Социология политической партии в условиях современной демократии. Исследование олигархических тенденций в совместной жизнедеятельности

Роберт Михельс

Социология политической партии в условиях современной демократии: исследование олигархических тенденций в совместной жизнедеятельности

Посвящается дорогому другу Максу Веберу

Смельчаку, посвятившему себя интересам науки, не оробевшему перед вивисекцией

Robert Michels

Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen Demokratie

Untersuchungen fiber die oligarchischen Tendenzen des Gruppenlebens

LEIPZIG 1911

VERLAG VON DR. WERNER KLINKHARDT

Перевод с немецкого Ирины Ивакиной под научной редакцией Дмитрия Карасева

В оформлении обложки использован плакат Франтишека Купки «Владыка мира – капитал, золотой кумир» (1919)

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2022

Предисловие

Никому во вред,

Науке во благо

ЕСТЬ люди, чьи сердца начинают биться чаще, стоит им только услышать однозначное мнение, особенно по поводу того, что касается политики и философии. Оставим их в покое. С ними нечего считаться: учащенное сердцебиение исключает любую работу мысли. Не для таких людей, изначально неспособных к научной деятельности, предназначены изложенные здесь основы учения о внутреннем устройстве политической партии, созревшие в процессе долгих наблюдений и исследований[1].

Самые серьезные проблемы социальной жизни – возникшие, как представляется, не за последние 150 лет – за последние полтора века стали более актуальными, приобрели более точную формулировку и новое значение. Тысячи ученых мужей и восторженных филантропов изо всех сил старались разрешить эти вопросы и посвящали им свою жизнь. Предпринимались невероятные попытки, опиравшиеся на громкие имена, найти на них ответы. Для решения этнического и лингвистического вопросов, уже грозивших Европе войной, а большинству отдельных государств – революцией, был открыт так называемый принцип национальности. В сфере народного хозяйства социальная проблема, которая угрожала порядку в мире больше любой другой, не обошла стороной ни одну страну, ни один город и остро вставала, даже когда утихали национальные споры. В этой сфере родился лозунг о праве рабочих на продукт собственного труда. Для урегулирования общественной жизни и решения внутренних проблем государственной организации был разработан принцип народного суверенитета. Самоуправление – краеугольный камень демократии, в то же время включающий необходимость решения национального вопроса, ибо принцип национальности может быть осуществлен только на основе народного суверенитета. Однако рассудок, подкрепленный достаточно богатым жизненным опытом, приходит к заключению, что ни одно из этих решений в действительности не может быть настолько эффективным, как казалось его изобретателям в порыве энтузиазма. Бесспорно важный принцип национальности сводится к географическим и стратегическим вопросам, проблемам проведения естественных границ, а зачастую к необходимости создания стратегических границ. Кроме того, он не может помочь в случае отсутствия наций или в случаях, когда множество национальностей сосуществуют в путанице и неразберихе. Многочисленные направления социализма расходятся друг с другом по экономическим вопросам. Формулу права рабочих на продукт собственного труда гораздо легче вывести синтетически, чем аналитически.

Сейчас наша задача состоит в том, чтобы подойти к решению проблемы демократии критически. Представляется, что демократия как движение или идея сегодня находится в кризисе, из которого ей не удается выбраться. Она натыкается на препятствия и преграды не только снаружи, но и внутри и не способна уверенно их преодолеть.

Я ставлю перед собой исключительно научную задачу. Я попытался, избавившись от всех предрассудков, не поддаваться никаким внешним влияниям, кроме непосредственных фактов социальной жизни. Хотя я и потратил лучшие годы своей жизни на изучение демократии, я без малейшего колебания положу на это свою жизнь. При этом я с превеликим удовольствием отказываюсь от попыток представить взамен «новую систему». Задача науки не в том, чтобы создавать системы, а в том, чтобы передавать знания, не в том, чтобы находить решения или открывать их заново – многие проблемы как индивидуальной, так и общественной жизни вообще не имеют окончательных решений, в некотором смысле они навсегда остаются открытыми. Задача науки скорее в том, чтобы излагать данные о тенденциях и контртенденциях, аргументах и контраргументах, о pro и contra, изображать паутину структур социальной жизни с максимально возможной беспристрастностью. Естественное условие для любого прогноза – точный диагноз.

Распутать и педантично каталогизировать совокупность тенденций, встающих на пути у демократии, весьма и весьма трудно. И все же такая попытка представляется нам возможной. Эти тенденции обусловлены человеческой природой, условиями политической борьбы и организационными условиями. Демократия ведет к олигархии и даже заключает в себе истоки олигархии. Выдвигая этот тезис, мы вовсе не хотим указывать на пороки политических партий или правительств, например на лицемерие, мы не хотим никого упрекать. Закон, согласно которому всем человеческим сообществам имманентно свойственно стремление объединяться в коалиции и прото-классовые группы, находится по ту сторону добра и зла, как и все социологические законы.

Пока изучение демократии опирается на сочетание основных идей и направлений социальной жизни, определяющих возникновение демократической системы, дальнейшие исследования, уже предпринятые рядом ученых, не способны привнести в эту сферу ничего нового. Однако влияние демократии на политические партии до сих пор оставалось заповедной территорией.

В «Учебнике по методологии истории» Эрнст Бернгейм выделяет лишь два направления историографии, которые имеют целью качественное углубление своего материала: во-первых, культурную историю в узком смысле слова, понимаемую как историю развития форм социальной жизни и труда, основу которых, по существу, составляет частная деятельность людей; во-вторых, политическую культурную историю как историю развития государства и государственной жизни. В этой классификации культурной истории, однако, есть пробел, который необходимо заполнить. В социальной, политической и культурной истории последних столетий в одном ряду с исконными понятиями «индивид» и «государство» появляется еще один элемент, оформившийся совсем недавно. Сегодня индивид уже не ведет бесконечную изолированную борьбу с организованной властью, как это было прежде. На арене политической, социальной и культурной борьбы появляется новый, третий элемент, рожденный из индивидуальных интересов и чувств, но при этом схожий с государством по своей структуре и целям. Можно назвать его «индивидуализированным государством» или «государством в государстве». Этот третий элемент, представляющий новую систему координат в новейшей истории, – политическая партия.

Анализ и изучение политических партий – новое научное направление на стыке между социальными, социально-психологическими и историческими дисциплинами может быть отнесено к прикладной социологии, которая, однако, не самодостаточна, поскольку требует теоретического обоснования. С развитием современных партий большое значение (как количественно, так и качественно) получило и более примитивное направление современной науки – историография. Почти у каждой европейской партии есть собственная партийная история, написанная лучше или хуже. Второе направление, возникшее позднее, – исследование особенностей партии, напротив, находится в весьма плачевном состоянии. Данная книга претендует на то, чтобы сделать шаг именно в этом направлении.

В основе данного исследования лежит совершенно новый путь в анализе механизмов управления в политических партиях. Этот путь не из легких. Ввиду внушительного объема собранного материала казалось, что выполнить поставленную задачу невозможно. Поэтому мне пришлось отказаться от использования материала во всей его полноте. Я ограничил себя, оставив нетронутой значительную часть собранных материалов, и использовал лишь те фрагменты, которые показались мне наиболее важными. Будь у меня время и возможности, я дополнил бы каждый тезис множеством исторических примеров там, где счел бы это необходимым. Кроме того, мои черновики как нельзя лучше показывают, какой невероятный объем материала о сущности политических партий еще только ожидает подробного изучения. Однако помимо избыточности основной проблемой работы была невероятная запутанность и сложность взаимосвязей проблем, с которыми мне пришлось столкнуться. Я постарался сохранить все этологическое многообразие рассмотренных мною феноменов партийной жизни. Я также не исключаю возможности оптических обманов. Но эта возможность заложена в самой природе социологической науки: она вынуждена изучать явления настоящего или приближенные к настоящему и потому лишена возможности рассматривать их беспристрастно, соблюдая дистанцию, которая позволила бы очертить контур и придать силуэту завершенность. Поэтому я буду прислушиваться к любой объективной критике, к каждому хорошему совету и в случае необходимости внесу исправления в последующие переиздания.

В заключение я хочу искренне поблагодарить свою милую жену Гизелу Михельс-Линднер за неоценимую помощь в этой непростой работе, отягощенной моей болезнью и прочими неприятностями, помощь, которую она героически оказывала мне, несмотря на ее домашние и научные заботы.

Введение

Глава 1

Демократическая аристократия и аристократическая демократия

Самая жесткая форма олигархии – абсолютистская монархия – основывается на воле одного человека. Sic volo, sic jubeo. Tel est mon bon plaisir. Один отдает приказы, все остальные подчиняются. Воля одного способна побороть волю целой нации, до наших дней этот пережиток сохранился в праве конституционных монархов накладывать вето. Правовая основа этой системы позаимствована из трансцендентальной метафизики. Логическое объяснение любой монархии лежит в апелляции к Богу. Бога спускают на землю и в роли государственно-правовой опоры заставляют служить опорой монархии – в этом явлена Божья благодать. Поэтому, словно опираясь на потусторонний элемент, монархическая система, если мы рассмотрим ее с государственно-правовой точки зрения, неприкасаема для прав человека и его воли, навечно и непреложно. Легитимное, юридически обоснованное, законное упразднение монархии, таким образом, невозможно, это сказка, которой пугают на ночь наивных политиканов. С правовой точки зрения королевская власть упразднима, но лишь по воле Божьей, которая, однако, непостижима.

В теории принципу монархии противопоставлен принцип демократии. Он отрицает превосходство права одного над правами других. Он уравнивает всех перед лицом закона, in abstracto предоставляет каждому возможность подняться на самые верхние ступени социальной лестницы и законодательно упраздняет привилегии, данные по праву рождения. Исход борьбы за общественные преимущества зависит исключительно от индивидуальных особенностей. В условиях монархии все решают способности одного человека, а потому лучшие из монархий не способны предоставить своим народам никакой гарантии продолжительного благополучия или практически полезного управления[2]. В условиях демократии народ берет на себя ответственность за существующие условия, которыми он самостоятельно управляет.

В настоящее время известно, что в жизни народов эти основные теоретические принципы государственной организации настолько эластичны, что во многом пересекаются: «…демократия может охватить весь народ либо охватить не более половины его. Аристократия, в свою очередь, может охватить от половины народа до неопределенно малого числа граждан»[3]. То есть обе формы правления не противопоставлены друг другу полностью, но пересекаются приблизительно наполовину.

Наш век раз и навсегда покончил со всеми устаревшими и закоснелыми формами аристократии. По крайней мере, в основных формах политической жизни. Даже консерватизм в этих условиях прикидывается демократичным. Под натиском демократических масс он уже давно отказался от своей примитивной формы. Ему нравится менять маски. Сегодня он предстает перед нами абсолютистским, завтра – конституционным, послезавтра – парламентским. В тех случаях, когда он господствует свободно, как в Германии, он ссылается на Божью волю. Если же он чувствует себя неуверенно, как в Италии, то к воле Бога добавляется воля народа. В своих внешних проявлениях он способен на величайшие превращения. В монархистской Франции король Франции и Наварры превратился в короля Франции, а король Франции – в короля французов.

Поэтому теоретически в партийной жизни – как в государственной, так и в общественной – еще сильнее проявляется тяга к демократии. Зачастую она основывается на принципе большинства и всегда – на принципе массовости. Подобным образом и аристократические партии безвозвратно утратили чистоту своих аристократических принципов. Они чувствуют себя обязанными, хотя бы на некоторых этапах политической жизни, демонстрировать свою приверженность демократии или хотя бы прикинуться демократическими, даже если по сути они останутся антидемократичными. В то время как принцип демократии воплощается в соответствии с изменяющейся волей народа и большинства, следуя теории itavra psi (изменчивости) Гераклита, принципы консерватизма выстраивают устойчивые системы норм и правил, которые эмпирически воспринимаются как непреложно хорошие (или непреложно дурные) и потому претендуют на постоянное место в неизменной системе ценностей. Тем не менее принцип статичности не стоит воспринимать как исключительно консервативный. Консерватизм самоуничтожился бы, если бы заключался лишь в одобрении уже существующего, например существующих правовых форм[4]. В условиях, когда молодые, демократически настроенные политические силы приходят на смену консерваторам и лишают их прямой власти, прежние правители превращаются во врагов существующего государства, а иногда и в революционеров[5]. Поэтому консервативно настроенные политические партии, в которых инстинктивно и искренне почитают аристократическую избранность, превращаются из клик в народные партии. Убежденность в том, что только массы могут помочь восстановить старую аристократию в ее первоначальной чистоте и уничтожить демократический режим, превращает сторонников консерватизма в демократов; они глубоко уважают страдания народа и ищут, как в свое время это делали роялисты в республиканской Франции, подход даже к революционно настроенному пролетариату. Они обещают рабочим избавить их от гнета демократического капитала и помочь расширить влияние профсоюзов в обмен на помощь в возвращении королевской власти, величайшего плода принципов аристократии, на трон сверженной республики[6]. «Король и бедняки короля» уничтожат олигархию жирных буржуа. Демократия должна быть уничтожена демократическим решением народа. Демократический путь – единственный путь к новой власти, доступный свергнутой аристократии. Консерваторы редко обращаются со своими лозунгами к рабочим до тех пор, пока их окончательно не оттеснят от власти. В странах с демократическим режимом, например в Англии, они обращаются к рабочему классу лишь в том случае, если пролетариат составляет большую часть народных масс[7]. Но и в тех государствах, в которых установлено непарламентское управление, но принято общее и одинаковое для всех избирательное право, аристократические партии обязаны своей политической жизнью только милости масс, права и политический потенциал которых они отвергают в теории[8]. На выборах политический инстинкт самосохранения вынуждает прежние правительственные группы спускаться со своих высот и обращаться к тем же демократическим и демагогическим методам, которыми пользуется и самый юный, самый многочисленный и самый некультурный слой нашего общества – пролетариат. Аристократия сохраняет свою политическую власть не на пути парламентаризма. Чтобы удержать бразды политической власти над государством (по крайней мере, в большинстве монархий), ей не нужно парламентское большинство. Но чтобы внушать уважение, ей необходимо быть представленной в парламенте, хотя бы в декоративных целях, чтобы добиться общественного расположения. Однако аристократия добивается этого не путем декларации своих основных внутренних принципов или обращения к себе подобным. Аристократическая партия или партия крупных землевладельцев, обратись она к тем, кто разделяет ее экономические интересы или обладает таким же состоянием, не смогла бы заполучить ни одного избирательного округа, не провела бы в парламент ни одного депутата. Кандидат-консерватор, который предстал бы перед избирателями и рассказал бы им, что он не считает их способными участвовать в политической жизни и определять судьбу страны и потому после его избрания они будут лишены избирательного права, по-человечески поступил бы ужасно честно, но с точки зрения политики – ужасно глупо. Чтобы осуществить свой acte de presence в парламенте, ему, таким образом, остается лишь одно: выйти на предвыборную арену и изображать демократические жесты, обращаться к крестьянам и сельскохозяйственным рабочим как к сотоварищам и внушить им уверенность, что их экономические и социальные интересы пересекаются. Аристократ, таким образом, считает себя обязанным баллотироваться в парламент, руководствуясь теми принципами, в которые он не верит и которые внутренне презирает. Все в нем требует власти, сохранения ограниченного или, точнее, упразднения всеобщего избирательного права, которое угрожает его личной свободе. Однако, осознав, что в разразившуюся эпоху демократии он окажется отрезанным от политической жизни и никогда не сможет создать собственную политическую партию, он резко меняет собственные убеждения и начинает по-волчьи выть, мечтая получить волчье [по его мнению] большинство голосов[9].

Влияние всеобщих выборов на поведение консервативных кандидатов так велико, что во время дебатов двух кандидатов, разделяющих одни и те же взгляды в одном избирательном округе, каждый старается обозначить свое (необходимое в этих обстоятельствах) отличие от соперника, все время отклоняясь влево, то есть особенно акцентируя внимание на псевдодемократических положениях[10].

Подобные случаи доказывают, что даже консерватор пытается приспособиться к основному закону современной политики, заменившему собой религиозную аксиому о том, что «многие призваны, но немногие избраны», равно как и психологический тезис, согласно которому лишь избранное меньшинство может достичь идеала. Курциус сформулировал это в одной фразе: «В элитных частях нет необходимости. Необходимо завладеть массами и править с помощью масс[11]. Консервативному духу прошлых правителей, как бы глубоко он ни был укоренен, приходится – разумеется, только для выборов – рядиться в свободные одежды демократии.

Теория либерализма тоже выстраивает свои планы, ориентируясь не только на интересы масс. Она опирается на вполне конкретные массы, которые уже захватили власть в других областях, но еще не добились политических привилегий, а именно на социальные слои собственников и интеллектуалов. Массы сами по себе необходимы либералам исключительно как средство достижения их далеко идущих целей. Первый великий либеральный историограф Германии – Роттек упрекнул французскую королевскую власть в том, что она во время революции вынуждала буржуазию обращаться к народным массам. Он разделяет демократию на господство представителей и господство массы[12]. Во время июньской революции 1830 года Раумер, находясь в Париже, открыто сетовал на то, что массы обладают властью и невероятно трудно отобрать ее у них, не обидев и не разбудив новый мятеж[13]. Одновременно в выражениях, достойных романтического дифирамба, он превозносил систему отношений его родной Пруссии, где король и народ «по большей части витают в священных сферах», а довольные граждане не задаются вопросами о своих правах[14]. Из истории возникновения северогерманского рейхстага нам известно, что другой предводитель либералов и сторонник либеральных взглядов – историк Генрих фон Зибель высказывался против всеобщего, прямого и равного для всех избирательного права, подкрепленного лишь странным представлением либералов о массах, приведенном выше, согласно которому избирательное право «для парламентаризма любого рода может означать лишь начало конца». По его словам, избирательное право – это право на господство, и он вынужден срочно предостеречь и попросить немецкую королевскую власть с большой осторожностью прививать столь внушительные элементы демократической диктатуры в новом федеративном государстве[15]. Если вспомнить, как формировалось отношение либерализма к принципам и устройству аристократии, его внутреннее отвращение к массам становится понятным: с тех пор как возникло всеобщее избирательное право, а вместе с ним и перспективы возникновения нового, несколько коммунистически настроенного большинства избирателей или нижней палаты, многие, по мнению Рошера, научились по-новому воспринимать действующую власть короны и верхней палаты, чтобы не допустить принятия любого решения нижней палаты. Разумным также было бы не предпринимать никаких попыток по расширению существующего избирательного права без «точных статистических данных», то есть без тщательнейшего изучения соотношения сил между отдельными классами населения[16]. Недавно в одной из либеральных групп, ближе других находящейся к социал-демократам Германии – в кругах национально-социальной ассоциации, – зародилось осознание тенденции (о которой никто и не думал сожалеть), что переменчивая и непредсказуемая воля народа, находящая отныне выход в рейхстаге, не способна в одиночку повлиять на дела государства, за ней присматривают представители аристократии, не зависящие от народа, но ограничивающие его волю, наблюдающие за ней и обладающие правом вето, независимые от народа[17].

Немецкие ученые от Роттека до Науманна на протяжении целого века в поте лица старались теоретически объединить естественные противоречия демократии и милитаристской монархии. Проникнутые искренним стремлением к этой высокой цели, они пытались «расфеодализировать» монархию, то есть заменить аристократических покровителей трона на академических. Их главной задачей (вероятно, даже и неосознанно) было теоретическое обоснование этой если не так называемой социальной, то хотя бы народной монархии. Очевидно, что такая цель имела под собой политические мотивы, у которых не было ничего общего с наукой, но они не обязательно противоречили друг другу (здесь решающую роль играет методология), поскольку находились за пределами науки. Тенденция к установлению Июльской монархии – вовсе не повод упрекать ученых. Она относится к сфере политики. Напротив, что точно заслуживает осуждения с исторической точки зрения, так это отождествление возникшего за последние десять лет в Прусской Германии монархического принципа с идеей народной (социальной) монархии. В этом отношении многие немецкие либерально настроенные теоретики и историки путают мечту с реальностью. В этой путанице кроется и главная ошибка немецкого либерализма, который с 1866 года только и делает, что меняет позиции, то есть пытается скрыть свою одностороннюю борьбу с социализмом и в то же время отказ от политической эмансипации немецкого бюргерства за ложными представлениями о том, что с объединением Германии и основанием королевства Гогенцоллернов все или почти все юношеские мечты либерализма воплотятся в жизнь. Основной принцип современной монархии (наследственной монархии) совершенно несовместим с принципами демократии, даже если понимать их очень широко. Цезаризм еще можно считать демократией, во всяком случае, он может претендовать на это до тех пор, пока основывается на воле народа, легитимная монархия же – никогда.

Подводя итог, можно отметить, что в современной партийной жизни аристократия с удовольствием предстает в обличии демократии, верно и то, что сущность демократии пронизана аристократическими элементами. Аристократия в форме демократии. Демократия с аристократическим содержанием.

Внешне демократическая форма политических партий с легкостью вводит в заблуждение поверхностных наблюдателей и отвлекает их от аристократических или, вернее, олигархических тенденций, поражающих любую партийную организацию. Именно наблюдение за демократическими партиями, и в первую очередь социал-революционными рабочими партиями, может наиболее очевидным образом доказать существование такой тенденции. В консервативных партиях, за исключением предвыборных периодов, с естественной откровенностью проявляется склонность к олигархии, которая полностью соответствует их принципиально олигархическому характеру. Однако сегодня субверсивные партии явно принимают те же формы. Наблюдение за ними куда ценнее, поскольку революционно настроенные партии объясняют свое возникновение и свои устремления через отрицание этих тенденций, они возникают из этого отрицания. Возникновение олигархизации в лоне революционных партий – весьма убедительное доказательство существования глубинных олигархических тенденций в любом человеческом сообществе.