Идегей. Татарский народный эпос

Кожей обтянутый барабан.

Возведённый в придворный сан,

Зоркого кречета взял Идегей.

Для любви, для услады своей,

Благоухавшую, как тимьян,

В жёны взял он Айтулы,

Ту, чьи очи были светлы,

Ту, чья кожа – упруга, нежна,

Рождена в Булгаре она.

Как месяц – левая щека,

Как солнце – правая щека!

Если шли из Крыма войска,

Уничтожал их Идегей,

Если распря шла у границ,

Повергал он недругов ниц.

Стал служить Идегей земле.

Честно судил и правил он.

От поборов и войн, и тяжб

Свой народ избавил он.

Землю свою успокоил он,

Казну Токтамыша утроил он:

Было в ней озеро серебра,

Золота поднималась гора.

Благоденствовал народ:

Ел он мясо и пил он мёд.

Приходил из далёких стран

За караваном караван.

Выйти не успевал из ворот

Шумный, людской круговорот.

Шли верблюды, – за вьюком вьюк,

Образуя замкнутый круг.

В те дни, когда муж Идегей

Праведные творил дела,

Жена Токтамыша Джанике

Двух девочек-близнецов родила.

Луноподобная старшая дочь

Была названа Ханеке.

Солнцеподобная младшая дочь

Была названа Кюнеке.

Так на свет появились они.

Из пелёнок вышел в те дни

Сын Токтамыша Кадыр-Бирди.

Созвал Токтамыш высоких лиц,

Зарезал яловых кобылиц,

Устроил пир для знатных гостей,

Открыл казну для бедных людей,

Игрища, скачки устроил он,

И душу на том успокоил он.

Месяц померк – солнце зажглось,

От Идегея у Айтулы

Милое дитя родилось –

Мальчик с голову коня.

Дождавшись желанного дня,

Созвал Идегей всю чёрную кость,

Рабом Токтамыша был каждый гость,

Сказал: «Родился желанный сын,

Назовём его Нурадын»[21].

Сына повелел Идегей

В пелёнки из камки обернуть,

Но решив, что эта камка

Чересчур для ребёнка жестка,

Сына повелел Идегей

В пелёнки из парчи обернуть,

Но решив, что жестка и парча,

Повелел своего малыша

В куний мех Идегей обернуть.

Чтобы отвагой наполнилась грудь,

Начал он сына на битву брать,

Чтобы преследовал вражью рать.

Чтоб видел сын, чтоб воин был!

На том Идегей успокоен был.

III. О том, как Токтамыш повелел своим биям испытать, кто такой в действительности Кубугыл

Джанике в одну из ночей

Токтамышу сказала так:

«Супруг мой, свет моих очей,

Погляди-ка, мой хан, погляди!

Табунщик вчерашний твой,

Вчерашний овчар, а теперь

Советник всегдашний твой,

Словно он бий иль мурза,

Что делает Кубугыл,

Погляди-ка во все глаза!

Родился сын у него,

Праздник устроил он,

Как ты, властелин орды,

Когда у тебя, мой хан,

Родился Кадыр-Бирди,

Когда я родила от тебя

Двух девочек-близнецов.

С ханским отпрыском Кубугыл

Своего ребёнка сравнил!

Оглянись, мой хан, оглянись!

Завещал тебе знамя Чингиз,

Это знамя в руке у него!

Он сидит, не страшась никого,

Будто он – державы глава.

И щетинится голова!

Погляди-ка, мой хан, мой супруг,

Как он судит в твоей стране,

Как стоят твои сорок слуг,

Натянувшись, подобно струне,

Как он входит сюда, погляди, —

До начала суда погляди!»

Хан-Сарай, исполненный благ,

Открывается поутру,

А над ним черноцветный стяг

Развевается на ветру.

На престол властелин взошёл.

Попугай, украшая престол,

Заговаривает вслух.

Появляются сорок слуг,

Наклоняются до земли,

Выпрямляясь, подобно струне.

Сорок первым, от них в стороне,

Появляется Идегей.

Исполина встречая того,

Поднимается с места хан,

Сам не замечая того,

Ай, поднимается с места хан!

Видала это и раньше Джанике.

Сказала супруга-ханша Джанике:

«Овчар вчерашний твой,

Пастух вчерашний твой,

Ставший бием теперь

Советник всегдашний твой,

Твой судья Кубугыл, поверь,

Оказался твёрже, чем клён!

Воля, которой он наделён,

Твёрже воли твоей!

Известней он в мире, чем ты!

Станом он шире, чем ты!

Мыслью – быстрее, чем ты!

Сердцем – храбрее, чем ты!

Память, видно, твоя слаба.

Забыв о рабьей породе его,

Вскочив, себя превратив в раба,

Ты с места встаёшь при входе его,

Ай, с места встаёшь при входе его!»

Сказал, обидевшись, Токтамыш:

«Не разжигай ты сердце моё

Речью горючей, жена!

Не растравляй ты сердце моё,

Не лги, не мучай, жена!

Пастух вчерашний мой,

Овчар вчерашний мой,

Кубугыл, который теперь –

Советник всегдашний мой, –

Не будет он твёрже, чем клён!

А будет он твёрже, чем клён, –

Воля, которой он наделён,

Не будет твёрже воли моей.

Щетинится его голова,

Но я, а не он – державы глава!

Не будет он станом, как я, широк!

А будет он станом, как я, широк, –

Не будет он саном, как я, высок,

Я – венценосный властелин!

Не будет раб равен мне,

Мне, чьим предком был Тимучин!

Мыслью я быстрей, чем он,

Сердцем я храбрей, чем он,

Шире, чем он, станом я,

Ибо рождён ханом я!

При входе его не поднимусь,

Не то опозорюсь повсюду я, –

Токтамышем не буду я!»

Хан-Сарай, исполненный благ,

Открывается поутру.

А над ним черноцветный стяг

Развевается на ветру.

И хан Токтамыш взошёл

На золотой престол, –

Приколола к престолу Джанике

Иголками ханский подол!

У Токтамыша – страна под пятой,

А над ним – попугай золотой

Разговаривает вслух.

Сорок знатных высоких слуг

Входят, кланяясь до земли,

Выпрямляясь, подобно струне.

Сорок первым, от них – в стороне,

Появляется Идегей.

Мужа встречая того,

Сам не замечая того,

С места вскочил Токтамыш,

Отодвигая престол!

Лопнул проклятый подол.

Иголок пронзительный треск,

Подкладки разорванной блеск

Сделали большим позор.

Потупил он ханский взор.

Он понял свою вину.

Он понял свою жену.

Обида пронзила его насквозь.

Он лёг на постель – ему не спалось.

Три ночи не мог он заснуть,

И очи не мог он сомкнуть.

Ласкаясь к нему, Джанике

Сказала в четвёртую ночь:

«Гони уныние прочь,

Расстанься с тревогой ты

И рану не трогай ты.

Если воля его твёрже твоей,

Мы сделаем волю слабей.

Если сердце храбрей твоего —

Уничтожим отвагу его.

Снова к нам Кубугыл придёт,

Подадим ему сладкий мёд.

Мы в нём тоже усладу найдём:

В медовину мы яду нальём.

Друг он, враг ли – сразу поймёшь.

Если он, обнажив свой нож,

Взметнёт его вверх остриём,

Прежде чем выпить мёд, —

Окажется он врагом.

Взметнёт его вверх черенком, —

Мы другом его назовём.

Не горюй, мой хан, соверши

Испытанье его души,

Мне печали свои доверь».

В Хан-Сарае – белая дверь.

Справа – страж Ангысын,

Слева – страж Тангысын.

Хану были рабами они,

Идегею – руками они,

Идегею вручили сердца.

Узнавал от них Идегей

Каждую новость дворца.

В Хан-Сарае стало светло.

Хан-властелин сел на престол.

Составляя одно число,

Идегей сорок первым вошёл.

Он вошёл, «салям» произнёс.

Улыбаясь, хан Токтамыш

Чашу с мёдом ему преподнёс:

Чем-то приправленный мёд,

Жёлтый, отравленный мёд!

Ангысын Тангысыну мигнул,

Тангысын Ангысына толкнул,

Голову со значеньем пригнул,

Идегей загадку смекнул.

Нож обнажил и так сказал:

«С золотой рукояткою нож!

В медовину сладкую, нож,

Ты войдёшь у всех на виду.

Если есть отрава в меду,

Всю отраву себе возьмёшь!»

Так сказав, Идегей обнажил

Свой алмазный, свой острый нож,

В жёлтый мёд его погрузил.

На четыре части ножом

Он тягучий мёд разделил,

Размешал в середине потом

И, вынув, ханше сказал:

«Сито твоё красиво, пестро,

Дурно пахнет твоё ведро».

Так сказав, Идегей ушёл.

Плача, ворот порвав на себе,

Ханша упала на престол.

Сказала: «Понял, владыка мой,

Супруг мой, хан великий мой,

То, что сделал сейчас Кубугыл?

Он и тебя, и меня оскорбил!

Если он вверх взмахнул остриём, –

Он оказался нашим врагом.

Разделил на четыре части мёд.

Кто его замысла не поймёт?

Четыре части – ты понял, мой хан? –

Иртыш, Яик, Идиль, Чулман,

На четыре части разрежет край.

Мёд размешал в середине он.

Ясно тебе ли? Отныне он

Возмутит Булгар и Сарай…

Сито, сказал он, и ведро.

Скрытно сказал он и хитро:

К ведру приравнял твою младшую дочь,

А ситом назвал твою старшую дочь.

«Если, мол, сын мой будет не прочь,

Если ровней сочтёт их жених,

Он в жёны возьмёт одну из них…

Ай, в жёны возьмёт одну из них!»

Ответил хан Токтамыш:

«Смутное сердце моё

Смущать не надо, жена!

В чистое сердце моё

Не лей ты яда, жена!

Другом был мне всегда Джантимир,

Были меж нас любовь и мир,

Мудрым, добрым он был стариком.

От него родившийся Кубугыл

Тоже не будет мне врагом.

Судья и воин Кубугыл,

Хвалы достоин Кубугыл,

Он тягаться не станет со мной,

На меня не нагрянет войной.

Пусть он духом твёрже, чем я, —

Он мне служит, зла не тая».

И ещё сказал Токтамыш:

«Не придёт от него беда.

То, что ты сейчас говоришь,

Не случится никогда,

Ай, не случится никогда!»

Сказала ханша Джанике:

«Если не враг тебе Кубугыл,

Если он мести не затаил,

Если не знаешь ты цены

Верным словам своей жены, —

Созови ты своей страны

Девять самых мудрых мужей.

Празднество большое устрой,

Испытать прикажи поскорей:

Кто же он, кто он такой,

Тот, кто везде Кубугылом слывёт,

За Кубугыла себя выдаёт,

Ай, кто он, кто он такой?»

Тут великий хан Токтамыш

В смятение пришёл.

Ответа не нашёл.

Обернулся хан Токтамыш —

Совета не нашёл.

Девять созвал он певцов,

Девять созвал мудрецов,

Одного привести приказал

И слова такие сказал:

«Худай-бирде, мой батыр!

Если тебя по плечу

Ударить я захочу,

Знаю – не сядешь ты.

Одежду с плеча моего

Носить не станешь ты.

Стихи, батыр мой, сложи,

В стихи всю правду вложи».

Слово Худай-бирде сказал.

Не понравилось оно.

«Выйди!» – хан ему приказал.

«Акбалтыра сын – мой Уак

И Мунджира сын – мой Чуак,

С красными огоньками в глазах,

Посеребренные в жарких боях,

Волки, врагам внушавшие страх!

Пили их кровь не однажды вы

И всё ж умирали от жажды вы!

Скажите стихи, оба войдя!»

Два седоголовых вождя

Руки сложили сперва,

Звонко сложили слова.

Но хан прогнал и этих двух:

Не утешили ханский слух.

«Избранный среди людей,

Аргамак[22] среди лошадей,

Беркут среди дальнозорких птиц,

Охранитель наших границ,

Мечом исфаганским[23] украшен ты,

Врагам многочисленным страшен ты.

Ты против них, как буря, стоял,

Как туман, ты, брови нахмуря, стоял!

Мой батыр Кара Куджа,

Войди в мой дом, стихи скажи!»

Но слово Кара Куджи

Хану не пришлось по душе.

«Выйди!» – он приказал Кудже.

Измучился хан Токтамыш,

Всю душу свою истерзал.

Озираясь, он так сказал:

«Кого только на сборище нет?

Но песни до сих пор ещё нет!

За какие наказан я грехи?

В день, когда беспомощен я,

Некому сказать стихи!»

Дом нугаев в смятенье пришёл,

Никто ответа не нашёл,

Никто совета не нашёл,

Хану стихами сказать не сумел,

Подойти к нему не посмел,

Ханский гнев стоял в ушах.

«Мы не знаем, – все говорят», —

Простите нас, падишах!»

И тогда воззвал Токтамыш:

«Найдёшь дорогу вслепую ты,

Откроешь тайну любую ты.

Трепещет саз у тебя в руке,

Играет стих на его языке.

Рыдает саз в печальный час,

В хороший час смеётся саз.

Сын Туктара, батыр Тугач,

Звонкого дара сейчас не прячь,

Стихами правду мне скажи,

Своё искусство покажи!»

Руки Тугач сложил сперва,

Эти потом сложил слова:

«Дума необычайна твоя,

Недоступна мне тайна твоя.

Мысли твоей не достигну я,

Речи твоей не постигну я.

Но теперь стоит у ханских врат

Девяти батыров старший брат,

Бий Кыпчак, твой надёжный оплот.

Он один твою думу поймёт».

«Здравствуй, Идиль, Отчизна – Дом!»

Воззвал тогда хан Токтамыш;

«Чужим словам не внимаешь ты.

Брони вовек не снимаешь ты,

Не считаешься с ханским приказом ты,

Лишь на свой надеешься разум ты!

Бий Кыпчак, войди в мой дом,

Слушай, что тебе я скажу.

На каждом боку твоём по ножу.

Ростом в лиственницу твой конь.

Панцирь твой, батыр-исполин,

Из тысячи железных пластин.

Длина копья – двадцать аршин.

Юрта твоя – из пологов двух,

Речью чужой не тешишь ты слух,

Без разумения не войдёшь

В край, в котором живёт чужак.

Сын Мютана бий Кыпчак,

Стихами правду скажи,

В стихи всю правду вложи».

Кланяясь низко, вошёл Кыпчак.

Он вошёл, колено преклонил,

Под колено шапку подложил,

В руки взял медовину он,

Отведал её половину он,

Начал было стихи говорить.

Но сын Камала Кин-Джанбай

Сразу дело смекнул,

Кыпчаку он намекнул:

Отойди, мол, назад, —

Чтобы не говорил невпопад.

Сказал тогда Токтамыш-хан:

«Сорок верблюдов везут с трудом

На себе твой мощный колчан.

Сын Камала, войди в мой дом.

Ростом ты выше райских слуг.

Много пред ханом имеешь заслуг.

Шесть изо рта выпускаешь письмен.

Шесть понимаешь чуждых племён.

Здесь раздавались других голоса.

Ты, Кин-Джанбай, в моём бурдюке[24] —

Капля последняя кумыса.

Вот и последний дай мне совет,

Кин-Джанбай, очей моих свет,

Если плохо Кыпчак говорил,

Сам скажи мне стихами тогда:

Кто он, кто такой Кубугыл?!»

Кин-Джанбай тогда сказал:

«Великий мой хан, владыка мой хан!

Ты в эту тайну проникнуть не мог,

И я эту тайну постигнуть не мог,

И я этой цели достигнуть не мог!

Тайна эта – как трудный сон.

Не понять нугаям его,

Здесь мы не разгадаем его.

На берегах шести рек

Пребывает один человек.

Прозывается он Субра.

Лицо пожелтело, как у бобра.

Голова, как выдра, седа.

Лёгок меч его, как вода,

Прочности нет в его зубах,

Ноги одеревенели его,

Скоро отвезёт его прах

Конь на деревянных ногах[25].

Сто девяносто пять лет

Он глядит на суетный свет.

Семьдесят семь обошёл он краев,

Убивал леопардов и львов.

Этот в шубе красивый мудрец,

Этот в куньей шапке певец

Знает, кто такой Кубугыл.

Не знает он – не знает никто!»

Так батыр Кин-Джанбай сказал.

Вызвать певца хан приказал.

Услыхав Токтамыша приказ,

Ханский гонец Баймурат тотчас

Шапку надел, затянул кушак,

Хвост коня скрутил узлом,

Поскакал к Шестиречью верхом.

За шесть дней резвый скакун

Прискакал, убыстрив бег,

К берегам шести рек.

Увидал гонец певца,

Удивился осанке его,

Но был он похож на мертвеца:

Движутся, мнилось, останки его!

Расшатались зубы его.

Не держались губы его.

Щеку, готовую упасть,

Подвязал он белым платком!

Таким он древним был стариком,

Что на коня не мог он сесть,

Если сядет – не сможет слезть.

И тогда гонец Баймурат

Без певца вернулся назад.

Токтамышу сказал Кин-Джанбай:

«Из далёкой стоянки мудрец,

С величавой осанкой певец

На коня верхом не может сесть,

А если сядет – не сможет слезть.

Владыка мой, ласку окажи,

В золотую коляску прикажи

Шесть коней вороных запрячь.

Цветами осыпать прикажи,

Оглобли украсить прикажи,

Пуховики положить вокруг

И посади двух своих слуг.

Отказаться сумеет ли тогда,

Не приехать посмеет ли тогда?»

Токтамыш эту ласку оказал.

В золотую коляску приказал

Шесть коней вороных запрячь.

Цветами осыпать велел,

Оглобли украсить велел,

Пуховики положить вокруг

И посадить двух своих слуг.

Шестиречья видны берега.

Входит с речью один слуга:

«В шубе красивой мудрец,

В куньей шапке певец!

Осанка величава твоя,

Не тускнеет слава твоя.

Сто девяносто пять лет

Ты глядишь на суетный свет.

Почестей достойный старик,

Ты в грядущее взором проник.

Мой повелитель Токтамыш

Приглашает тебя в свой дом.

Если ты в доме его погостишь,

Что же ты потеряешь на том?

Если ты дело его разрешишь,

Что же ты потеряешь на том?»

Исполнили слуги свой долг.

Опоясав певца кушаком,

Подвязав ему щёки платком,

Рот закутали в белый шёлк,

Чтобы голос певца не замолк.

Соком цветка намазав глаза,

Чтобы глаза не затмила слеза,

На руку положили алмаз —

Таков был ханский приказ.

В коляску старика посадив,

Клятву приняв, что будет правдив,

Рядом поставили костыли,

Старца к владыке повезли.

IV. О том, как Токтамыш-хан, выслушав песенное прорицание Субры, испытывал Идегея

Когда величавый певец,

Согнувшись, вошёл во дворец,

Великий хан Токтамыш

С почётом принял его.

Устроил он торжество.

Приглашение разослал

Старикам мудрейшим он.

Вызвать велел и старейшин он, —

Тех, что были мудры,

Повелел на Кук-Тубе

Белые поставить шатры.

Был окружён мурзами он.

Суровыми глазами он

Собрание оглядел.

Сказал: «Для высоких дел

Вас, мудрейших в стране,

Я сейчас пригласил,

Чтобы вы поведали мне:

Хорош или плох Кубугыл?»

Быстро внесли в кадке мёд,

Бражный, хмельной, сладкий мёд.

Кравчим назначен был Идегей.

Он поднёс чашу певцу.

Опрокинул чашу Субра,

Пламя разлилось по лицу.

Голосом, сделанным из серебра,

Молвил величавый Субра:

«Если помчится конь, торопясь,

Выйдет пот из бегунца.

Выйдет из белого хлопка – бязь.

Выйдет слово от мудреца.

Я же гляжу на суетный свет

Сто девяносто пять лет.

Расшатались, исчезнуть спеша,

Кости, зубы мои и душа.

Чтоб не упала, в белый шёлк

Завязана моя щека.

Из такого, как я, старика,

Какой же может выйти толк,

Ай, какой же может выйти толк?

Я спел бы, да стал язык мой сух.

Я спел бы, но петь отвык мой дух.

Влаги в сухой траве не найти.

Жира не сыщешь в сухой кости.

У выживших из ума стариков

Не бывает слуха достойных слов.

Хан их в уши свои не возьмёт,

А хан возьмёт – не возьмёт народ.

А если хан с дороги свернёт,

По которой пошёл народ,

Хан пропадёт, попадёт в тупик…

Я уже слышу сердитый шум:

– Ай, какой многословный старик!

Всё говорит, что взбредёт на ум!

Милость явите вашу мне!

Поднесите-ка чашу мне,

Да не расплёскивая мёд…

Лейся, поблёскивая, мёд,

Обожги ты грудь мою,

Откашляюсь и запою:

Послушай, хан Токтамыш, меня!

Если конём наградишь меня,

Дай ты мне молодого коня,

Чтобы не потело седло.

Если птицу дашь для взмёта мне, —

Ястреба дай для охоты мне,

Чтоб торока набивал тяжело.

Шубу мне дашь – да будет черна,

Чтобы не полиняла она,

Пока не износится мех.

Девушку дашь для поздней любви —

Из красавиц её призови,

Чтобы сладок был её смех,

Чтоб, когда она станет вдовой,

Взял её в жены муж другой.

Если мне дашь скотину в хомут, —

Да будет – холощёный верблюд,

Чтоб тысячи вьюков перевёз.

Дашь кобылицу для молока —

Пусть молоко не сякнет, пока

Нашу траву не тронет мороз.

Милость проявите ко мне.

Чашу поднесите-ка мне,

Да не расплёскивая мёд.

Лейся, поблёскивая, мёд!

На Идиль-реке, говорят,

Было властителей пятьдесят.

Был и на Яике хан —

Меньшой среди больших,

Большой среди меньших.

Много лет гляжу я на свет.

Ханом был старый твой дед.

Поборов он брал меньше, чем ты,

Наград раздавал больше, чем ты.

Говорят, говорят: «Слова скажи».

Говорят, говорят: «Стихи сложи».

Но что вам скажу, что вам сложу,

Но что же вам в усладу пойдёт

И что же мне в награду пойдёт?»

Хан Токтамыш тогда сказал:

«Дам я шубу соболью тебе.

Ястреба с колокольчиком дам.

Чтобы скакать по раздолью тебе,

Я тебя награжу конём.

Будешь без плети ездить на нём.

Запечатлён его бег на земле.

Я тебе красавицу дам, –

Не видал такой вовек на земле, –

Моей Ханеке нежней,

Моей Кюнеке милей.

Справа можешь сажать её[26],

Павой наряжать её

И на славу ласкать её,

Если, певец, ты скажешь сперва

О сегодняшнем кравчем слова.

Муж Кубугыл перед тобой.

Что он за муж? Кто он такой?»

С этим хан Токтамыш певца

В шубу бобровую облачил,

Чашу с мёдом ему вручил.

Чашу взяв, не пригубил певец,

Оглядел он ханский дворец.

Двух батыров глаза нашли.

Подал знак, чтоб к нему подошли

Идегей и Кин-Джанбай.

Спросил Кин Джанбая певец,

Сказал, вопрошая, певец:

«Жил-был когда-то хан Тунику.

Много свершил на своём веку.

Кто был ему друг – того любил.

Кто был ему враг – того губил.

Старший из младших владык,

Младший из старших владык

Необозримой земли

Покорство ему принесли.

Когда не смолкали о нём слова,

Когда он сделал набег на Китай,

Старший везир его, Кулатай,

Татского рода глава,

Бесприютного мальчика нашёл,

По степи на коне летя.

Усыновил он это дитя.

Когда приёмыш мужем стал,

Когда владеть оружьем стал,

Поднял он весь татский род,

На Тунику пошёл в поход

И прогнал его, когда победил,

Кулатая на престол посадил.

Ханом сделался Кулатай —

И голову отрубил ему,

Ребёнку, что вырос в его дому,

И Тунику её преподнёс,

Хану вернул престол везирь[27].

Слушай меня, старший батыр!

Я задаю тебе вопрос:

Кто правильнее поступил —

Приёмыш или Кулатай?»

Так отвечал Кин-Джанбай:

«Старший в державе Субра-отец!

В дряхлой оправе Субра-мудрец!

Сто девяносто пять лет

Ты глядишь на суетный свет.

Что я тебе скажу в ответ?

Перед тобой – бессилен я,

Перед тобой – филин я!

Я скажу, что муж Кулатай

Правильно поступил:

Приёмыша он убил,

Законному хану власть вернул».

Тогда на Идегея взглянул

И сказал величавый певец:

«Я не знаю, кто твой отец,

Но ты, не достигший тридцати,

Прославленных сумел превзойти.

Отвечай же мне, Кубугыл:

Кто из них правильней поступил?»

Тут Идегей сказал:

«Старший в державе Субра-отец!

В дряхлой оправе Субра-мудрец!

Много видя, блеснул ты, старик.

Многое зная, сказал твой язык.

Зачем же от мира скрываешь ты

Имя приёмыша-сироты?

Этого не простит тебе мир!

Тимертау звался батыр.

Младший из старших владык,

Старший из младших владык

Унянь – восьмиханной земли

Тунику покорство несли.

Возвысился Тунику до небес,

Китай покорил он, страну чудес,

Стал косо смотреть на свой народ,

Который вознёс его до высот.

Рабством стал бессильных удел,

Сильный рабами завладел,

Край родной стал беден и слаб:

Народ нищает, когда он – раб.

Тунику не держал в уме,

Что народ страдает в ярме.

Но Тимертау-сирота

В каждые входил ворота,

В каждый город, в каждый шатёр

Он сиротские взоры простёр.

Услышал народное горе он.

Бессильных поднял вскоре он.