Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– За все сделанное я благодарю руководителя 47-го Треста Михаила Константиновича Зарубина. Это его идея – построить корпус. Это все он…

Я поднимаю руки, пытаюсь протестовать, но Лавров, улыбаясь, повторяет:

– Он, он… А я рад, что дожил до того события, когда в БДТ появилась своя творческая студия. В Театральном институте мы не всегда можем найти актеров, подходящих труппе БДТ. Руководители курсов забирают лучших студентов в свои театры, а нам выбора не остается. Теперь мы распорядимся сами. А курс в студии будет вести известный петербургский режиссер Григорий Дидятковский…

Потом Лавров, между делом, посетовал: накануне юбилея города, да и задолго до него, питерские власти совершенно не помогали товстоноговской сцене, ссылаясь на то, что театр находится в федеральном подчинении. А министерских денег долго ждать. Тогда и обратились к 47-му Тресту…

Зачин у Лаврова получился мощным. После чего я изготовился: сейчас мой черед, я окажусь в центре внимания, и налетят журналисты с вопросами и на меня. Вопросы полетели, только не мне, а опять Лаврову, и совсем не по теме конференции:

– Кто ваш преемник?

Лавров, хитро улыбаясь, отвечал:

– Я уже десять лет думаю об этом. Сложно найти такого человека. Советом старейшин, в который входят актеры, долгие годы работающие в театре и имеющие право определять его судьбу (среди них – Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Андрей Толубеев), предложено создать структуру, в которой Григорий Дидятковский займет пост главного режиссера, я же сохраню место художественного руководителя театра. А потом, со временем, он, возможно, станет и во главе театра…

Надо сказать, что так все и произошло, только главным режиссером был назначен Темур Чхеидзе. Чему, кроме прочего, поспособствовала и публикация в одном серьезном издании отчета о нашей пресс-конференции.

Наконец-то, досталось вопросов и мне. Спросили о сорокалетии треста, которое мы отпраздновали в БДТ. Это был оправданный повод рассказать не только о празднике, но и о наших делах и перспективах. А тресту есть чем гордиться. Нас в городе знают. Поэтому в юбилейные торжества в театре был аншлаг. Среди гостей – председатель Госстроя страны, руководители города. Приветствия – от Госдумы, Совета Федерации. За свои сорок лет трест построил для страны и города много того, о чем не грех напомнить. А уж театральная студия – это и вовсе инновационная стройка… Я увлекался все больше. Но тут, воспользовавшись паузой в моем эмоциональном повествовании, заговорил Лавров:

– Я теперь все больше бываю на стройках, открывая для себя много нового. Строители – великая профессия. Ну, а 47-й Трест и Михаил Константинович Зарубин – это, смею утверждать, судьбой и делом проверенные друзья…

Потом мы так попеременно и говорили, и наш дуэт, по-моему, удостоился внимания придирчивой петербургской прессы. Уже после пресс-конференции Лавров подытожил: «Держался ты молодцом, но нельзя долго говорить на одну тему, даже о чем-то интересном. Внимание все равно ослабевает. Это психология…»

На следующее утро, купив газеты, я приготовился к чтению вариаций своего рассказа о необыкновенной театральной стройке, где нами были проявлены чудеса строительной изобретательности. И прочел: «Во дворе театра действительно появилось новое здание из серых плит газобетона с несоразмерно огромными арками на высоту двух этажей и тремя этажами над ними. Фуры, которые доставляют декорации, должны будут проезжать под этими арками к корпусу хранения декораций. Этим объясняется странное архитектурное решение здания, которое как бы нависает на столбах над и так небольшим двориком театра».

Большего внимания газетчиков удостоились театральные истории, а не строительные, хотя и те, и другие были вполне дельными и поучительными. Что касается оценки «странного архитектурного решения», прав Лавров, сделавший замечания по моему выступлению. Можно сколько угодно возмущаться: вы неправильно меня поняли. Но поздно – как поняли, так и написали…

У Кирилла Юрьевича было место, где он больше всего любил находиться в свободные часы и дни – благословенная Вырица. Он приглашал меня и туда. Мы гуляли в зеленом лесу вдоль Оредежа, рядом с его дачей, и Лавров рассказывал мне историю этого дивного пригорода, любви к которому он не изменял никогда, хотя получал приглашения жить в Комарово, Репино. Сегодня растянулся вдоль железнодорожного полотна и реки почти на пятнадцать километров старинный поселок, город-спутник Царского села – знаменитое дачное место еще дореволюционного Санкт-Петербурга, где жили князья Витгенштейны, Васильчиковы и многие другие известные люди России, свершал свой молитвенный подвиг святой Серафим Вырицкий. Полноценных улиц здесь почти триста. «По одной из версий название места произошло от русского слова “вырь”, что означает пучина, омут, – теперь просвещал меня уже Лавров. – Первыми жителями были четыре семьи саратовских поселенцев, которые не выдержав каторжной работы на стройках Санкт-Петербурга, бежали и нашли приют в лесах около быстрой и чистой реки. Вокруг были поляны, пригодные для пашни».

– Видишь тот дуб? – показал Лавров. – Тот, что растет у реки? По преданию, он посажен первыми жителями…

Мы остановились и молча смотрели на гладь воды, на древний дуб, ощущая невыразимую благодать.

– Знаешь, – вдруг сказал Лавров, – иногда так хочется лечь в траву и смотреть в небо. Устаю… Мой отец ушел из театра почти сразу же, как только ему исполнилось шестьдесят. Помню его слова: «Лучше уйти на минуту раньше, чем на секунду позже». Он считал, что пенсионерам на сцене не место. Я его понимаю. Но вот у меня так не получилось. Стариков ведь тоже кому-то играть надо…

Он обнял меня, по своему обыкновению, за плечи, и мы пошли вдоль реки…

Солнечной лентой она петляла в высоких древних своих лесистых берегах, укрепленных цепкими корнями вековых сосен. Много досталось и на их века невзгод, одних войн не счесть. Но охраняемы и ныне те берега святыми церквами, украшены современными златокупольными дворцами и белокаменными усадьбами, возродившимся из небытия. Подумалось, что из космоса эта сияющая река, наверное, кажется тонкой вьющейся паутинкой, такой, какой мне и представляется серебристая ниточка времени.

Да, именно река всегда олицетворяла и путь человеческой жизни, и течение времени. Но глядя на неиссякаемые, чистые, по-молодому стремительные воды Оредежа, которые видели и помнят многих известных и неизвестных людей России, меня охватило не ощущение безысходной грусти по ушедшим временам, но чувство радостной веры в то, что имена и дела людей, любивших Россию и служивших ей, не исчезают в веках. Что время – вовсе не тонкая, рвущаяся нить, но непрерывный, жизнетворный поток, если этому времени служат такие люди, как Кирилл Юрьевич Лавров.

2009–2017 гг.

Прогулки с Андреем Толубеевым

Глава первая. Поклон театру

Больше всего на свете я люблю свою семью, работу и театр. Театр! О нем можно говорить бесконечно. С ним можно спорить. В нем можно жить, умирать, воскресать и жить вечно. Ему можно поклоняться и постоянно признаваться в любви.

Своей судьбой постигаю мудрые слова Шекспира: «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». Действительно, каждый из нас на протяжении жизни «не одну играет роль», если под ролью понимается не притворство, не заведомый обман, но перемена ролей является способом осознания себя и окружающих, методом исследования трудных, основополагающих вопросов человеческого бытия, постижением замысла Творца о тебе, выявлением твоего личного предназначение на земле.

Жизненные роли отличаются от театральных тем, что их нельзя подправить и переиграть заново. Только набело! Только от всего сердца! Только полной отдачей любви и умения можно с ними справиться и получить аплодисменты, как получают их на сцене и в час последнего прощания великие артисты, которые и свои роли играют так, как живут, то есть «без права на ошибку».

* * *

Выхожу после окончания спектакля на Фонтанку. Уже темно. Опираюсь на ограду реки. Долго смотрю на темную воду, забавляющуюся качанием на волнах зыбких отражений сопровождающих ее путь фонарей. Молчаливое общение с рекой – мой ритуал. После спектакля хочется как можно дольше сохранить в душе возникшие переживания, поразмышлять над неожиданными ситуациями и поставленными в спектакле вопросами, поделиться с кем-то понимающим своими впечатлениями. Кажется, река меня понимает, а главное, соглашается. Удивляюсь, как же много уму и сердцу дает мой самый любимый в Петербурге-Ленинграде театр – Большой драматический им. Георгия Александровича Товстоногова! Именно этому театру я признаюсь в любви. Именно ему кланяюсь до земли.

Как зарождается странное, порой мучительное, порой легкое, восторженное состояние, именуемое «любовью к театру»? Вероятно, у всех это происходит по-разному, в зависимости от возраста, воспитания, уровня культуры, места жительства и т. д. Но есть и общее – однажды возникнув, это состояние не покидает человека уже никогда. Очень точно это чувство описал Михаил Афанасьевич Булгаков в своем «Театральном романе».

* * *

У меня свой роман с театром, который бы я назвал «Театральный роман строителя», и начался он давным-давно. Настоящий профессиональный театр впервые я увидел пятнадцатилетним мальчишкой, когда приехал из сибирской деревни в большой город Иркутск. Нечего и говорить, что при первом знакомстве Иркутск показался мне поистине сказочным, соответствующим своему второму имени – «жемчужина Восточной Сибири».

В старой части Иркутска – уникальные архитектурные ансамбли Драматического театра и Театра музыкальной комедии, нарядное в своем сложном мавританском стиле здание краеведческого музея, скромный домик декабриста Трубецкого, и, главное – владычица этой земли Ангара, непохожая ни на одну реку мира.

Первым спектаклем, который я посмотрел в Иркутском драматическом театре, стал гоголевский «Ревизор». Я не смогу в точности описать, что со мной происходило во время действия, однако помню, что мои соседи – пожилая семейная пара – нетерпеливо и неодобрительно поглядывали в мою сторону. Видимо, я слишком бурно выражал свои эмоции – смеялся в общественном месте громче дозволенного, аплодировал эмоциональнее и дольше всех, пока окончательно не закрылся занавес и не опустел зал… В общежитие я возвращался поздно, уже прохладной, немного остудившей мой театральный пыл, осенней ночью. Мое тогдашнее состояние можно определить как восторженно-бредовое. Необъяснимый подъем владел мною. По дороге я корчил рожи, воображая себя главным героем, жестикулировал, повторял запомнившиеся из пьесы фразы… Хорошо, что улицы в тот поздний час были уже пустыми и некому было осуждать мое в высшей степени странное поведение. Но мне казалось, что я еще в театре, я остался в нем вместе с героями, которые приняли меня радостно и дружелюбно. Ни о каких «четвертых стенах» я тогда не знал и не размышлял. Я жил театром. Чья в том заслуга? Театра или моей восприимчивой, ожидающей чуда души? Не знаю.

Театр стал моей жизнью, я это почувствовал сразу. И позже, когда я уже работал по строительной специальности, посещение театра для меня было праздником. А бывая в командировках в других городах, никогда не отказывал себе в радости посетить местные драмтеатры, будучи убежден: театр – лицо города, показатель его духовного климата. С опытом «старого театрала» могу сказать – в любом, даже маленьком, провинциальном театре всегда найдется что-то для души.

Но театр для меня был интересен не только постановками, но историей возникновения и развития, о чем я упорно пытался узнать из доступных мне книг. Много, помнится, я читал о своем Иркутском драматическом театре. Попробую что-нибудь вспомнить и сейчас.

Появился он в 1850 году, когда генерал-губернатор Николай Муравьев-Амурский, известный любитель театра и меценат, уговорил труппу странствующих актеров остаться в городе и поработать несколько сезонов. Первые спектакли артисты давали в Благородном собрании, а через год завершилось строительство здания театра, которое торжественно открылось постановкой пьесы Н. Полевого «Русский человек добро помнит».

Разумеется, первое здание было деревянным и просуществовало недолго – история типичная – оно сгорело. Такая же участь постигла и несколько последующих театральных зданий, но в феврале 1893 года в Петербургском обществе архитекторов был объявлен конкурс проектов нового драматического театра в Иркутске. Из тридцати четырех представленных работ лучшим был признан проект профессора архитектуры В. Шретера.

Современники считали Иркутский театр лучшей постройкой этого типа в России, настоящей архитектурной жемчужиной. Здание отличалось не только богатым убранством зала, но и совершеннейшей акустикой. В 1995 году театру был присвоен статус Памятника исторического и культурного наследия федерального значения.

На гастроли в Иркутск приезжали известнейшие мастера русского театра: Варламов, Долматов, Орленев, Бравич. Не раз побывал в городе передвижной театр Гайдебурова, здесь играла труппа Малого театра, подолгу гастролировали актеры театра Корша.

Нет, я не был театральным «фанатом», не караулил артистов у служебного входа, не клянчил автографов, но каждое посещение театра для меня, а позднее для всей моей семьи, было праздником, открытием.

В Санкт-Петербург—Ленинград я попал уже взрослым, сложившимся человеком. Театральной жизни города я тогда не знал совсем, некоторые ленинградские труппы видел в Сибири на гастролях и судил о них по одному-двум спектаклям. Этого оказалось достаточно, чтобы сразу и навсегда влюбиться в Большой драматический театр, возглавляемый Георгием Александровичем Товстоноговым. Теперь театр носит имя прославленного режиссера…

Мне кажется, что Большой драматический театр похож на отдельное государство с очень маленькой территорией, но громадным культурным влиянием. Население этой театральной страны невелико. Прирастает оно медленно – каждого вновь пришедшего проверяют раз, потом еще раз, а потом берут… на испытание! Ни о каком «радетельном» приросте не может быть и речи: у меня, дескать, и сын подрос, а я, дескать, замуж вышла, а у меня подруга жизни завелась, так давайте и их в нашу общую страну. Речи об этом быть не может. Убыль населения происходит только естественным путем.

Границы государства – стены театра, главная из них фасадная стена – знаменитая, определяющая на протяжении века узнаваемый внешний вид этого театрального храма. Фасад, богато декорированный лепниной в стиле поздней эклектики, имел за время существования театра разные оттенки, но в середине XX века, во время наивысшего расцвета сцены БДТ, утвердилась особенная бело-зеленая гамма, позволяющая узнавать легендарное здание на любых изображениях. Фасад – тоже четвертая стена театра в его зримой форме. Отгораживающая таинственный театральный мир от мира обыденного, она выполняет не только архитектурно-конструктивную функцию, но несет особый смысл. Прекрасный фасад театра символизирует суть театрального искусства – воспитывать в людских душах прекрасные чувства. За таким фасадом не могут идти спектакли, унижающие человеческий образ, модные сегодня во многих коммерческих театриках.

Знамя БДТ – Георгий Александрович Товстоногов (1915–1989). Деяния его увековечены его именем. Один из лучших театров России – бывший Суворинский театр, бывший театр им. Горького – носит имя прославленного режиссера.

Сегодня, во времена тотального слома традиционных духовно-нравственных парадигм, откровенного уничтожения театра в его историческом определении, БДТ – именно в силу своей славной истории и классического наследия, находится в непростом положении, в эпицентре поиска, отыскания новых направлений при соблюдении присущей ему от рождения системы ценностей. Театрам-легендам сложнее других выживать в современной культурной ситуации.

Большое значение для судьбы театра имело привлечение на должность председателя Директории БДТ Александра Блока. Меня удивило это назначение поэта, но когда после театроведческих изысканий я выяснил, что Александр Александрович был по существу художественным руководителем БДТ, меня это заставило задуматься о целостности полотна культуры, о соседстве и взаимообогащении жанров. Со школьной скамьи Блок в моем сознании – пролетарский поэт. Его «Двенадцать», «Скифов» мы заучивали наизусть. В юности завораживали стихи о Прекрасной даме. Об остальных его увлечениях и работе я знал очень мало. Все затмевала его поэзия. Во время празднования 90-летия БДТ на малой сцене театра я впервые увидел пьесу Блока «Роза и крест» в постановке художественного руководителя государственного Пушкинского центра Владимира Рецептера, когда-то служившего в Большом Драматическом театре. Я был потрясен, заворожен, увлечен этой историей любви и одиночества. За сказочным сюжетом скрывался глубокий драматизм, где сон и явь нераздельны, где наслаждение, радость жизни переплелись со страданием, выпавшим на долю героя. Здесь сошлось все: гнет безнравственности и нравственная свобода, добро и зло, богатство и бедность. Блок открылся для меня новыми гранями. Выдающийся поэт, оказывается, был и выдающимся драматургом.

Я знаю театр БДТ и хожу на его спектакли уже тридцать лет. Для меня он всегда интересен. Но на протяжении XX века театр не миновали и переломы, связанные с репертуарными и идеологическими поисками. Творческий кризис БДТ, обозначившийся еще в середине 1930-х, в послевоенные годы усугубился. Театр, который носил имя Максима Горького, переживал тяжелый период. С 1949 по 1956 год здесь сменилось четыре главных режиссера. В сезон 1953–1954 годов в БДТ вообще не было главного режиссера, театр управлялся режиссерской коллегией. В условиях, когда едва ли не каждый год у руля БДТ вставал новый человек, ни о каком плане развития театра, сложившейся репертуарной линии речь не шла. «Режиссерская чехарда» негативно сказалась на управляемости театром, актерская труппа легко «съедала» неугодных режиссеров. При том, что в БДТ в тот момент было немало талантливых актеров, штат был непомерно раздут. Все это привело к потере театром творческого авторитета, так что БДТ в середине 1950-х оказался в числе аутсайдеров ленинградской театральной жизни. У театра не было «своего» зрителя, спектакли шли при полупустых залах, новые постановки негативно воспринимались театральной критикой, и финансовое положение было весьма плачевным.

Кто сейчас верит в чудеса? Я! Будучи взрослым человеком, я знаю точно, чудеса бывают. Чудо произошло – когда не иначе, как промыслительно, какой-то деятель от культуры повелел назначить в БДТ нового художественного руководителя с непривычной фамилией Товстоногов.

Товстоногов, который за шесть лет на посту главного режиссера Ленинградского театра им. Ленинского Комсомола заставил говорить взыскательную ленинградскую театральную общественность о себе, как о чрезвычайно талантливом и успешном режиссере, не сразу принял предложение возглавить БДТ. Однако для спасения «первого пролетарского театра», по настоянию курирующих театры властных и партийных органов Ленинграда, 13 февраля 1956 года Товстоногов все же становится главным режиссером БДТ. Таково начало. Оно бывает в каждом деле. Даже в превращении театра в легенду.

Было очевидно, что для возвращения Большому Драматическому театру им. Горького прежней славы требуются быстрые, решительные и жесткие меры. Товстоногову были предоставлены широкие полномочия. Для проведения административной реорганизации директором театра был назначен Георгий Михайлович Коркин. «Он был жесток, он был беспощаден. Он мог все реорганизовать, уволить всех, кого надо», – говорили о нем. Со временем, общаясь с заместителем директора театра Вениамином Наумовичем Капланом, я убедился, что непререкаемость Георгия Коркина слишком преувеличена. В те времена уволить кого-либо вообще было трудно: партком, профком, худсовет – все это Советская власть, зорко следившая за штатом театра. Разбухшую труппу уменьшали с помощью Министерства культуры, а по личностям – решал худсовет. Директор был исполнителем, но память человеческая оставила за ним, как главным действующим лицом, участие в тех событиях. Из Ленинградского Ленкома Товстоногов пригласил в БДТ заведующую литературной частью театра Дину Морисовну Шварц. На своей первой встрече с труппой, коснувшись темы «съедания» труппой художественных руководителей театра, Товстоногов заявил: «Должен сразу предупредить: я несъедобен».

В истории театра началась новая эпоха. В течение 33 лет, до самой своей смерти, Товстоногов возглавлял БДТ, подобно зодчему терпеливо и настойчиво возводил творческое здание театра, учитывая возможности труппы в целом и каждого актера в частности, внешние обстоятельства и собственные режиссерские интересы и пристрастия. У него была своя театральная идея и огромная сила созидания. Он создал театр, который на протяжении трех десятилетий неизменно оставался одним из лидеров отечественного, убежден, и мирового театрального процесса. Внутри театра Товстоногов являлся непререкаемым творческим авторитетом. В театре ничто не происходило без его соизволения. Это был хозяин. Все, что делалось в коллективе, было осуществлением его знаменитой формулы: «Театр – это добровольная диктатура». Он был диктатором, лидером, воле которого подчинялись безоговорочно. Но основывалось это подчинение не на должностном уставном самоуправстве, а на таланте и непререкаемости творческого авторитета. Он был энциклопедически образованным, душевно мудрым человеком. И о театре заговорил весь город.

И публика стала осаждать билетные кассы. Вспоминают, что за билетами на премьеру люди занимали очередь глубокой ночью. Эпоху Товстоногова современники окрестили «золотой», а сам театр того периода стали называть «эстетический оазис для ленинградской интеллигенции». Многие говорили, что Товстоногов не руководил театром, – он им жил. Он утверждал, что театр – это искусство правды, а его основная цель – достучаться до совести зрителя. Его боялись и очень любили, под его началом в БДТ был собран один из лучших драматических коллективов страны (если не мира).

Все это я узнал потом, когда мне посчастливилось попасть за кулисы театра, где ежедневно готовится праздник театрального представления. Именно праздник.

По своей натуре я консерватор. Спектакли мне нравятся классические. Очень трудно воспринимаю пьесы современных авторов, большой противник антрепризного театра. Когда-то на эту тему мы разговорились с Кириллом Лавровым (1925–2007). Был удивлен близостью наших позиций. Вспоминаются его слова: «Перед русским театром стоит очень серьезная задача – сохранить репертуарный стиль». Недавно в который раз посмотрел по телевизору телефильм «Адъютант его превосходительства», потому что там играют мои любимые актеры и добрые друзья – Владислав Стржельчик, Юрий Соломин. Но, кроме того, обратил внимание, как тщательно сделана эта картина! Много лет назад сделана, но как это хорошо!

Тайны русского театрального искусства – это спектакли БДТ. При этом в современном БДТ продолжают идти многие спектакли Товстоногова, которые не просто сохранены, а живут современной жизнью. Какое это великое счастье! Смотря их, я всегда ощущаю, как режиссер любит актера и уважает автора. Все это передается зрителю, и достигается неповторимый эффект, называемый театральной тайной.

И вот еще что я вынес из «закулисья», с чем-то согласился, а где-то остался при своем мнении.

Некоторые либеральные критики твердят: БДТ – театр старомодный. Сегодня, к сожалению, принято (или кому-то выгодно) таким бездоказательным образом «приговаривать» классические театры, сталкивать их на задворки истории, чтобы на их фоне современные коммерчески выгодные подделки выдавать за бесспорные оригиналы, чтобы ввести в заблуждение неискушенного нынешнего зрителя. Но мода – не то слово, которым разумно оперировать в культурном обиходе и оценивать все в театральном искусстве. Мода культивирует в массах желание быть «как все». Сегодняшний БДТ – славный театр. Мне посчастливилось почти пятнадцать лет жить одной жизнью с ним. И день за днем я видел нелегкую театральную работу. Многие ее сложности открывались мне через актеров, а также через художественного руководителя Кирилла Юрьевича Лаврова.

Да, театр требует от человека особых, даже бойцовских качеств характера, в нем нет равенства. В труппе есть исполнители ролей королей и королев, есть артисты для исполнения маленьких, второстепенных ролей. И не всегда справедливо это деление. Но у каждого артиста должно быть понятие необходимости и выдержки. Есть драмы в жизни, есть трагедии на сцене. Но труппа БДТ, как целостный, могучий организм, способна решать любую задачу. В ней есть здоровая творческая конкуренция, есть и то, что называют закулисными интригами, но все прекращается после третьего звонка – в святой миг начала спектакля…

Я верю, что пройдут годы, все мы и новые зрители, которые по своей малости сегодня еще даже не ходят и не говорят, будут произносить с нежностью и любовью эту ставшую нарицательной аббревиатуру – БДТ. Да, понимаю, что трудно в каждой работе выступить актеру, что называется, на пределе возможного. Но об этом пусть судят критики. Для меня все, что делается в Большом Драматическом Театре – высококлассно и правильно.