Доброта наказуема

Иногда веселье затягивалось на всю ночь, и на учебу девушка шла, еле переставляя ноги.

Лида терпела.

Она по-прежнему не хотела его, не любила и боялась. У нее по-прежнему замирало сердце, когда слышался шум подъезжающей машины.

Она надеялась, что Владу надоест. Что он найдет себе кого-то другого, получше, покрасивее. Что отстанет, наконец, от нее.

Перестанет душить своим вниманием, своим желанием.

Но шло время, Влад только распалялся все больше.

Лида понимала, что, еще немного, и ему будет мало того, что он приезжает к ней. Что он захочет ее всю, целиком. Пока девушке удавалось отговориться, но недалек тот день, когда Влад просто перекинет ее через плечо и утащит в свое логово, запрет там и никуда больше не выпустит.

С такого собственника станется.

Слишком уж у него глаза в последнее время были тяжелые, преследовали ее даже во сне.

В кошмарах, тягучих, сладко-выматывающих. Как секс с ним.

Лида слышит шаги уже в сенях, затем дверь распахивается.

Она не смотрит, только ниже склоняет голову над тетрадью.

Сегодня ее последний шанс.

Может, он уйдет.

Может, позволит ей уйти.

Она даже из города пыталась как-то уехать, не смогла. На вокзале перехватили.

В ту ночь Влад брал её особенно грубо и жёстко.

– Ты чего это в косынке, котенок? – голос тихий и хрипловатый. Наверно, возбуждающий. Она не знает.

Лида молчит. Чего говорить? Сейчас сам все увидит.

Влад подходит и сдергивает с ее головы платок.

И молчит.

Долго.

Затем сильные руки подхватывают взвизгнувшую Лиду под мышками, поднимают на уровень глаз.

Она находит в себе силы, смотрит прямо в серый антарктический лед, замерзает от неминуемого ожидания наказания.

– Зачем? – рычит Влад, еле сдерживаясь, чуть потряхивая ее, так, что голова, ставшая очень легкой и воздушной с нелепой стрижкой под мальчика, мотается на тонкой шейке, грозя оторваться.

– Потому что тебе мои волосы нравятся. – Лида смотрит прямо, серьезно и с вызовом.

Он все равно накажет. Но, может, все-таки услышит ее перед этим?

Он делает пару шагов, достигая спальни, роняет Лиду на широченную, им купленную кровать, на прикрученной к стене железной раме.

Девушка бессильно откидывается на спину и закрывает глаза, стараясь не сжиматься. Потому что так будет больнее.

И ждет.

И ничего не происходит.

Открыв глаза, она натыкается на насмешливый и все такой же жадный взгляд Влада, взгляд, на дне которого уже зарождается мутное безумие похоти.

Лида не понимает. Удивляется.

Почему он хочет ее?

Она ведь изуродовала себя специально.

Чтоб отвернулся, кривясь.

Слишком уж ему нравилось с ее волосами возиться, зарываться в них лицом и руками, вдыхать аромат. Он от этого больше всего заводился.

Значит, отрезав их, она вполне могла бы подурнеть в его глазах.

Но нет. Взгляд по-прежнему бешеный.

Влад резко дергает ее за ноги, подтаскивая к себе, укладывается на нее, перехватывает обя тонких запястья над головой и одним широким движением лижет шею от основания до уха.

– Дура ты, котенок, – мурлычет он весело и довольно, начиная расстегивать на ней кофточку, – ох и дура.

Он наблюдает за сменой эмоций на лице девушки, с пониманием и удовольствием. Он не дурак и знает, как она к нему относится. И смеется над ее жалкими попытками избавиться от него.

– Мне так тоже нравится. Словно пятнадцатилетняя девочка подо мной. – Смеется он между поцелуями, потом отрывается на минуту, опять оглядывает ее, медленно и тягуче, – Пиздец, я педофил, а? Заводит нереально.

Разорванная нетерпеливыми руками кофточка летит в сторону вместе с домашними штанами, Лида бессильно стонет в ставших требовательными и тяжелыми руках, выгибаясь от боли первого проникновения, от жадности грубых толчков, от тяжести горячего тела.

От собственной нежеланной реакции на его действия.

Ничего не вышло. Нет ей спасения.

И тем же вечером, наблюдая за выражением лица Влада, вышедшего из ванной с положительным тестом на беременность, который она по глупости не сожгла, не закопала в саду, а просто выбросила в мусорное ведро, Лида окончательно и бесповоротно понимает: она никогда от него не избавится.

Она в пожизненной клетке. Паутине.

И никто в этом не виноват, кроме нее.

Потому что доброта наказуема, теперь она это точно знает.

5

Когда Влад был совсем маленьким пиздюком и звался Владиком, нравилась ему одна сказка.

Не сказать, чтоб он был сильно избалован телеком, в детдоме этой хрени долго не водилось. Потом, правда, принесли спонсоры.

Телевизор честно простоял все выходные, и даже включенным. И даже детские мультики показывали. И сказку. По кругу гоняли для малышей одну и ту же видеокассету.

Ночью Владик пробрался в зал, заинтересовавшись шумом включенного телека. Он надеялся опять посмотреть ту сказку, что крутили днем, но там шло совсем другое кино.

Владик, переступая босыми ногами на холодном полу, какое-то время оторопело наблюдал, как движутся на экране голые тела, и как в такт происходящему прыгает на одном из старших пацанов девчонка, а затем ушел.

Это кино ему не показалось интересным.

А на следующей неделе телек забрали из зала в кабинет директора, и больше никаких сказок Владик не видел.

Но ему еще долгие, долгие годы снилась девочка с голубыми волосами, темными, красивыми глазами и аккуратным кукольным носиком.

Вся такая хорошенькая, чистенькая, правильная.

Во сне она улыбалась ему. Нежно. Очень нежно и доверчиво. Играла с ним, разговаривала.

И каждый раз он не хотел просыпаться, вываливаться в реальность, где приходилось не просто бороться за выживание, а буквально грызть зубами тех, кто хотел обидеть.

Маленького, невзрачного, хмурого волчонка обидеть хотели многие.

И это удавалось.

Пока не перестал звать по ночам маму, которая когда-то просто оставила его, трехлетку, на лавочке возле чужого подъезда, и не научился давать сдачи, используя свой малый рост для прыжка и вцепляясь острыми зубами во все, до чего мог дотянуться.

Волчонком, а позже, уважительно, Волком его называли до тех пор, пока не сделал себе первую татуировку – огромного дракона на все плечо и руку.

Тогда его впервые назвали Расписным. И тогда же он пошел по малолетке.

В тюрьме добавилось еще несколько, уже говорящих татух, и прозвище закрепилось.

Икону на спину и звезды на плечи Влад набил уже на взрослой зоне, куда загремел на пять лет за разбой.

И это было прямо по-божески.

В родном городе он появился очень удачно. Как раз в момент передела сфер влияний.

Его помнили еще по прошлым делам, легко приняли.

Ну а дальше природная цепкость, жестокость и упорство.

Влад уже давно не был мелким пиздюком, как-то неожиданно, даже для самого себя, превратившись в здоровенного, налитого бешеной, звериной силой, парня с тяжелым мутным взглядом и неприятной усмешкой.

Глядя на него, никто бы не подумал, что по ночам ему все так же снится девочка с голубыми волосами, нежная и по-кукольному миниатюрная.

Не девочка, девушка.

Словно она росла вместе с ним.

А, может, так и было?

Влад иногда думал, что та хрень, что прочитал он как-то от безделья в тюремной библиотеке, про параллельные миры, была правдой.

И где-то далеко, очень далеко, живет себе в своем кукольном мире милая чистенькая девочка. Растет, играет в куклы на зеленой лужайке, бегает с черным пуделем, воспитывает смешных носатых хулиганов.

А по ночам приходит к нему.

Только теперь не разговаривает с ним, просто появляясь в темном мареве сна, отгоняя кошмары, преследующие его еще со времен малолетки.

А он все тянется к ней, все хочет что-то сказать, спросить о чем-то, дотронуться. И никак, никак.

Это бесило больше всего.

Обычно после таких снов он просыпался в еще более мерзком настроении, чем обычно.

Но дышать становилось легче.

Когда людям Рафика удалось его подловить так, что ушел только чудом, Влад даже расслабился слегка.

Сначала бежал, потом шел, потом упал.

С облегчением.

Надеясь только, что она опять придет. Пусть в последний раз.

Она пришла.

И даже дотронулась до него.

Вот только в этот раз казалась почему-то старше. И волосы, длинные и пушистые, отдавали не голубизной, а пеплом. Тоже слегка голубоватым в приглушенном свете лампы.

Он смотрел на нее и не верил. Надо же, впервые она так явно, не в дымке, не через кошмар.

Прикасалась, и пальцы у нее были прохладными.

А потом пришло понимание, что это не сон.

На следующее утро он глядел на девчонку, не отрываясь. Не веря. Не соображая ничего от шока.

Пару раз пытался себя щипнуть побольнее, хотя бок и так дергало бешено, явно подтверждая, что на этом свете, на этом.

И девчонка, девочка из его снов, с голубыми волосами, чистыми чертами лица, тонкая и изящная, как кукла, тоже здесь, с ним, на этом свете. В этой комнате. И глаза отвести было невозможно.

На автомате он что-то говорил, дальним планом привычно прикидывая развитие событий.

В этом он был хорош.

Умел считать на несколько шагов вперед.

Жаль только, что курносые твари настолько непредсказуемые. Поэтому и не любил иметь с ними дела.

Пару дней требовалось отсидеться. Посмотреть, кто быстрее выползет из щели. И потом уже давить.

Дом девочки подходил идеально.

Да он бы в любом случае не ушел.

Только не теперь, когда она так близко, что даже зубы сводило от желания прикоснуться.

Не во сне.

Наяву.

Девочка Лида его боится. Это он понимал. Он бы тоже себя испугался.

Девочка Лида хочет, чтобы он ушел.

А вот это взбесило.

Вида, конечно, не показал, но…

Рожей не вышел?

А во сне вроде как не шарахалась…

Влад сам не понял, как у него так мозг повернулся, как накатило на него привычное марево, как протянул руки к ней.

И в этот раз сладкой тяжестью в паху ощутил, как невозможно будоражит тонкое дрожащее тело в ладонях, вдохнул нежный пряный аромат волос, аромат чистого тела, тонкой кожи.

Он вел себя привычно грубо, как привык. Не умел по-другому.

Говорил обычные, лениво-пошлые вещи.

А внутри весь дрожал. Лихорадочно оглядывал кукольное лицо, вздернутый носик, темные умоляющие глаза.

Руки действовали сами.

Нереальным кайфом отзывалось каждое прикосновение, взрываясь в мозгу фейерверком.

Лида, хорошая девочка Лида, правильная, чистенькая, ладненькая, как куколка, девочка с голубыми волосами, девочка из снов, наконец-то встреченная в реальности.

Она не хотела. Влад понимал, ощущал это.

Но остановиться не мог.

Только не теперь. Когда она так близко, когда в его руках.

Теперь она его.

И хрена с два он ее отпустит.

Ему никогда не везло. Никогда ничего не давалось просто так. Все, что хотел, все, в чем нуждался, Влад всегда брал сам. Часто с болью и кровью.

То, что он вот так, просто, случайно, нашел свою девочку из снов, можно было списать не на везение, а на чудо.

Влад никогда не верил в чудеса. Только не с ним. Но вот теперь…

И он дураком будет, если упустит.

Она плачет по ночам, но уже не шарахается от него.

Она обрезала свои пепельные волосы. Назло ему.

И теперь Влад хочет ее еще больше.

Потому что, что бы она ни делала, что бы ни говорила, как бы ни сопротивлялась, она всегда будет для него той самой нежной принцессой с голубыми волосами, что приходила во сне к маленькому грязному волчонку, к хищному злому волку. Приходила, и дышать становилось легче.

Хорошая девочка Лида. Как в том стишке.

Она привыкнет.

Потому что деваться ей все равно некуда.

6

Лида вздрагивает от внезапно раздавшегося из другой комнаты боя часов. Старых, как и все здесь. Если бы могла, отключила этот проклятый звук, каждый раз продирающий морозом по коже. Но он не дает. Говорит, что это память предков. Что эти часы его прадед привез с войны, из Германии. И еще что-то говорит. Он вообще любит рассказывать о своем героическом прадеде, о своей бабушке.

И каждый раз Лиде дико хочется кинуть в него чем-нибудь с воплем: «Почему же ты такой утырок вырос?». Но нельзя. Опять схлопочет по лицу, а может и еще по чему-нибудь. А ей нельзя. У нее маленький человек внутри. Поэтому приходится терпеть. Слушать. Стараться не задавать лишних вопросов. О его родителях, например. Потому что вполне понятно, что дед и бабка – единственное, что было в его жизни светлого.

О том, почему он так сделал.

Потому что он опять будет обнимать, пытаться целовать, рассказывать о любви. Своей. К ней. Больной ублюдок.

Часы пробили девять, он не пришел. Это хорошо. Очень хорошо. Можно ложиться спать.

Лида привычно укладывается, укрывается старым лоскутным одеялом, наверно, тоже еще дедовским, закрывает глаза. Гладит живот, шепотом поет колыбельную. Маленький человек внутри слушает. Ему хорошо и спокойно. Он знает, что Лида сможет его защитить. Слезы бегут, скатываясь по вискам в отросшие волосы.

Лида засыпает и видит все тот же сон.

Ей хорошо и спокойно, тяжелые горячие руки ласкают, накатывая волной, успокаивая, убаюкивая. Сухие твердые губы касаются бережно и аккуратно проходят от шеи до живота, целуют впадину пупка. Тихий хриплый шепот:

– Привет, козявка, папка здесь.

Низ живота ноет, пламенеет, тянет так жарко, так тягуче, что сдерживаться невозможно. Лида раздвигает ноги, еле терпя, чтоб не потереться о него, как кошка, чтоб не поторопить, так сильно хочется ощутить его в себе, полностью, отдаться, наконец, горячим волнам, забыться в сладком дурмане.

Он все-таки приучил ее к себе. Потихоньку, постепенно, и Лида даже помнит момент, когда это все началось.

Когда она начала испытывать удовольствие от близости с ним.

И помнит момент, когда начала испытывать потребность в этой близости.

Она тогда вышла из больницы, после приема, даже не удивилась, увидев знакомую темную машину.

Влад сидел на заднем сиденье, сразу притянул ее к себе, поцеловал в губы, шумно задышал, попробовал отогнуть ворот, добраться до плеча, но Лида вывернулась, показала глазами на водителя, что не сводил с них взгляда в зеркале заднего вида.

Влад усмехнулся, сжал ее, перетащил на колени:

– Серый, чего ждем? Поехали.

И, не дожидаясь, пока машина тронется, запустил ей лапу под юбку.

Лида напряглась, понимая, что бороться с ним в машине, да и вообще в принципе, она не в состоянии, и позволила, мучительно краснея от стыда, залезть себе в трусики. Старалась не ерзать, терпеть. Не стонать. Особенно потому, что периодически сталкивалась в зеркале с взглядом водителя.

Владу же было, как всегда, плевать на окружающих. Наоборот, он словно лишний раз всем доказывал, чья она, и кто он ей. Хозяин. И делать с нею может что угодно, где угодно.

И ее скромность, попытка хоть как-то отстоять себя, похоже, только сильнее заводили мужчину.

В дом он занес ее на руках.

– Влад, Влад, послушай! – Лида, уже лежа на кровати, уперлась руками ему в грудь, – врач сказал…

– Что? – Влад оторвался от ее груди, немного налившейся в последнее время и от того для него еще более притягательной, неожиданно серьезно посмотрел на нее, – не так что-то? С тобой? С ним?

Он положил огромную, синюю от татуировок, ладонь на плоский пока еще живот, закрыв его практически полностью. Очень осторожно погладил.

– Нет, все хорошо, – Лида воспользовалась моментом и села на кровати, пытаясь отодвинуться подальше от него, – но врач запретила… Ну… Несколько недель сейчас самых опасных, там что-то может сдвинуться… Нельзя пока.

– О как… – Влад придвинулся ближе, опять положил руку на живот, не давая отползти, застегнуть кофту. – Ну ладно.

Лида попыталась привстать снова, но Влад не шевельнулся, что-то серьезно обдумывая. А затем начал расстегивать черную рубаху.

Лида в недоумении смотрела, как открывается постепенно смуглое тело, как играет красками огромный дракон на плече, как остро колют глаз тюремные звезды, как под ними перекатываются, чуточку показушно и демонстративно сильные мышцы.

– Влад… Ты… Но ведь врач…

– Котенок, так можно же по-другому, – Влад отбросил рубашку в сторону, встал на колени перед ней так, что ширинка оказалась прямо напротив губ, и дернул молнию на джинсах. – Про этот вариант врач ничего не говорила?

– Нет.

Лида облизнула губы и вздохнула. Все-таки он совершенно ненасытен. Чудовище какое-то.

Потом Влад легко поднял ее, жадно поцеловал в распухшие губы, совершенно не беспокоясь о том, что только что кончил ей в рот, уложил на кровать. Опять двинулся вниз, вылизывая, посасывая кожу, обхватывая ее сильными руками так нежно и невесомо, как вообще не ожидалось от него.

Лида, почему-то немного возбудившаяся от минета, чего раньше не бывало с ней, забылась в его ласках, и немного пришла в себя только когда почувствовала, что Влад спустился поцелуями совсем низко. Так, как до этого не делал никогда. Она поняла, что белья на ней уже нет, а вот его губы как раз там, внизу, и дернулась испуганно.

– Ти-хо. Тихо, котенок, – Влад силой удержал взбрыкнувшие было бедра, раздвинул ноги шире, – лежи спокойно.

Лида откинулась назад и закрыла глаза. И опять дернулась, не сумев удержаться, когда почувствовала, как Влад аккуратно прихватывает губами клитор, посасывает, потом спускается еще ниже языком, ласкает, вылизывает плотно и неутомимо, не останавливаясь ни на секунду, не давая прийти в себя, не допуская ни малейшего сопротивления.

Лида не могла себя контролировать, настолько необычными и острыми были ощущения. Настолько странной и горячей была ласка. Настолько неожиданно это было именно от него.

Влад нашел нужный ритм, от которого Лиду пробивало током, и следовал ему, не позволяя ей отклониться, хотя девушке очень хотелось, чтоб он дал хоть секунду передышки, потому что невыносимо, ну невыносимо же!

Она задыхалась, выстанывала что-то, сама не понимая, что, цеплялась пальцами за покрывало, пыталась дотянуться до его волос, чтоб… Что сделать? Остановить? Или наоборот, ускорить? Усилить ощущения? Она бы точно не ответила на этот вопрос. Ни тогда, ни после.

А когда Влад, внезапно изменив ритм, сунул ей два пальца внутрь и как-то по-особенному их согнул, очень четко попадая на незнакомую ранее точку, Лида выгнулась на кровати и закричала, содрогаясь от спазмов, настолько сладких и пронзительных, что потом некоторое время не могла даже двинуться.

Как в дурмане, почувствовала опять на своих губах поцелуй Влада, облизнулась, впервые познавая свой вкус.

И закрыла глаза, уплывая в сон. Не ощущая уже, как ее заботливо укрывают одеялом, как напоследок гладят по волосам и губам.

* * *

Лида улыбается во сне, кутаясь в старое лоскутное покрывало, зная, что она в безопасности, что маленький человек, что живет в ней, тоже в безопасности. И только далеко-далеко, на самом краю сознания, не оставляет почему-то гадкое ощущение беды. Близкой беды.

В двенадцать ночи бьют оглушительно часы в чужом старом доме. Часы, что когда-то были символом победы.

Часы, что для нее стали предвестниками горя.

Но Лида спит, не слыша мерзкого боя. И во сне ощущает на себе сильные горячие руки, темный тяжелый охраняющий взгляд. Девушка улыбается:

– Влад…

7

Мужчина в серой футболке, высокий и широкоплечий, вышел из машины, не удержавшись, огляделся по сторонам, хотя палил хвост всю дорогу.

И вроде все было чисто. Но успокоения не было. Такое гадское внутреннее ощущение надвигающегося дерьма.

Уж что-что, но это поганое чувство он с детства распознавал безошибочно. И всегда умел вовремя среагировать. И теперь в себе не сомневался.

Он вообще не сомневался в своих действиях.

В детском доме, выливая на обидчиков ночью кипяток, причем целя в глаза, чтоб, при хорошем исходе, оставить тварей без зрения.

В колонии, исподтишка нанизывая того, на кого указывали, на заточку.

В тюрьме, по-тихому сливая красным много чего интересного про сокамерников.

И сейчас он не сомневался.

Про это место никто не знает. Бабка давно померла, в деревне никого не осталось. Лишь пустые заколоченные дома.

Никто не видел, как он приезжал по выходным сюда, как укреплял этот полуразвалившийся деревянный сарай, как обихаживал это место. Готовил.

С любовью.

Странно, что это слово пришло ему на ум. Он и понятия такого никогда не знал. Бабка умерла слишком рано. Родители. Если б нашел их могилы, непременно плюнул бы туда.

А дальше… Нет, ни о какой любви речи и быть не могло.

Он потрогал уже подживающий синяк на скуле. Поморщился. Да уж, тяжелая рука у Расписного. Железная. Это он еще легко отделался.

Дом даже вблизи создавал ощущение нежилого. Наглухо заколоченные ставни, забитая досками дверь. Бурьян по двору. Никогда никто не догадается. Никогда никто не найдет.

Она сидела у стола, читала книгу, пользуясь тем, что сверху, с узкого подвального окошка лился свет.

Подняла на него темные огромные глаза, опустила голову.

– Привет.

Она даже не повернула лица, так и сидела, уткнувшись в книгу.

Он подошел, вырвал из рук, разодрал на две части.

Она никак не отреагировала.

Схватил за подбородок, заставил смотреть в глаза.

– Невежливо очень, ты знаешь? Поздоровайся.

– Здравствуй.

Голос, тихий и нежный. Безжизненный. А все равно царапает, что-то внутри сжимает. Как в тот, первый раз, когда увидел ее, такую тоненькую, воздушную, нежную. В ореоле светлых, пепельных волос.

Она открыла ему дверь.

Расписному. Посмотрела с испугом. На Расписного в принципе мало кто без испуга мог смотреть. Но тот ее взгляд…

Сердце сжалось, как меха на прадедовской гармони. И так до сих пор не расправилось.

Она молча отшагнула назад, в глубь дома, Расписной вошел следом. И закрыл дверь.

И потом всю ночь из дома раздавались стоны и крики.

Мучительные. Иногда словно задушенные. Словно ей закрывали рот. Огромной татуированной лапой.

Он тогда чуть зубы не раскрошил, так сильно сжимал. И костяшки о забор деревянный сбил.

И все думал, думал, думал… О том, как это несправедливо. Почему такому зверю, как Расписной, от которого даже матерые законники шарахаются, досталось вот такое нежное чудо. Чем заслужил?

Почему?

Несправедливо. Сука, как несправедливо.

Ну ничего, он исправит это.

Уже исправил.

– Почему не ешь?

Она не притронулась к тому, что он принес в прошлый раз. Только воду пила. И хлеба чуть-чуть съела.

– Не хочу.

Он резко нагнулся, схватил за отросшие волосы на затылке, на миг опять страшно пожалев, что этот скот заставил ее отрезать косу.

Это какой же тварью надо быть, чтоб такую красоту уничтожить.

Он все уничтожает, Расписной. И всех. Кто на пути встанет. И даже страшно представить, что он сделает, если узнает. Но не узнает. Ни за что не узнает.

– Если не будешь жрать, то буду силой кормить. Через капельницу. Я умею.

Она молча смотрела на него, и в глазах ее, таких темных, таких влекущих, была муть. Безумная, равнодушная муть. Словно она не здесь. Не с ним.

Он невольно повел носом, жадно вдыхая нежный тонкий аромат ее тела, в голову рванула кровь, прилила к глазам, завешивая весь мир краснотой.

Ее губы дрогнули под бешеным напором, раскрылись беспомощно.

Сладко. Как сладко-то!

Он увлекся, прижал к себе, вылизывая ей рот.

И оторвавшись с трудом, невольно вздрогнул.

Лида смотрела на него, и в глазах ее была прежняя муть. Ни капли выражения. Как у куклы резиновой. И в руках у него она обмякла, словно неживая, никак не отвечая.

Внезапно разозлившись, он оттолкнул ее, тут же подхватил под локоть, ударил по щеке.

Голова девушки безвольно дернулась.

– Тварь! А под Расписным текла, наверно, как сучка? А? Чем он лучше, а?

С каждым словом он встряхивал ее, брызгая в лицо слюной, заводясь все сильнее от беспомощности своей жертвы, ее безответности.

Отвесив еще пару полноценных пощечин, отшвырнул на диван, как собачонку. Постоял какое-то время, шумно дыша, разглядывая тонкую, словно сломанную фигурку, скорчившуюся на грязном покрывале.

Он мог взять ее сейчас. Легко. Он мог взять ее еще в первый раз, когда только привез сюда, обманом посадив в машину и заблокировав двери. Или по пути сюда. Или даже в ее доме, в любой из дней, когда Расписной уезжал.

Но он так не хотел. Его девочка, его статуэтка фарфоровая. Она должна была сама захотеть. Полюбить, как он ее любит. Сама.

Чем он хуже Расписного? Явно лучше.

– Ты думаешь, твой ебарь помнит о тебе? Нихера, слышишь, нихера! Ты не нужна ему! Он тебя даже не ищет! Ты вообще никому не нужна! Кроме меня.