Проводник

– Ты меня куда привел, Высоцкий? Это ж моих родителей квартира! Моих. Родителей. Зачем ты сюда меня приволок? Или дверью ошибся? Искал, искал и не туда попал?

Кот насуплено смотрел на Родю:

– Ничего я не ошибся, в таких вещах не ошибаются.

– Ты хочешь сказать, что мои мама и отец – Проводники? Они что, должны умереть? – срывающимся голосом допытывался Родион.

– Почему мама и отец? Только он.

– Что – он?

– Только отец, – уточнил Высоцкий. – Проводник – твой отец. И он мне нравится, с ним я пойду, – поспешно добавил кот.

– Куда пойдешь? – спросил Родион и, не дожидаясь ответа, обессиленно сел на банкетку в коридоре («Новая, не помню такой» – некстати промелькнуло в голове).

Высоцкий запрыгнул на колени Родиона и уткнулся в его руку холодным носом.

– Родди, ты пойми, это ж не я решаю, кому и когда уходить, ни при чем я, понимаешь? Я просто знаю – кто, а почему – не знаю.

– А откуда знаешь? – тихо задал вопрос Родя, поглаживая кота.

– Все коты это знают, природа такая. Пред-на-зна-че-ние, – по слогам проговорил кот. – Мы, коты, знаем, и у кого где болит, и кто когда уйдет.

– Как же так, Высоцкий? Почему отец? Почему сейчас?

Родион вскочил на ноги, опустив кота на пол, и забегал по коридору.

– Все можно изменить, нельзя бездействовать! Я не могу этого допустить, не имею права, надо заранее вызвать скорую, надо подать ему знак!

С этими словами, стараясь привлечь внимание отца, он попробовал скинуть с полки шкафа телефон, разбросать обувь, включить свет – безуспешно. Тогда Родя поспешил на кухню и начал греметь посудой, но звук был такой тихий, что по сравнению с ним шуршание мыши казалось бы обвалом в горах. В своих метаниях Родион не заметил, как на кухню зашел отец, и, когда обернулся, оказался с ним лицом к лицу. Отец был очень бледен, вокруг носа треугольником залегли синие тени, рука прижата к середине груди, тяжелое дыхание и гримаса боли. Родя замер, и отец замер тоже. Они стояли очень близко друг к другу, почти вплотную, но отец, конечно, этого не понимал, не видел и не чувствовал.

– Отец, – Родя попытался его обнять, но руки, не ощутив препятствия, сомкнулись, пройдя сквозь родителя.

Тяжело ступая, отец прошел к шкафчику, где мама всегда хранила лекарства, открыл его, но аптечки там не оказалось – после ремонта мама сделала перестановку в кухонном гарнитуре и убрала ее на другую полку.

С тихим стоном отец опустился на табуретку, все еще держась за грудь:

– Где же мои таблетки? Куда она их убрала? – безнадежно говорил он в пустоту.

У Родиона сердце разрывалось от собственного бессилия и жалости. Он начал открывать и закрывать ящики, пытаясь найти нужные лекарства. Кот наблюдал с порога, но помочь не спешил.

Отчаявшись, Родион схватил кота и начал трясти:

– Сделай что-нибудь, Высоцкий!

– Не могу, – повел ушами серый.

– Отца нужно спасать, делай, что хочешь, но я от тебя не отстану. Покажи отцу, где таблетки!

– Тогда мне придется проявиться.

– Проявляйся!

– Но тогда я не смогу с ним уйти!

– Отец никуда не пойдет, ни с тобой, ни один!

Высоцкий внимательно посмотрел на Родиона – кулаки сжаты, в глазах – ярость, и, несмотря на бесплотное, а значит безопасное состояние, энергия, исходившая от него, вызвала у хвостатого уважение и даже страх. Все-таки Высоцкий был домашним котом, а Родион человеком, то есть хозяином – существом, стоявшим много выше на эволюционной лестнице.

– А что будет со мной? – попытался защититься кот. – Родди, я так жить больше не могу! Это не жизнь – мучение.

– Я тебя проведу! – глядя прямо в кошачьи глаза вдруг выпалил Родя и тут же опустил взгляд: стыдно. Когда он говорил эти слова, то скрестил за спиной пальцы, что всегда означало – говоривший врет. Два скрещенных пальца аннулировали любое обещание, делали его ненастоящим, недействующим.

Кот увидел этот жест, но промолчал, как будто не заметил.

Вместо этого, глубоко вздохнув, он мягко запрыгнул на стол, возле которого с закрытыми глазами сидел отец, и громко мяукнул прямо ему в ухо:

– Мяу. МЯУ!

Отец вздрогнул, открыл глаза и тут же отпрянул – перед ним, на обеденном столе сидел большой серый кот. Зрачки кота светились странным, как будто потусторонним светом, словно это и не зрачки, а порталы в некий невиданный и неведомый мир. Не мигая кот смотрел на отца и мяукал:

– Мяу! Мяу! Мяу!

Отец настолько растерялся от увиденного, что на минутку забыл о боли, которая жгла и давила в груди.

– Откуда ты взялся, хвостатый? – он привстал и протянул руку, чтобы погладить животное, но тут же охнул и снова сел, тяжело дыша. – Что ли Оля забыла дверь закрыть?

Дыхание стало свистящим, с перерывами.

– Да что ты медлишь? – почти кричал Родион на Высоцкого. – Покажи ему, где таблетки!

– А я вот, видишь, помираю, – тихо обратился к коту отец. – Оли дома нет, и я таблетки найти не могу. Ничего я без нее не могу, ничего. Что я без нее делать-то буду там, на том свете, а, хвостатый? – глаза отца увлажнились, он снова попытался встать.

Наконец, опираясь о стол, отец поднялся и уронил чашку с недопитым маминым, уже остывшим, чаем, стоявшую на краю. Чашка с грохотом покатилась по полу, но не разбилась, лишь пролился янтарной лужицей чай, да кружок лимона, описав неровную дугу, оказался под табуреткой.

Будто получив долгожданный сигнал на старт, кот вскочил со стола, прыгнул и повис, как на заборе, на дверце кухонного шкафа. С легким скрипом – словно и правда калитка на старых воротах – дверца распахнулась, и с верхней полки на пол с шуршанием начали падать коробочки, блистеры, тюбики и бумажные пачки с лекарствами. Последним, немного задержавшись, выкатился флакончик коричневого стекла с маленькими белыми таблетками внутри. Соскользнув с образовавшейся из лекарств горки, флакончик звонко покатился и, покрутившись вокруг собственной оси, замер возле отцовских ног.

– Нитроглицерин, – одновременно прочитали отец и сын.

Не веря глазам, отец осторожно поднял и дрожащими пальцами открыл упаковку со спасительным содержимым, которую безуспешно пытался найти самостоятельно. Положив таблетку под язык, он присел на табурет и прикрыл глаза. Лекарство подействовало почти моментально: Родя видел, как отступает с лица родителя смертельная синеватая бледность, выравнивается дыхание, расслабляются плечи.

– Спасибо тебе, хвостатый, спас. И откуда ты только взялся? Не иначе – Бог послал, – еле слышно начал отец. – Точно – Бог, а я и не одной молитвы не знаю, чтоб отблагодарить. Всю жизнь атеистом был, а вот надо же – Ему не важно, верю я или не верю, помог и атеисту.

Отец вздохнул, а потом произнес:

– А, впрочем, знаю, как отблагодарить, хвостатый! Возьму тебя к себе, будешь с нами жить. Ты, я вижу, уже немолодой, нечего старость на улице встречать, будешь в тепле и сытости доживать, ни в чем отказа не будет. С Мячиком тебя познакомлю. Мячик – это внук, – пояснил отец, – хороший пацан, добрый. Вот уж он обрадуется! Дома-то не разрешают кота завести, а у нас теперь будешь ты.

Спохватившись, отец вдруг резко встал и, морщась от боли, которая еще стесняла грудь, произнес:

– Надо им позвонить, а телефон в комнате. Что там у них, что-то с Мячиком или с Родди? Эта Рая – такая непутевая, ничего толком объяснить не может, – повторил отец мамины слова и неуверенно пошел в сторону комнаты.

– Родди – это сын, а Рая – его жена, – уже из коридора уточнил отец, – они в соседнем подъезде живут. Сейчас позвоним им, а потом я тебе молока налью. А лучше котлету рыбную, а, хвостатый? Ел рыбные котлеты хоть раз? Наверняка нет. Вкусные котлеты, из горбуши.

– Надо уходить, – сказал Высоцкий, показывая на электронные часы, светившиеся на полочке. – Время, Родди, время! Мы пробыли здесь дольше положенного. Я тебе сразу не сказал, но когда приходится проявляться, время идет как обычно. Пока он в комнате возится, надо линять, иначе поздно будет.

– Да, конечно, – кивнул Родя. – Я только посмотрю, что там, одну секундочку – просто убедиться, что все в порядке.

Кот вздохнул, а Родя опять почему-то на цыпочках двинулся в свою бывшую комнату, куда уже зашел отец. Потянувшись за трубкой, отец случайно задел магнитофон и почти сдвинул его с тумбочки. От этого перемещения в магнитофоне случились какие-то невидимые глазу изменения, раздался щелчок, внизу слева загорелась зеленая кнопка, два раза дернулись, а потом с тихим шуршанием закрутились бобины: на пустую катушку справа стала наматываться коричневая тонкая лента-серпантин с левой катушки.

– Заработал, – прошептал отец, роняя телефон. – Хвостатый, он работает.

Высоцкий схватил упирающегося Родиона за руку и потянул его из комнаты.

С легкостью пройдя сквозь стену, приятели выбежали на улицу. Во дворе было уже совсем темно, и окон светилось меньше – люди легли спать. Легкая морось превратилась в настоящий осенний дождь, холодный и нудный. Родион с котом остановились под окнами родительской квартиры и задрали головы: одно из окон вдруг распахнулось, и из него, разрывая ночную благостную тишину, на всю улицу, словно набат, гремело и хрипело:

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам… 

– Высоцкий… Та самая песня, – глухо проговорил Родя. – Высоцкий, слышишь? Слышишь? Высоцкий?

Но ответа не последовало. Родион повернул голову и огляделся – кота нигде не было. Высоцкий исчез.

Родион в панике закружил по пятачку, на котором только что стоял вдвоем с котом. В голове трусливым зайцем прыгал единственный вопрос: что с ним теперь будет? Ведь, несмотря на то, что Проводника искал кот, в теперешнем своем состоянии Родя нуждался в сером куда больше! Родя был уверен – только Высоцкий сможет вывести его из промежуточного состояния, в котором он оказался. В каком-то смысле сам Высоцкий стал Проводником, и его пропажа означала для Роди страшное – смерть, причем буквально!

Родион снова повертел головой, но ничего не увидел – темнота, как живая, окутала его, будто окунула в чернила. Фонари, хоть и были зажжены, ничего не освещали, круглые пятна их света лишь подчеркивали окружающую мглу, делая ее еще непроглядней. В желтых световых кругах колючими иголками вспыхивали дождевые струи, вонзаясь и впитываясь в черный, как земля, асфальт.

– Высоцкий, – тихо позвал Родион, – ты где? Высоцкий, эй, Высоцкий!

Никто не отозвался.

– Серый, котяра, выходи! Хорош шутки шутить, не смешно! Высоцкий! – все громче и громче звал Родя. – Кот! ВЫСОЦКИЙ!!!

Неужели кот сбежал, бросил его? А что, запросто мог. Увидел Родины скрещенные пальцы, смекнул про вранье, да и удрал. А Родя пусть сам разбирается, ищет выход. «Кто меня язык тянул, – сокрушался Родион, – зачем пообещал быть Проводником, хоть и не всерьез? Обманул, а ведь он мне поверил… Вот вернусь – ни за что, никогда, никого больше не обману, даже в шутку, даже не нарочно! Первым делом – никакого вранья…»

Дождь усиливался, тарабанил все громче и громче, но Родиону ничего не оставалась делать, как замереть на месте и прислушиваться, и приглядываться – вдруг мелькнет хвост или раздастся знакомое «мяу!». Но сквозь шум дождя лишь доносилось приглушенное шуршание шин редких машин от проспекта рядом с домом, да стук закрывающихся окон – ложащиеся спать люди не желали пускать в дом промозглую осеннюю сырость.

Вдруг из кустов, рядом с которыми стоял Родя, раздалось слабое потрескивание и шорох. Родя прислушался. Шорох повторился – он действительно шел со стороны пышных, и, несмотря на октябрь, совершенно зеленых невысоких кустов с крупными белыми ягодами. С самого детства Родя знал, что ягоды эти называют снежными, и есть их нельзя ни в коем случае – ядовитые. Так говорили ребята во дворе, а мама подтвердила. Как на самом деле называется кустарник, и так ли опасны его плоды, он никогда не интересовался, но Мячику повторял то же самое: «Это, сынок, снежные ягоды, в рот не вздумай тянуть, а то свалишься с заворотом кишок, а то и в больницу заберут!». Сейчас на упругих, молочно-белых, аккуратных, матовых как отборный морской жемчуг, ягодах холодным бриллиантовым светом взблескивали капли дождя. «Что же это за растение? – скакнули Родины мысли в неожиданном направлении. – Почему я никогда этим не интересовался? А вдруг они не вредные, а очень даже полезные? Первым делом…» – мысли свернули на привычную уже дорогу, а Роде вдруг нестерпимо захотелось попробовать эту снежную мякоть. Сорвать не получилось, в его прозрачных руках совсем не было силы, правда, от Родиного прикосновения с листьев сорвалась дождевая вода и обрызгала его. Он поежился и заглянул в кусты.

На мокрой холодной земле сильно поджав, так что их почти не было видно, задние лапы, и, вытянув, как в судороге, передние, на спине неподвижно лежал Высоцкий. Голова его была свернута набок, хвост прижат к животу, глаза закрыты. Казалось, кот не дышит.

Родя по-бабьи всхлипнул и прижал ладонь ко рту: «Неужели умер?». Боясь подойти к безжизненному телу, Родя остановился возле кустов и наблюдал. Дождь хлестал, Родя мерз, но никак не мог решиться приблизиться.

– Да живой я, живой, – раздалось знакомое ворчание. – Говорю же, не пришло мое время. Зачем я, по-твоему, Проводника ищу? Из-за того и ищу, что до времени хочу…

Кот обессиленно замолк и открыл глаза.

Цепляясь за ветки, Родя рванулся к серому сквозь кусты.

– Высоцкий, что случилось? – причитая, он упал на колени рядом с животным и попытался поднять его на руки. – Тебе плохо?

Поднять на руки почему-то не получалось, сил в них не было совсем.

– Сегодня особенно крутит, говорю же, – слабым голосом продолжал Высоцкий. – Боль такая, что лучше сдохнуть. А сдохнуть-то и не получается. Видать, в прошлой жизни нагрешил, вот и терпеть теперь наказание неизвестно сколько…

– Идти сможешь? – спросил Родя. – А то я вот видишь, обессилел.

– Это просто твое время заканчивается, – объяснил, закрывая глаза, Высоцкий.

И в доказательство его слов друзья услышали далекий вой сирены – это скорая помощь торопилась на вызов.

– К тебе едут, – прошептал кот. – Погоди, я попробую встать.

Высоцкий осторожно расправил скрюченные задние лапы, несмело покрутил головой, расслабил хвост и, повернувшись на бок, замер. Невооруженным взглядом было видно, с каким трудом даются ему эти простые движения. Немного полежав, кот рывком встал на четыре лапы, слегка выгнул спину, потянулся и, пошатываясь, сделал шаг вперед.

Обрадованный Родя вылез из кустов и заторопился к своему подъезду:

– Высоцкий, давай потихонечку, не торопись, – подбадривал он плетущегося за ним кота. – Я подожду, ты не переживай. Я ж все понимаю, – говорил Родион, уходя все дальше вперед.

Глухой звук заставил его обернуться. Родя увидел, что Высоцкий не прошел и трех шагов – упал от очередного приступа. Несчастное животное изгибалось и металось, пытаясь найти удобную позу, в которой боль будет не столь сильной, но ничего не получалось. Кот бил хвостом по луже, возле которой упал, и хвост стал похож на крысиный – тонкий и длинный. Из сомкнутой пасти кота вырывались протяжные стоны, но в конце концов Высоцкий не выдержал и истошно, на всю улицу, закричал. Его крик растворился в вое сирены заехавшей во двор кареты Скорой помощи.

Родион в один прыжок оказался возле кота и снова попытался его поднять – безуспешно.

– Ну, вставай, серый, поднимайся, осталось чуть-чуть, – уговаривал он кота. – Нам бы в дом зайти, а там я что-нибудь придумаю, все наладится, обещаю!

– Ничего не наладится, Родди, – пристально глядя на Родю желтыми огромными глазами проговорил Высоцкий.

– Ну существует же какое-то лечение! – сердился в отчаянии Родион. – Такого не может быть, чтоб не существовало!

– Нет никакого лечения, Родди. Ничего не наладится, – повторил кот.

В это время неотложка остановилась напротив Родиного подъезда, и из нее вышли двое мужчин в белых халатах, в руках одного был чемоданчик с лекарствами, другой нес портативный электрокардиограф, Родя видел такой у медсестры, которая приходила к отцу после инфаркта домой. Водитель скорой вылез из машины, потянулся и закурил:

– Да! Теперь надолго зарядило, – протянул он, ежась под дождем.

– Ну а что ты хочешь, Семеныч, все ж таки осень, унылая, как говорится, пора, – ответил один из врачей и открыл папку с бумагами. – Ну, ничего, скоро на станцию, этот вызов последний. Подозрение на инсульт, но пациент молодой, жена перепугалась наверняка зря, все будет хорошо.

– Ничего хорошего, – выдыхая дым проворчал Семеныч. – Теперь до ноября будет лить, а там и снег. Эх, на юге бы мне жить, а не в этих хлябях небесных.

– Да я про пациента сказал, что хорошо, при чем тут хляби. А ты не пессимиздь, Семеныч! Лучше бросай курить, вставай, как говорится, на лыжи, – подмигнул доктор водителю и вместе с напарником зашагал к подъезду.

– Тебе пора, – показывая взглядом на врачей произнес кот. – Если хочешь вернуться, должен зайти вместе с ними, в одну дверь.

– А как же ты, Высоцкий? – с отчаяньем спросил Родя.

– Отлежусь и пойду домой как-нибудь. Не впервой прихватывает, хотя так, как сегодня, пожалуй, еще не бывало.

– Куда ты пойдешь? – допытывался Родион. – Дверь на кодовом замке, как попадешь в подъезд?

– Ты вернуться хочешь или нет? – с раздражением перебил кот.

– Х-х-хочу, – заикаясь подтвердил Родя.

– Так иди! Видишь, доктора-то уже в подъезд заходят! Иди давай!

– А как же ты? – повторил Родя. – С тобой что? А вдруг замерзнешь? А вдруг собака? Надо что-то придумать, затащить тебя в подъезд!

– Некогда уже думать, – слабо огрызнулся кот. – Разберусь без тебя. Иди! Иди, а то опоздаешь, что тогда делать?

– Я что-нибудь придумаю, Высоцкий! Найду тебе Проводника, обещаю! Поверь мне, хвостатый! – он погладил намокшую кошачью шерсть и побежал к подъезду, дверь которого, впустив докторов, медленно закрывалась, и полоска света, вырвавшаяся в ночную темноту из теплого уютного дома, становилась все тоньше и тоньше. Когда Родя подбежал ко входу, полоска исчезла. Дверь с мягким щелчком закрылась – Родя не успел.

Увидев это Высоцкий, шатаясь, кое-как поднялся на дрожащих лапах, глубоко вздохнул и завопил – утробно, протяжно, неистово, так, как умеют орать только коты. Закрывшаяся было дверь распахнулась, и в образовавшемся проеме показался один из врачей. Придерживая тяжелую створку, он испуганно вглядывался в ночь, пытаясь разглядеть кота, хвост которого, как он решил, прищемил заходя. Не обнаружив животное, врач отпустил дверь, но невидимый Родион уже успел проникнуть в подъезд.

Высоцкий был прав – в своем теле Родион оказался сразу, как только зашел с докторами домой. Тело по-прежнему лежало возле шкафа, с неудобно подогнутыми ногами, правда, уже без обуви. Недавно грязные, кроссовки теперь стояли на газете в углу, отмытые и насухо вытертые. «Мама…» – на глаза выступили слезы. Мама привела в порядок не только Родионовы кроссовки: его чистые отполированные офисные туфли блестели как новые, а подошва Мячиковых кед сияла белизной.

Неожиданно обнаружилось, что в теле очень неудобно: оно напоминало костюм, который испачкали то ли в глине, то ли в грязи, высушили, не постирав и не почистив, и заставили надеть в таком виде. Родионовой сущности было жестко, неподвижно, что-то карябало, жало, от сухой грязи свербило в горле и хотелось вылезти. Родя возился, стараясь принять комфортное положение. Поняв, что ничего не выходит, он вздохнул и попытался осмотреться.

Шея еле ворочалась, повернуться, а уж тем более встать, не вышло.

– Ну-ну, голубчик, что это за активность? Лежите-лежите, успеете еще напрыгаться! – услышал Родион голос врача, который шутил с водителем на улице. Врач склонился прямо над Родионовым лицом и внимательно смотрел ему в глаза. – Что, испугались? – чуть насмешливо спросил врач. – Вот и жену напугали, и мамашу, всех вокруг собрали. Все нервные такие стали, эмоциональные, да, жена?

Врач подмигнул Рае, стоявшей, как чувствовал Родион, рядом, просто вне зоны его видимости. Рая в ответ лишь всхлипнула – видимо, и вправду испугалась.

– Несите документы э-э-э-э… как зовут? – продолжал доктор.

– Рая! То есть Раиса! – по-пионерски отрапортовала жена.

– Да занемогшего как зовут, а, Рая? – вздохнул врач. – Где его документы? Паспорт, полис?

– Сейчас, сейчас принесу, – засуетилась жена и зачем-то начала объяснять, что хранит документы в книгах – для каждого своя. Родионовы документы лежат в одной книге, ее – в другой, а сына – в третьей. Удобно.

Врач лишь пожал плечами такой системе хранения и достал из чехла электрокардиограф.

– Мужа Родди зовут, – уже из другой комнаты продолжала жена, судорожно роясь на книжной полке – нужное никак не находилось.

– Первый раз такое имя слышу, – прокомментировал доктор, вытягивая из аппарата розовую ленту, на которой неровными зигзагами возникало изображение Родиного сердца – сплошь изломы да выступы.

Наконец необходимое – Родины паспорт, снилс и медицинский полис – было найдено, и Рая поспешно подала их доктору прямо в книжке, в которую они были сложены. Врач взял документы, а книжку положил рядом с Родионом на пол. «Серия «Уходя навсегда, возвращайся…», – скосив глаза на книжный корешок прочитал Родя и подумал: «Откуда у нас такая ерунда? Никогда не видел. Кто это читает?» Рядом с названием серии закрученными в вензеля буквами значилось собственно название истории: «Песок и камни». Родя усмехнулся – песок и камни, надо ж такое придумать. Взгляд заскользил от книги вдоль пола на стену и, наконец, уперся в потолок, в самые антресоли.

Из неплотно закрытой дверцы антресолей торчал бледно-синий бумажный уголок. «Похоже на большой конверт, пластинка что ли? – лениво подумал Родион, и вдруг в голове словно взорвались тысячи пузырьков: как с шипением и брызгами холодная газировка наливается в стакан, так и Родины мысли начали лопаться и гудеть, ударяя в виски и затылок с таким напором, что становилось нестерпимо больно.

– Высоцкий, – неразборчиво простонал Родион и попытался сесть. В глазах потемнело, голова закружилась, руки не двигались – тело не слушалось совсем.

– Ну-ну, прыткий какой! – остановил Родиона врач. – Чего случилось-то? Куда засобирался?

– Там Высоцкий, – кое-как проговорил Родя.

– Высоцкий? – удивился медик. – Высоцкий? Владимир Семенович что ли?

– Нет, – помотал головой Родион. – Кот.

– Кот? – пожал плечами доктор и вопросительно посмотрел на Раю: может, она что-то поняла и объяснит?

Но Рая ничего, конечно, не поняла, а лишь прижала руки ко рту и тихонько заплакала.

Никто из них не заметил, что открылась дверца антресолей и из нее, скользя по воздуху, словно отпущенный с веревки воздушный змей, прямо в руки изумленного врача спланировала пластинка в блекло-синего цвета конверте.

– Владимир Высоцкий. Песни разных лет, – растерянно прочитал он.

Родион злился – сил не было, руки-ноги, ставшие чужими в этом твердом неудобном теле, не слушались, лишь хаотично дергались как у младенца, не владеющего координацией, встать он не мог, а кота надо было спасать. Сидит там один под дождем, до утра может и не досидеть и что с ним будет? Сам не помрет, а Проводника нет.

Когда Родя был маленький, мама учила в трудных ситуациях медленно считать до десяти, только медленно. «За это время успеешь успокоиться и найти верное решение, – объясняла мама. – Это не я придумала – закон психологии».

Родион закрыл глаза и начал считать.

На счет «десять» он не без труда встал, взял пластинку и вышел из дома.

Мокрого Высоцкого Родион застал в подъезде, тот тщательно вылизывал шерсть, пытаясь таким образом подсушиться и согреться – замерз так, что трясло как в лихорадке. Увидев Родю, кот остолбенел:

– Родди?!? А ты здесь как? Ты что, того? – кот сделал неопределенное движение лапой вверх.

Родион присел рядом с серым и протянул пластинку:

– Я просто за пластинкой ходил, Высоцкий. Держи.

Кот осторожно взял из прозрачной Родионовой руки конверт и тихо спросил:

– А как же ты?

– А что я?

– Ну, у тебя же Мячик, магнитофон, отец, котлеты рыбные. Жизнь, новая. Ты же новую жизнь хотел! А еще эти, ну как их? Кроссовки! Кроссовки еще, грязные. Как с этим со всем?

– Ты мне лучше вот, что скажи, Высоцкий, – остановил кота Родион. – Как думаешь, Там, Где Мы Окажемся, хоть какой-нибудь завалящий проигрыватель-то найдется? Пластинку послушать?

Высоцкий пристально посмотрел на Родиона своими желтыми огромными глазами, поддевая лбом ладонь, уткнулся холодным носом в его руки и произнес:

– Там сто тысяч проигрывателей, Родди. Сто тысяч проигрывателей, сто тысяч магнитофонов, там всего – сто тысяч.