Никто не живёт долго и счастливо

Никто не живёт долго и счастливо

Анна Ясельман

Иллюстратор Оксана Романова

© Анна Ясельман, 2022

© Оксана Романова, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-9491-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мой первый страх

Говоря о страхах, важно говорить честно.

Я хорошо помню, когда впервые по-настоящему испугалась. Мне было пять лет, а дедушке, соответственно, исполнялось пятьдесят пять. Красивая дата, праздник, куча гостей, половина из которых остались ночевать. Места на кроватях, диванах и креслах хватило не всем, и кое-кому пришлось спать на полу. Мне, в частности, постелили в гостиной. Никогда больше я не встречала квартир такой планировки – с того места, где я лежала, при открытой двери просматривался и коридор, и кухня. Насквозь, до самого окна. В окне-то и было дело.

Почему я проснулась, не знаю. Помню, что лежала, не открывая глаз, прислушивалась. Тишина не была полной. Хорошая такая тишина, живая – где-то вода капает, кто-то сонно сопит… Уютная это была тишина – тишина доброго дома, полного счастливых спящих людей. И мне бы заново уснуть, но я зачем-то открыла глаза.

От кухонного окна до края моего матраса шёл самый настоящий лунный мост – дорожка бледно-жёлтого света с чёткими краями. Я готова была бы спорить, что она твёрдая. Мне очень хотелось до неё дотронуться. Хотелось, но пошевелиться я не могла. Только смотреть. И я смотрела, внимательно и не отрываясь. Туда, где всегда было стекло кухонного окна, а сейчас – только густой и жаркий воздух летней ночи, пронзённый полосой лунного света. Я не моргала и не отводила взгляд – сама не знаю, почему. Но это не помогло. До сих пор, вспоминая ту ночь, я не могу точно определить момент, когда она появилась. Знаю только, что заметила я её, лишь когда она оказалась внутри, по эту сторону окна. Рассмотреть её детально мне тоже не удавалось – она была совершенно реальной и даже будто осязаемой, но словно размытой. Может быть поэтому я не сразу поняла, что она движется. Не быстро и не медленно, в несколько рваном темпе, словно не решив ещё, стоит ли приближаться, она плыла по лунном мосту прямо ко мне.

Больше всего в тот момент мне хотелось кричать – разбудить взрослых, даже рискуя показаться странной. Но вдруг я со всей очевидность осознала, что делать этого не стоит. Более того – опасно. Так я впервые в жизни испугалась и сделала выбор – если нечто непоправимое должно случиться, то пусть оно случится со мной, а не по моей вине.

Она к тому времени уже пересекла кухню, коридор и добралась почти до двери в гостиную. Я смогла рассмотреть её лучше. Платок почти закрывал лицо, но я откуда-то знала, что она много старше моей бабушки и даже моей прабабушки, которая тогда была ещё жива, вполне в силе и платков не носила. Я-пятилетняя не смогла бы подобрать правильных слов, но она была страшно, безумно старой. И в этой старости чудилось мне нечто неестественное, нечеловеческое.

Когда она пересекла порог гостиной, я сделала самое храброе изо всего, на что была тогда способна – глубоко вдохнула и закрыла глаза.

Очки

В тот день Юля проснулась посреди тихого часа и, не увидев Алёну Владимировну на привычном месте за столом, сама встала и пошла в туалет. Правило «хочешь в туалет – подними руку» казалось девочке глупым – нет ничего сложного в том, чтобы самостоятельно дойти до нужного места, снять трусики и нажать соответствующую кнопку, когда все дела сделаны. В последний раз Юля намочила кровать давно, в прошлом году, что для неё, пятилетней, означало, примерно, тоже самое, что «никогда», и это обстоятельство составляло предмет особой гордости девочки.

Неслышно выскользнув из-под одеяла, Юля босиком протопала до двери, ведущей в уборную, приоткрыла её ровно настолько, чтобы можно было аккуратно протиснуться, и затем бесшумно притворила за собой. Теперь оставалось всего лишь пройти несколько шагов мимо ряда раковин – «умывальную» от «туалетной» отделяла даже не дверь, а лишь не доходящая до потолка стенка. Оттуда-то, из-за стенки, и раздавались странные, чавкающие звуки, но это было бы ничего, если бы внезапно не выдвинулась из-за неё и не дёрнулась несколько раз по полу неестественно вывернутая нога в ярко-красной туфле. Не узнать туфлю Юля не могла – из всех воспитателей только Алёна Владимировна носила каблуки, остальные предпочитали, хоть и не такую красивую, но более удобную обувь.

Тёплая струйка побежала по Юлиной ножке, но девочка этого даже не заметила. Схватившись за дверную ручку, она несколько раз дёрнула, и когда уже казалось, что ничего не получится, дверь поддалась. Не заботясь более о тишине и спящих детях, Юля с всхлипами и подвыванием добежала до своей кроватки, запрыгнула в неё и накрылась с головой одеялом. Сначала всё было тихо, но потом мимо кровати что-то прошелестело, вернулось, остановилось и будто нависло сверху. Юля старалась задержать дыхание как учили в бассейне, но ничего не получилось, и она шумно выдохнула. На удивление, существо не сорвало с девочки одеяло, а, постояв рядом ещё некоторое время, ушелестело восвояси.

Когда Юля проснулась, первой, кого она увидела, была склонившаяся над ней Алёна Владимировна.

– Вставай, соня! Смотри, все уже кровати застилают, а ты ещё лежишь. А на полдник, между прочим вкусная булочка! Ой, что это у нас тут? Юля… Как же ты не добежала-то, а? Сделаем так. Ты полежи минутку, а я принесу тебе запасные трусики из шкафчика.

Последние фразы воспитательница произнесла тихо, чтобы, кроме Юли, никто их не слышал. В группе все были друзья и по мокрым поводам никого не дразнили, но всё равно было бы неприятно. Девочка была очень благодарна Алёне Владимировне за сохранённый секрет, и спрашивать после такого, что случилось в туалете, было немыслимо.

С того дня Алёна Владимировна стала носить очки. Дымчатые прямоугольники почти полностью скрывали глаза, и это делало миловидное лицо воспитательницы загадочным. Юле нравилось. За следующую неделю обзавелись очками несколько детей из Юлиной группы, а потом – ещё. Родители, разбирая вечером наследников и наследниц, наперебой жаловались друг другу, как компьютеры и планшеты портят их чадам зрение. Хорошо ещё, что очки с поляризационными стёклами помогают снизить нагрузку на глаза. По дороге домой мама спросила Юлю:

– Что, Юлька, может, нам и тебе такие купить? Смотри, все твои носят.

Юля молча сопела. Как объяснить маме, что эти очки что-то не то делают с её друзьями? И даже Костик, с тех пор, как надел эти зеркальные стекляшки, перестал тайком таскать машинка из коллекции старшего брата, чтобы хвастаться ей, когда на прогулке они вдвоём прятались за беседку, где никому не приходило в голову их искать… Костик был её лучшим другом с ясельной группы, но когда Юля в последний раз проследила за ним до «их места», то увидела, что он там не один, а с Максом, Лёхой и этой противной Светкой – стояли кружком, голова к голове. Юля не могла понять, что они делают, но слышала повизгивание и чавканье, такое же, как тогда в туалете. Девочка попыталась рассказать маме, но та лишь рассмеялась.

– Вот, и Алёна Владимировна тоже говорит, что очки – отличная идея.

– Мам, а ты можешь меня совсем из садика забрать?

– То есть, как это – совсем?

– Ну, навсегда.

– А с кем ты будешь, когда мы с папой на работу уходим?

– Одна буду. Я не испугаюсь, честное слово. Совсем не испугаюсь. Ну, пожалуйста…

Юля разревелась прямо посреди улицы, а у её мамы как-то странно защемило сердце. Послушная, спокойная и контактная дочь легко находила общий язык и с ровесниками, и со взрослыми. Проблем с садиком никогда не было. Вечером мама Юли позвонила свекрови – Галина Васильевна в помощи с внучкой не отказывала. Следующим утром Юля уехала к бабушке, а, вернувшись, уже не просилась остаться дома – нормально собрались, нормально дошли до сада, и только, прощаясь, девочка вдруг прижалась щекой к маминой ладони и прошептала: «Мама, ты только обязательно вечером забери меня, хорошо?» Но Алёна Владимировна уже взяла Юлю за руку.

– Не переживайте. Кризис пяти лет, повторная адаптация. Всё будет в порядке.

Войдя в группу, Юля сразу всё поняла. На неё смотрели пятнадцать пар зеркальных стёкол, за которыми не видно было глаз. Девочка рванулась к двери, но воспитательница крепко держала её за руку.

– Поздравляю, Юля. Сегодня – твой день. Посмотри на меня.

Юля подняла голову и увидела, что Алёна Владимировна сняла очки. На девочку, не мигая, смотрели ярко-зелёные с вертикальными как у змеи зрачками глаза. Воспитательница растянула губы в улыбке, сделала приглашающий жест и чуть подтолкнула Юлю вперёд. Девочка запнулась, упала, а когда попыталась подняться, поняла, что окружена. Первым к ней наклонился тот, кто когда-то был Костиком.

Последний полёт

Мой дедушка был космонавтом. Про его ранние полёты я ничего не знаю – откуда? Говорить-то про такое боялись – секретность.

Мне тогда года три или четыре было, а дедушка с нами жил. Я хорошо его помню – он мне карандаши точил. А пока точил, рассказывал всякое – про космос там, про ракеты.

Карандаши после дедушкиной чинки выходили знатные – стержень длинный, острый, вокруг юбка деревянная – гладкая, ровная. Загляденье, а не карандаши! Ломал я их, правда, часто. Но дедушка не злился – брал нож, упирал обломыша в палец и начинал строгать. Движения чёткие, плавные, выверенные. И тут же – новый рассказ. Знаете историю про то, как американцы не могли заставить ручку в невесомости писать, а наши карандаш взяли? Ни на что не намекаю, сами думайте.

Когда началась подготовка, я сразу всё понял. Во-первых, врачи. Чуть ни по два раза в неделю ездить начали, и всегда ночью. Все думали, что я сплю, но я всё слышал, только виду не подавал – малой был, а не дурак.

Во-вторых, конечно, секретность та самая. Мать в дедушкину комнату дверь прикрывать стала – «не ходи», «не мешай». А я что? Я не мешать же! Мне только одним глазком подсмотреть хотелось, как дедушка к полёту готовится. Улучил время, заглянул. Всё как и представлялось – он лежит, к нему трубки откуда-то сверху тянутся. Только подойти собрался, но мать вернулась, прямо за ухо вывела, наругала. Обидно, я же посмотреть только!

Через несколько дней дедушку погрузили в глубокий сон – полёт, видать, предстоял дальний. Потом поместили в специальную красно-чёрную капсулу – это на случай аварии, чтобы поисково-спасательная группа быстрее нашла.

Мать постоянно говорила про проводы, и я, конечно, боялся, что меня не возьмут. Но как такое пропустить – родного дедушку в космос запускают! Напросился. Мать ещё плакала, дура. Нет, я всё понимаю – в космос, это надолго, может, на целый год даже, но надо же понимать важность миссии! Я хотел ей объяснить, но куда там – прижимала к себе только и мокрой щекой тёрлась.

До космодрома ехали долго – впереди автобус с капсулой, за ним ещё один – с теми, кому разрешили присутствовать. Народу, конечно, немного было – до такого дела толпы не допускают.

Вышли в каком-то лесу, шли пешком и капсулу несли. Я ещё подумал тогда: «Как же ракета сквозь сосны эти высоченные взлетать-то будет?» Подумать-то подумал, но не сказал ничего. Зря, наверное. Нет. Точно зря. Потом-то уже поздно было – ошиблись они, капсулу не в ракету загрузили, а в землю закапывать начали. Я кричал, конечно, просил остановиться, достать дедушку. Но кто маленького послушает?

Шкаф

Первая ночь в квартире, откуда совсем недавно вынесли покойницу, простой не бывает. Особенно, если покойница – твоя бабушка, а ты, как полная идиотка, опоздала на самолёт и не попала на похороны. Хоронили соседи. Должна бы благодарить, но по стенам – прямоугольные и овальные пятна, и нигде нет ни бабушкиной шкатулочки с «бусяными нитями», ни сервиза – того самого, с перекрещенными шпажками на донышках. Говорят, баба Аля ещё при жизни всё раздала. Кому? Бог знает. Даже кота не уберегли. Инна Фёдоровна со второго этажа рассказала, как обычно вальяжный Феликс, подобранный бабушкой три года назад маленьким комочком, похожим на смёрзшийся кусок угля, на котором невесть как сохранились два ярко-оранжевых сполоха, бесом вынесся из квартиры за гробом, и больше его не видели.

Квартирка маленькая – одна комната всего. Высокое зеркало в потемневшей раме, рядом стол, напротив кровать, у изголовья деревянный шкаф. Бабушка его всегда запирала, а ключ прятала в неприметную нишу сзади. Шкаф старый. Лера помнила, с каким трудом бабушка открывала рассохшиеся дверцы, а внутри было только пахнущее лавандой постельное бельё и давно приготовленные «смертные одежды». Ключ на месте. Значит, не отпирали. В чём же тогда они бабушку?.. Лера согнулась как от удара в живот, опустилась на пол и завыла.

Два часа спустя Лера легла спать. Пустая бутылка из-под Риохи осталась на столе – плохая примета, но вставать не хотелось. Снилось, что бабушка заперта в каком-то ящике, стучится, скребётся, просит её выпустить. От страха проснулась, вдохнула глубоко, выдохнула медленно, но прямо над ухом раздался скрежет и пронзительное «ыыыыыуи!» Лера подскочила, кинулась через комнату к выключателю. Электрический свет мгновенно заполнил комнату, но на шкаф его силы не хватило – огромный, он казался ещё большее и темнее чем обычно. Внутри билось нечто. Лера приняла решение.

Дверца шкафа затрещала и поддалась, но внутрь Лера толком заглянуть не успела – кусок темноты бросился на неё и обжег плечо. Стук, звон, кровь на дёрнувшейся к плечу руке и уже более привычное «маааааааау!» откуда-то сзади.

В шкафу обнаружились аккуратно перевязанные поясками от халатов коробки и письмо «моей внучке Валерии Ивецкой»:

Лера, здравствуй.

Я, видимо, умерла, значит поступаю сейчас верно. В коробках – всё самое ценное, ты разберёшься. Береги, но, если будет нужно – продавай, я позволяю. Феликса тоже запру, если успею. А Ваську не стану – он новенький, подерутся. Покорми обоих. Не реви долго!

Целую, бабушка Алевтина

Дама со своим бокалом

…и вот однажды обнаруживаешь себя совершенно без косметики и укладки, но зато с бокалом не-просто-так-вина по правому берегу С-го проспекта. Да, в Питере, говорят, ещё так можно – с бокалом. Туристы оглядываются, местные кивают. До ближайшего бара – 700 метров, как раз успеваешь допить.

– Добрый вечер. Чем гордитесь особенно?

– Водкой, мадам. В России принято гордиться водкой. Её же и стыдиться, кстати, тоже принято. Но вы, я вижу, предпочитаете белые сухие стиля Мерсо?

В Питере любой бармен за 11,7 секунды распознает любую фантазию герра Риделя.

– Благодарю вас.

Отпиваешь глоток.

– О! То, что нужно!

Бокалом салютуешь. Ещё глоток и на выход. Бармен тоже улыбается, конечно. Тут главное ни словом, ни жестом не выказать недовольства. Дама со своим бокалом – персонаж почти сакральный. Бармены знают – обидишь такую, меняй работу.

Давно это было. Кто она такая, уже никто не помнит. И в каком это городе было – тоже. Известно только, что однажды она пришла в бар. В мёртвое время, клиентов почти не было. Села к стойке, бокал напротив себя поставила. Бармен занят был, не сразу её увидел, но, как увидел – сразу подошёл. Потом говорил, что было в ней что-то… такое… странное. Она вина попросила, а какого – не сказала. Он спросил. Вежливо. А она рассмеялась, бокал об стойку грохнула, горсть мелочи швырнула и из бара вышла. Бармен удивился, оторопел даже, а тут владелец зашёл – по всей стойке осколки, монеты, брызги и бармен с квадратными глазами. Рассказал владельцу про девушку, что только что из бара вышла, а владелец говорит: «Не блажи – я минут десять у входа курил, не было никого». Бармен эту историю всем потом рассказывал, всё спрашивал, какое вино надо было налить. Из бара его попросили, когда он однажды бокал об стойку разбил и клиента облил пивом. Спился, в конце концов. И умер быстро. А когда друзья могилу навестить приехали, на ней бокал стоял. Красиво – дождь, капли и сосновая иголка прилипла.

О том самом баре

Он будет открыт как раз вовремя. Так бывает – отменилась встреча, начался сильный дождь, вы устали, проголодались или просто внезапно заблудились во, вроде бы, знакомом районе.

На нём не будет вывески. Или будет, но вы её не заметите. И, конечно, не сможете вспомнить название, не говоря уже о том, чтобы найти его второй раз. Да, и в первый вы найдёте его не сами. Вам подскажут – разговорчивый незнакомец, объявление в брошенной под ноги ветром газете, возможно, странный, но чем-то цепляющий указатель. А что такого? Вы же ненадолго, правда? Всего лишь переждать непогоду. Или чуть согреться. Или сделать небольшую паузу посреди суетливого дня. Или скоротать время до встречи с родными и любимыми.

Он будет выглядеть старым. Словно всегда здесь был и всегда будет. Чуть запылённым. С несколько небрежно расставленной мебелью. Со «следами времени», как любят говорить продавцы не особенно ценного антиквариата. С рассеянным мягким тёплым светом, несколько источников которого будут раскиданы по залу – вроде бы, случайно, но, на самом деле, точно так, чтобы убивать страх темноты, не заменяя его страхом оказаться в центре всеобщего внимания.

Вам будет уютно. Нет. Вы почувствуете умиротворение. Возможно, впервые за очень долгое время. Возможно, впервые в жизни. Проблемы не отойдут на второй план и не исчезнут, но вы вдруг поймёте, что они решаемы. В нужные сроки, с нужным результатом. И вы, в общем-то, абсолютно готовы их решать. Будете. Вот, только допьёте свой коктейль.

Кстати, об этом. Вы знаете о «правиле четырёх коктейлей»? Если вы хотите уйти из бара тем же человеком, что заходили в него, никогда – слышите! – никогда не пейте больше четырёх коктейлей. Даже если вы чувствуете себя прекрасно, даже если вечер только начинается, даже если первый коктейль был за счёт заведения, даже если бармен предлагает вам попробовать фирменный микс. Особенно, если бармен это делает.

Помните фразу «Сатана заходит в бар»? Забудьте. Когда вы переступите порог, Сатана уже будет ожидать за стойкой. И совсем не обязательно он будет ждать именно вас. Но… раз уж вы заглянули… Ничего личного, как говорится. Присаживайтесь, располагайтесь. Чего вы желаете этим прекрасным вечером? – обычный вопрос, не так ли? Не так. Это вопрос, от которого, возможно, будет зависеть несколько больше, чем содержимое бокала. Или нет. Открою небольшую тайну. Вы сами отлично почувствуете это, сделав первый глоток. Вам захочется говорить. Рассказать ему всё! Что именно? Не так важно. Лишь бы он слушал. И он не обманет ваших ожиданий. Выслушает всё, что вы захотите ему рассказать, а потом ещё немного. И ещё. Ничего не напоминает? Суть та же, но в другом месте сначала исповедь, а только потом – немного вина. В любом случае, что бы вы ни думали, чем бы вам ни казался разговор с барменом, это своего рода проверка. Он оценивает, насколько вы ему интересны. Вам же всегда хотелось быть интересным собеседником, верно?

Если вы ошибётесь в подсчётах… Хотя, казалось бы, как можно ошибиться в счёте до четырёх, правда? Так вот. Когда вы ошибётесь, ничего не произойдёт. В баре не начнёт пахнуть серой, а у других гостей не прорежутся рога, хвосты и копыта. Зато у вас появится цель. Идея. Мечта. Нечто, ради чего стоит жить. Прекрасное чувство – вот так просто, без усилий, получить то, за чем гоняются лучшие умы. Смысл жизни. Собственно, на этом всё. Можете уходить. Или оставаться. Платить или забыть об этом. Вызвать такси или идти пешком. Можете даже вспомнить, что отправляли адрес, и даже фото двери кому-то, с кем хотели встретиться, но он почему-то не… А ведь вам так нужно было поговорить! Ох, вам, наверняка, уже обзвонились! Да, что ж такое! Не ловит! Ничего. Просто выйдите на улицу. О! Вот, и ваш знакомый! Или ваше такси. Или важный звонок – вас уже заждались где-то там, куда вы так хотели попасть. Идите. Езжайте. Вам незачем возвращаться в бар.

Утром вы не вспомните всех деталей. Да, и надо ли? Отличный вечер, отличные коктейли в этом… Как он там назывался? Не суть. Живите дальше. Это всего лишь эпизод. А вы теперь – всего лишь робот, выполняющий программу. И когда вы её выполните, то умрёте. Быстро и безболезненно. Скорее всего, аневризма. Или молния. Или грузовик. У тяжёлых больных есть дурная привычка перебирать воспоминания как цветные пуговицы в бабушкиной коробке, а ведь никто не хочет, чтобы вы вдруг, неожиданно и без повода, вспомнили, как в один из вечеров в каком-то баре свет так странно отразился в глазах бармена, что они на долю секунды стали красными.

Популярное место

Саша зашёл в кафе, сел у окна, заказал пашот с лососем и эспрессо, открыл ноутбук, надел наушники. Двадцать одно неотвеченное, презентация от стажёра и отчёт с результатами за квартал. Кофе принесли сразу, еда задерживалась. Взрыв прогремел через полчаса, но Саша был так занят, что ничего не заметил.

Прошёл год.

– А бармен настоящий?

– Бармен – да. Когда всё случилось, за стойкой никого не было.

– А остальные, значит…

– А про остальных никто наверняка не знает.

– Я не понимаю. Это же вроде мемориала получается?

– Вроде. Первый в мире мемориал, в котором можно увидеть всех жертв…

– Типа, как живых?

– Типа. Про голографические проекции слышала?

– Конечно! Цой жив, АВВА не стареет.

– Вот, и тут тоже самое. Кафе отстроили точно в том же виде, что до теракта, по соцсетям собрали фото погибших, всё оцифровали. Потом motion capture – благо, движений не много, в основном, все сидят. Со свидетелями поговорили, с родственниками… Не все, кстати, быстро соглашались – на получение разрешений больше всего времени ушло. Но, в результате, уломали, конечно – отпускать страшно и больно, а тут хоть какая-то иллюзия.

– Это я всё понимаю, об этом везде писали, а дальше что?

– Дальше? Презентация, открытие. СМИ, губернатор, родственники, друзья, зеваки… Толпа собралась – улицу перегородили. А день ещё такой был, знаешь, очень наш, питерский – вроде, и не вечер, а сумерки, темнота и вечно собирающийся дождь. Но никого не смутило. Ленточку перерезали, слова сказали, внутрь вошли, огляделись, и вдруг свет вырубился. Голограммы замигали и потухли.

– Аварийного питания не было?

– Завелось где-то через минуту. А до тех пор приморгались, огляделись, а за столиками-то люди. Ну… как – люди? Жертвы. Сидят, кто чем занят – в ноутбуках, телефонах, едят даже. Тихо только, ни звука. Те, кто на улице остался, людей, конечно, не видели, но все как один рассказывали, что, когда мигнуло и погасло, начали зажигаться экраны – ноутбуки, телефоны, голубоватые такие.

– А когда проекторы включилась?

– Да, в том-то и дело… Не включились они. Нежное оборудование не пережило перепад напряжения.

– Но…

Девушка непонимающе оглянулась – все столики были заняты, каждый посетитель занимался своим делом.

– Как видишь.

– Что-то мне не по себе стало.

– Понимаю. Чаю выпей – отпустит. Только иди за стойку – мне отчёт закончить надо.

Мужчина улыбнулся, надел наушники, отпил кофе и погрузился в работу.

На просмотр

Риэлтор ещё продолжала сбивчиво извиняться за задержку, а Лиза уже взялась за ручку двери парадной.

Домофона не было, и, прежде чем войти, девушка автоматически поглубже вдохнула свежий, промытый дождём, воздух, но внутри пахло, скорее, пылью, чем непрошенными ночлежниками. Подвалом не пахло тоже. Хорошо, значит, не наврали в объявлении – несмотря на почтенный возраст дома, коммуникации меняли относительно недавно. Лиза пошла пешком – смотрела на количество звонков на дверях. На удивление, коммуналок до нужного, четвёртого, этажа не было, а у некоторых кнопок сохранились явно старые, похоже, дореволюционные таблички – д-р Сульдевич, Михаил и Ираида Феозовы… Впрочем, ретро в Питере из моды не выходит, так что возможно новые хозяева просто оказались поклонниками стилизаций.

Поднявшись на этаж, Лиза остановилась, чтобы отдышаться – похоже, эта лестница, всё-таки когда-то была чёрной, слишком крута. Нужная дверь открылась, едва Лиза коснулась звонка. Хозяйке квартиры на вид можно было дать и шестьдесят, и девяносто – сухая, желтоватая, будто натянутая, но с трещинами морщин, кожа, невыразительные глаза, почти безгубый рот, волосы убраны под завязанный на затылке чёрный платок, руки сложены над по-старчески выпирающим животом.

– Здравствуйте, я на просмотр. Риэлтор должна была предупредить.

– На просмотр?

Голос у старухи оказался низким, грудным. Лизе показалось, что он эхом звучит где-то внутри её головы.

– Да, квартиру смотреть…

– Конечно. Квартиру. Самое время.

Лиза прошла за хозяйкой, входная дверь громко хлопнула у неё за спиной. Девушка вскрикнула и обернулась.