Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

П. А. Дружинин

Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

Посвящается памяти моего отчима

Евгения Николаевича Филинова

(15.III. 1932–15.V. 2006)

Введение

История отечественной гуманитарной науки в годы советской власти может быть охарактеризована как эпоха противостояния науки и идеологии. Это противостояние закончилось неминуемым подчинением науки идеологическому диктату, уничтожением как отдельных ученых, так и целых научных школ и направлений. Наука о литературе полностью разделила эти тяготы. До середины ХХ в. ей еще удалось просуществовать на дореволюционном наследии вкупе с плодами научного свободомыслия первых пореволюционных лет, в науке еще было место для таких ученых, как М. М. Бахтин, Г. А. Гуковский, В. М. Жирмунский, В. Я. Пропп, Ю. Н. Тынянов, Б. М. Эйхенбаум и др. Но после стерилизации 1949 г. наука о литературе превратилась в одну из отраслей политсхоластики, оказавшись если не в интеллектуальном вакууме, то в условиях, приближенных к таковому.

Немногочисленные ростки мысли, которые смогли взойти в столь невыносимых условиях, выжили и утвердились только лишь потому, что долгое время не воспринимались этой самой «наукой» всерьез. Именно по этой причине вторая половина ХХ в. представляется временем, когда наука о литературе развивалась не благодаря, а исключительно вопреки руководящей воле.

В результате ее символами стали Ю. М. Лотман, Н. Я. Эйдельман и другие ученые. Они – настоящие герои науки о литературе, по гамбургскому счету; и сейчас уже не имеет значения, что Ю. М. Лотман не имел академических лавров, а Н. Я. Эйдельман или В. Э. Вацуро не были докторами наук… Скорее это укор современникам и верный диагноз системе научной иерархии.

Таким образом, пройдя за 70 лет дантовы круги советской действительности, гуманитарная мысль не только смогла выжить, но и дождаться смерти последней. Но какова была цена! Наука о литературе вышла обескровленной, с извращенной системой ценностей, отягощенная методологическим и кадровым балластом.

Столь пессимистический взгляд лишь усиливается проблематикой, которой посвящена настоящая книга. 1940-е гг. стали не просто годами несбывшихся надежд; они стали вторым дыханием сталинизма, годами идеологического удушья, временем абсолютного и окончательного подчинения общественных наук диктату тоталитаризма. Цена победы режима была велика: из науки были выдавлены не только отдельные ученые, но уничтожены целые научные направления, с превеликим трудом сформировавшиеся в предвоенные годы.

Одной из самых знаменитых жертв, принесенных на алтарь сталинизма в 1940-е гг., стала школа науки о литературе филологического факультета Ленинградского университета. Механизмы, которые привели к уничтожению этой научной школы путем изгнания ее ведущих представителей, были неодинаковы по своей природе; и лишь уникальным стечением исторических обстоятельств можно объяснить то, что деструктивные силы оказались в конце 40-х гг. направлены именно против нее.

Естественно, столь печальный итог может быть лаконично объяснен той идеологической линией, которую проводило сталинское руководство. Но динамика этого процесса, в ходе которого на «идеологический фронт» поочередно вступали различные управляемые или спонтанные разрушительные силы, порой не всегда очевидно «идеологические», оказывается важной для осмысления истории советского общества и истории отечественной науки вообще.

Исследованию как самих механизмов идеологии советского тоталитаризма 1940-х гг., так и результата их воздействия на науку о литературе и отдельных ее представителей посвящена наша работа.

* * *

Поскольку мы рассматриваем различные и многочисленные аспекты как политической, так и интеллектуальной истории СССР 1940-х гг., то историография исследуемого вопроса оказывается достаточно обширной и неоднородной.

Непосредственному вопросу нашей книги – влиянию идеологии на развитие ленинградского литературоведения в первые послевоенные годы – посвящено не так много исследований. По сути, они исчерпываются знаменитой статьей К. М. Азадовского и Б. Ф. Егорова «Космополиты»[1], которая представляет собой расширенный вариант их более ранней работы «О низкопоклонстве и космополитизме: 1948–1949»[2]. Основанные преимущественно на печатных источниках, с привлечением рукописных документов из архива К. М. Азадовского, эти публикации имели известный резонанс и давно стали хрестоматийными.

То обстоятельство, что за прошедшие годы к двум указанным текстам не прибавилось сколько-нибудь ощутимых работ по данной проблематике, где бы публиковались неизвестные ранее источники, нуждается в объяснении. По-видимому, связано это с тем, что 1940-е гг., особенно в отдельно взятой научной области (притом локализованной географически), не представляются уж настолько далеким прошлым, прикосновение к которому происходило бы безболезненно для современников. Учитывая то обстоятельство, что многие участники тех событий имеют ныне здравствующих учеников, последователей да и просто потомков, историки науки из числа филологов практически не касались в своих изысканиях подробностей конца 40-х гг., ограничиваясь картиной, данной К.М. Азадовским и Б. Ф. Егоровым.

Но многие вопросы, рассмотренные нами, к настоящему времени имеют фундаментальные исследования; особенно это касается работ, необходимых для осмысления общей идеологической атмосферы середины ХХ в. Таковы книги Д. Л. Бабиченко[3], Ю. Н. Жукова[4] и особенно Г. В. Костырченко[5]. Также необходимо отметить труды менее масштабные по тематическому охвату, но оттого не менее важные для осмысления эпохи и ее движущих сил – это книги В. М. Алпатова[6], В. Ф. Зимы[7], В. А. Иванова[8], В. Н. Сойфера[9] и некоторых других, которые являют собой примеры детально документированных и выверенных в своих выводах исторических исследований.

Источниковедческая направленность нашей работы, а также стремление представить верную и аргументированную картину происходившего поставили нас перед необходимостью направить максимальные усилия на формирование репрезентативной источниковой базы. Причем важно было не только хронометрировать события, происходившие в ленинградской науке, но и попытаться выявить их предпосылки, а также обозначить их место на общем фоне отечественной истории 1940-х гг.

Традиционно источники в историческом исследовании разделяются на печатные и рукописные (опубликованные и неопубликованные), причем использование рукописных (неопубликованных) источников почитается, особенно в квалификационных работах, показателем глубины исторического исследования. Несмотря на справедливость такого положения, оно все же не является аксиомой и требует специальной оговорки. Дело в том, что зачастую привлечение рукописных источников диктуется не столько отсутствием их печатных аналогов, сколько сложностью эвристики печатных источников вообще. Рукописные источники, ценность которых неоспорима, нередко дублируют те сведения, которые могут быть почерпнуты из книг, периодических и ведомственных изданий. Кроме того, на практике библиографическая эвристика в силу своей многогранности оказывается порой сложнее эвристики архивной, почему часто нахождение публикации какого-либо документа в печати оказывается даже более трудоемким, нежели выявление его в архивохранилище[10]. Причем это утверждение справедливо как для исследователя отечественной истории середины ХХ, так и XVIII столетия.

Таким образом, в процессе написания этой работы мы со всем возможным вниманием отнеслись к печатным источникам, совокупность которых следует рассматривать в качестве нескольких больших комплексов.

Во-первых, это тематические документальные сборники, прежде всего – основанной А. Н. Яковлевым серии «Россия. ХХ век. Документы»[11], а также серии «Документы советской истории»[12]. Несмотря на неодинаковый уровень археографической подготовки различных томов, ценность опубликованных в них документов велика, а обстоятельства последних лет, когда наблюдается ужесточение допуска исследователей к архивным документам, лишь увеличивают ее.

Во-вторых, это публикации в периодических изданиях. Наиболее важными из них представляются газеты, как центральные, так и областные, городские и многотиражные, – значительное число их за 1945–1949 гг. было просмотрено полностью[13]. Также были просмотрены полностью многие журналы за 1941–1950 гг., общественно-политические, литературно-художественные и отраслевые[14]. Значительное число важных государственных документов – приказов и постановлений – было привлечено нами по публикациям в ведомственных изданиях[15].

В-третьих, значительную ценность в качестве источников имеют отдельные печатные издания изучаемого периода – публикации стенограмм совещаний в ЦК ВКП(б) и в других учреждениях[16], а особенно – многочисленные стенограммы выступлений и лекций партийных и государственных деятелей, издававшиеся Всесоюзным обществом по распространению политических и научных знаний[17].

Четвертая группа – это опубликованные эпистолярные источники. Она не столь многочисленна, но включает в себя один принципиально важный – переписку М. К. Азадовского с Ю. Г. Оксманом[18], благодаря которой можно оценить обстановку 1940-х гг. глазами участников событий.

Отдельным корпусом опубликованных источников является мемуарная литература. Имея возможность соотнести находящиеся в нашем распоряжении документы с фактологией мемуаров, особенно написанных на излете века, мы нередко испытывали к последним некоторое недоверие. В этой связи стоит вспомнить мнение Марка Блока относительно таких свидетельств: «Даже самые наивные полицейские прекрасно знают, что свидетелям нельзя верить на слово. Но если всегда исходить из этого общего соображения, можно вовсе не добиться никакого толку. Давно уже догадались, что нельзя безоговорочно принимать все исторические свидетельства. ‹…› Однако принципиальный скептицизм – отнюдь не более достойная и плодотворная интеллектуальная позиция, чем доверчивость, с которой он, впрочем, легко сочетается в не слишком развитых умах»[19].

Конкретизируем нашу мысль: часто нарочитая тенденциозность становится причиной того, что в некоторых мемуарах можно отметить как искажение или замалчивание определенных фактов, так и заведомую ложь. Например, в мемуарах К. М. Симонова[20] и Д. Т. Шепилова[21], несмотря на действительную ценность этих текстов как источников, многое оказывается изображенным в ином свете, что является следствием попыток авторов отгородиться от сталинизма, во времена которого они жили, работали и которому они преданно служили. По этой причине мы старались по возможности перепроверять фактическую сторону мемуарных свидетельств.

Завершить обзор опубликованных источников следует группой печатных изданий, которые хотя и были изначально изданы типографски, но печатались с грифом «Секретно» или «Совершенно секретно», то есть содержали сведения, составляющие государственную тайну, и хранились соответственно (в отличие от книг, имеющих гриф «Для служебного пользования», которые поступали в спецхраны библиотек). По прошествии же времени эти издания подлежали уничтожению. Как особенно ценные источники данной группы укажем изданный с грифом «Секретно» объемный справочник «Научные кадры ВКП(б)» 1930 г.[22], единственный известный нам экземпляр которого сохраняется в частном собрании (г. Москва), а также напечатанный с грифом «Совершенно секретно» подробный отчет Академии наук СССР за 1949 г.[23], который сохранился в архивном фонде В. М. Молотова[24].

Значительную часть материалов для написания данной работы составляют неопубликованные источники. Круг документов и архивохранилищ оказался в результате довольно многочисленным, что объясняется как различной ведомственной подчиненностью рассмотренных вопросов, так и зачастую раздробленностью фонда одного учреждения между несколькими архивохранилищами. Также отметим, что необходимость репрезентативного поиска источников не позволила нам остановиться на «базовом», если так можно выразиться, архивохранилище; с другой стороны, это обстоятельство позволило выявить множество источников, без которых написание этой работы было бы невозможно во всей полноте. Неопубликованные источники также можно разделить на несколько групп, очертив лишь основные комплексы документов.

Первая группа – документы высших органов власти, союзных и российских министерств и ведомств. Прежде всего, это сохраняющиеся в РГАСПИ материалы ЦК ВКП(б), в числе которых отложились и кадровые решения, и обращения ленинградских ученых, и прочие важные для настоящей работы материалы. Значительная часть использованных документов сохраняется в ГА РФ, где мы пользовались фондами МВО СССР, ВАК при СМ СССР, Славянского комитета СССР, Министерства просвещения РСФСР и др. Кроме того, мы использовали материалы Секретариата ССП СССР, носившие директивный характер[25].

Вторая группа – документы, относящиеся к общественно-политической и научной жизни Ленинграда. В качестве дополнения к материалам, которые публиковались в газетах, оказалось возможным обратиться к достаточно специфическому и малоизвестному источнику, который существенно дополнил хроникальную часть работы. Речь идет о «Вестнике ленинградской информации», ежедневно рассылаемом Ленинградским отделением ТАСС и полностью сохранившемся за интересующие нас годы в фондах ЦГАЛИ СПб (фонд ЛенТАСС). В том же архиве сохраняется еще один важный и столь же мало используемый источник – это так называемые микрофонные материалы Ленинградского радиокомитета, представляющие собой цензурные экземпляры текстов, шедших в радиоэфир, причем как материалы прямого эфира, так и записанные для трансляции на специальные носители[26]. Наиболее важной частью этого комплекса являются сохранившиеся в максимальной полноте тексты новостных выпусков Ленинградского радио. Ценность этих материалов также велика по той причине, что они не подверглись чистке в связи с «ленинградским делом». Важным источником стали документы партийных организаций Ленинграда – обкома и горкома ВКП(б), а также некоторых райкомов, особенно Василеостровского, сохраняющиеся в ЦГАИПД СПб.

Третья группа – материалы по истории филологической науки, преимущественно ЛГУ и Пушкинского Дома. Документы Ленинградского университета сохранились с достаточной полнотой, но распределены по нескольким хранилищам – собственно Архив СПбГУ, ЦГА СПБ, а также ЦГАИПД СПб, где отложились материалы парторганизации ЛГУ (в том числе стенограммы проработочных собраний). Большая часть материалов Пушкинского Дома за указанные годы сохраняется в ПФА РАН (включая некоторые важные стенограммы, приказы дирекции, распоряжения Президиума АН СССР), здесь же в отдельном фонде отложились материалы академика А. С. Бушмина, по которым оказалось возможным восстановить его роль в событиях тех лет; документы парторганизации ИРЛИ также отложились в ЦГАИПД СПб. Значительная часть материалов по истории науки о литературе выявлена нами в фондах ЛО Союза советских писателей СССР и ЛО издательства «Советский писатель» (ЦГАЛИ СПб), а также в фондах их первичных парторганизаций (ЦГАИПД СПб).

Четвертая группа – биографические материалы, которые активно использовались нами как для установления либо уточнения биографических данных многочисленных персоналий, так и для максимально точной датировки кадровых решений[27]. Это, прежде всего, практически исчерпывающий комплекс приказов и распоряжений ректоров ЛГУ, сохраняющийся в архиве СПбГУ; там же находятся и бухгалтерские лицевые счета, которые велись на всех студентов и профессорско-преподавательский состав университета. Стоит отметить, что в процессе работы в архиве СПбГУ мы смогли прочувствовать происходившее ужесточение доступа к архивным документам этого вуза: началось с того, что в начале 2000-х гг. нам перестали выдавать личные дела студентов и преподавателей, но тогда для уточнения биографических сведений мы открыли для себя такой важный источник сведений как лицевые счета; однако с конца 2000-х гг., нам перестали выдавать и их, одновременно закрыв допуск ко всем приказам ректора. В настоящее время вопрос решен принципиально: в архиве СПбГУ закрыты для исследователей вообще все (!) документы после 1937 г. Учитывая сказанное, отрадно отметить тот факт, что еще до введения таких «новшеств» оказалось возможным воспользоваться как личными делами ленинградских филологов – членов Союза советских писателей (ЦГАЛИ СПб), так и произвести подробный просмотр большей части аттестационных дел филологов в фонде ВАКа (ГА РФ; дела находятся на хранении в ЦХСФ Росархива в г. Ялуторовске Тюменской обл.)[28]. Кроме того, с целью уточнения биографических сведений мы обращались к личным делам ученых-филологов в архивах вузов и академических институтов Москвы, Санкт-Петербурга и Казани, которые более доступны для исследователей.

Пятая группа – дневники и мемуары современников, написанные непосредственно в 40-х гг., до сих пор не увидевшие света. Мы пользовались лишь частично опубликованными дневниками Б. М. Эйхенбаума (РГАЛИ) и дневником Н. С. Державина (ПФА РАН). Но наибольшей ценностью, да и вообще едва ли не самым значительным неопубликованным источником для нашей работы являются записки профессора О. М. Фрейденберг, с машинописной копией которых мы могли ознакомиться благодаря Н. В. Брагинской. Дух этих записок во многом определил тональность настоящей работы[29].

Шестая группа – эпистолярий ленинградских ученых-филологов. Этот материал относится преимущественно к тому времени, когда ленинградские ученые были разбросаны войной по разным городам страны. Мы использовали в своей работе письма ученых из Архива РАН, ПФА РАН и ЦГАЛИ СПб.

Завершить обзор неопубликованных источников хотелось бы перечнем того, что было желательно, но по не зависящим от нас причинам не оказалось возможным использовать в нашей работе. Речь идет даже не о тех документах, доступ к которым для рядовых исследователей с 2004 г. был окончательно закрыт по политическим мотивам (от комплексов важнейших партийных документов, остающихся на хранении в Архиве Президента РФ, до следственных дел Г. А. Гуковского, А. А. Вознесенского и многих других в ЦА ФСБ)[30]. Хотя и здесь ужесточения с каждым годом все более напоминают спуск железного занавеса. В ЦА ФСБ, например, даже получение стандартных кратких справок по уголовным делам (дата и причина ареста, дата вынесения приговора и прочие краткие сведения), ранее не встречавшее сложностей, ныне сопряжено с серьезными трудностями, которые оказались для наших скромных возможностей, увы, непреодолимыми. Также органы ЗАГС, где ранее без особенного труда мы уточняли даты смерти, с некоторого времени перестали предоставлять такую информацию, мотивируя свой отказ «конфиденциальностью»[31]. Кроме того, в РГАСПИ и ЦГАИПД СПб в последние годы оказались закрытыми некоторые документы, которые беспрепятственно выдавались нам ранее[32], и т. д. Эти преграды могут быть объяснены обстоятельствами переживаемого нами периода борьбы с «фальсификацией истории» и носят всеобщий характер.

Говоря о неопубликованных источниках, необходимо упомянуть и те, которые оказались недоступными по иным обстоятельствам. Вероятно, эти документы и не столь важны для нашей работы, особенно с учетом уже выявленных материалов, но одно осознание того, что они существуют, но нет никакой возможности с ними ознакомиться, не дает нам покоя. Перечислим наиболее болезненную desiderata. Во-первых, в конце 1990-х гг. наследники Б. М. Эйхенбаума закрыли для доступа исследователей его личный фонд (РГАЛИ. Ф. 1527)[33]. Во-вторых, не обработаны и не выдаются рядовым читателям материалы личного фонда Л. Я. Гинзбург (ОР РНБ. Ф. 1377). В-третьих, долгие годы лежат без движения коробки с материалами журнала «Звезда» за послевоенные годы, которые также не выдаются исследователям (РО ИРЛИ РАН. Ф. 109). И, наконец, закрыт фонд стенгазет академических учреждений, в составе которого, согласно описи, имеются и стенгазеты Пушкинского Дома за 1940-е гг. (ПФА РАН, разряд VII)[34].

Важными для настоящей работы оказались аудиовизуальные источники: мы ознакомились с хранящейся в РГАКФД (г. Красногорск Московской обл.) практически исчерпывающей подборкой киножурналов 1940-х гг. и прочих киноматериалов, изготовленных Ленинградской студией кинохроники («Ленинградский киножурнал», документальные спецвыпуски и т. д.). На основании монтажных карт хроникальных кинолент, которые были просмотрены полностью за интересующие годы, оказалось возможным просмотреть в РГАКФД интересующие выпуски всесоюзных киножурналов («Новости дня», «Союзкиножурнал» и др.), выпущенных на Центральной студии документальных фильмов (г. Москва), в которых имеются киноматериалы по теме нашей работы[35]. Запись документальной ленты «Разгром» (Ленинградское телевидение, 1989 г.), использованная в настоящей работе, была нами получена из архива К. М. Азадовского.

Материалы РГАФД (бывший Архив звукозаписей СССР) использовались для уточнения цитат из выступлений руководителей партии и правительства, поскольку стенограммы зачастую серьезно редактировались перед выходом в свет (в меньшей степени такие различия между звукозаписями и печатными изданиями характерны для выступлений А. А. Жданова, в большей – для речей И. В. Сталина)[36]. Здесь же укажем, что наше обращение к фонотеке бывшего Ленинградского радиокомитета (ГТРК «Санкт-Петербург») не принесло результата, поскольку материалы за 1940-е гг. в ее фондах практически отсутствуют.

Подбор иллюстраций, которому мы уделили значительное внимание на последнем этапе работы, производился преимущественно в государственных хранилищах – РГАКФД, ЦГАКФФД СПб, ПФА РАН, фототеке Музея ИРЛИ РАН, фототеке ВМП; ряд фотографий почерпнут из частных собраний. В РГАКФД с целью подбора иллюстраций мы использовали как фотофонд, так и кинофонд архива, включая немые киноленты Центральной и Ленинградской студий документальных фильмов. При подборе иллюстраций мы не только стремились найти малоизвестные или совсем неизвестные кадры, но и не нарушить хронологических рамок работы. При этом подписи к иллюстрациям тщательно перепроверялись, а в большинстве случаев – делались нами заново.

* * *

Несколько слов о структуре работы и о принятом нами подходе к использованию источников. Книга состоит из 7 глав и заключения; в главах 1–2 рассматривается эволюция советской государственной идеологии 1940-х гг., а также различные политические и социально-экономические обстоятельства эпохи, без которых невозможно объективно воспринимать главы 3–6, где представлена картина наступления идеологии на филологию и хроника ленинградской науки о литературе второй половины 1940-х гг. Последняя глава повествует о судьбах основных участников описываемых в книге событий.

В тексте работы весьма значительное место занимают выдержки из источников, причем мы сознательно не передаем их содержание своими словами, а стараемся по возможности приводить в виде цитат. Хотя эстетика документов той эпохи достаточно неприглядна, и «мы разумеем риторику ее лганья, семантику полуслов и перифраз, неконтролируемые подтексты»[37], однако это разумение, как нам кажется, приходит лишь при общении непосредственно с источниками. Что же касается до того, что обилие цитат, причем довольно тяжелых по слогу, порой грозит раздавить читателя монотонностью трагической безысходности, то здесь также нужно сказать об умышленном характере такого приема. Постоянное давление эпохи на человека, «удушающий газ», как называла сталинскую «заботу» О. М. Фрейденберг, было настолько тягостно, что, быть может, нам удастся хотя бы посредством цитат передать толику той атмосферы, в которой вынуждены были существовать участники событий – «в это дикое время, среди этого мракобесия, лакейства и подлости»[38].

Кроме того, именно благодаря цитатам мы попытались избежать категоричности авторских суждений, предоставляя возможность говорить историческим источникам – не только более красноречивым и беспристрастным, но и более убедительным.

При цитировании документов мы старались по возможности сохранить в неприкосновенности их стиль, но несоответствия правилам современной орфографии, которые не несут смыслового или историко-культурного значения, равно и откровенные несообразности, описки и опечатки, исправлены нами при публикации без дополнительных оговорок.

Даже с учетом вынужденных сокращений наша работа может показаться громоздкой, перегруженной фактами, излишними подробностями, нарочито выверенными датами, точным указанием должностей и прочим. «Ваша работа переполнена материалом, фактов чересчур много, но ни одной мысли!»[39] Осознавая эту особенность, лишь скажем, что именно подробная фактологическая скрупулезность послужила твердым основанием для документального исследования и обоснованных выводов.

Также мы осознаем то обстоятельство, что многие из публикуемых нами фактов или документов достойны более подробных комментариев; однако ограниченность объема книги не позволила нам изложить свои мысли по многим вопросам во всей полноте.