия «мухи» была простой и незамысловатой – янтарь вдруг потерял прозрачность, дрогнул, и стал осыпаться мелким крошевом.

«Они почему-то всегда начинают с того, что ломают» – Подумал кто-то насмешливо.

* * *

Полуденное солнце сквозь легкие полупрозрачные занавески освещало огромную светлую комнату. Вначале я затруднялся дать ей определение – больше всего это помещение смахивало на номер в дорогой гостинице. Но потом сообразил – медицинская палата. Поскольку в наличии были: я в качестве пациента, меланхоличный доктор с повадками и внешностью Аллана Владимировича (минус шевелюра и очки, плюс грустные глаза, пассы руками и причмогивания), и веселый взвод симпатичных медсестричек в однотипных коротеньких халатиках.

Не знаю, видел ли в своей жизни Кейлин Танилалу хоть раз дорогие номера престижных гостиниц (кроме, как в фильмах и на фото), а я мог сказать, что – да – звездочек тут набегало эдак с четыре. Честно заработанных звездочек. Впрочем, в моей жизни большого количества звездочек тоже было немного.

Настоящий ковер на полу, изящный столик с инкрустированной столешницей с красивыми стульями с высокими спинками. Огромная кровать, в данный момент занятая одним-единственным мной. Если лечь по центру кровати, то до края дотянуться будет невозможно даже, если лечь поперек. Три огромных кресла-медведя у стен. Утонченная без аляповатости люстра под высоким потолком. На потолке какой-то абстрактный рисунок в нежно-бежевых тонах.

Увидев на стенах шесть разнокалиберных картин (от маленькой, в две ладошки, до огромной, во всю стену), я был вынужден прибавить этому «отелю» еще одну звездочку. Потому что мой ИБК, стоило мне заинтересоваться причудливыми и фантастическими (а как еще охарактеризовать две луны на одной картине и три солнца – на другой?) горными пейзажами, под каждой картиной высветил соответствующий маркер с именами художников и названиями. И под каждым маркером – скромненькое крохотное уточнение-подпись «Подлинник». Молниеносный поиск по сети подтвердил – за самую маленькую из этих картин лично Кейлину Танилалу придется горбатиться лет эдак пять! И в процессе не пить, не кушать и не дышать.

Рисовать фломастерами на этих картинах мы, пожалуй, не будем. Тем более, что это пейзажи, а не портреты – так что и усы пририсовывать вроде как некому.

* * *

Может показаться странным, что сейчас я весь такой веселый и радостный. Потом-то сообразил, что в меня ввели столько обезболивающих препаратов, что удивительно, как я в пляс не пустился сразу после того, как открыл глаза. Тем более, что повод, как ни крути, есть. Наверно, танцевать с красивыми медсестрами, похожими на ангелов, я не стал по той причине, что даже под лекарствами двигаться мне было тяжеловато.

К тому же, ощущение от «янтаря» никуда не делись. Он по-прежнему был со мной, но никакой привязки к внешнему миру не имел. Это было, как… мысль. Или как ощущения дополнительной конечности – еще одной ноги или руки. Янтарь находился в другом… измерении? Мире?

А в тот момент, когда впервые пришел в себя – будто проснулся после кошмара. Медленно блекнут, выцветают переживания и тревоги: гибель жены, пережитый за нее ужас, глухая ненависть к едва знакомому азиату-владельцу яхты, переживания за девятилетнюю Женьку, оставшуюся в отеле…

И – наконец – медленно выцветает воспоминание о том, как тело рвут акулы, приплывшие на запах крови… И ведь не побоялись, заразы, взрыва!

Ну, посмотрел очередную серию ужастика «Челюсти». Ну, с кем не бывает? Подумаешь – событие… Подумаешь, в качестве одного из проходных персонажей-жертв.

Нет, ужастик, конечно, не забывается полностью, но становится менее важным, чем осознание простого факта – я снова жив! Да что там, на фоне этого факта «ужастик» откровенно не проходит по весу!

Последней в черно-белые тона переходит картинка висящих под разорванным животом потрохов в облаке крови.

Но взгляд на свой обожаемый гладенький (с кубиками!) живот и быстрая инвентаризация конечностей полностью закрывают тему ночных кошмаров. И антураж вокруг – будто какой-то талантливый (а скорее гениальный!) сценарист смешал «Масс Эффект» и «Гарри Поттера», ухнув на это дело годовой бюджет США. Или попилом бюджетов занимаются режиссеры? Ну, да – организм слегка не мой… Но когда свежеиспеченного попаданца волновали подобные мелочи, верно?