Формула всего

Импровизированный концерт оборвался внезапно – один из драгунов разрядил винтовку в толпу танцующих. Это не было роковой ошибкой. Солдаты имели четкое распоряжение расстрелять весь табор без исключений. Мужики-лаутары, увидев первую смерть, перестали копать и, сомкнув ряды, пошли на драгунов. Те дали залп, второй, третий… Цыгане попадали на землю. Разгром был полный.

Не особенно разбирая, кто убитый, кто раненый, драгуны спихнули поваленные тела в только что вырытую их же руками траншею. Молодая цыганка, держась рукой за пробитое пулей плечо, сама вползла в яму, набитую до краев болью и смертью, подталкивая перед собой обезумевшего от страха ребенка, как будто только в этой траншее можно было им спрятаться, схорониться.

Опустив винтовки, драгуны, не целясь, всадили в людское месиво еще с полста литых стальных пуль. «Хорош изводить патроны», – сказал командир.

Братскую могилу закидали землей, но изнутри ее слышались душераздирающие стоны недобитых людей. Недолго думая, драгуны прогладили место пушкой – такой тяжелой, что четверка племенных жеребцов ее еле волочила даже по ровной местности. Крики прекратились. Трупы в могильнике слиплись, как леденцы, а православные души никак не могли оторваться от тел. Отныне им было суждено навеки без утешения оплакивать себя, и с тех самых пор бесконечными ночами они пели свои старые цыганские песни, стращая путников и давая повод к многочисленным легендам.

До зари оставалось уже недолго. Христофоровы устроились спать, но взбудораженные кони их сновидений за текущую ночь не раз выкидывали цыган из седел – время от времени каждый из них вздрагивал, хлопая глазами, готовый закричать, приподнимался на локте, настороженно прислушивался к окружающим звукам, всматривался в ночную тьму, крестился и, повернувшись на другой бок, возвращался ко сну. А мертвые призраки возвращались…

Черные глаза и черные косы… Сережки как полумесяцы. Любимая улыбка… Когда-то Драго видел ее каждый день. «С добрым утром!» – встречала Белка, когда он выходил из цэры, а она, поднявшись до света, успевала уже развести костер и поставить еду. Ей нравилось заботиться о муже. «Я просыпаюсь, – признавалась Белка, – и думаю о тебе. Засыпаю и снова думаю о тебе. Ты тоже меня любишь. Поэтому нам хорошо». Вот как то было. А потом их любовь растоптал кабан, которого молодая цыганка повстречала весной в дубраве. Разъяренный секач налетел на нее с разгона, не оставив в теле ни одной целой косточки. Одно из ребер проткнуло легкое, сердце сместилось в правую часть грудной клетки… Ничего. Завтра начнется новый виток. С красавицей Воржей. Жизнь продолжается. Увы, не для всех.

Драго проснулся раньше остальных, но солнце уже взошло. Он вскочил на коня, искупал его в речке и умчал на прогулку. Дорога шла через лес. То и дело какой-нибудь наглый слепень устремлялся в погоню за смуглым всадником, но цыгана даже черт не догонит – куда слепню с ним тягаться?

О женитьбе Драго почти не думал – он считал ее делом решенным. Цыган знал, что хорош и любая девушка вместе с ним будет довольна.

Солнце поливало. Природа была красивой и радостной. «Спасибо, Дэвла, за этот день!» – от души сказал Драго и тотчас испытал такое облегчение, словно Бог его погладил.

Когда Муша Христофоров досмотрел последний сон и наконец-то продрал глаза, первое, что он увидел перед собой, были его любимые плисовые сапоги! Со скрипучей берестой! Старик сперва подумал, что все еще спит, но в этот момент он заметил Драго, лицо у которого простодушно сияло.

– К мулям катался? – спросил Муша с напускною строгостью.

– Сами принесли! – в глазах у Драго плясали искры. – Извинялись, что не сразу вернули.

– Ты смотри у меня – голова у человека одна-единственная: потеряешь – назад не приставишь.

– Днем не страшно, старик. Мули-то все в земле! Успокой их Господь! Правда, Сэрко?

Вороной на солнце прямо серебрился!

Стали собираться. На огне поспевал чаек. Буртя сидел рядом с ним и завтракал белой пшеничной булкой. Он по жизни был большим сладкоежкой. Для него сватовство означало три дня обжорства, никак не серьезней, а вот Муша нервничал – он даже рубаху надел наизнанку.

– Битым будешь, – произнес Какаранджес. Сам он по случаю важной вехи напялил красный бархатный камзольчик и широкие зеленые панталоны. И то и другое коротышка стащил в городской прачечной. Хозяйка кинулась его догонять, но Какаранджес улизнул от нее с добычей. Трофейный костюм вкупе с черным цилиндром и одним-единственным золотым дукатом составляли все имущество лукавого коротышки. Он был беден, как церковная мышь, но всегда искал возможность пустить пыль в глаза, и теперь он тоже изображал солидность, хотя выглядел в новом наряде втройне нелепо. Как если бы на мумию Нефертити надели стринги.

Золотую монетку Какаранджес вставил в глаз, как монокль. Он хотел подражать светским денди, но эффект был обратный. Буртя почти разобрался с булкой, когда перед ним из кустов показался прифрантившийся коротышка. Какаранджес думал: «Сейчас мне все обзавидуются», – но цыганский мальчишка только прыснул от смеха, а Драго воскликнул:

– С какого шеста слезло это пугало?

Какаранджес от неожиданности даже выронил из глаза монетку.

Буртя захохотал так, что закашлялся, прослезился и потом заявил, вытирая слезы:

– Ну ты даешь! У меня аж булка через нос полезла!

Какаранджес молчал.

– Уж не собираешься ли ты показаться в таком виде моей невесте? – спросил Драго.

– А что такого?

– Она от смеха захрюкает!

– Ничего ты не понимаешь, – разобиделся Какаранджес. – И прошу меня с пугалом больше не сравнивать.

– А почему тебя вороны боятся?

– Боятся – значит, уважают.

– Ну вот я щекотки боюсь. Чего я – уважаю щекотку?

Держа Рыжего под уздцы, к ним подошел старый Муша.

– Дед, ты не помнишь, когда так было модно? – спросил Драго, указывая на коротышку.

– При царе Горохе? – подтрунил старик, на что Какаранджес надменно огрызнулся:

– Мода уходит – стиль остается.

Муша пощупал материал:

– Чистый хлопок. И камзольчик отменный.

– Молью траченный! – вставил Драго.

– И панталончики – шик-модерн.

– На тряпье сгодятся!

– Ха-ха-ха!

Какаранджес демонстративно отвернулся и вставил монетку обратно в глаз.

«Серость, – подумал он. – Зубоскалы!»

Муша забрался на облучок и поднял поводья:

–[23], ромалэ.

Поскольку Драго решил сегодня ехать верхом, Рыжий вынужден был тянуть христофоровский урдэн в одиночку, однако, во-первых, оставалось недолго, а во-вторых, Рыжий был привычен к кочевью и легко сносил такую нагрузку.

Драго сразу ускакал вперед. Буртя наблюдал за ним с белой завистью и мечтал скорей вырасти, чтобы ему самому купили такого же коня, как Сэрко!

Глава седьмая

– Гара ли ту дэ ямарэ краи?

– Гара, уже дэвэс мининдя![24]

Табор Кирилешти был разбит над рекой в форме круга. Внутри оставалась просторная лужайка. Цэры буквально парили в воздухе – их спущенные крылья едва касались кончиков травы.

Показавшийся из-за леса урдэн Христофоровых выбежали встречать голые мальчишки вперемешку с лающими собаками. Они взяли гостей в кольцо.

Между цэрами выросли тени старух, чадящих извечными черными трубками. Молодые замужние цыганки – из числа тех, что гадать не ходили, – вязали метлы, плели корзины или скручивали бельевые веревки. Терпкий запах навоза и конского пота смешивался с дымом от горящих костров. Урдэны были справные, расписные, за каждым конь, а то и два приторочены. Муша дважды начинал их считать, но сбивался со счета. Сколько бы ни было, богатый табор!

Подъехав первым, Драго спешился и молодцевато заткнул кнут за пояс. Кирилешти несколько растерялись, не зная, кем в первую очередь любоваться – женихом или Сэрко. Вороной был во всем под стать своему владельцу.

Наконец, подкатил урдэн, и Муша Христофоров легко спрыгнул с облучка. Молодой мохнатый пес игриво подпрыгнул около него и громко загавкал.

– Что ты на нашего деда лаешь? – бесстрашно заступился за Мушу Буртя, хотя сам был вдвое меньше собаки.

Пес усовестился и отбежал. Тогда Какаранджес соскочил с урдэна и засеменил впереди прочей публики, весь раздувшийся от важности, точно кошель, набитый битком золотыми дукатами.

Цыганята из Кирилешти никогда не видели подобного существа – в их таборе последний Какаранджес утонул сорок лет назад. Теперь они пихались за право прикоснуться к коротышке руками, а дай им волю – содрали бы с него шкуру и поделили на сувениры.

Первым Христофоровых приветствовал Рябчик. Он приходился Муше двоюродным братом. Они выросли в соседних шатрах.

Какаранджес чинно снял перед Рябчиком свой цилиндр и вытянул кверху фиолетовую ладошку, чтобы поздороваться, но долговязый Рябчик не заметил коротышку и едва не отдавил ему ногу.

Между тем Ишван Джюра, отец Воржи, отлаживал борону, которую ему принесли гаже. Он усиленно делал вид, что сваты для него сюрприз. Его старший сын, пропотев насквозь, раздувал жаровню при помощи кожаных кузнечных мехов. Уголь откликался горячим жаром, и куски железа складно сваривались между собою.

Рябчик, обняв гостей, проводил их в свою цэру. На задней стороне жилетки у него отчетливо выделялся невыцветший темный круг. По такой характерной метке цыган-лошадник или цыган-лаутар всегда мог точно узнать кастрюльщика – они таскали на продажу котлы, привязав те на спины, и их одежда выгорала фигурно и неравномерно.

Многих из табора Кирилешти Христофоровы шапочно знали по конной площадке. Вот, например, Тимофей по кличке Лысан – удалец с вороными кудрями ниже лопаток. Кличка досталась ему в наследство от бати, который действительно в старости лишился волос и был лысым, как тульский пряник. Или Дятел – этот имел нос такой неимоверной длины, что сначала из цэры появлялся нос, а когда наблюдатели уже начинали сомневаться, нос ли это, появлялось все остальное. На закорках у Дятла сидел тощий мальчишка в дырявых коротких штанах. К Муше подошел Муравьед – взрослый цыган по фамилии Муравьев. В окружившей ватаге Драго узнал также Горбу и Антрацита. Он махнул им рукой, и те засверкали в ответ золотыми зубами.

– Давно тебя не видел, морэ, – кто-то тронул Мушу сзади за плечо.

Муша обернулся и расплылся в улыбке:

– Съел бы я твои уши! Сколько лет, сколько зим!

Перед ним стоял Граф – вожатый табора Кирилешти. Он был невысок ростом, но толст и плечист. Один его вид вызывал уважение. Цыгане часто обращались к нему за советом или с просьбою о поддержке. На сходке, в спорных вопросах, его слово весило больше многих. Граф был мудрый, как змей, но, если надо, вел себя настоящей сорвиголовой. Про него ходили легенды. Старики еще помнили те года, когда все его звали не Граф, а Евграф или даже Евграшка. Начинал он с того, что, возмужав и окрепнув, лет с восемнадцати, стал регулярно участвовать в ярмарочных кулачных боях. Ему везло. Евграф часто выходил победителем и выигрывал много золота. Цыганская почта разнесла славу о нем по всем кумпаниям. Сильнее Евграфа считался только цыган по прозвищу Медвежья Кровь. Оба они много слышали друг про друга и мечтали о встрече. Их свело Каменецкое гульбище. От мала до велика все явились посмотреть на схватку двух именитых борцов. Но бороться они не стали, решив поспорить за звание первого силача иначе.

Перед состязаньем Евграф расстегнул свой широкий серебряный пояс и вытряхнул из него на попону золотые монеты. Медвежья Кровь сделал то же самое. Получился призовой фонд – только в кучке, принадлежащей Медвежьей Крови, дукатов оказалось на семь штук больше. Евграф не знал, где занять еще, но противник предложил ему следующее:

– Это ничего, что у тебя не хватает! Не откладывать же нам из-за денег! Деньги – тьфу. Но если ты проиграешь, ты должен будешь побриться наголо!

– Наголо?! – возмутился Евграф. – Это страшный позор! Лучше я отрублю себе палец на правой ноге!

– Хорошо, – согласился басом Медвежья Кровь. – Поклянись.

– Клянусь.

Оба цыгана подошли к наковальне. Сколько она весила – знает Бог. Победителем объявлялся тот, кто сможет дольше удержать ее на весу. Жребий определил, чтоб Евграф выступал вторым. Медвежья Кровь подхватил наковальню и рывком оторвал ее от земли. Засекли время. Пот струился со лба ручьем, вены вздулись, в глазах потемнело. Он уронил наковальню на пятой минуте – четыре минуты пятьдесят пять секунд, если быть точным. Евграф выдержал на две секунды дольше. Спустя десять лет, когда в придачу к силе и храбрости он заручился житейским опытом, умирающий барон табора Кирилешти передал Евграфу жезл с серебряным набалдашником – символ власти, заменяющий цыганам императорский скипетр.

Выпив у Рябчика чаю с лимоном, а также заручившись насчет сватовства авторитетным согласием Графа, Христофоровы вернулись к урдэну, где лежали подарки.

– Эй, подать сюда плоску! – сказал Муша. Плоской называлась бутылка шампанского с привязанной к горлышку красной лентой. Ее вручали отцу невесты. Если тот открывал бутылку, значит – все, свадьба будет.

Откинув на урдэне ситцевую закрылку, Драго продемонстрировал всем пузатый бочонок с красным вином. Потом он резко ударил ему в бок обухом топора – деревянная втулка вылетела из бочонка, как пуля, и пьянящий запах ударил цыганам в нос.

– Эй, чавалэ, выпьем перед началом дела! – пригласил к угощенью Муша. – Отдаст цыган дочку или не отдаст – все потребовать не мешает. Платок на кнут завяжите! Буртя, ты хоть штаны подтяни… Вот тебе шкатулка с золотыми сережками. Погляжу я, как не отдаст кузнец дочку за моего внука!

Цыгане быстро осушили железные кружки.

– Пора, – Муша заломил картуз набок.

Рябчик стащил с урдэна второй бочонок и осторожно катил его перед собой, толкая ногами.

Глава восьмая

Яв любово – гостеса явэса, а паскирэса на кажно попэрла[25].

Ишван уже ждал их. Он переоделся в черный жилет, украшенный узорной вышивкой, белую шелковую рубаху с перламутровыми пуговицами и широкие суконные шаровары, пышно приспущенные на гармошчатые голенища хромовых черных сапог.

К приему сватов в их семье готовились загодя. Жена Христина полдня отдала стряпне, сыновья топили шишками самовар. Медную посуду вычистили с золой до блеска.

Христофоровы пришли в полдень. Их сопровождали Рябчик и Граф. Какаранджес опять обогнал всю команду и церемонно раскланялся перед Ишваном.

– Здравствуй, – сказал кузнец коротышке. – С чем пожаловал ко мне в гости?

Какаранджес приставил левую руку к боку и заявил:

– У вас товар, у нас купец.

– Да ну? – Ишван притворился, как будто не понял.

– Вишенка созрела – делись.

– О чем ты, морэ?

– Говорю, нехорошо дуплу без меда.

Неизвестно, до каких еще метафор договорился бы Какаранджес, если бы в этот момент не подтянулись остальные цыгане. Ишван обменялся с ними рукопожатьями. Муша держал шампанское за спиной и начал издалека:

– Что скажешь, Ишван? С прошлой осени, кажется, мы с тобой не встречались, туда-сюда.

– Скажу, что гость в моем шатре – первый человек после Бога, – ответил кузнец.

– Значит, принимаешь нас, братец? Если принимаешь, так и плоску прими, – Муша торжественно передал кузнецу бутылку с шампанским, а Драго вручил ему новенькую кувалду.

– Хороший инструмент, – оценил подарок Ишван взглядом знатока.

– Мой внук умеет выбирать, – сказал Муша.

Ишванова цэра, пошитая из плотного матрасного тика, достигала в высоту трех с половиной метров. Два передних шеста, образующих вход и перекрещенных сверху рогулей, были тщательно отделаны. Чтоб добиться идеальной гладкости, Ишван в свое время опалил их над огнем, а потом отполировал кусочком битого стекла.

«Если отец любит труд, то и дочку воспитал по себе», – сделал в мыслях одобрительный вывод Муша, признав в кузнице рачительного и заботливого хозяина.

Ситцевый полог с кистями и аппликациями был аккуратно прибран к крылу и тоже свидетельствовал о достатке и благоденствии. Христофоровы зашли внутрь. У задней стенки, оглоблями влево, стоял урдэн. Его прикрывали занавески из набивного шелка, а немытые пыльные колеса были обмотаны серой дерюгой. Над урдэном возвышалось гигантское зеркало из тех, что привычнее видеть в дворянских залах, а чуть повыше, к задней сошке, крепилась икона, изображающая подвиг святого Георгия Победоносца.

Посреди цэры стояла пара низких длинных столов. Вместо сидений на земляном полу расстелили суконные подстилки. Ишван и Муша заняли самые почетные места – со стороны урдэна. Христина подала горячий щавелевый суп, заправленный яйцами, с мясом и картошкой. За обед уселись одни мужчины. Женщины ели отдельно и позже. Так велел обычай. С незапамятных времен цыгане считали женщину существом нечистым – с момента свадьбы и вплоть до старости. «Нечистыми» были ее юбки и обувь. Все, до чего она ими касалась, становилось таким же. Цыганки и сами твердо верили в это и, боясь опоганить собственное имущество, ходили осторожно. Не дай бог кому наступить на оглоблю, задеть самовар или что-то такое. Мигом начиналось: «Куда смотрела? Где глаза твои были?!» Самовар продавали, оглоблю меняли…

Позапрошлой зимой Кирилешти голодали. Табор сидел на урезанном пайке. Казалось, воробушки клюют больше! Свои скудные запасы харчей Дятел хранил в деревянном сундуке. Однажды днем заходит он в цэру – и что же видит: жена Сорока взобралась на сундук и сидит-мечтает! В своей юбке поганой! На его сундуке! А сундук с едой! Дятла едва не хватил кондратий. Таборные мужики до сих пор недоумевают, почему он Сороке синяков не наставил. У некоторых такая снисходительность вызвала даже резкое порицание и осуждение, однако Дятел извинял жене многое – за красоту. Простил и на этот раз, хотя сундук с провиантом пришлось скинуть гажам за смешную цену – лишь бы избавиться поскорей от «нечистой» вещи. После этого пару суток Дятел с женой держали зубы на полке, но не ругались – разве что животы у них друг на дружку сердито урчали, да с той поры к Сороке приклеилась новая кличка – Сорока-Кормилица.

Впрочем, это все – дела прошлые, а сейчас всех интересовало, отдаст Ишван свою дочку за Драго или отпустит сватов ни с чем. Кузнец, расчетливо подогревая в соплеменниках нетерпение, поставил плоску перед собой и выжидающе посмотрел на Мушу.

– Да, ты правильно понял, – протянул Христофоров. – Хотим с вами породниться, чтобы наши дети сошлись друг с другом и жили вместе, как хлеб и соль.

– Дело хорошее, только подумать надо.

– Чего ж тут думать, туда-сюда?

– Молода еще невеста, и одна она у нас в семье дочка…

– Да ведь все равно когда-нибудь расстаться придется. Я тебе пятьсот золотых отсыплю – нефальшивых! Лишь бы наших детей ты благословил на женитьбу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Жизнь дорогу торит, а ты иди. (Здесь и далее народные цыганские пословицы и поговорки русских цыган даны по книге И. М. Андрониковой «Язык цыганский весь в загадках».)

2

Урдэн – цыганская повозка.

3

Друзья.

4

Был бы я богатый, с тобой, мой конечек, вовек не расстался!

5

Гаже (в мн. числе – гаже) – нецыган, чужак, мужчина любой нецыганской национальности. Гажи – нецыганка.

6

Меняли лошадей.

7

Водяной.

8

Друг.

9

Леший.

10

Были б серьги, а уши найдутся.

11

«Дэвлалэ!» – «Господи!», «Боже мой!» (употребляется как восклицание или обращение). То же самое: «Дэвла!» В остальных контекстах Бог по-цыгански – Дэвэл или Дел (в зависимости от диалекта).

12

В ее плечах птичьи крылья дрожат.

13

Крали – кораллы.

14

С того времени я вашей стану / Когда ведро воды принесу / Когда вы за меня заплатите / Ваша я, ваша / Ваша молодая невестка.

15

Как трава растет, только мертвый слышит.

16

Цэра – цыганский шатер.

17

Кумпания – то же самое, что табор.

18

Колесницей Господней цыгане называют созвездие Большой Медведицы.

19

Лаутары с ночлега запрягают / Великую кладь они убирают / Колокольчики звенят / Весть девице подают // Ты услышь, услышь, девка красная / Тот ли топот моего коня / Тот ли топот моего коня / Свист моего кнута // Убежать бы девушке / В эту темную ночь! / Эта Домна к попу зашла / И уздечку с юбкой украла / Черномазому уздечку продала / Свети, солнышко, скорей / Чтоб убежала эта Домна подальше.

20

Ромалэ – цыгане.

21

Вынь из сердца занозу, не то холостым помрешь.

22

Мул (мул) – мертвец (мертвецы).

23

– !

24

– Давно ли ты в наших краях?

– Давно, уже день прошел!

25

Приходи любой – гостем будешь, а в родню не всякий попадет.