Зоя

– Пока нет.

– Кузина, от которой она заразилась, заболела пневмонией.

– Посмотрим. Я сделаю все, что будет в моих силах, и завтра утром навещу ее.

Однако к утру состояние Зои ухудшилось: она вся горела и то бредила, то впадала в полное беспамятство. Доктор прописал ей какое-то лекарство, добавив, что на него вся надежда. Когда еще через сутки портье сообщил Евгении Петровне, что Америка объявила войну Германии, эта новость оставила ее совершенно равнодушной. Какое ей было дело до войны и какое все это имело значение по сравнению с тем, что происходило рядом?

…Евгения Петровна сидела в номере, послав Федора за лекарством и фруктами. Федор проявлял чудеса изворотливости, добывая в Париже, где еду и все прочее отпускали по карточкам, то, чего требовала от него графиня. Он был очень рад тому, что повстречал водителя такси, говорившего по-русски: как и Юсуповы, тот совсем недавно попал в Париж. Он был князем и петербуржцем и дружил с Константином – все это Евгения Петровна не дала рассказать Федору: ей некогда было его слушать, здоровье Зои все еще очень тревожило ее.

Прошло еще несколько дней, прежде чем Зоя очнулась, обвела взглядом незнакомую убогую комнатку, посмотрела на бабушку и только тогда вспомнила, что они в Париже.

– Сколько же времени я больна? – спросила она, пытаясь приподняться в постели. Она испытывала страшную слабость: разве что кашель не терзал ее, как прежде.

– Со дня нашего приезда, дитя мое, почти целую неделю. Ты заставила нас с Федором поволноваться. Он обегал весь город, ища для тебя фруктов. Здесь – как в России: почти ничего нет.

Зоя кивнула, словно в ответ своим мыслям, и, глядя в окно, произнесла:

– Теперь я знаю, каково было Маше… Наверно, еще хуже, чем мне… Поправилась ли она?..

– Не надо об этом думать, – с мягким упреком сказала бабушка. – Конечно, поправилась: ведь прошло уже две недели, как мы покинули Россию.

– Да? – вздохнула Зоя. – А кажется – целая вечность…

Так казалось и Евгении Петровне, которая почти не спала с того дня, как они бежали из Царского Села, – она лишь изредка дремала на стуле, чтобы не беспокоить горевшую в лихорадке Зою и оказаться рядом, если внучка попросит чего-нибудь. Теперь она наконец могла дать себе роздых и лечь в ногах единственной в номере кровати.

– Завтра ты сможешь уже встать… А пока надо побольше есть, спать, набираться сил. – Она потрепала Зою по руке, а та слабо улыбнулась в ответ:

– Спасибо, бабушка. – И со слезами на глазах девушка прижалась щекой к этой когда-то изящной, а теперь изуродованной подагрическими шишками руке, сейчас же напомнившей ей детство.

– За что, глупенькая? За что ты меня благодаришь?

– За то, что привезли меня сюда, за ваше мужество, за то, что спасли нас. – Только в этот миг Зоя осознала, каких сверхъестественных усилий все это потребовало от Евгении Петровны. Ее мать, к примеру, не смогла бы сделать ничего подобного: вывозить, лечить, спасать пришлось бы ее самое.

– И здесь люди живут, Зоя. Вот увидишь, жизнь наладится, и тогда можно будет без душевной муки оглянуться на прошлое…

– Не могу в это поверить… Не могу представить себе время, когда воспоминания не будут так ранить.

– Время очень милосердно, друг мой, оно пожалеет и нас, обещаю тебе. Все будет хорошо.

Однако совсем не так, как было в России. Зоя отгоняла эти мысли, но, когда Евгения Петровна уснула, она слезла с кровати и достала из своего саквояжа фотографию, сделанную в Ливадии прошлым летом. На снимке она, Мария, Анастасия, Ольга и Татьяна дурачились на пляже, а Николай подстерег этот миг и запечатлел его. Как это было глупо – и как прекрасно!.. И великие княжны, застывшие в нелепых и смешных позах, казались такими красивыми, такими милыми!.. С ними она росла, их она любила – Татьяну, Анастасию, Ольгу. И, конечно, Машу…

Глава 9

Оправлялась после болезни Зоя медленно, но все же, когда в Париж пришел прекрасный апрель, ожила. Она заметно изменилась: стала серьезней и как-то взрослей, но иногда – и все чаще – ее зеленые глаза смеялись, как прежде, радуя Евгению Петровну.

Отель на улице Марбеф явно был им не по карману, надо было подыскивать квартиру. Они уже истратили бо́льшую часть полученных от царя денег, и к середине мая стало ясно, что придется продавать драгоценности, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

И вот в один прекрасный день, оставив Зою и Федора в отеле, Евгения Петровна с извлеченным из-за подкладки рубиновым ожерельем отправилась в ювелирный магазин на улицу Камбон. Кроме ожерелья, она несла пару сережек, пропутешествовавших через четыре границы под пуговицами на жакете.

Она вызвала такси, и автомобиль уже ждал ее у подъезда отеля. Усевшись, бабушка назвала адрес шоферу, но тот неожиданно повернулся и посмотрел на нее. Это был высокий, представительный мужчина с седой головой и белоснежными, тщательно подстриженными усами.

– Быть этого не может!.. Графиня, вы ли это? – воскликнул он по-русски.

Евгения Петровна пригляделась повнимательней, сердце ее забилось: за рулем парижского такси сидел князь Владимир Марковский, один из близких приятелей Константина, известный в Петрограде тем, что его старший сын сватался к великой княжне Татьяне и получил решительный отказ. Татьяна считала его слишком легкомысленным и беспутным. Впрочем, он, как и его отец, пользовался в высшем свете большим успехом.

– Какими судьбами?!

Графиня, засмеявшись, покачала головой, дивясь таким поворотам судьбы. Она уже не раз видела на парижских улицах знакомые лица, а двое шоферов такси оказались русскими. Русские аристократы, прекрасно воспитанные, обходительные, но ничего не умевшие, могли заработать себе на пропитание только за рулем такси. При виде князя Владимира на нее нахлынули воспоминания, одновременно и горькие, и сладостные, и она со вздохом рассказала ему, как они с Зоей сумели покинуть Россию. Сам князь попал в Париж тем же путем, но подвергался на границе несравненно бо́льшим опасностям.

– Вы остановились здесь? – Он показал на отель.

– Пока да. Но нам с Зоей скоро придется снимать квартиру.

– Ах, так и Зоя с вами?! Да ведь она совсем еще ребенок. А Наталья? – Князь, как выяснилось, ничего не слышал о гибели жены Константина, которую всегда считал женщиной необыкновенно красивой, но вздорной.

– Ее убили… Всего через несколько дней после того… как погиб Константин… И Николай, – медленно, с трудом ответила графиня: ей больно было произносить дорогие имена, тем более что князь был дружен с ее сыном.

Владимир скорбно кивнул: он сам потерял двоих сыновей, а в Париж приехал с незамужней дочерью.

– Примите, графиня, мои…

– Да-да, несчастье никого не обошло стороной. Но ужасней всего судьба государя. Вы что-нибудь знаете о нем, об Александре?..

– Ничего, кроме того, что они все еще содержатся под стражей в Царском, и один бог знает, сколько еще продлится это заточение. По крайней мере, там они если не в безопасности, то хотя бы дома. – В России больше никто не мог считать себя в безопасности. – Вы намерены остаться в Париже? – Русским эмигрантам больше некуда было податься, и с каждым днем прибывали новые и новые толпы беженцев, переполняя и без того густозаселенный город.

– Да, по-видимому. Здесь все-таки лучше, чем где-нибудь еще. Здесь нам ничто не угрожает, и я могу не трястись за жизнь Зои.

– Я подожду вас, Евгения Петровна? – спросил князь, остановив машину у входа в ювелирный магазин.

От звуков русской речи сердце графини начинало биться сильней – к ней ведь так давно никто не обращался по имени и отчеству.

– Вас это не слишком обременит? – сказала она, хотя ей бы очень хотелось, чтобы князь Владимир дождался ее возвращения и доставил домой, в отель, особенно если при ней будут деньги, вырученные от продажи колье.

– Ну что вы, нисколько!

Он открыл перед графиней дверцу, помог выйти и проводил до дверей магазина. Нетрудно было понять, зачем приехала к ювелиру графиня Юсупова. Вся русская эмиграция делала то же самое, продавая драгоценные безделушки, вывезенные с собой и припасенные на черный день. День этот настал для очень многих.

Через полчаса Евгения Петровна, держась особенно прямо и величественно, вышла из магазина. Князь, ни о чем не спрашивая, привез ее в отель, подал руку. Графиня была явно подавлена: не по годам ей было все это – жить на чужбине, где не от кого ждать помощи и участия, распродавать драгоценности, заботиться о юной внучке. Князь не помнил, сколько лет Зое, но полагал, что она много моложе его тридцатилетней дочери.

– Все прошло хорошо? – с некоторым беспокойством спросил он, когда у входа в отель графиня затравленно обернулась к нему.

– Более или менее, – ответила она. – Времена не выбирают. – И снова взглянула на князя. Он был очень красив в молодости, да и сейчас еще тоже, но, как и она сама, как все они, сильно изменился здесь, в Париже. Да, преобразились люди, неузнаваемой стала сама жизнь – всему виною революция. – А времена настали лихие, не правда ли, Владимир?

Ну, хорошо, а чем они станут жить, когда будет нечего продавать ювелирам? Ни она, ни Зоя не умеют водить машину, а Федор не знает ни слова по-французски и вряд ли когда-нибудь сумеет объясниться. Сейчас он скорее обуза, чем подспорье… Но можно ли бросить его – он так бесконечно предан их семье, так верно служил ей, он помог им бежать… Нет, она несет ответственность и за него тоже… Однако два номера в отеле стоят – простая арифметика – вдвое дороже, чем один… Денег за рубиновое колье и серьги она выручила немного, хватит их ненадолго… Что дальше? Надо что-то придумать. Может быть, начать шить, брать заказы?.. Одолеваемая этими тягостными мыслями, графиня довольно рассеянно попрощалась с князем, за этот час она как будто постарела на несколько лет. Марковский поцеловал ей руку и наотрез отказался взять деньги за проезд. Вряд ли они с ним увидятся еще когда-нибудь.

Однако через два дня, спустившись в вестибюль вместе с Зоей и Федором, она неожиданно увидела князя.

Он склонился к ее руке, а потом взглянул на Зою, явно поразившись тому, какая красавица выросла из маленькой девочки, которую он знавал когда-то. Она была очень хороша собой и обещала еще большее.

– Прошу прощения, графиня, что вмешиваюсь не в свое дело, но… но тут сдается квартирка… Маленькая, зато возле самого Пале-Рояль… Я подумал: может быть, она вам подойдет? Вы ведь сказали тогда, что подыскиваете жилье, вот я и… Там две комнаты… – Он виновато посмотрел на старика Федора. – В тесноте, да не в обиде…

– Святые слова. – Графиня улыбнулась ему как самому близкому другу. Как отрадно было увидеть знакомое лицо, даже если в Петрограде они виделись лишь изредка. Князь Владимир был человек из прежнего мира, из той жизни, которая еще не успела забыться. Она поспешила представить ему внучку, а потом сказала: – Мы с Зоей прекрасно поместимся в одной комнате. Здесь, в отеле, мы даже спим на одной кровати – и ничего.

– Конечно, ничего, – улыбнулась Зоя, с любопытством поглядев на высокого, видного русского.

– Тогда я попрошу хозяина оставить ее за вами? – спросил князь. Он тоже явно заинтересовался Зоей, но бабушка предпочла этого не заметить.

– Может быть, мы ее прямо сейчас и посмотрим? Мы все равно шли гулять.

В такой погожий и ясный майский день трудно было представить, что где-то льется кровь, что Европа объята пламенем войны, в которую вступила теперь и Америка.

– Ну что же, я отвезу вас туда, и, быть может, вам позволят осмотреть квартиру.

Усадив Федора рядом, а обеих дам на заднее сиденье, князь покатил по улицам Парижа, одновременно рассказывая новости. За последние дни появилось еще несколько беглецов, но никто из них не знал о судьбе царя и его семьи.

Зоя внимательно слушала. Большая часть имен, которые называл князь, была ей знакома, хотя близких друзей среди новоприбывших не было. Владимир, кстати, упомянул и Дягилева – он тоже в Париже и собирается ставить очередной балет. Спектакль пройдет в Шатле, а на будущей неделе состоится генеральная репетиция. Зоя почувствовала, как заколотилось ее сердце: она была как в тумане и даже не замечала, по каким улицам они едут.

Квартирка и вправду оказалась маленькой, зато окна ее выходили в соседний очень ухоженный сад. Состояла она из двух спален, крошечной гостиной и кухоньки. Туалет помещался внизу, на первом этаже: им пользовались и обитатели трех соседних квартир. Разумеется, это жилье отличалось от дворца на Фонтанке, как небо от земли, и было еще скромней, чем номер в отеле на рю Марбеф, но выбирать не приходилось. Евгения Петровна объяснила Зое, какую смехотворную сумму получила она за колье. Конечно, у них оставались и другие драгоценности, но было ясно, что этого хватит ненадолго.

– Да, конечно, она маловата… – не без смущения заметил князь.

– Это то, что нам надо! – решительно отрезала Евгения Петровна, уловив, правда, гримаску разочарования на лице Зои.

В коридоре отвратительно пахло мочой и кухонным чадом. Ничего: можно побрызгать духами и пошире открыть окна, выходящие в этот чудный сад. Главное, что это им по карману. Графиня с признательной улыбкой повернулась к Марковскому и принялась благодарить его.

– Не стоит, Евгения Петровна, мы должны поддерживать друг друга, – ответил он, не сводя глаз с лица Зои. – Я отвезу вас в отель.

Перебраться было решено на будущей неделе, а пока бабушка принялась составлять список вещей, включавший только самое-самое необходимое.

– Вы знаете, если положить хорошенький коврик на пол, комната будет казаться просторней, – весело говорила она, стараясь не вспоминать о тех великолепных коврах ручной работы, которые украшали ее дом в Петербурге. – Как ты считаешь, Зоя?

– А? Простите, бабушка, что вы сказали? – переспросила Зоя, которая смотрела в окно автомобиля на проплывающие мимо Елисейские Поля и думала совсем о другом – о том, что нужно предпринять отчаянный и решительный шаг. Тогда они смогут жить хоть и не во дворце, как раньше, но и не в этой смрадной каморке. Она мечтала поскорее добраться до отеля: пусть бабушка займется своими списками, пусть пошлет Федора по магазинам за ковриком, посудой и прочим, а она…

Поблагодарив Марковского, они поднялись в номер, и тут, к изумлению Евгении Петровны, Зоя заявила, что хочет пройтись, а Федор ей совершенно не нужен.

– Обещаю вам, бабушка, ничего со мной не случится. Я недалеко: до Елисейских Полей и обратно.

– Не пойти ли мне с тобой, дитя мое?

– Нет-нет, не надо! – Она улыбнулась Евгении Петровне, сознавая, сколь многим обязана ей. – Отдохните, а когда я приду, будем пить чай.

Графиня после некоторого колебания отпустила ее, взяв с нее слово быть осторожной, и, опираясь на руку Федора, стала медленно подниматься по лестнице. Нужно упражняться: ступени в их новой квартире куда круче.

Зоя между тем, завернув за угол, остановила такси, надеясь, что шофер знает, где находится нужное ей место, а там, куда она едет, отыщется понимающий человек. Она надеялась на чудо, но упускать единственный, быть может, шанс не хотела.

– В Шатле, пожалуйста, – сказала она таким тоном, словно отлично знала, где это, и молитва ее была услышана; когда же водитель доставил ее по указанному адресу, она дала ему очень щедрые чаевые. Во-первых, за то, что довез, а во-вторых, подумала Зоя, испытывая одновременно и вину, и облегчение, за то, что не оказался соотечественником. Так ужасно было видеть, как петербургские аристократы возят парижан и уныло обсуждают новости из России.

Она торопливо юркнула в подъезд театра, вспомнив при этом, как обещала когда-то Маше сбежать из дому и стать балериной Мариинки. Интересно, что сказала бы Маша о сегодняшней ее авантюре? Зоя улыбнулась и стала оглядываться по сторонам, ища, к кому бы обратиться. Тут она заметила женщину в балетной пачке, разминавшуюся у станка, – по всей видимости, репетитора. К ней она и направилась, объявив:

– Мне нужен господин Дягилев!

– Сию минуту? Нельзя ли узнать, на какой предмет? – улыбнулась та.

– Я – балерина и хотела бы, чтобы он посмотрел, подхожу ли я. – Зоя, до смерти перепуганная собственной отвагой и оттого очень хорошенькая, выложила все свои карты.

– Ах, вот как? А он хоть знает о вашем существовании? – И, не дожидаясь ответа на этот коварный вопрос, женщина сказала: – Однако показываться вам не в чем. В вашем костюме танцевать едва ли возможно.

Зоя растерянно оглядела свою узкую юбку из синей саржи и белую матроску, черные уличные башмачки, в которых она ходила в Александровском дворце, – и вспыхнула от смущения. Женщина улыбнулась ей: она была такая юная, такая неискушенная, такая прелестная, но представить ее на сцене на пуантах было нелегко.

– Извините, я не подумала… Разрешите, я приду завтра? – И полушепотом спросила: – А Сергей Павлович здесь?

– Обещал скоро быть. В одиннадцать часов у него генеральная репетиция.

– Да, я знаю. Я хотела бы поступить к нему в труппу и танцевать в этом спектакле, – выпалила Зоя на одном дыхании, и женщина громко рассмеялась:

– В самом деле? А где вы учились?

– В Петрограде, у мадам Настовой… – Зое не хватило духу солгать и сказать «в училище при Мариинском театре», тем более что Дягилев все равно узнал бы правду. Да и школа Настовой считалась одной из лучших в России.

– Да? Ну а если я дам вам трико и балетки, сможете сейчас показать мне, чему вы там научились?

– Хорошо, – ответила Зоя после секундного колебания. Сердце ее колотилось и замирало, но ей нужна была работа, ангажемент, а все прочее не имело значения. Она умела только танцевать, она хотела только танцевать – значит, надо решаться. Хотя бы ради бабушки.

Атласные балетные туфли были ей не по ноге, и Зоя казалась самой себе ужасно неуклюжей. Как, должно быть, глупо выглядит она на сцене… Наверно, Настова хвалила ее только по доброте душевной… Но вот раздались звуки рояля, и страх стал понемногу исчезать, а вместе с ним и скованность, и стеснение. Зоя начала танцевать, делая все, чему учила ее Настова. Продолжалось все это около часа, и сидевшая за роялем женщина не сводила с нее сощуренных глаз, и на лице ее не отражалось ни одобрения, ни неудовольствия. Пот лил с Зои градом, когда музыка наконец смолкла. Она присела в поклоне. Глаза ее встретились с глазами репетитора, и та медленно наклонила голову.

– Вас не затруднит, мадемуазель, прийти сюда через два дня?

Зеленые Зоины глаза стали огромными, когда она подбежала к роялю:

– Меня примут?

– Нет… Но здесь будет Сергей Павлович. Послушаем, что скажет он. И остальные педагоги.

– Хорошо, я приду. Туфли постараюсь достать.

– У вас нет своих балеток? – удивилась женщина.

– Все, что у нас было, осталось дома, в России. Отца и брата убили, когда началась революция, а мы с бабушкой бежали… Месяц, как мы в Париже. Я должна найти работу, бабушка уже старенькая… А денег у нас нет. – Эти простые слова, стоившие толстых томов премудрых книг, проняли репетитора до глубины души, хотя она и постаралась не показать этого.

– Сколько вам лет?

– Скоро будет восемнадцать. Я занимаюсь балетом с шести.

– У вас талант. Что бы вам ни сказал Дягилев… или другие – не верьте и не давайте себя запугать. Знайте: у вас настоящий дар танцовщицы.

От радости Зоя громко рассмеялась. Не об этом ли счастливом миге мечтала она тогда, в Царском Селе?!

– Спасибо! Спасибо вам! – Ей хотелось броситься этой строгой женщине на шею и расцеловать ее, но она сдержала свой порыв, боясь, что та истолкует его превратно. Она готова на все, чтобы показаться Дягилеву, и ей предоставят эту возможность. Об этом она могла только мечтать… Может быть, и Париж – не такой уж скверный город и понравится ей, если она станет балериной. – Я ведь два месяца не танцевала: «заржавела» немножко. В следующий раз будет лучше.

– Да? Два месяца? В таком случае вы еще одаренней, чем мне показалось сначала. – И она улыбнулась этой красивой рыжеволосой девочке, так изящно и непринужденно стоявшей у рояля.

Тут только Зоя спохватилась, что обещала бабушке скоро вернуться, а прошло не меньше двух часов.

– Ой! Бабушка… Я должна бежать!.. Простите… – И она кинулась переодеваться. Через минуту лебедь вновь превратился в утенка. – Я приду через два дня!.. Спасибо вам за туфли!.. – Она заторопилась к дверям. – А в котором часу?

– К двум. Как вас зовут?

– Зоя Юсупова! – на бегу крикнула Зоя и исчезла в дверях.

А женщина осталась сидеть у рояля, с улыбкой вспоминая, как двадцать лет назад и она впервые танцевала перед Дягилевым… Хорошая девочка эта… Зоя… Сколько же ей пришлось пережить… Конечно, все, что она так бесхитростно рассказала, – правда… Как трудно поверить, что и ей было когда-то восемнадцать… и она была так же полна жизни, как и эта девочка…

Глава 10

В пятницу, в два часа дня, Зоя снова появилась у входа в театр Шатле с ковровой сумкой через плечо – там лежали трико и новые, ни разу не надеванные балетные туфли. Чтобы купить их, пришлось продать часы. Бабушке она не сказала ни слова. За эти двое суток она думала о той волшебной возможности, которая открывается перед нею, и молилась своему ангелу-хранителю, чтобы тот не оставил ее в час испытания… А что, если она не понравится Дягилеву? Что, если Настова обманывала ее и она никуда не годится? Все эти мысли мучили Зою по дороге в Шатле, и она несколько раз готова была повернуться и убежать, но было уже поздно. Женщина, перед которой она танцевала два дня назад, представила ее Сергею Павловичу Дягилеву. А потом Зоя, сама не помня как, оказалась на сцене и стала танцевать, забыв про то, что из зала на нее смотрят строгие судьи. Скованность ее исчезла бесследно: волна музыки подхватила, завертела ее и бережно поставила на место. Комиссия, к ее удивлению, попросила станцевать еще – на этот раз с партнером. И снова Зоя, точно на ангельских крыльях, взмыла в воздух. В общей сложности показ продолжался полтора часа, и, как в первый раз, пот лил с нее градом, а новые туфли безжалостно терзали ступни. И все же Зое казалось – она ничего не весит и может долететь до луны. Сидевшие в партере кивали и что-то говорили – слов она не разбирала. Совещались они целую вечность, и наконец один из них повернулся к Зое и крикнул ей, как о чем-то вполне заурядном и обыденном:

– Так, благодарю вас! В следующую пятницу, в четыре – генеральная репетиция.

И все забыли о ней, а она стояла, и по щекам ее катились слезы счастья. Мадам Настова говорила ей правду, и ангел-хранитель не отступился от нее. Зоя не знала, означают ли эти слова, что она получает ангажемент, а спросить не решалась. Понимала она одно: в пятницу, в четыре часа, состоится генеральная репетиция… А дальше не загадывала.

Ей очень хотелось поделиться своей радостью с Евгенией Петровной, но она знала, что это невозможно. Узнав о том, что ее внучка, графиня Зоя Юсупова, сделается танцовщицей, бабушка придет в неописуемую ярость. Лучше уж пока хранить это в тайне… Вот если ее и в самом деле примут в прославленную труппу, тогда…

Однако на следующей неделе, получив вожделенный ангажемент, она все-таки не утерпела.

– Что-что? – не веря своим ушам, переспросила Евгения Петровна.

– Я показывалась Сергею Дягилеву, и он разрешил мне танцевать в своем балете. Премьера – через неделю.

Бабушка, как и ожидалось, не разделила ее восторга:

– Не сошла ли ты с ума? Танцевать на сцене?.. Что сказал бы твой отец, если бы узнал о таком? – Это был хорошо рассчитанный удар ниже пояса, и Зоя с тоской в глазах посмотрела на бесконечно любимую ею Евгению Петровну.

– Зачем ты так? Папы нет… Он не принял бы ничего из того, что случилось с нами. Однако это случилось. Значит, нужно что-то предпринимать, а не сидеть сложа руки – так мы просто умрем с голоду.

– Ты этого боишься? Напрасно. Сегодня же я закажу тебе двойную порцию. С голоду ты не умрешь. Но и на сцене танцевать не будешь! Вот и весь сказ.

– Буду! – Впервые в жизни Зоя с вызовом взглянула на бабушку. Спорить она осмеливалась только с матерью. Однако уступить сейчас значило отказаться от единственной надежды. Как еще могла она зарабатывать? Продавщицей в магазин она идти не собиралась. Мыть полы, поступить в швейную мастерскую? Идти в модистки и украшать перьями чужие шляпы? Никогда! А больше она ничего не умеет. Рано или поздно придется искать работу, и бабушка знает это не хуже, чем она сама. – Вспомните, какие гроши вам дали за рубиновое колье. Сумеем ли мы прожить, продавая наши драгоценности?! Все эмигранты занимаются этим. Все равно придется поступать куда-нибудь, так не лучше ли делать то, что я умею и люблю?!

– Твои рассуждения просто нелепы. Во-первых, у нас еще есть деньги. Ну а когда они кончатся, мы найдем достойный способ заработать. Мы обе вполне прилично шьем. Ты можешь преподавать русский или французский, английский или даже немецкий, если немножко поднапряжешься. – Да, в Смольном Зою учили и языкам, и еще множеству других, совершенно бесполезных вещей. – Так что незачем тебе полуголой прыгать на сцене, как… – От досады она чуть было не назвала имя любовницы Николая. – Ну, не важно. Я не позволяю. И все. Кончен разговор.