Пусть всегда будет атом

Совместные походы через безлюдную Пустошь, посещение хуторов, привалы возле заброшенных, давно лишившихся асфальта дорог сблизили их и дали сдружиться. Парень знал неожиданно много и охотно рассказывал про жизнь в Южных Пустошах: про тайны Грохочущего леса и про налеты бензиновых баронов, что торгуют нефтью и рабами, про Царя мирмиков и сектантов сжигающих книги, про Мертвый город и ядовитое Иудово дерево заманивающее неосторожных путников под свою ядовитую сень. А еще про банду Димаса Шифера и Нехороший хутор.

– 

Сатанисты обосновались на хуторе сразу после войны, да ладно бы просто сатанисты, так все как один кулачье редкостное. Все знают, что у них лекарств и еды полно, да только делиться они ж не желают, ни правдами, ни неправдами.

– 

Продают хоть?

– 

Ага, конечно! Продают, да еще как! – он нахмурился, видно было, что тема больная. – Когда в прошлом году голод у нас был, так они такую цену затребовали с нас, что поселок до сих пор расплачивается еще. А в этом году урожаи-то не лучше ожидаются…

Степа потупил взгляд и вздохнул:

– Кто их знает, откуда у сектантов столько запасов: может анашу растят к продаже, может бензиновым баронам рабов ловить помогают, или тот Сатана, которому они молятся, их продуктами подогревает, но как бы то ни было, рожи у хуторских сытые всегда, круглые, – Степка сплюнул и его рука сжалась на винтовке. – Денег-то ни у кого нет – вот они в долг еду и дают, под конский процент. А когда нашим поселковым расплатиться нечем, требуют женщин из их семей к себе. Якобы по хозяйству помогать, а на деле они там как рабыни и все прихоти выполняют.

Настя ужаснулась, хотя и ожидала чего-то подобного, а милиционер продолжал:

– Собраться бы нам всеми Новыми Зорями и к стенке этих куркулей по законам революции, да у сектантов оружия завались, автоматы, пулеметы, да и крыша у них имеется. Димас Шифер со своими парнями из Краснознаменного за них вписывается. А Шифера попробуй тронь: он под группировкой Заводских теперь ходит, а Заводские в Пустошах такую силу имеют, что с ними даже Торговая палата Краснознаменного предпочитает на сотрудничество идти. Вот скажи, что мне толку фуражку с погонами носить, когда такая дрянь вокруг творится, а мне только смотреть на все и остается?

Степка остановился и опустил голову, бессильно сжимая обрез побелевшей рукой. Ему, кажется, давно нужно было перед кем-то выговориться. Не найдя слов в утешение, Настя лишь обняла милиционера, и вскоре они снова шли по дороге, минуя ржавые остовы машин, голые бетонные столбы с давно снятыми проводами и высокий, прошлогодний бурьян.

IV

Первый раз людей с Нехорошего хутора Настя увидела на базаре Новых Зорь. На горчичного цвета Москвиче туда заехал сам глава сектантов Невзор – крепкий старик с военной выправкой. Чуть позади, то и дело посматривая по сторонам, шли еще трое хуторян, карманы курток которых были оттянутыми чем-то тяжелым. Главным среди охраняющей старика троицы явно был сын Невзора, Матвей, здоровенный белобрысый детина с тяжелыми золотыми печатками обильно украшающими пальцы.

Настя тогда поймала долгий, сальный взгляд Матвея, прошедшийся по ее фигуре, после чего увидела, как он спрашивает о чем-то ближайшего торговца, тыкая в нее пальцем. После этой встречи Матвей стал периодически заезжать к ней в больницу, и, отпуская шуточки, выставлял ей на стол то пару банок довоенной сгущенки, то консервы, то, однажды, даже флакон духов Красная Москва. Настя лишь корректно отказывалась, но, похоже, слово «нет» лишь еще больше раззадоривало хуторянина, и тот, наглея все больше, теперь каждый раз старался зажать фельдшера в уголок, если вокруг никого не было.

Приставания кончились, лишь когда прознавший об этом Степка намял наглому хуторянину бока, и тот, шипя и обещая всяческие последствия, укатил к себе домой на горчичном Москвиче с изрядно помятым его же головой крылом.

Через месяц после этого Насте пришлось выбраться и на сам хутор. Водитель присланной в поселок машины сообщил, что Невзору сделалось плохо, и Настя, повинуясь долгу, отправилась туда, не забыв позвать с собой и Степу, который ради такого случая добавил на пояс динамитную шашку.

Нехороший хутор находился в районе выработанных еще в советское время шахт. Он жался к горе, прикрываясь ей с одной стороны, а с трех других отгораживался от Пустошей стеной. Стена эта, сразу было видно, пережила не одну осаду: шла то в один, то в два ряда, петляла, секции железобетонного забора сменялись листовым железом, листовое железо исчезало за тесаными кольями, проломы между которых заделывались цементом и грудами битого кирпича.

Когда машина доехала до ворот, Настя вздрогнула. Перед ними на деревянном столбе, примотанный к нему обрывками проводов висел высушенный солнцем, полуистлевший труп с повешенной на шею фанерной табличкой. На ней слабо читалась полу смытая дождями надпись «Вор».

Заметив долгожданную машину, стоящий на вышке охранник велел открывать ворота. Москвич заехал внутрь и хутор сектантов встретил их аккуратной улочкой крепких, деревянных домов. Все здесь выглядело так, будто и не было никакой Войны, будто и не было за их спинами стены с пулеметными вышками и бесконечных километров протравленной радиацией и кислотными дождями Пустоши. Застекленные окна белели чистыми занавесочками и краснели геранями, оправленными в зелень алоэ. Резные наличники пестрели на солнце. Кирпичные трубы на крытых железом крышах неторопливо пускали дымок. В каждом доме перед ними чувствовалась добротность и крепкая, хозяйская рука.

Настя вздрогнула: на нее резко нахлынули воспоминания о собственном домике в родном городе, и девушка постаралась отогнать эти мысли, чтобы не расплакаться.

Машина затормозила, и Настя наконец смогла рассмотреть сложенную из белого силикатного кирпича церковь, пристроенную к крутому склону горы.

Увенчанный железной луковкой храм окружал вал из выбеленных солнцем человеческих костяков, сваленных под его стены. Их было столько, что они могли бы дойти Насте до пояса, если бы существовала в мире сила, что смогла бы заставить девушку сделать хоть один шаг в сторону этой чёртовой церкви. Стены, ворота, крыльцо, все было украшено бурыми следами сотен человеческих пятерней, а столбы перил были заботливо набраны из человеческих позвонков.

К горлу Насти подступила тошнота, но схвативший ее за руку Степка быстро потащил ее прочь, в дом главы общины.

Был ли дом примечательным или необычным? После церквушки Настя больше не смотрела по сторонам, а потому ничего вокруг ей запомнилось. Возможно и к лучшему.

Матвей встретил их на пороге и, с усмешкой взглянув на белое лицо девушки, провел их одну из комнат, где на большой пуховой кровати лежал Невзор. Выглядел старик крайне плохо и, осмотрев его, девушка поняла, что глава общины слег с холерой, эпидемии которой в их районе как раз не хватало до полного счастья. К ее радости, на вопрос об имеющихся лекарствах, сектанты принесли целый ящик, забитый довоенными таблетками и антибиотиками, а потому положение старика перестало выглядеть таким опасным, как ей подумалось в начале. Вскоре Настя уже была вся во врачебной работе, полностью забыв обо всем, что творится вокруг.

Невзор, поправившийся тогда ее усилиями, стал лишь первой весточкой пришедшей в тот год холеры. Она проникала в реки и озера, находя себе дорогу мутными ручьями дождевой воды, омывающими мусорные кучи и неубранные трупы людей, что нашли в Пустошах свой окончательный покой. Вскоре болезнь пришла и в Новые Зори. Слабые, едва пережившие голодную зиму селяне косились холерой каждый день. Еды в Новых Зорях было все меньше, лекарства кончались стремительно. Больница была забита, и людей приходилось размещать на раскладушках или прямо на полу. Теперь Насте приходилось ночевать в больнице, заходя в дом лишь раз в пару дней, чтобы полить цветы.

В один из вечеров, когда она закончила вечерний обход и собиралась подремать несколько часов, на пороге возник Степка и, не говоря ни слова, потащил ее в кабинет.

– Ну что, товарищ фельдшер, ситуация, я вижу, вышла из-под контроля. Не время ли для чрезвычайных мер?

Младший милиционер выглядел изнуренным, но в лице его чувствовалась какая-то хитринка.

Настя наклонила голову, пытаясь понять, к чему ведет парень.

– В общем, Насть, я о том, что по законам военного времени пора бы нам раскулачить немного хуторян… Ты ж сама видела, у них упаковок антибиотиков как у дурака фантиков. И еды столько, что рожи салом заплывают, пока у нас тут голод и холера.

Настя устало опустилась за стол, машинально поправляя грязный, белый халат. Девушке даже не верилось, что этот разговор действительно имеет место быть.

– Ты что, воровать предлагаешь?

– Я не говорю воровать, я говорю реквизировать надо. Дернуть у них немного лекарств и еды, как раз до лета чтоб продержаться, летом уже можно и на подножном корме до осени доползти, а там и урожай. Жену Невзора видела? Ну, Яну, которой шестнадцатый год сейчас идет? Она из наших, из поселковых, старикашка её в позапрошлом году в жены взял у Михайловых, когда те долг за продукты заплатить не смогли. Я с ней двумя словами успел перекинуться, пока ты упыря того лечила. Девочка подслушала вещь одну: хуторские еду, лекарства, все в церкви, вроде как, прячут, чтоб подальше от чужих глаз было. Пробраться б нам с тобой туда… А то я бы и сам реквизицией занялся, чтоб тебя не впутывать, да в лекарствах не разбираюсь ведь.

Повисло молчание. Девушка долго смотрела на сидящего перед ней младшего милиционера.

– Знаешь, Степ, я ведь думала, что ты другой… – то ли грустно, то ли разочарованно выдохнула она. – Я же потому с тобой и общалась… А ты как все остальные. Такой же вор. Были у меня уже бандиты в жизни, и повторять опыт я не собираюсь.

– Да брось, какие бандиты? Тут дело долга, и цель оправдывает средства.

– Цель никогда не должна быть оправданием для средства, – вздохнула Настя и выставила Степку прочь, не смотря на все его попытки вставить какие-то слова.

Следующий день выдался таким же, как предыдущий: новые заболевшие с холерой, потом еще, а запаса лекарств становилось все меньше. Обещанная Краснознаменным машина с медикаментами тоже не приехала. Ее водителя и охранника чуть позже нашли застреленными и выброшенными в кювет. Купить лекарства становилось все сложнее, из-за эпидемии цены скакнули так, что упаковка антибиотиков на рынке шла по цене пистолета.

Степка заходил в больницу каждый день. О краже он больше не заговаривал, лишь кидал на стол девушки завернутые в бумагу бутерброды, да пытался хоть немного помочь ей в работе. Только иногда Степка напряженно смотрел на фельдшера, но та не подавала виду, что замечает это.

Миновало еще несколько дней, и стало окончательно ясно, что больные только прибывают, а лекарств в больнице осталось всего на несколько дней. Настя наконец сдалась.

Степка не стал ничего говорить, когда она появилась перед его домом, лишь улыбнулся и, подмигнув, многозначительно сказал, что уже собирает продотряд и завтра вечером ожидает ее у въезда в Новые Зори, за остановкой.

V

Когда совсем стемнело и на небо высыпал яркий бисер звезд, за проржавевшей остановкой у поворота на Новые Зори, наконец, начал собираться их отряд. Состоял он из командира в лице весело ухмыляющегося Степки при неизменной кустарной винтовке, обрезе и ноже и Насти, вооруженной, разве что, своей красотой да ручкой, забытой в кармане куртки. Через полчаса подтянулась и кавалерия в лице Олега – местного электрика, толкающего, уменьшения шума ради, свой мотоцикл с коляской.

– Оружие принес? – не преминул уточнить Степка.

Олег, покопавшись в коляске, продемонстрировал другу монтировку. Покачав от досады головой, младший милиционер снял с плеча свою самодельную винтовку, отдавая ее прибывшему.

– Он вообще карабин имел, самозарядный Симонова, хороший, прямо со складов резерва… Он из него знаешь как стрелял… – будто извиняясь за друга, пояснил Насте Степка, – Но когда в прошлом году голод шел, тут не до карабина, у него жена ж, дети, сменял у хуторян на консервы.

Больше они не произнесли ни слова. Олег завел мотоцикл и они поехали в Пустошь, встретившую их холодным ветром и далеким воем волков.

Мотоцикл оставили вдали от хутора, чтобы не привлекать внимание к себе его стрекотом и, загнав в кусты, отправились пешком. После завершения дела договорились доехать до Новых Зорь и там уже разделиться. Настя и Степка унесут рюкзаки с лекарствами к себе, а Олег поедет до Краснознаменного, путая следы на случай преследования.

Хутор встретил их нехорошей тишиной. Обойдя издали вышку, где горел огонек самокрутки часового, они спешно нырнули в густую тень окружавшей дома стены. Возведенная сразу после Войны для сдерживания банд стена сейчас, в более спокойные времена, обзавелась множеством лазов и дыр, устроенных самими хуторскими, обделывающими по ночам свои делишки.

Хутор спал. Все окна – черные провалы, но где-то фырчал генератор и уличные фонари кидали в ночь яркие полосы света, освещая все вокруг так, словно и не было никогда Войны.

– Ишь, куркули, бензина-то не жалеют! – прошипел Степка, первым осторожно выходя из тени возле стены. Пригнувшись, троица быстро пошла по улочке, туда, где высила свои стены сектантская церковь. Ночью она производила еще более гадкое впечатление, походя в холодном электрическом свете на странный, украшенный маковкой скотомогильник.

Перед дверями в церковь, находился единственный сторож, сидящий на колченогом стуле с кокетливой, гнутой спинкой. Дробовик хуторянина был спокойно прислонен к стене, а все внимание мужчины было поглощено куском жареной курицы, которой он неспешно перекусывал, кидая обгладываемые косточки прямо к человеческим останкам у стены.

Подождав, пока хуторянин доест и сойдет с крыльца, то ли для обхода, то ли по малой нужде, Степка подкрался к нему сзади и, взяв в удушающий захват, споро оттащил в темноту. Подождав, пока он затихнет, парень ловко (сказывался милицейский опыт), связал часового и, заткнув ему рот тряпкой, оставил сектанта в ближайших кустах.

Тяжелый навесной замок на бурых от крови дверях храма поддался найденному в карманах хуторянина ключу, и троица вошла внутрь, погружаясь в слепящую после уличного фонаря темноту.

Щелкнули фонарики, заплясали пятна света на стенах. Настя не знала, что они увидят внутри, но ей представлялись распятые трупы и чудовищные росписи на штукатурке. Свет фонариков не нашёл ничего. Только голые, побелённые стены большого помещения. Ни крови, ни костей, ни пугающих идолов – ничего, только уложенный бетонными плитами пол и пустота вокруг.

Олег уже хотел было что-то сказать, как вдруг луч его фонарика провалился, исчезая во тьме. В стене пустой церкви явно был еще один проход, уходящий куда-то в гору, к которой жался сектантский храм.

– Идем вперед. Чтобы тут ни было, без реквизиции я возвращаться не намерен, – подытожил Степка и первым шагнул в темноту. Проход оказался началом шахты, пустынной, как и все вокруг. Бетонные стены и потолок. Металлическая полоса гермозатвора в полу, проёмы огромных грузовых лифтов и лестница, ведущая куда-то вниз. Было заметно, что лестницей пользовались часто, настолько часто, что ступени не просто блестели – в бетоне читались ясные углубления, вытертые множеством ног проходивших по ним людей.

Они шли долго и опустились вниз точно больше, чем на десяток этажей, прежде чем ступени исчезли, и перед ними вновь открылся коридор.

Помещения, в которые они попали, были столь огромными, что фонарики, питаемые слабыми, полу разряженными батареями едва выхватывали потолок гигантской штольни. Сперва шахта показалась пустой, и свет фонарей нашел лишь какие-то плакаты и расписания, махровые от грязи кабели, запыленные сирены и мертвые телефоны на стенах. Затем к этому добавились пустые стеллажи, возле которых желтели ржавые, раскуроченные автопогрузчики. Однако не прошли они и пары сотен шагов, как все это сменили поднимающиеся до самого потолка штабеля ящиков, закрывающие собой стены штольни. Они как зачарованные шли вдоль стеллажей, доверху забитых консервами и концентрами супов, сахаром и крупами, зерном и подсолнечным маслом, эти стеллажи сменялись коробками лекарств и бочками с консервированной водой, бензином и керосином, а шахте все не было и не было конца.

Они почти не говорили, потрясенные величием этого места. Лишь когда троица дошла до огромных, в два человеческих роста, лопастей вентиляторов, что стояли в гигантских воздуховодах в стене тоннеля, они наконец опомнились, поняв, что еще нужно возвращаться назад.

– Что это вообще за место? – хрипло спросил Олег, все еще смотря на бесконечные штабели ящиков, уходящих еще дальше во тьму.

– Хранилище Госрезерва. Вот что это, – тут же откликнулся охрипшим от волнения голосом Степка. – Рассказывали, что в Советском Союзе их строили как раз на случай войны. Делали запасы для восстановления страны. Их еще в восемьдесят шестом, сразу как Мировая кончилась, вскрывали. А это выходит так целым и простояло все это время…

Степка вдруг осекся и посветил фонариком на свои часы.

– Задержались мы, уходить надо. Ищем лекарства и на выход. А как вернемся, нашим расскажем про то, что тут происходит. Этих запасов всем поселкам вокруг на много лет вперед хватит.

VI

Настя сдувала со лба мокрые от пота пряди: с забитыми антибиотиками и другими лекарствами рюкзаками, они почти бегом, без остановки одолевали бесконечные пролеты ведущей наверх лестницы, возвращаясь обратно в храм.

Едва они вошли в церковный зал, как глаза резануло болью – это под потолком зажглась лампа, высвечивая фигуры ждущих их хуторян. В руках местных были крепко зажаты винтовки и автоматы Калашникова.

Старик Невзор стоял позади хуторян, внимательно разглядывая людей.

– Да что ж такое… Сколько ни распускай слухи про Сатану, сколько ни таскай со всей Пустоши кости, все равно, что ни год, то какая-то сволочь залезет. Падаль я эту поселковую давно ожидал здесь увидеть, скажу честно, а вот тебя, Настенька, не думал… Воровство – это грех… Или не учили тебя? Не оглядывайтесь, выход из хранилища только здесь, через храм. Оружие – на пол и лицами – к стене.

Степка в ответ лишь хмыкнул, выразительно ухватывая обрез поудобнее.

– Это вы здесь воры, а не мы. И хранилище это вам не принадлежит.

Невзор посмотрел на младшего милиционера, удивленный его наглостью:

– А если не нам, то кому ж тогда? Мы тут живем, с самой Войны, это наша земля и все, что на ней, и все, что под ней, – тоже. И это наше. И это я в Госрезерве тридцать лет до войны отслужил, а не ты, щенок. Не твое это, не поселковых и не городских, а нашей общины.

– Да тут всем же хватит, на всю Пустошь, – Степка говорил спокойно, зная, что, если дойдет до стрельбы, шансов у их маленькой группки не будет никаких.

– Тут для нас до конца мира хватит. Потому что мы не жадные, в отличие от вас, мы берем столько, сколько нужно. А если другие узнают, если городские набегут, тут и пяти лет не пройдет, как все выжрут. А как выжрут, снова у них будет голод. Так что лучше уж мы для себя хранилище попридержим. Ружьишки свои бросайте и к стеночке. Последний раз говорю.

Степка стоял вплотную к Насте.

Вентиляцию в шахте помнишь? – услышала девушка его шёпот. – Может по этим тоннелям можно будет вылезти на поверхность. Как скомандую – беги. Нужно рассказать людям об этих запасах. Это наш долг…

– Хватит, пристрелите их, да кончим дело, – скомандовал потерявший терпение Невзор, не дав Степке договорить. Однако, прежде чем хуторяне успели что-то сделать, Олег вскинул винтовку и выстрелил в Невзора. Тяжелая, отлитая из свинца, самодельная пуля заставила главу хуторян охнуть, валясь на пол. Вал ответного огня смял Олега, кинул к стене изодранной, окровавленной куклой.

Грохнул обрез Степки, и крупная картечь разнесла лампу под потолком, погружая зал в темноту. Пущенные вслепую очереди хуторских забили по стенам, но младший милиционер уже схватил Настю за шиворот и рывком утянул ее вглубь шахты, к лестнице.

Они бежали, перескакивали пролет за пролетом, пока сзади плясали фонари преследователей и летели пули, перебивая перила, кроша ступени, стены и высекая в темноте оранжевые искры. Сердце билось бешено, отдаваясь в оглохших от звуков выстрелов ушах, и Настя бежала, бежала по лестнице.

Лестница кончилась, и Степка остановился, указывая на темноту: «Беги, Насть, а я их немного попридержу». Он мазнул по ее лицу фонариком, будто желая запомнить его еще сильнее и оттолкнул Настю вглубь штольни, принявшись перезаряжать обрез.

Она хотела поспорить и потащить Степу за собой, но в голосе парня было что-то такое, ослушаться чего она не могла. И она побежала. Бежала, глотая слезы, бежала, когда позади раздался выстрел из обреза, за ним надсадный, свиной вой хуторянина, а затем длинная, дробная очередь Калашникова.

Настя бежала, бежала через темноту и слезы на глазах, бежала вдоль молчащих, мертвых телефонов, вдоль мешков с зерном, мимо бесчисленных штабелей консервов, бежала во тьму.

Она скорее почувствовала, чем различила гигантские маховики остановившихся навсегда вентиляторов. Грудь жгло огнем, но она кинулась из последних сил, кинулась вперед, кинулась, не обращая внимания на боль в ногах и груди, туда, где за запыленными лопастями чернела спасительная темнота воздуховода.

Ее поймали, когда она уже коснулась рукой стенки вентиляционной шахты. Тяжелая, пахнущая луком и зубной гнилью фигура сбила её с ног, повалила, прижимая к полу. Настя ещё пыталась вырваться, сопротивлялась, вцепившись зубами в руку хуторянина и почувствовав, как на языке стало железно от крови, но человек лишь отвесил ей оплеуху, а затем, намотав на кулак ее волосы, пару раз с силой приложил лицом о бетон.

Настю тащили обратно, через коридор, который уже начал заполняться светом от запущенных генераторов, через лестницу, у ступеней которой лежал хрипящий, пробитый длинной очередью Стёпа, успевший после выстрела из обреза зарезать еще одного хуторянина ножом. Увидев ее, он дернулся, захрипел, пытаясь что-то сказать, но проходящий мимо хуторянин с хрустом вбил в его висок окованный металлом сапог, и глаза младшего милиционера остекленели.

Ее тащили по избитым пулями ступеням, тащили, чтобы наконец бросить в храме, к ногам Невзора, морщившегося от движений хуторянина, бинтующего его голову, вскользь задетую пулей.

– Третьего пристрелили, отец, – мужчина волокший Настю отдышался.

Она поняла, что это был Матвей.

– Этот пострелец в храме тоже сдох, ну да туда им всем и дорога, – Невзор, морщась, ощупал бинт на голове. – Отправь людей обыскать пустошь вокруг да посмотреть, нет ли там подельничков. А ты, Славка, дай-ка мне ножичек.

Настя с ужасом наблюдала, как бородатый мужик с почтением передает Невзору широкий длинный тесак. Проверив лезвие на остроту, Невзор легко и привычно шагнул к девушке и, схватив за волосы, откинул голову назад.

– Не надо, отец, – Матвей положил руку на плечо главы общины. – Приглянулась девка мне.

Матвей кинул взгляд на свой прокушенный рукав, пропитавшийся кровью.

– Красивая ж баба и с норовом, как я люблю. Дурная правда, но это от того, что городская, уж я её перевоспитаю, – Матвей поднёс кулак к лицу Насти и несильно, играючи, ткнул её в зубы, заставив вскрикнуть и выплюнуть кровь.

Невзор, все еще держащий девушку за волосы, обдумывал сказанное, задумчиво водя лезвием по коже девушки.

– Отец, ладно тебе, дай девку, ведь Машка ж моя сдохла, все равно бабу искать придется. Чего ходить?

Невзор, по-своему любивший сына, наконец сдался и кинул Настю на бетон, обезоруживающе улыбаясь:

– Хорошо, Матвейка, но чур держать её будешь только в подвале.

VII

Настю искали. Несколько раз в дом Матвея приходила милиция, присланная аж из самого Краснознаменного, и, устроившись на кухне, блюстители закона долго и обстоятельно выспрашивали у хуторянина про исчезнувшую девушку. Об этом потом со смехом Насте рассказывал сам Матвей, спускавшийся в свой глубокий, надежно изолированный от всякого шума подвал.

Этот подвал под его домом представлял из себя маленькую комнатку: четыре бетонных стены, такой же пол и потолок с закрытой решеткой тусклой лампочкой, не гаснущей ни днем, ни ночью, и дверью из железного листа, открывающейся только снаружи. В нём царила абсолютная тишина, исчезающая лишь по приходу Матвея. После чего всё становилось ещё хуже.

Очень редко, когда Матвей был сильно пьян и весел, он напоследок даже обещал Насте за хорошее поведение вывести её ночью во двор и дать посмотреть на звёзды, но всякий раз это были только слова. Дважды она пыталась кинуться на Матвея, когда тот открывал дверь. Дважды он долго и деловито её за это избивал и много раз бил просто, для воспитания. Позже, когда она думала, что хуже уже не будет, хозяин её нового дома начал терять к ней интерес, и в подвал стали спускаться его друзья.