Казанский альманах 2016. Алмаз

Хотя половина морских конвоев шла ко дну, а уцелевшие моряки Англии, Америки, Канады, Австралии… в советских госпиталях теряли руки, ноги, фрагменты лиц… повальный голод всё-таки был отодвинут.

Вместе с «глобальными поставками» продуктов осаждённая страна получала и вещевые посылки граждан свободного Запада. Акси-Вакси вдруг был ошарашен невиданными по красоте и качеству ботинками.

«…Я переворачивал их подошвами вверх и глаз не мог оторвать от неслыханных подошв, на внешней стороне которых, на обеих, во всю ширину красовались рельефные отпечатки герба Британской империи.

Эти гербы убедили меня, что я, полуоборванец в свалявшихся валенках и потрескавшихся галошах, не имею ни малейшего права щеголять в таких ботинках». (По ходу романа главный герой Акси-Вакси начинает выступать и в первом лице тоже – полнейшее единение автора со своим героем.)

История эта завершилась тем, что Акси-Вакси отдал заморские ботинки тётке, и та отнесла их на толкучку. На полученные деньги купили «пакет яичного порошка, банку сала, две банки тушёнки, три баночки сладчайшей сгущёнки и три кирпича ржаного хлеба. Семья воспряла…»

После проеденных ботинок появился ещё один заокеанский подарок – «штаны из Штатов!» «Тёмно-голубые жёсткие штаны…» Слова «джинсы» тогда ещё в обиходе не было, но качество было отменное. Штаны эти «обладали особыми свойствами: с течением времени они приобретали формы хозяйских ног, а если вы повисните на чугунной пике городского парка, не паникуйте – выдержат!»

Их-то уж Акси-Вакси ни на какие продукты не поменял, носил до заплат.

Третья тема – ужас на ужасе!

Когда Акси-Вакси не было и пяти лет, его родителей арестовали.

«Мама пропала в феврале. Ей позвонил майор Веверс, так я слышал от отца. Товарищ Гинз (Лидия Гинзбург. – Прим. автора), я был бы вам очень благодарен, если бы вы нашли время заглянуть к нам на Бездонное озеро. В любое время, хотя бы даже сегодня.

<…> В начале июля пропал отец.

<…> В конце июля приехала опермашина за Акси-Вакси. В большущей квартире все комнаты были уже запечатаны, кроме детской, где ребёнок ютился вместе с двумя русскими старухами, Евфимией и Авдотьей».

Поясню. Большая квартира осталась после ареста отца Акси-Вакси – председателя Казанского горсовета.

«Явились трое: два толстозадых дядьки и одна толстозадая тётка… Стояла летняя светлая ночь. Старухи выли в голос, провожая единственного дитятю».

И далее:

«Эпоха была характерна огромными детскими спальнями. Проснувшись, я уже не мог уснуть… Вокруг истерически бесновались старшие дети. Все они, как и я, были детьми врагов народа… Я боялся вылезти из-под одеяла. Сосал хвостик последнему домашнему животному – набивному слону».

<…> Часами он стоял перед огромными окнами, кое-где заколоченными фанерой. Подсвистывал ледяной ветерок. Высокие своды монастырской церкви ещё сохранили не вполне затёртые лики святых. Дядя Сталин улыбался с картины, держа на руках свою Мамлакат в матроске…»

Площадкой для прогулки детей служило монастырское кладбище, которое расчищала от снега «какая-то команда» в ватных штанах под охраной красноармейца со штыком наизготовку.

За ним сюда, в детдом в «Коросте» (Костроме. – Прим. автора), добившись специального разрешения, приехал дядя, Адриан Васильевич Аксёнов. Малыш принял его за папу. Читать всё это непросто. Дядя ведёт племянника через чёрно-белое кладбище-сад. Торопит, чтобы всё это поскорее осталось позади и навсегда скрылось.

Таким образом, Акси-Вакси оказался опять в Казани, только уж не в большой квартире на Комлева, а в «бывшей усадьбе инженера Аргамакова» на Карла Маркса, в которой «процветала коммунальная квартира».

В этой коммуналке Акси-Вакси в годы войны вспоминал свою бывшую огромную квартиру со счастливыми отцом-матерью и глубокой тарелкой манной каши, которую тогда отказывался есть.

Только к 1943 году мальчик начинает задумываться: как же это его выдающийся папа и прекрасная мама оставили хоромы из шести комнат, служебный автомобиль и, главное, любимого сына, и отправились в какую-то бесконечную полярную командировку?!

Ответ на эти вопросы даёт не только тёткин сундук с разными родительскими вещами, документами и газетой с материалами о судебном процессе по делу группы предателей Родины во главе с бывшим председателем горсовета Казани… Невозможно без содрогания читать о двух свиданиях Акси-Вакси с отцом. Однажды родная тётка повлекла его за собой… Оказывается, неожиданно НКВД дало разрешение на свидание с заключённым – её братом и отцом мальчика. Проходя по площади Свободы, она кивнула горделиво в сторону будущего оперного театра в строительных лесах: «Твой папка начал его возводить!»

Свидания они дожидались целый день до вечера в парке «Бездонное озеро», на берегу которого тянулось длинное трёхэтажное здание, поглотившее его родителей.

При первом свидании Акси-Вакси забыл или не понял, где находится. Отец был во френче без ремня, с сорванными карманами и под конвоем. Но это мальчика не остановило, он бросился к папе, ликуя и просясь к нему на плечи: «Папка, покатай меня на верблюде!» Дома отец катал на плечах по большой квартире сына, который держался за отцовы уши. Но здесь был не дом. Тем не менее он поднял Ваксика на плечи и пошёл поступью верблюда. Конвоиры мрачно следили за ними, попыхивая «казбечинами».

На втором свидании Акси-Вакси сначала и не узнал отца, превратившегося в ободранного, «исхудавшего доходягу». Тот не удержался от слёз, затем «протянул к сыну грязные руки, и мальчик отдал ему свои ладошки».

Такие вот непридуманные сцены.

Врезалось в память признание Героя Советского Союза, 22-летнего старлея ВВС Льва Бурмистрова, проходившего в Казани курс реабилитации после ранения. Он влюбился в сводную сестру Акси-Вакси – Майю Шапиро. И вот за неделю до возвращения на фронт молчаливого лётчика-героя прорвало: «Я боюсь, что больше тебя не увижу. Что ты меня не увидишь. Что мы друг друга больше не увидим. Боюсь страха. Всё, что пережил во время ранения, никогда не забуду. Можно ли летать со страхом? У нас говорят, что в Люфтваффе созданы специальные группы для охоты за советскими асами. Погибаю, Майка, просто погибаю от ужаса войны».

Соколик улетел. После месяца молчания, на имя невесты пришло извещение о том, что её жених «погиб в бою с превосходящими силами противника».

Василий Аксёнов показывает войну во всей её неоднозначности. И героям было присуще чувство страха, и нацистской Германии противостояли не одни мы, а всё «свободолюбивое человечество»…

Роман, конечно же, не ограничивается темами голодного детства его главного героя в годы войны, пребывания в спецдоме для детей врагов народа, казанского сиротства при живых родителях… Здесь и своеобразная дворовая жизнь тех лет, и пионерлагерь, и парк с танцплощадкой, и городские кинотеатры «Электро», «Унион», «Вузовец», и первое свидание… Понятно, детство, с какими бы суровыми годинами не совпадало, угрюмым не бывает.

Из первой части романа я узнал, что Василий Аксёнов в малолетстве два раза тонул – на Казанке у Коровьего моста и во время шторма на слиянии Свияги с Волгой. Оба раза его благополучно спасали. Эти реальные события в жизни писателя даны подробно и с большой художественной силой. Реализм Аксёнова в «Ленд-лизовских» развернулся на полную мощь. На мой взгляд, повествование гораздо сильнее тут, чем при фантасмагориях, присущих немалому числу его произведений.

Однако, как уже говорилось, Аксёнов тяготился реализмом, человек джазового характера стремился к свободе письма, импровизации, прорыву из устоявшихся литературных жанров. Во второй части вся эта авторская вольница и начинается. Начинается и заканчивается. Роман этот Аксёнов завершить при жизни не успел. Заметим, однако, что приключения и фантастика второй части навеяны «славной школьной книгой «Кондуит и Швамбрания», написанной Львом Кассилем совместно с его младшим братом Осей». Аксёнов признаётся: «Очень мало осталось в памяти от этой книги, однако кое-что зиждилось…» С воспоминаний о «Кондуите и Швамбрании» вторая, приключенческая, часть книги и начинается.

Но мы как раз тут рассматриваем не фантастические повороты, не полёты творческого воображения писателя, которых в его книгах немало. Тема нашего разговора конкретна: Василий Аксёнов и Казань. И она, эта тема, шире одного романа, каким бы он объёмным и глубоким ни был, пусть и по большому счёту одночастным.

Не могу в этом отношении не вспомнить слова уважаемого Дмитрия Быкова, утверждавшего в предисловии к книге «Ленд-лизовские», мол, Аксёнов взялся за повесть о казанском детстве – единственном периоде его жизни, о котором не написано у него ни строки, если не считать гениальных «Завтраков 43-го года». И в том же материале: «…Он не прикасался к казанскому опыту военных лет не потому, что боялся растревожить рану, а потому, что берёг этот материал на крайний случай».

Как я понимаю, «Ленд-лизовские» и есть тот «крайний случай». Получается, Аксёнов знал, что это его последнее произведение? Удивительные выводы!

Ничего-то Аксёнов не держал про запас! Да и как это о казанском детстве «не написано у него ни строки»?!

А самый известный «казанский» рассказ «Зеница ока» (1960–2004)?! Его можно назвать предтечей, а то и квинтэссенцией романа «Ленд-лизовские». В нём, кстати, некоторые вещи описаны подробнее. Например, тёткин сундук, содержимое которого многое прояснило в жизни кочующего из произведения в произведение образа «казанского сироты». Или допросы с пристрастием, при которых его отец лишился глазного протеза. В рассказе он поведал сыну: «После первого же удара в лицо там, на «Буром овраге», протез вылетел и покатился по паркету. Лёжа на полу, я видел, как хромовый сапог раздавил глаз». Отец рассказал сыну, как лишился и своего, живого, глаза. Это было ещё в Гражданскую войну при форсировании Сиваша.

Некоторые эпизоды в романе, можно сказать, просто списаны с рассказа. Посудите сами. В рассказе:

«После оглашения приговора конвой повёл его по коридору клуба им. Менжинского на посадку в «воронок». И вдруг эту процессию обогнала крохотная старушечка, не кто иная, как его родная матушка Евдокия Власьевна Збайковичева. Забежав вперёд, она повернулась и осенила его крестным знамением:

– Не боись, Павлушка, ничего не боись! – вскричала она прежде неведомым мощным голосом. – Без Божьей воли ни один волосок не упадёт с головы человеческой!»

Позже в романе:

«По приговору суда Павлуша получил высшую меру без права обжалования. Чекисты вели уже его к фургону для отправки в камеру смертников, когда из толпы перед ним выскочила матушка, Евдокия Васильевна, рождённая ещё при крепостном праве.

– Пашка, не боись! – пронзительно закричала она и осенила его крестом. – Ни один волос не упадёт с головы без воли Божьей!»

Правильней, конечно, сказать: не в романе использован эпизод из раннего рассказа, а оба эти эпизода списаны с действительности.

А рассказ «Три шинели и нос» (1996), а «На площади за рекой» (1967), а «Рыжий с того двора» (1975), а повесть «Свияжск» (1981)?.. Не говорю уж об упомянутых «Завтраках 43-го года» (1962).

В рассказе «Рыжий с того двора» не иносказательно говорится:

«Мы жили во время войны в Казани, на улице Карла Маркса, бывшей Большой Грузинской, напротив туберкулёзного диспансера, бывшего губернаторского дворца, в большом деревянном доме, бывшем особняке инженера-промышленника Жеребцова».

«Рыжего с того двора» мы опубликовали в первом номере «Казанского альманаха». Рассказ посвящён друзьям детства, в том числе – Рустему Кутую, впоследствии – известному казанскому писателю. Когда в 2000 году на Всемирном конгрессе писателей в Москве я познакомился с Василием Павловичем, как раз от Кутуя и передал ему привет.

И Аксёнов, и Кутуй родились на одной казанской улице – Комлева (ныне – Муштари). Кстати, и я на этой улице родился и жил, и работал потом в Союзе писателей и редакции журнала «Идель», расположенных в доме купца Оконишникова. Этот дом находился по соседству от моего родного. Дом Оконишникова был в аксёновскую пору детской клинической больницей имени Лепского. В пору моего детства – тоже. Я даже несколько дней пролежал там. Так что нам в кулуарах конгресса было о чём поговорить.

Отец Василия Павловича в качестве главы города начинал строить теперь широко известный Татарский академический театр оперы и балета, а моя мама артисткой хора проработала в этом театре сорок лет, и в его закулисьях прошло моё детство; своё первое художественное произведение – стихотворение о студентах – Аксёнов опубликовал в газете «Комсомолец Татарии» и даже получил специальный приз, а я там, в редакции, проработал ответственным секретарём пять с лишним лет; вспомнили мы также Лядской садик, омывающие город реки, где он, оказывается, два раза тонул (об этом узнал позже), туберкулёзный диспансер, где теперь музей изобразительных искусств… Он же в Казани сто лет не был и о многих преобразованиях не знал.

Интересно всё-таки, жили в одном городе, ходили по одним и тем же улицам, только в разные времена!

И вот мы оба в одно время в одном месте – на московском конгрессе Международного ПЕН-клуба! Позже, в начале 2006 года, я позвонил ему из московского офиса Русского ПЕН-центра в Биарриц с новостью об открытии в Казани альманаха. Его это заинтересовало, он согласился войти в редсовет будущего издания, дал добро на публикацию двух рассказов – «Рыжего с того двора» и «Зеницы ока».

«Казанский альманах» № 1 вышел в свет уже к концу года. Хорошо получилось: в посвящении «Рыжего с того двора» значилось имя друга детства Рустема Кутуя, а за рассказом мы дали сразу подборку стихов Рустема Адельшевича!

Василий Аксёнов выступил на одной из секций московского конгресса с большой лекцией. После мы опять пообщались. Меня интересовала судьба современного романа и мнение, что в наш динамичный век судьба этого неповоротливого жанра предрешена. Аксёнов, если кратко, сказал, что роман в исторической перспективе молодой жанр и будет ещё развиваться. В то же время – это серьёзный род литературы и предполагает серьёзного читателя, потому, быть может, и не совсем массового.

В 2007 году в Казани состоялся первый «Аксёнов-фест», организованный мэрией Казани. Земляка-писателя ждал на родине отреставрированный его дом, в котором он прожил не самые лёгкие годы жизни, который впоследствии стал музеем и культурным центром. С Аксёновым приехали его друзья – Белла Ахмадуллина, Борис Мессерер, Евгений Попов, Александр Кабаков, Михаил Генделев, Михаил Веллер, Андрей Макаревич, Алексей Козлов… Торжественное открытие фестиваля состоялось в Татарском академическом театре оперы и балета им. М. Джалиля. В том самом театре, который в 1936 году начал строить отец писателя. Василий Аксёнов сказал со сцены: «Я первый раз попал внутрь оперного театра, хотя он сопровождает меня всю жизнь. Его начали строить, когда я был бэби. Мой папа…» Мог ли председатель горсовета Казани при закладке этого здания представить себе, что сын его будет в нём почётным гостем и говорить об отце при переполненном зале? Реальность закручивает такие сюжеты… специально будешь думать – не придумаешь!

А «Аксёнов-фест» из года в год продолжается, хотя Василия Павловича и нет уже с нами. Вот и на татарский язык перевели его произведения, связанные с родным городом. В «коммунальной квартире» под одной обложкой хорошо ужились рассказы Василия Аксёнова «Рыжий с того двора», «Зеница ока» и роман «Ленд-лизовские. Lend-leasing». Перевёл книгу молодой, талантливый татарский писатель Рустем Галиуллин. Авторы идеи сборника на татарском языке – народный поэт Татарстана Разиль Валеев и главный редактор журнала «Октябрь» Ирина Барметова. Организатором издания выступил мэр Казани Ильсур Метшин.

Может возникнуть вопрос: мы же все умеем читать на русском, зачем нам перевод на татарский язык? Ответ прост: книга Василия Аксёнова – это один большой рассказ о его детстве, юности и татарской столице – Казани. И как же не издать такое на татарском! И ещё. Если татарская литература со своим тысячелетним багажом полноценна, если в Татарстане на самом деле два государственных языка, то перевод прозы о Казани нашего писателя-земляка на исконный язык Земли Казанской, безусловно, необходим.

Возвращение писателя Василия Аксёнова на родину продолжается.

Лоренс Блинов

По дороге в Керлантай

поэзо-вариации в стиле retro

Время было как валунжаркий недвижи́мый серыйпосреди людских стремнинот зари и до зарипели трубы на ветрукони фыркали          а впрочем          мы потом поговорим          по дороге в Керланта́йБыло небобыл валунбыл я молодой безумныйпосреди людских стремнинпосреди толпы ревущейпосреди безгласных душзвонко трепетали трубыстепь дымилась вдалекев тесном воздухе знамёнкак булыжник тёмно-серыйдень влачился тяжелоот зари и до заримысли коконом стальнымбыли скручены          а впрочем          мы потом поговорим          по дороге в КерлантайИ была заря           за нейдо закатного пожарав душном воздухе знамёнпосреди стремнин ревущихдень катился тяжелокак булыжник тёмно-серыйи ложился наконецв мостовую лет          гремелипо булыжной мостовойпо Тверской-Ямской весёлойнаши славные делапо широкой мостовойгулко цокали подковыпели трубы на ветрукумачовых лет           а впрочеммы врастали в эту жизньсловно лопнувшее ожерелье«дней связующая нить»впрах развеяна и в насчто-то враз перегорело(торфяная полоса?..)или может быть          напротивможет где-то там внутричто-то тихо назревало —и границ не удержать!(торфяная полоса…)в сердце яблока закралсячервь невидимый           горимсловно бурые растеньясловно ржавый торф          а впрочем           мы потом поговорим          по дороге в Керлантай!Нетерпимостью горя́мы с годами понималивсё —          красивые слова:«времени седой валун»«трепетанье труб»«закаты»          и о прочем о такомвсё – красивые слова                     выспренне                     высокопарнои границ не отыскатьпламя ширится, растётмы внезапно воспаряемнад своею сединойобразуется провалв памяти гудит ненастьестепь дымится тяжелои секирой сотен лунобезглавлены рассветыи багряная росасловно лопнувшее ожерельезажигает новый деньа за ним          другие днипламя ширится, растётбахрома времён дымитсястановясь росою звёзд…Ах! красивые слова…                     выспренне                     витиеватозаставляют вновь лететьзаставляют обратитьсяв «тихий рёв зеркальных скважин»в сеть багряных диких летустремляться           лопнет вдруг          портупея на скаку,но стальной клинок беснуясьумножает урожайяростных и смелых ягодпорыжелая лунатоньше и изящней к ночиобразуется провалторфяная полосабахрома времён           а впрочембыло многое даномногое тогда умелось —как дышалось          так и пелось          и о многом о такомбахрома времён ветхаглубина былого гулкакем отобраны права?корни трав?зари?          а впрочемнетерпимостью бряцать —не обычай мудреца!ныне я имею смелостьничего не отрицатьБыл и я непримиримжгучий молодой бедовыйбыл я дикий как валунв серо-голубой пылибуйно трепетали травыпели трубы на ветругде-то далеко внутриночь секирами секладум безумные побегии дождями новых словосыпались букваристепь дымилась тяжелои ворочался валунзнойной тяжестью                    а впрочеммы потом поговоримпо дороге в КерлантайБыл и я непримиримно когда дождям отпелосьгде-то далеко внутрив зоне внутренних пространстввихри собственного egoустремились в тишинув центр буйного циклонаи явился Джон Лилли[2]и позвал за грань явленийв обнажённые мигрениподсознательных глубини ступив за грань себяв пропасти без направленийгде судьбу пророчит генийв опрокинутой душевдруг забрезжили рассветытихо вырос «Нищий бог»(первая моя поэма) —ослепительный босойс ворохом зеркальных песен(словно Хлебников в «Зангези»)В «Нищем боге» пел просторполыхал прохладой в реяхи восходы пламенеликруто пенился бокали внезапно разбивалсязвоном тысячи лучейи сверкали зеркаланад осколками бокаласловно трубы на ветругулко трепетали дни                     а впрочемвновь – красивые слова!«звёзды сыпались»                    куда там! —тусклый волочился быттощая тащилась кляча(«Бог»-то всё-таки был нищ!)и сознания застенокбыл тяжёл и в темнотеосыпались букваримысли стыли в затхлой тинесерых равнодушных днейбыло буднично                     а впрочеммы потом поговоримпо дороге в КерлантайТы же знаешькруглый рёвтихих лун в ночи бездоннойвряд ли нынче потрясёт                     торфяная полосаедкий смог в людских глубинахнад безумной маетойутончённый шар небесныйбудит ряски нежный звоносторожный стон уключинЛадоги целебный взорон плывёт по духотесловно отсвет прежних истини границ не удержать!он плывёт в ночи                     а впрочеммы потом поговоримпо дороге…           по дорогераскалённым валуном                     глубина былого гулкараскалённым валуном           раздвигается овал           в памяти гудит ненастьезнойным буйным валуномтысячью таких тяжёлыхраскалённых валуновдни обуглились                    горятсловно ржавый торф                     а впрочемвся вселенная полнасвежести и ликованья:в ней – душистая война!Нет! я будто оглушёнсквозь высокие словавыспренность высокопарностьснова виден звонкий цокснова полыхают ночикак босые зеркалаи – раздвинуты праваи секирою целебнойсрезан тягостный бурьянвоспалённых сновиденийи прозрачна глубинаи упрямый смелый дождьбудоражит наши будниучит заново дышатьпосреди людских стремнинпосреди степей безбрежныхучит заново дышатьучит свежестью струитьсяясной совестью росыкровью смелых диких ягодГде ещё такой запал?где такие песни? трубы?                     и о прочем о такомнет, я снова удивлёнка́квалун тяжёлым духомв серо-голубой пылиобретает свежесть лу́га?обращается в луну?и летит стезёй ночноюсветло-голубой валунпрячась в утреннем тумане…Бахрома времёнресницыпортупея на бегу«тихий рёв небесных скважин»и обуглены полякорни травзари          в душенад осколками закатаон плывёт по духотеон плывёт в ночи                    а впрочембахрома времён ветхаи знамёна порыжелии о трубах на ветру                     вычурно высокопарнонам уже никтоо трубахо безумных днях                    а впрочеммы потом поговоримпо дороге                    в Керлантай.

Татарскому ПЕН-центру – 20 лет

фотолетопись на всемирных форумах писателей

На Всемирном форуме писателей в Эдинбурге (Шотландия, 1997) – Набира Гиматдинова, президент Международного ПЕН-клуба Рональд Харвуд, Вахит Юнус, Равиль Файзуллин

Хельсинки (Финляндия, 1998) – Карлос Шерман (Испания), Мусагит Хабибуллин, Мударис Валеев, Вахит Юнус, Василь Быков (член Беларусского ПЕНа, проживавшего в Германии), Разиль Валеев, Ахат Мушинский, Ркаил Зайдулла, Туфан Миннуллин

На Всемирном конгрессе в Москве выступает Миргазиян Юнус

По приглашению Татарского ПЕН-центра Казань посетил Генеральный секретарь Всемирной ассоциации писателей (Международного ПЕН-клуба) Жан Бло (Париж) с супругой Надеждой Алексеевной. В честь высокого гостя в Государственном Совете РТ состоялся официальный приём. На снимке: Туфан Миннуллин, Надежда Алексеевна, председатель Государственного Совета РТ Фарид Мухаметшин, Жан Бло, гендиректор Русского ПЕН-центра Александр Ткаченко, Разиль Валеев, Ахат Мушинский. 1998

Татарский ПЕН на конгрессах всегда был вместе с русским. Тромсё (Норвегия, 2004) – Газинур Мурат, гендиректор Русского ПЕНа Александр Ткаченко, Гарай Рахим

Всемирный форум в г. Блед (Словения, 2005) – Нур Ахмадиев, Ахат Мушинский, Миркасым Усманов, Марсель Галиев

Татарский центр был единогласно принят во Всемирную ассоциацию писателей – Международный ПЕН-клуб в ноябре 1996 года на Всемирном конгрессе в Гвадалахаре (Мексика).

У истоков Татарского ПЕНа стояли такие корефеи татарской литературы, как Туфан Миннуллин, Миргазиян Юнус, Нурихан Фаттах, Ильдар Юзеев, Рафаэль Мустафин…

Международный ПЕН-клуб основан в 1921 году английскими писателями Джоном Голсуорси и Кэтрин Эми Доусон-Скотт.

Объединяет более 100 национальных ПЕН-центров

Татарский ПЕН-центр выпускает художественную литературу, публицистику, книги фольклора, истории татарского народа на татарском, русском, английском языках.

На четырёх языках – татарском, русском, английском, турецком – под одной обложкой увидел свет богато иллюстрированный сборник Габдуллы Тукая «Три сказки».

Книги, изданные Татарским ПЕН-центром, распространяются и на Всемирных конгрессах писателей