Рондо

– Ничего… Ничего… Потерпи, милая! – именно так делают только матери, когда дуют на обожженную руку своему ребенку.

Повстречавшись однажды со своим одноклассником, Треплевым Иваном, я услышал об Архове еще одну забавную историю, если бы она не оказалась столь драматичной…

– Представляешь, Серега, – говорил мне Иван, – жену стали мучить боли по женской линии. Пошли к гинекологу. Ну, помнишь, наверное, нашу одноклассницу. В Москву еще уехала работать, Валентину Афанасьеву. Я уже не помню, какая фамилия у нее по мужу. В общем, она посмотрела мою жену без очереди. Говорит, что эрозия шейки матки, через неделю пригласила на прижигание. Ну, мы в панике. Ночь не спим. Вторую не спим. Я уже тоже не сплю. Чувствую, и у меня там, – он показал ниже пояса, – тоже что-то не так, болит и ноет, вроде. А тут соседка моей жене говорит: да чего всех слушать, у нас один гинеколог в городе признанный. И на Архова намекает. Нашел знакомых. Через них жену к нему отвел. Учу жену, чтобы про диагноз свой не говорила, мол, врачи друг по дружке горой за своих… Профессиональная солидарность… Этика! Ну а тот не въехал, слеподырый. «На что жалуетесь?» – Иван изобразил Архова, очень похожим на недотепу. – Жена говорит, что хочет провериться, мол, возраст уже, за здоровьем следить пора. Он ее посмотрел и сказал: все хорошо, у вас никаких проблем, не беспокойтесь. Ну, мы тут обрадовались. Жене сразу легче стало. А я про себя еще подумал, вот недаром же говорят про него – взглянет или притронется и болезнь сама проходит. Думаю, может, у моей, что и было, так от одного посещения, вероятно, прошло. Жену-то жалко. Дети у нас. Двое. Живем давно. Друг без друга уже не можем. Только счастье наше длилось недолго. Через неделю снова боли начались, ну и все такое. Ты же, как врач, понимаешь. Но еще не верим, ждем. Целый месяц опять прождали. Уже почти два. Все переживаем. Опять к Валентине. А та нам заявляет: что же вы тянули столько, говорила же, через неделю приходите. Прижгла эрозию. И забыла жена про болезнь свою. Нет, правду говорят, никогда блатные хорошими врачами не становятся!

10

Когда я расстался с Иваном, тут и сам вспомнил другой случай с женщиной, что приходила ко мне на экспертизу. Она выставляла Архова чуть ли не светилом отечественной медицины. У нее оказалась с собой карточка из женской консультации. Она состояла на учете по беременности. Ее ударили по животу. Возникла угроза выкидыша. Я проводил ей экспертизу. Тут она и стала рассказывать про Архова, про Заслуженного врача Российской Федерации.

– Я ведь, доктор, на него одного уповаю. Вот детей долго не было, теперь забеременела. Он помог, лечил меня. А тут в автобусе, наша бывшая соседка, злая такая баба, на мое замечание, чтобы она взялась за ручку, а не болталась, как говно в проруби… Извините, я так и сказала… За живот и за ребенка, еду и боюсь. Так она меня локтем в живот. Не дай бог, ребенка потеряю опять. Я ведь ее по судам затаскаю. А Архов, он – душка. Муж с ним договорился, чтобы вел меня от начала и до конца. Ну, денег немного дали. Ни без этого же в наше время. Он меня, умница, и раньше спасал. Пошла к этой дуре, Черташиной, а вы же знаете, наверное, та – как овчарка. Орет и брешет, хуже кобеля сторожевого. Приписала мне уколы. Кровоточила я сильно. Как менструация, так целый месяц кровлю. Проколола я их, и хоть бы хны. Тогда мне и посоветовали к Архову. Ты, говорят, денег ему не неси, кофе купи хорошего. Десять уколов – и куда все делось?!

– Вы с этой же карточкой и к Черташиной и к Архову ходили? – поинтересовался я у разговорчивой пациентки.

– С этой, Сергей Петрович, с этой. Посмотрите, сами все увидите. Я еще на ту дуру, Черташину, в суд подам. Моральный и материальный ущерб пусть возмещает.

Я полистал толстую, исписанную уже многими врачами карточку, и легко отыскал записи Черташиной и Архова. Их разделяло несколько страниц с консультациями других врачей, в основном, терапевтов и хирургов. И то, что я обнаружил, решил озвучить. Хотя, наверное, было неправильно:

– Но ведь Черташина вам назначила десять внутривенных инъекций или уколов хлористого кальция. А через десять дней, когда вы обратились к Архову, он тоже назначил вам десять инъекций или уколов хлористого кальция внутривенно. Итого, с момента вашего обращения к Черташиной прошел месяц и в это время – двадцать инъекций хлористого кальция. Все они направлены на сгущение крови и прекращение кровотечения. Его повторное назначение не было так уж безопасно. Я думаю, вы были в зоне риска. А Архов, подозреваю, не прочел предыдущих записей Людмилы Петровны, а вы умышленно умолчали, чтобы не подрывать, мол, авторитета Архова, что вы обращались к Черташиной.

Женщина замолчала, и все дальнейшее время, что провела в моем кабинете, не проронила ни слова. Потом, когда как ошпаренная, выскочила из морга, где я, к сожалению, вел прием и живых лиц, начала лихорадочно перелистывать карту амбулаторного больного. Она жадно вчитывалась в корявый почерк всех врачей на исписанных страницах своего талмуда – амбулаторной карты. Ее на руки выдал ей следователь, когда направил ко мне на экспертизу.

Маскаеву Ирину я собирался смотреть только с гинекологом и никак не иначе. Такую практику я завел для себя давно, по первым шагам в судебной медицине. Сначала – от неуверенности, в силу малого опыта работы. Да и самих экспертиз по половым преступлениям оказывалось не так уж много в нашем провинциальном городке, чтобы я мог быстро поднатореть в них. А потом, произошедший курьезный случай убедил меня, пожалуй, на всю жизнь, что такие экспертизы и нужно проводить только с гинекологом, и лучше – с женщиной. Вы же, наверное, уважаемые читатели, помните скандальный случай, прогремевший во всех средствах массовой информации, когда известного врача-психотерапевта Кашпировского пациентка обвинила в изнасиловании. Что-то подобное могло случиться и со мной. Но, слава богу, я проводил судебно-медицинское исследование с врачом-гинекологом Светланой Анатольевной на заре своих проб и ошибок или начала начал. Мы со Светланой Анатольевной, доброй и честной коллегой, тогда облегченно вздохнули, избежав позора и стыда. Следователь поверил опытному гинекологу, может больше, чем мне, и раскрутил клубок ветреных отношений между девушкой и юношей. Парень изъявил и дал согласие жениться на ней, чтобы избежать тюремного наказания. А девушка обвинила в таком случае нас с гинекологом. Мол, мы инструментами, да, да, именно инструментами, исследовав ее, повредили или нарушили целостность девственной плевы. Как бы этим она снимала с парня свое первоначальное обвинение.

Перед тем, как пойти к гинекологу с Маскаевой, а все рядом, на территории больничного городка, поэтому я особо и не спешил, попросил потерпевшую подождать маму в коридоре.

Оставшись с Анастасией Петровной без дочери, но с медрегистратором Олей, присутствие которой было крайне необходимо, потому что в моей практике случались и другие курьезные ситуации, о чем я постараюсь рассказать в следующий раз, спросил ее:

– Анастасия Петровна! – наверное, так и должен был начать я. – Вы слышали, что говорила ваша дочь? Не хотите ли что-то теперь пояснить?

– Видите ли, все то, что она рассказала, я уже узнала с ее слов. Я была в тот день на работе. Она призналась мне только в этом году!

– Тогда скажите, если сочтете нужным и возможным. Это не обязательно. Вы можете не говорить и не отвечать. Вы правильно подчеркивали ранее – я не следователь, но действительно ли ваш муж дома ходит или может ходить при дочери голым? Он на самом деле имеет любовницу? И как он пьет? И может ли он в пьяном виде совершить, или, скажем, сохранять мужскую силу?

– Он – зверь со дня свадьбы! Никогда не работал! Жил всегда за мой счет! Бил меня! И про любовницу я знаю точно!

– Ну, а в интимных вопросах как вел себя?

– Так же, как зверь! У него не было ограничений или границ! Свой «дрын» он вставлял мне или пихал, когда хотел. Я боялась его и терпела. Но дочь ему не прощу! Никогда не прощу!!

Мне сразу врезалось в голову слово «дрын». Я не стал уточнять, что она имела в виду. Догадался, что она выказывала свое брезгливое отношение к мужу и к его мужскому достоинству. Дальше разговор мог перейти далеко за рамки закона, и я прервал его.

– Хорошо. Я вас понял! Ждите меня с дочерью в женской консультации. Я сейчас подойду.

Они ушли. Я спросил у Оли, что она обо всем думает. Та застеснялась. Чувствовалось напряжение ее нервов. Попирая природное естество, свою натуру, слегка порозовела. Остывая от постыдной темы, ответила:

– Сомневаюсь я, что она говорит правду! Какая-то она ушлая и хитрая!

– Ты о ком, о маме или дочери? – переспросил я машинально.

– Я о девочке говорю! А мама ненавидит мужа, он ее бил! Да еще у него любовница! Хотя для меня главное, что бьет, я бы за это не простила!

Все может быть, подумал я про себя, и опять взглянул через оконное стекло. Там была весна. Солнце начинало уже припекать так, что порою казалось – лето. Но если тут же на улице опустить глаза вниз и посмотреть на свои ноги в ботинках и на холодный грунт, который продолжал отдавать стужу непрогретой земли, а местами еще влажной и сырой от недавно растаявшего снега, то каждый понимал: нет, пока еще не лето. Но оно уже очень близко, и обязательно скоро наступит, и согреет уже всех без исключения, любого человека, начиная с головы, плеч и опускаясь до колен, через границу области органов вожделения.

Я торкался в двери женской консультации в поисках гинеколога, с кем бы удобнее и привычнее посмотреть Маскаеву. Ведомственные приказы, инструкции, распоряжения обязывали главных врачей оказывать всевозможные услуги и помощь судебному врачу в проведении судебно-медицинской экспертизы. У меня, конечно, невольно вылетело слово «услуги», но здесь оговорка по Фрейду. Когда потом я буду вспоминать это слово и однокоренные слова – «услужить», «прислуживать» – а, значит, пресмыкаться, они не одно и то же, что означает служивый. На самом деле люди в белых халатах служат, как служат Родине сыны Отечества. Это честь и достоинство. Врачи тоже служат, как люди в погонах. Они – слуги совести и дают клятву Гиппократа.

В женской консультации оказался доктор Тостов. Он был в возрасте, с опытом и навыками, что передала и привила ему мать. Но о них говорили, что и медведя в цирке можно научить ездить на велосипеде. Еще оказалась тут же совсем молодая, неопытная девочка, которую я вовсе не знал; новое поколение уже наступало на пятки и дышало в спину. Я мог провести экспертизу и с ней. Мне гинеколог теперь может и не нужен был. Если только как свидетель, что я не делаю ничего незаконного, что я профессионал с хорошими навыками. И чтобы им не казалась своя ненужность, я просил их измерить тазомером параметры женского таза и сориентировать меня в соотношении шейки к телу матки. Хотя по новым законам, как я уже объяснял, сейчас и такая необходимость уже отпала.

Ну, а уж в девственной плеве, кроме судебных врачей, мало кто из гинекологов разбирался. И не потому, что для них такое занятие трудное и не по силам. Специфика работы у них заключалась в другом предназначении – лечить женщин, а это куда важнее и труднее. Разрыв же девственной плевы не является травмой и, уж тем более, заболеванием. В правилах для судебных врачей о причинении вреда здоровью человека, разрыв девственной плевы не квалифицируется как вред здоровью, причиненной девушке. Поэтому гинекологов данный вопрос не очень интересует. И он слишком специфичен, и относится чаще к категории судебных разбирательств. А если говорить о врачах чисто в акушерстве, в роддомах, перинатальных центрах и, даже, в женских консультациях, то осматривая, наблюдая беременных и принимая у них роды, уже никого не интересует девственная плева, как таковая. Она и должна оказаться разорванной по условиям жанра, который называется человеческая жизнь и замужество.

11

В вопросах определения целости девственной плевы я полагался только на себя. Но нередко озабоченные мамочки попадали с дочерями сначала к гинекологам, а те вдруг начинали, порою со злом и ехидством, учить и стыдить простых людей:

– Следить за дочерью надо. Вот где и когда она потеряла невинность? – так у нас часто заявляла Черташина.

Людмила Петровна – очень худая, с маленьким личиком и запавшими холодными глазами. В свое время она работала акушеркой, потом решила стать врачом-гинекологом. Говорили, только потому, что живший давно и уже ушедший из жизни хирург Кучурин – плотный, добротный, кучерявый, черноволосый до самой смерти и много пьющий – стыдил и унижал ее за грубость. Она тогда поклялась самой себе, назло ему, лихому пьянице, стать врачом и доказать, что не хуже и, уж тем более, не глупее его. И, наверное, в благородном порыве, она забыла про милосердие, что является главной, неотъемлемой частью выбранной ею профессии.

Дальше мамочки, с понукаемыми ими дочками, после взбалмошной Черташиной, бежали ко мне, судебному врачу, в поисках истины и справедливости. А я не мог им помочь. Отправлял в прокуратуру. Смотреть девочку без направления или постановления прокурора, следователя или без определения суда, я не имел права. Не мог давать консультаций родителям. Потому что отделение судебной экспертизы – не женская консультация.

В конце концов, Черташину пригласят в прокуратуру и покажут статью, по которой ее могут привлечь к уголовной ответственности. Она станет более сдержанной и осторожной, и уже направо и налево не разбрасывала упреки и оскорбления в адрес родителей и их дочерей.

Привлекать к экспертизе по Маскаевой Ирине неопытного доктора, ту самую девочку из нового поколения, я передумал. Потому что каким-то внутренним чутьем заподозрил, что экспертиза станет непростой. А от Тостова отказался по другим причинам. В нем жил человек с поверхностным взглядом на все, в том числе и на профессию. Он был небрежным, неаккуратным, да еще и рыжим очкариком. А главное – необузданным и твердолобым. Однажды я угодил к нему с потерпевшей и ее мамой. И он начал рассказывать скабрезные анекдоты, от которых у меня краснели и горели уши. А что творилось в душе матери и девочки, я боялся даже представить.

– Видишь ли, Серега! – так обращался он ко мне, наверное, думая, что раз я позволял участвовать ему в серьезных судебных экспертизах, значит, оказывал особое доверие. И у нас, по его представлениям, неминуемо уже должны сложиться доверительные отношения. – Я даже не знаю, где анекдот, а где суровая правда жизни. Обратилась женщина в полицию, что ее изнасиловали. Ищут насильника сутки, вторые, третьи… Находят. Полковник говорит: в камеру негодяя. Тут изнасилованная как завопит: да вы что, какая камера, я же его не для этого искала. Впервые, мол, встретила мужчину с таким «достоинством». «Благодарю вас, товарищ полковник, что нашли!» – тут Тостов залился смехом, а потом ни с того, ни с сего спрашивает меня: – Здесь у нас так не получится?!

Я не знал, куда деться от стыда, а мать с дочерью виновато хлопали глазами. Таращились на меня. В их взгляде можно было прочесть, что они чувствуют себя не потерпевшей стороной, а, наоборот, теми, кто сам мог изнасиловать того мужчину, на кого они написали заявление. Хотя не стану скрывать, что и такие случаи у нас в городе тоже случались.

Давно уже, за железной дорогой, построили тюрьму для особо опасных преступников. Сначала тюрьма была женская. Как-то освободившиеся осужденные отловили в селе Пригородном юношу, перевязали капроновыми чулками мужское хозяйство под самым основанием и прыгали на нем изголодавшимися женскими плотями до тех пор, пока его не увезли в реанимацию и с трудом спасли ему жизнь и его мужские органы.

Как-то я пытался объяснить Тостову, что нельзя говорить с изнасилованными, особенно публично, на такие темы. Но меня угораздило попасть к нему и во второй раз. И можно было бы сказать уже раньше, как обычно говорят – «это первый и последний раз» – но, к сожалению, он оказался уже вторым. Он шутил точно так же, и ржал как ретивый конь или племенной жеребец. Радовался и восхищался своими шутками на щекотливые и пикантные темы. Он продолжал думать, что нашел самое подходящее время, игнорируя мои предупреждения. И не понимал даже, что у людей – горе. В такой момент им не хочется смеяться. Да еще он так рассказывал пошлые истории, что смеяться они должны были бы над собой.

– Серега, из нового! – Я крутил головой из стороны в сторону, как бы намекая: только не сейчас. Но он и слышать не хотел. Часто говорят, что профессия накладывает отпечаток на характер человека. Наверное, так и есть. Я тоже рассказываю анекдоты как гинеколог, выходя на улицу, восхищается: «Ба! Лица!» – А патологоанатом: «Ба! Живые!» – Насильник спрашивает женщину, – продолжал нести свою чушь Тостов, – ты, что же девственница? А она ему в ответ: если бы ты не спешил, я бы колготки сняла!

Но мать девочки, с которой я пришел в этот раз, оказалась не простолюдинкой, когда легко проскочила бы дурь даже у Черташиной. Она оказалась из районной администрации. Заговорила сама, обращаясь к веселому гинекологу:

– Вспоминаю вашу маму! Какая была умная женщина!

– Почему «была»? – перебил ее любитель анекдотов. – Она и сейчас есть. Жива. На пенсии!

– Я вот и говорю, почему у такой умной женщины сын – дурак?! – неожиданно она закончила начатую фразу, и здесь напрашивалось – «неожиданно для всех», но я ошибся…

Тостов слышал такое в свой адрес уже не в первый раз. Тут же легко и без обид отреагировал:

– На детях, моя милая дама, природа отдыхает!

Теперь, чтобы пойти к Тостову, я не знаю, кто бы меня мог принудить. Мне оставалось только одно – подняться в отделение. И, к моему большому удовольствию, я попал снова на Светлану Анатольевну Пичугину. Но она вдруг стала немного упрямиться. Мол, опять придется ходить по судам. Ни один врач не любит, поэтому сотрудничать с экспертами. У гинекологов профессия мирная. Не то, что у судебных экспертов – убийства, изнасилования, причинения тяжкого вреда здоровью, которое нередко заканчивается смертью. Тут она порекомендовала мне свою дочь, которая к тому времени уже тоже работала гинекологом. Но, правда, всего несколько месяцев.

– Светлана Анатольевна! – я решил ее переубедить. – Я обязательно посмотрю девочку и с вашей дочерью! Но необходимо сначала с вами! – и я объяснил сложность самого вопроса, не выходя за границы тайны следствия. Хотя сам еще не мог понять, где начиналась и где заканчивалась тайна, и существовала ли она вообще с Маскаевыми…

Отказать она мне, конечно, не смогла, потому что оставалась порядочным и добросовестным человеком и врачом. Как-то, еще совсем недавно, я приводил к ней свою жену. Ее прооперировали в области. Гинекологом-хирургом оказалась высокая, сильная, крепкая женщина. Еще до операции, у нее в кабинете, я положил ей деньги на стол, и она закрыла дверь изнутри. Я хлопотал о благополучие своей супруги.

– Ой, Сергей Петрович! Балуешь ты меня! – рассмеялась добродушно хитрая татарка. Дальше, то ли съязвила, то ли пошутила, или приятно удивилась моей благодарности и решила отработать по полной программе. Как она считала, уважить здесь меня, или сделать очень приятное на перспективу моих интимных отношений с женой. Не могла только предвидеть, как и я, что сами отношения скоро лопнут, и начало всему положат именно проблемы по экспертизе Маскаевой, а значит, и с моим работодателем. – Сделаю я для тебя «мышиный глазок». Всю жизнь меня вспоминать будешь! – говорила она, оценив взглядом ту сумму денег, которую я обозначил числом на клочке бумаги.

Она сделает супруге пластику влагалища, одновременно с той серьезной операцией, что стала необходимой и обязательной. Иначе, ее болезнь могла закончиться злокачественным новообразованием и дальнейшим лечением в онкологическом центре. Потом у жены начнется длительный лист нетрудоспособности. Продлевать его предстояло у себя в районе, у своих гинекологов. Здесь Асия Бореевна, та самая татарка-гинеколог, предупреждала, что смотреть супругу зеркалами в такое время ни в коем случае нельзя. Не меньше месяца. И лучше, если врачи, объяснила она нам обоим, не станут лазить даже пальцами. И, уже обращаясь ко мне, настаивала:

– А через месяц привезешь ее ко мне, и я посмотрю сама!

И вот я – врач, судебный эксперт, веду жену к своим гинекологам – продлить больничный лист. А тут доктор Кочетова. Не хочется говорить оскорбительных слов в ее адрес, что она врач с одной извилиной в голове или одной веревочкой. Если ее перерезать, отвалятся уши. А если и была у нее вторая извилина, отец все-таки долгое время работал анестезиологом, то она отвечала и контролировала в ее мозгу самолюбование и амбиции от явного безрассудства. Она однозначно настаивала на том, чтобы моя вторая половина улеглась в гинекологическое кресло. И собиралась смотреть ее зеркалами. Без такого осмотра она, якобы, не сможет продлить больничный лист. Выглядела самоуверенной и нахальной. Она не стала даже раскрывать амбулаторную карту с выписным эпикризом, где отмечены все нюансы осмотра и послеоперационного ведения таких и похожих пациенток.

– Я не верю! – запротестовал я. – Что по записям областного гинеколога вы не можете продлить больничный лист! Потому что тогда, как понимаю даже я, вся пластика пойдет коту под хвост…

Я собирался говорить сейчас в прямом и переносном смысле. Ведь она порвет гинекологическими зеркалами и, даже может пальцами, растянуть вновь образовавшуюся ткань по шву. Моя жена долгое время терпела и выжидала вместе со мной. Половые отношения между нами на время прекратились. И операция оказалась не настолько простой и безболезненной. В послеоперационный период ей добавляли через спинномозговой катетер снотворного и обезболивающего. Она ждала и терпела, когда болевые ощущения закончатся. До операции она ни один год мучилась и кровоточила. Уровень гемоглобина упал тогда до критических отметок. Несчастная учительница, кем она была, не переставала смотреть в зеркало на свои бледные уши, что указывало на малокровие. Еще я понимал, что вся пластика затеяна не ради удовлетворения наших похотливых страстей вместе с женой. Здесь хирург Асия Бореевна убивала двух зайцев: вроде как бы хотела сделать для нас то, что очень дорогого стоит само по себе, как пластика половых путей у женщин. Еще важнее, ей хотелось не допустить грозного осложнения после такой операции, как выпадение влагалища и даже матки, если бы она у нее осталась бы, и тогда уже пластика становится не ради любовных утех, а жизненно важной необходимостью.

Но доктор Кочетова Мария Ивановна не ведала стыда. И не боялась позора. Фамильярно и беспардонно, наверное, считая, что все выглядит убедительно, и, думая, вероятно, что в такой момент можно шутить, проговорила и показала, как показывают уличные ханыги, поддев край коронки своего зуба, ногтем большого пальца правой кисти, сопровождая это щелчком:

– Зуб даю! Без осмотра больничный не продлит ни один врач!

Она была большая, огромная. Гром-баба – говорили о таких. Пузатой стала, как отец, анестезиолог, давно покинувший наш мир. Остался он в памяти многих, как очень страшный, гориллоподобный, живший с красавицей-женой, матерью Марии Ивановны. Та гуляла от него налево и направо, не опуская хвоста. У дочери вырос живот сразу после первых родов. Из-за гнилого характера за глаза ее звали «бабушкой на сносях». Она была обжорой до неприличия. За столом чавкала. Изо рта летели в разные стороны крошки не пережеванной пищи.

12

Наступило время, когда заведующая гинекологией Слакина, женщина красивая и успешная, решила оставить заведование. Последнее время много злоупотребляла спиртными напитками. Стала двигать на свое место именно ее – Машеньку Кочетову, чтобы иметь послабление в работе и обезопасить себя, употребляя коньяк на ночных дежурствах. Видели ее пьяную только больные. Вот им и следовало заткнуть рот, если бы они захотели пожаловаться. Лучше Машеньки Кочетовой этого сделать никто бы не смог. Сумела бы еще Черташина. Но та сама уже была в возрасте, как Слакина, и они не любили друг друга.

Я тогда неудачно и непредусмотрительно выпалил Слакиной по поводу транзита власти:

– Как же она, Кочетова, может оперировать? У нее такой большой живот. Она же не дотянется руками до операционной раны. Живот будет упираться в край операционного стола!

На что вездесущий Тостов, уже только мне одному, заметил:

– Серега! Когда она станет заведующей, руки начнут тянуться к деньгам благодарных пациентов, они и отрастут. Как шея у жирафа. Дарвин еще писал про естественный отбор.

Я подумал, что Дарвин писал не о том, а об изменении видов.

От Кочетовой, не согласившись с ее доводами, презрев ее амбиции, большое толстое пузо, я повел жену к Светлане Анатольевне. И продлил у нее больничный лист. Потом вернулся снова в смотровой кабинет к Кочетовой. Она высокомерно удивилась, затем обрадовалась, что я вынужден все-таки обратиться за ее помощью (она обманулась):