Драма жизни Макса Вебера

Кого-то из Баумгартенов еще придется упоминать в этой книге. Так, Отто, сын Германа Баумгартена и брат Эмми – протестантский пастор и издатель религиозно-политического журнала – через несколько лет венчал Макса и Марианну в деревенской церкви в Эрлингхаузене. Эдуард Баумгартен, внук старого историка и двоюродный племянник Макса Вебера, стал известным философом и социологом, а также одним из первых биографов своего великого дяди. Его огромный сборник документов, связанных с Максом Вебером, и воспоминаний о нем (EB), вышедший в 1964 г. к столетию рождения великого ученого, надолго стал главным трудом, на котором зиждились оценки роли и значения Вебера в науке и вообще в жизни Германии. В конце концов, он превратился в полуофициального биографа Вебера; с ним перед смертью делилась бесценными материалами Марианна, именно ему передала любовные письма Вебера Эльза Яффе.

Поучительные эпизоды связаны с деятельностью Э. Баумгартена во время нацизма. Успешно проведя несколько семестров в качестве внештатного доцента в Гёттингене, он подал в 1935 г. заявление на прием в национал-социалистический Союз немецких доцентов (университетских преподавателей) и одновременно – на принятие в ряды СА, то есть штурмовых отрядов, военизированных формирований нацистской партии. Однако не все пошло гладко. Кандидатуру Баумгартена потребовал отклонить не кто иной, как Мартин Хайдеггер, ставший к тому времени одним из важных философов нацистского режима. Хайдеггер написал в Союз доцентов:

Д-р Баумгартен как по родственным связям, так и по убеждениям принадлежал к либерально-демократическому кружку гейдельбергских интеллектуалов, собиравшемуся вокруг М. Вебера. Тогда он, если чем-то и был, то никак не национал-социалистом <…> После того как он провалился у меня (Баумгартен безуспешно пытался стать ассистентом у Хайдеггера во Фрайбурге. – Л.И.), он активно взаимодействовал с работавшим тогда в Гёттингене и ныне отставленным евреем Френкелем <…> Полагаю, что сейчас его зачисление в СА невозможно, так же как и предоставление ему звания доцента <…> В области философии, во всяком случае, я считаю его шарлатаном1 (сноски, пронумерованные в тексте, см. в конце книги в разделе «Примечания» на с. 380).

Защищаясь от навета, Баумгартен, как он сам потом рассказывал, клялся, что он вообще никогда не встречался с «евреем» Эдуардом Френкелем, а Хайдеггер когда сердился, «любого мог назвать евреем». Баумгартену удалось не просто отбиться, но и успешно продолжить карьеру в первую очередь благодаря связям с А. Боймлером, которому сам Розенберг доверил выработку подлинно национал-социалистической германской философии (R, 846)2. В 1937 г. Баумгартен стал членом НСДАП, затем профессором и даже получил кафедру Канта в Кенигсберге. В конце 30-х – в первой половине 40-х гг. он довольно много публиковался в нацистской Германии, причем не на отвлеченно философские, а на вполне идеологически актуальные темы – о долге солдата, природе фюрерства и т. д. Наступило время денацификации, и письмо Хайдеггера, не сумевшее сыграть роль в «очернении» Баумгартена, сыграло свою роль в его «обелении». За него заступились также Марианна Вебер (в чем, конечно, нельзя было усомниться – ведь это был кузен Макса) и весь бывший кружок «гейдельбергских интеллектуалов» – Карл Ясперс и др. А Хайдеггер, наоборот, – и не в последнюю очередь из-за злополучного письма – был изгнан из университетской системы Германии.

Но в экскурсе о семье Баумгартенов мы забежали в совсем другое время. Мы начали разговор об Эмми Баумгартен, дочери Иды. Макс познакомился с ней в Страсбурге во время одногодичной службы. В 1885 г., когда Вебер вновь оказался в Страсбурге уже на унтер-офицерских курсах, молодые люди ощутили живую склонность друг к другу, и мать Ида, «предотвращая опасность», как пишет Марианна, отправила девушку к своему брату в Вальдкирх. «Но Вебер едет вслед за ней, и молодые люди переживают там в поэзии весны несколько дней чудесной близости. Оба они чувствуют взаимность любви, но об этом не сказано ни слова; ни один жест не нарушает целомудренную дистанцию, только при прощании на глаза молодого человека набегает слеза» (МВ, 87–88). Через год Эмми заболевает, ее преследует меланхолия и физическое изнеможение, она внутренне замыкается в себе, переписка сходит на нет, и, хотя ничего не решалось и не говорилось вслух, молодые люди отдаляются друг от друга. Через несколько лет Макс посетил ее уже в санатории, где она «нашла новую родину», по неудачному выражению Марианны. Макс не может понять, то ли от любви сохнет девушка, то ли от ее отсутствия, и винит во всем себя; «если он не может спасти и осчастливить Эмми, он и сам не имеет права на полное человеческое счастье. К этому прибавляется постепенно вырастающее из темных глубин жизни таинственное чувство, что ему вообще не дано принести счастье женщине» (МВ, 144). Потом вдруг кажется, что Эмми выздоравливает, матери семей начинают интенсивную переписку. Марианна, конечно, многое недоговаривает в своих мемуарах, но все равно видно, как она волнуется, по видимости, за Макса и Эмми, но, по сути, конечно, за саму себя, за собственную судьбу. Наконец, Макс пишет Марианне решающее письмо, разрубая гордиев узел чувств. Продолжаем чтение.

И вот я тебя спрашиваю: отказалась ли ты внутренне от меня в эти дни? Или приняла такое решение? Или ты сделаешь это теперь? Если нет, то уже поздно, тогда мы связаны, и я буду требователен к тебе и не буду щадить тебя. Я говорю тебе: я иду тем путем, которым должен идти и который тебе теперь известен. И тебе придется идти им со мной. Куда он приведет, далек ли он, поведет ли он нас вместе на этой земле, я не знаю. И хотя я теперь знаю, как ты сильна, гордая девушка, ты все-таки можешь не выдержать, ибо если ты идешь со мной, то тебе придется нести не только твою тяжесть, но и мою, а ты не привыкла идти таким путем. Поэтому проверяй нас обоих. Однако мне кажется, что я знаю, как ты решишь. Высоко вздымаются волны страстей, и вокруг нас темно, пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них.

Если отвлечься от романтической стилистики, которая сегодня кажется нарочито искусственной и высокопарной, то содержание письма можно подытожить следующим образом: молодой человек предлагает девушке выйти за него замуж при условии, что их брак будет если не радостно, то, во всяком случае, одобрительно воспринят другими потенциальными партнерами каждого из них – девушкой, на любовь которой не сумел ответить он, мужчиной, которому отказала она. Этот примат этического в предложении руки и сердца заставляет предположить, что с молодым человеком что-то не так. С ним, как мы увидим далее, действительно кое-что и даже многое не так. Он пройдет через тяжкую многолетнюю болезнь и любовные потрясения, прежде чем, как мы увидим далее, однозначно определит эротику как сферу внеэтического и будет именно этим руководствоваться в своей жизни. Но это будет уже совсем другая эпоха его жизни и другие женщины. Пока же он зовет Марианну:

…Пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них. Но помни: голова и сердце моряка должны быть ясны, когда под ним бушуют волны. Нам нельзя допускать какую-либо фантастическую отдачу неясным и мистическим настроениям души. Ибо если чувство захлестывает тебя, ты должна обуздать его, чтобы трезво управлять собой. Если ты идешь со мной, то не отвечай мне. Тогда я при встрече молча пожму тебе руку и не буду опускать глаза перед тобой, и ты также не делай этого. Прощай, тяжелое бремя возлагает жизнь на тебя, ты, непонятое дитя, – я же скажу тебе только одно: благодарю тебя за то богатство, которое ты внесла в мою жизнь; мои мысли с тобой. И еще раз: пойдем со мной, я знаю, ты пойдешь.

Марианна целиком воспроизводит это письмо в своих мемуарах, а далее уже сама пишет о себе в третьем лице: «Когда девушка прочла это письмо, ее потрясло невыразимое, вечное. Она больше ничего не желала. Все ее существование будет впредь благодарственной жертвой за дар этого часа» (МВ, 161). Эти строки она писала почти через тридцать лет после прочтения письма, через пять лет после смерти Макса. И хотя грамматически это все выражено глаголом в будущем времени, на самом деле она сказала также и о прошлом, подытожила последней фразой главное содержание собственной как уже прожитой, так и оставшейся на тот момент (середина 20-х гг.) жизни. Можно, конечно, имея в виду высокопарность стиля, принять последнюю из ее процитированных выше фраз за цветистую виньетку на полях рассказа о происходившем, но мы присмотримся и увидим, что эта вроде бы высокопарная фраза есть максимально точное выражение подлинного ее отношения к Максу Веберу. В определенной степени жизнь Марианны стала жертвой, которую она принесла Максу в знак преклонения и благодарности. Конечно, сама ее жизнь в значительной мере именно благодаря этой жертве обрела ценность и значимость, но жертва оказалась нелегкой.

«Ранней осенью в Эрлингхаузене празднуется большая свадьба», – пишет Марианна (МВ, 170). Это сентябрь 1893 г. В Эрлингхаузене практически еще лето, ласковое теплое солнце, зелень уже не такая свежая, но желтых и красных листьев еще нет, небо голубое с легкой дымкой над далекими холмами. Это маленький городок на краю Тевтобургского леса, где вождь племени херусков Арминий в 9 г. н. э. разгромил легионы римского наместника Квинтилия Вара. (По преданию, император Октавиан Август в отчаянии бился о косяк двери и кричал: «Квинтилий Вар, верни легионы!» Но Квинтилий Вар ничего не мог вернуть, он сам погиб в этой битве.) В городке тогда, в 1893 г., царила обычная патриархальная атмосфера, оживляемая, наверное, только подготовкой к свадьбе, в которой участвовал весь город. Находящийся по соседству крупный город Билефельд был уже одним из центров вестфальского текстильного производства, сначала надомного ремесленного, потом – фабричного. Фамилия «Вебер» означает ткач; Макс Вебер этим гордился и иногда представлялся как «ляйневебер» – это тоже ткач, но с прибавлением корня «ляйне», означающего холст, полотно. Но все-таки и Эрлингхаузен, и Билефельд в концу XIX в. еще провинция, во всяком случае, духовная провинция: супермодернистского Билефельдского университета еще не существует, и Эрлингхаузен еще не облюбован университетской профессурой для резиденций в полудеревенской патриархальной тиши. Но даже в самые новейшие времена Эрлингхаузен не утратил своего немножко сонного очарования; один из альбомов с его фотографиями так и называется Oerlinghausen-Dorfstadt. В этом Dorfstadt соединены в одно слово Dorf (деревня) и Stadt (город). Получается деревенский город или город-деревня. Это и есть Эрлингхаузен.

Мне, то есть автору этой книги, довольно легко представить себе, что происходило в Эрлингхаузене в 1893 г.; тридцать с лишним лет назад мне довелось некоторое время поработать в Билефельдском университете, занимаясь такой сравнительно экзотической вещью, как социальная феноменология. Я не раз бывал в Эрлингхаузене в гостях у одного из билефельдских профессоров и даже соорганизовал вместе с ним в местном ресторанчике – кажется, это был «Охотничий домик» на Хауптштрассе – маленький частный коллоквиум с участием полутора десятков коллег. Вполне вероятно, что этот ресторанчик был задействован для угощения гостей на свадьбе Макса и Марианны. Наш же коллоквиум назывался «Реальности „Мастера и Маргариты“». Было закуплено соответствующее количество экземпляров романа в немецком переводе. Все по очереди высказывались, соединяя ученость с удовольствием. Мне тогда даже в голову не приходило, что в Эрлингхаузене мне стоило бы думать не о Булгакове, а о Максе Вебере, так как через много лет я буду заниматься переводами Макса Вебера на русский язык, а потом сочинять эту книгу. Мы с этим коллегой походили вокруг того самого дома в стиле ампир, где на фасаде надпись CAWECO, а в саду бронзовые бюсты Макса и Марианны. Коллега, профессор, но при этом веселый человек, сказал, что вот тут вот Марианна гуляла по садику, а он (то есть Макс) выходил из этой вот двери и звал ее: «Ау! Мари-а-а-анхен!» Этот коллега – настоящий, а не выдуманный мной персонаж, имя его можно найти в примечаниях под номерами 8, 12 и 14.

Меньше чем через год Вебер получил (благодаря или вопреки интригам Альтхофа) приглашение занять профессуру во Фрайбурге, куда молодая семья и переехала через несколько месяцев.

Появление Эльзы

Во Фрайбурге произошло знакомство с женщиной, которая определит значительную часть жизни самого Вебера и едва ли не главную часть содержания этой книги. Это Эльза фон Рихтхофен, впоследствии в браке Эльза Яффе. Сначала с ней познакомился не Макс, сначала его молодая жена нашла себе новую подругу. Подругу звали Эльза. Полное ее имя – Элизабет Фрида Амели Софи фрайин фон Рихтхофен. (Здесь требуется некоторое разъяснение: «фрайин» – одна из форм феминитива от «фрайхерр» – буквально свободный господин – дворянского титула в Германии. Жена «фрайхерра – «фрайфрау», незамужняя дочь – «фрайин». В повседневном общении было принято обращение «барон», «баронесса». Так что Эльза была баронесса фон Рихтхофен, но только до 1919 г., когда дворянские титулы были отменены революцией.) Еще обучаясь в пансионате, Эльза подружилась с Фридой Шлофер, племянницей известного философа Алоиза Риля, который позже во Фрайбурге стал коллегой и хорошим знакомым Вебера. Начав посещать занятия в университете Фрайбурга, Эльза через Фриду, которая также оказалась студенткой во Фрайбурге, сблизилась с Марианной и естественным образом «прибилась» к семье молодого профессора. Забегая вперед, сообщу, что впоследствии, уже через много лет Фрида Шлофер стала женой и матерью детей знаменитого в ту пору психоаналитика и революционера Отто Гросса, а ее подруга Эльза, о которой я сейчас рассказываю, – возлюбленной того же Гросса и матерью его ребенка. Это не разрушило, а только укрепило дружбу двух женщин. Но связанные с этим драматические события еще далеко впереди, а пока красавица Эльза – ученица молодого профессора Вебера и любимая подруга его жены, которая, кстати, тоже фрайбургская студентка и так же, как Эльза, специализируется по его же кафедре.

Когда в 1897 г. Вебер был приглашен в Гейдельбергский университет, Эльза последовала за ним и Марианной. После двух семестров в Гейдельберге она продолжила образование в Берлине, где жила в доме своего дяди, занимавшего высокий пост в министерстве иностранных дел. Ну и была радушно принята в доме вдовы Макса Вебера-старшего «Вилла Елена», где, в частности, познакомилась с младшим братом фрайбургского «молодого профессора», впоследствии так же, как и старший брат, знаменитым социологом Альфредом Вебером. Студентка Эльза фон Рихтхофен именно под руководством только что защитившего первую, докторскую диссертацию Альфреда Вебера участвовала по линии Союза социальной политики в подготовке большого труда о развитии домашних производств, где был опубликован ее первый научный материал. По некоторым свидетельствам, уже тогда Эльза выделяла Альфреда Вебера из числа молодых мужчин, проживающих в доме «Вилла Елена», а именно братьев Альфреда: старшего Макса и младшего – красивого и легкомысленного молодого архитектора Карла, погибшего на войне в 1915 г. В отличие от Макса Альфред тоже считался красавцем, хотя обоим было не занимать мужественности и привлекательности.

В составлении того же труда о домашних производствах участвовал еще один студент – товарищ Эльзы по университету Эдгар Яффе, происходящий из богатой еврейской купеческой фамилии, владевшей фирмой с ответвлениями в Гамбурге, Лондоне и Амстердаме, занимавшейся экспортом-импортом и недвижимостью по всей Европе. Эдгар Яффе, начав по семейной традиции предпринимателем, решил сменить поприще и заняться наукой. В университет он поступил из чистого интереса к науке, зарабатывать на жизнь ему не приходилось – на паях с братом он владел агентством по продаже недвижимости на Курфюрстендамм – в одном из самых богатых центральных районов Берлина, ну а в дальнейшем его ждала наследственная доля в большой торговой компании или даже лучше сказать в торговой империи. Хотя доля Эдгара в маклерской фирме была меньше, чем доля более опытного старшего брата, ему вполне хватало на жизнь. Во всяком случае, когда Эдгар впоследствии стал мужем Эльзы Яффе и молодая пара не имела достойного жилья, он начал строить по проекту звездного архитектора Эвальда Бехера монументальную виллу в Груневальде – берлинском квартале миллионеров. Дом был готов в 1903–1904 гг., но Эдгар и Эльза в нем не поселились, так как уехали из Берлина в Гейдельберг3. Эдгар Яффе большим ученым не стал, но его роль в развитии социологии вошла в анналы дисциплины. В 1904 г. он купил журнал «Архив социальной науки и социальной политики» и возглавил его как соиздатель, пригласив в качестве таковых же самых известных на тот период специалистов в общественных науках – Макса Вебера и Вернера Зомбарта. Как мы увидим далее, этот журнал сыграл огромную роль в научной биографии героя этой книги. Именно «Архив», где долгое время публиковались все основные работы Вебера, сделал его одной из центральных фигур в тогдашней германской науке об обществе.

Но вернемся к Эдгару Яффе в Берлин, где он учится в университете. Неудивительно, что его, как, наверное, и многих сокурсников, очень интересовала подруга по студенческой скамье Эльза фон Рихтхофен. Тем более что, как представляет себе Д. Кеслер, «маленькому миниатюрному мужчине молодая женщина, соединившая в себе красоту, острый ум да еще и аристократическое происхождение, казалась особенно привлекательной» (DK, 450). Эльза тоже была «миниатюрная», на что впоследствии обращал внимание и Макс Вебер (с. 306). Эдгар сделал Эльзе предложение руки и сердца… и получил отказ, что, однако, не отвратило его от цели. Через четыре года Эльза согласилась стать женой Эдгара. За это время она успела успешно защитить политологическую, как сказали бы сегодня, диссертацию под руководством профессора Макса Вебера на тему «Об исторических изменениях позиций авторитарных партий в отношении законодательства о защите рабочих и мотивах этих изменений» c высшей оценкой summa cum laude. Да и могла бы разве получить иную оценку любимая ученица профессора Вебера и близкая подруга его жены! Хотя Марианна как-то через много лет не очень хорошо отзывалась о диссертации Эльзы, но это был, очевидно, один из таких моментов, когда ее любовь к Эльзе ослабевала и на ее место приходила ревность. Вскоре после диплома также при поддержке Вебера Эльза заняла место фабричного инспектора в администрации Великого герцогства Баден, став первой в Германии женщиной, получившей важную административную должность, и вообще первой женщиной в Германии, ставшей государственной служащей. О своей работе она докладывала в декабре 1900 г. на конференции «Общества за социальные реформы» в Дрездене. Доклад стал сенсацией, но не столько по причине содержания, сколько из-за личности референта, и опять же не столько потому, что она была «первая женщина…» и т. д., сколько потому, что она была не синим чулком, а благородной дамой в расцвете красоты и женственности, что для раннего феминизма, формировавшегося именно в русле борьбы женщин за доступ к образованию и мужским профессиям, отнюдь не было характерно. Эльза оказалась слишком красива и благородна (в силу своего происхождения и воспитания) для этой работы. Здесь нужен был кто-то немного проще, может быть, старше и грубее. Она писала Марианне: «Вот здесь я, а там 60 000 работниц, рассеянных по всей стране, и что теперь? <…> Это ужасно глупо вот так ходить по цехам» (DK, 453). Конечно, на этажах администрации ее встречали иначе, и она чувствовала себя увереннее, причем по тем же самым причинам, по каким чувствовала себя отчужденной в цехах. Она скоро разочаровалась в этой работе, ее административная деятельность длилась недолго; как она сама писала в одном из писем, «внутри себя я давно разочарована; мне нужно быть только женой своего мужа, а еще, кажется, лучше всего родить как можно больше детей; вот это как раз и есть деятельность» (Там же). Правда, в качестве мужа она видела тогда еще не Эдгара Яффе, а своего возлюбленного, молодого врача-окулиста из Гейдельберга, который просил ее подождать с замужеством, пока он не встанет на ноги. Возможно, предполагаемое ожидание показалось Эльзе слишком долгим, и они расстались. В конце концов, она все-таки вышла замуж за Эдгара; теперь она была фрау доктор Яффе и, согласно задуманному, родила ему троих детей. Четвертым же ее ребенком (четвертым по счету, а по очередности – третьим) стал сын от Отто Гросса Петер, крестным отцом которого оказался профессор Вебер.

Я остановился так подробно на истории Эльзы и Эдгара потому, что им обоим, а прежде всего, конечно, Эльзе предстояло сыграть важную роль на дальнейших этапах жизни Макса Вебера. Но не только Эльзе. Как было сказано в самом начале главы, почти все коллеги, родственники и друзья молодого профессора, которые упоминаются в этой главе, оказались его попутчиками и попутчицами на протяжении всей его жизни. Некоторые постоянными, как Марианна, Елена, Эльза, Альфред, а некоторые с перерывами, проходя по его жизни, так сказать, пунктиром, такие как Эдгар Яффе, Отто Гросс, сестра Эльзы Фрида и другая Фрида – Фрида Шлофер, ставшая потом Фридой Гросс.

Поиски будущего

Итак, летом 1893 г. Марианна Шнитгер стала Марианной Вебер. Вскоре после венчания и пышной свадьбы в Эрлингхаузене молодые отправились во Фрайбург; именно там Марианна, активно образовывавшая себя в университете, подружилась с Эльзой. Сам Макс успешно интегрировался в университетскую и околоуниверситетскую среду, установил дружеские отношения с философом Генрихом Риккертом и другими фрайбургскими профессорами (я назвал уже Алоиза Риля, дядю Фриды Шлофер), активно сотрудничал с политическими и экономическими организациями в национальном масштабе. И конечно, работал. Однако публикаций у него за фрайбургский и дофрайбургский периоды оказалось не так уж много. Это прежде всего две опубликованные диссертационные работы «К истории торговых обществ в Средневековье» и «Аграрная история Рима и ее значение для публичного и частного права». Обе диссертации Макса Вебера обсуждались и защищались с огромным успехом. Один из коллег оставил описание защиты второй, так называемой хабилитационной работы. После того как была завершена первая стадия защиты, всем присутствующим было предложено, если они пожелают, оппонировать диссертанту. «Из круга слушателей поднялся старый господин, худой, как паук, с очень красивыми седыми, гладкими волосами и выразительным профилем; это был Теодор Моммзен <…> Он высказался по второму тезису: докторант, говоря о colonia и municipium, предложил определения, которые показались ему, занимавшемуся этим всю жизнь, удивительными, и по поводу них он попросил дать дальнейшие разъяснения. Началась дискуссия между Моммзеном и молодым Вебером. Моммзен в завершение сказал, что он еще не вполне убежден в правильности веберовского тезиса, но не хочет препятствовать продвижению докторанта и поэтому не будет настаивать на своем возражении. У молодого поколения часто появляются новые идеи, которые предшествующее поколение не может сразу принять, возможно, что так дело обстоит и в данном случае. „Но когда мне придется лечь в могилу, то я никому не сказал бы более охотно: „Сын, вот мой меч, для меня он становится слишком тяжелым“, – чем глубоко уважаемому мною Максу Веберу“. С этими словами открытый диспут <…> был закрыт» (МВ, 104–105). Надо только заметить, что обе диссертации были подготовлены и защищены еще в дофрайбургский период. То же относится к большой статье «Аграрные отношения в древности» в «Словаре наук о государстве». Эту и без того большую статью Вебер совершенствовал и дополнял для каждого нового издания словаря, так что в результате к третьему изданию она была увеличена в несколько раз (!), достигла объема немалой монографии и как монография переиздавалась и переводилась на иностранные языки впоследствии4. Все эти три работы (обе диссертации и словарная статья) относились к одному проблемному комплексу и представляли собой исследование характерных для капитализма хозяйственных форм в древности, то есть в докапиталистический период истории. По методу это было своеобразное, характерное исключительно для Вебера сочетание правового, экономического и социологического подходов. В целом оно может рассматриваться как начальный этап всего, если можно так выразиться, жизненного научного проекта Макса Вебера под общим названием «Хозяйство и общество».

Особняком в этом смысле стояло разрабатываемое Вебером по заказу Союза социальной политики социально-экономическое исследование положения сельскохозяйственных рабочих в Восточной Пруссии. Это было прикладное исследование, причем прикладное в двух смыслах. С одной стороны, оно имело своей целью сбор материалов для планируемого прусским парламентом закона о поощрении немецких поселений в Восточной Пруссии и регионе Позен (в 1919 г. по Версальскому договору Позен был передан Польше и стал польским городом Познань). Закон был вызван растущей полонизацией или, как ее именовали, внутренней колонизацией региона, причем она происходила, так сказать, на уровне работников при сохранении в целом традиционного юнкерского землевладения. С другой стороны, оно было «прикладным» в том смысле, что молодой доцент Макс Вебер преследовал здесь не только научные или политические, но и сугубо личные цели. Для него было важно выйти из финансовой зависимости от отца и наработать собственные механизмы обеспечения семьи. Надо при этом заметить, что именно Вебер-старший был председателем комиссии палаты депутатов по выработке названного закона, и легко предположить, как это и делает Кеслер (DK, 346), что назначение руководителем исследования молодого доцента, до той поры никак себя на этой ниве не проявлявшего, не обошлось без некоторой поддержки отца.