Школония

– Кажется, он что-то чувствует, – заметил кто-то в стороне.

– Ага, смотри, плачет и улыбается. Мазохист, что ли?

Им никогда этого не понять. Они умели ходить без всяких приспособлений. Я же самостоятельно лишь ползал. Они могли бегать, а я – лишь мечтать об этом.

В тот момент я был готов расцеловать черствые руки главаря банды. Если бы не он, я никогда не узнал бы о том, что способен чувствовать свое тело. Нужно лишь пробудить его. Новая надежда зародилась во мне. Надежда встать на ноги.

Но тут жжение прекратилось. Остался лишь запах паленой плоти, от которого начинало подташнивать. Мне вспомнился отрывок из фильма, который смотрела Анита. В нем парень зажарил своего друга на костре в пустыне, чтобы съесть и не умереть с голоду. После этого его мучила тошнота. Вот такое я иногда смотрел вместо мультиков.

На лицо упало несколько холодных капель. Снова начинался дождь.

Главарь ШМИТ спрятал зажигалку и встал с колен.

– Уходим, – приказал он, развернулся и пошел к выходу из переулка.

– Что? Так быстро? – спросил кто-то из ШМИТ.

– Скучно возиться с немым пацаном, который даже не может встать на ноги. Ни криков, ни сопротивления. Странно это.

Тот, кто задал вопрос, лишь пожал плечами и направился за вожаком. Прежде чем исчезнуть за углом, они подхватили парня и выбросили его в мусорный контейнер, прикрыв пакетами.

Дождь набирал силу. Город погрузился во мглу, словно сейчас было не утро, а поздний вечер. Воздух потяжелел от влаги.

Я лежал на земле и смотрел куда-то в пустоту, потом оперся на руки и стал медленно ползти к улице. Дождевая вода смешалась с кровью на асфальте и добралась до моих рук. Из-за перенесенного ужаса я чувствовал себя полностью опустошенным. Не было ни сил, ни даже желания выбираться отсюда. Хотелось лежать на земле и плакать.

Инвалидность спасла мне жизнь. Жестокость головорезов дала понять, что с моими ногами еще не все потеряно. У медали есть обратная сторона.

За то время, пока лежал на земле, я успел полностью промокнуть. По дороге не проехала ни одна машина, по тротуару не прошел ни один человек.

Я вдруг ощутил щемящую тоску по дому. По отцу, своей комнатке, книжкам, по пригоревшей и пересоленной яичнице, кукурузному хлебу и свежему молоку. Моя жизнь ведь была не такой плохой, как я думал о ней час назад. Когда я снова все это увижу? И увижу ли вообще?

Во рту пересохло. Я перевернулся на спину. От разбивающихся на лице капель было немного щекотно, но приятно. Я приоткрыл рот, чтобы они попали на язык. Дождевая вода была очень вкусной. Необычайно вкусной в тот момент.

Глаза закрылись от усталости. Сон забирал меня в свои чертоги. Прямо под открытым небом и струями дождя. Хотелось забыться в его ласковых объятиях. Я уже не помнил, что валяюсь среди мусора, а в одном из контейнеров лежит, возможно, труп.

Я задумался, за что же того парня могла постигнуть такая участь. Что же он совершил такого, что пришлось расплачиваться жизнью? Почему он так страдал в столь юном возрасте? Почему дети, толком не познавшие эту жизнь, умирают так рано? Почему некоторые из них вообще покидают эту землю еще в младенчестве? А кто-то даже до появления на свет? Почему невинные вообще умирают?

Я всегда верил, что мы получаем то, чего заслуживаем. Но чем они заслужили такое? И ведь есть на свете миллионы людей, которые отравляют жизнь другим, живут при этом в достатке и без проблем. Им-то такая участь за что?

В конце концов, за что мне досталась участь инвалида?

Я услышал шаги. Они были легкими, крадущимися. Взглядом тяжелеющих век я не смог увидеть того, кто склонился надо мной. Я провалился в темноту.

Глава 3

Когда я проснулся, передо мной сидел отец. Весь потрепанный, потный, с разодранной местами одеждой. Волосы его пропитались чем-то блестящим, и вид был как у человека, который не мылся месяц.

Мы находились в темной комнате с неплотно задернутыми шторами, в промежутке между которыми были видны вспышки молний. На тумбе горела лампа. В комнате творился настоящий хаос.

Я окончательно пришел в себя. Широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть черты лица папы, но их не было. Я думал, что это все от плохого освещения. Он сидел неподвижно, сложив ладони на коленях. Я протянул к нему свою руку. Он не шелохнулся.

«Папа, что с тобой? Почему ты такой измученный?» – хотелось спросить мне.

Отец вздрогнул, поднял голову, придвинулся ко мне и сильно сжал мою руку.

«Папа, что ты делаешь?»

И лишь когда он придвинулся, попав под свет лампы, я разглядел, что вместо лица у него была черная воронка. Из меня рвался крик ужаса, но тогда отец спросил:

– Что страшнее для человека: смерть духовная или физическая?

Я распахнул глаза. Рядом не было ни отца, ни задернутых штор, ни лампы, ни тумбы. Это оказался лишь дурной сон. Я лежал на мягкой подушке, укрытый легким одеялом. По вискам скатывался пот, дыхание после кошмара восстанавливалось постепенно.

Я оглянулся. Комната была мне незнакома. На темном небе за потрескавшимися стеклами окон танцевала гроза, поток дождя скрывал огоньки зданий и очертания городка. Шторы раздвинуты, света нет. Кажется, в комнате кроме меня никого не было.

Я положил большую подушку к спинке кровати. Уперся локтями в матрас и стал ими отталкиваться, чтобы приподняться и сесть.

Внезапно по комнате скользнула тень. Я застыл. Не смел повернуть голову к окну, мимо которого она прошла. Почти бесшумно.

Пол заскрипел, и вместе с тем мое сердце начало биться чаще. Я решился на отчаянный шаг: повернуть голову к окну и, наконец, увидеть, что там. Или кто.

Посреди комнаты стояла черная фигура. Сложно было определить, смотрела она на меня или любовалась из окна красотами внешнего мира.

– Как тебя зовут? – спросил грозный мальчишеский голос, и свет фонарика ударил мне в глаза.

Я так и застыл, упершись в кровать локтями.

– Ты что, глухой? – спросил он тверже.

Некто сделал шаг вперед. Напряжение росло. Кажется, еще чуть-чуть и он кинется на меня и приставит нож к горлу.

– Или немой? – с подозрением продолжал он.

Я кивнул, даже не смея предположить, что будет дальше.

Некто расслабленно опустил плечи и выдохнул. Лишь когда он поднял руку, я заметил, что в ней действительно блестит что-то похожее на перочинный ножик. Мальчик сложил его пополам и отправил в карман широких штанов.

– Так бы сразу и… – Он запнулся, очевидно, вспомнив, что говорить я не умею. – Ну, чего вылупился? Страшно? – В его голосе звучали задорные нотки.

Я снова закивал.

Он засмеялся. Голос немного ломающийся, но детский и приятный на слух.

– Я тебя не съем. А ходить умеешь?

Я покачал головой.

Он недолго помолчал и продолжил:

– Я понял это по сломанному инвалидному креслу – видимо, дело рук банды «ШМИТ».

Меня сковало дикое волнение: по сути, это мой первый разговор со сверстником. Этот мальчик, кем бы он ни был, – первый, кто не отвернулся от меня сразу после того, как узнал, что я не такой, как он.

Я хочу увидеть его лицо – лицо человека, которому я обязан жизнью.

Он отошел куда-то в сторону. Очевидно, к выходу. Я надеялся, что он назовет свое имя, включит свет и вернется, чтобы продолжить разговор, но мой спаситель только открыл дверь, из-за которой внутрь проник мягкий желтый свет, и скрылся.

Одиночество длилось недолго. Дверь снова распахнулась. Я ожидал увидеть этого мальчика вновь, но шаги принадлежали не ему. Они были короткие, но звучные, словно их владелец был в обуви на каблуках.

Долгожданный свет озарил комнату. Теперь я мог увидеть, в каком погроме все это время находился. Интерьер комнаты – привет из девяностых: по углам стояли стопки старинных толстых книг; видавший виды паркетный пол с длинными царапинами, словно по нему что-то тащили; штукатурка на высоком потолке отслаивалась, вместо люстры – лампочка Ильича, которая изредка моргала. Кроме моей кровати из мебели не было больше ничего, за исключением кресла-качалки. Вот и вся обстановка. Только пыли не видать – похоже, за чистотой здесь следили тщательно.

Передо мной встала невысокая девочка лет восьми с русыми волосами, собранными в пучок. Несколько тонких прядей лежали на личике, и она постоянно заправляла их за ухо. Она была в старом сарафане ниже колен поверх белой рубашки с редкими желтоватыми пятнами, которые, похоже, уже не отстирывались. У нее были большие добрые глаза, круглые щеки, нос картошкой и пухлые нежно-розовые губы. На круглом личике появилась милая улыбка, и она представилась:

– Меня зовут София.

Ее голос напоминал звон колокольчика: громкий, чистый и мелодичный.

Она засучила рукава, словно готовилась нести какой-то тяжелый груз.

– А тебя?.. – София тут же сомкнула губы и опустила карие глаза. – Прости, я не хотела. Ты можешь написать свое имя?

Я покачал головой, и взгляд ее заметно погрустнел. Она стояла в ожидании чего-то. Черноволосый высокий мальчик худощавого телосложения, – предположительно мой ровесник, – в потрепанном пиджачке закатил в комнату инвалидное кресло и приставил его к моей кровати. Хотя одежда на нем была не первой свежести, сам он казался опрятным, с зачесанными на одну сторону волосами. У него были огромные, немного пугающие черные глаза, длинный нос, узкий лоб, густые брови и впалые щеки. Губы казались алыми на фоне бледной кожи. Ростом он отличался от моего спасителя, и я сразу догадался, что это не он.

Кресло, которое прикатил этот мальчик, старое, скрипучее, но при виде него на душе у меня потеплело.

– Хорошо, что мы не выбросили его на свалку.

– Да, Рома, – София улыбнулась, – ты как знал, что оно еще пригодится.

Рома подошел к кровати и вопросительно уставился на меня, собираясь посадить в кресло, но явно не знал, как это лучше сделать. В итоге просто подхватил меня на руки и опустил на сиденье. София не отрывала потрясенного жалостливого взгляда от моих худощавых ног. И это меня немного ранило. Я не знал, что хуже: жалость или презрение. В обоих случаях ты понимаешь, насколько отличаешься от других.

Лишь когда меня посадили в кресло, я заметил, что был в другой одежде: вместо шорт – свободные джинсовые брюки, вместо футболки – черная кофта с какими-то надписями на английском, больше похожими на граффити. Вещи ношеные, и не один раз: одежда заштопана в некоторых местах, но со стороны это не должно быть заметным.

И тут я вспомнил о полученной от головорезов ране. Она немного побаливала под слоем бинта. Я поднял штанину и стал осматривать ногу.

– Когда вернешься домой, попроси родных, чтобы они обработали рану, – говорил Рома. – Мы дезинфицировали ее, но этого недостаточно.

София поправила постель, задвинула шторы, выключила свет, и мы вышли из комнаты. Не без помощи Ромы я передвигался по длинным узким коридорам с торчащими на полу досками, отклеивающимися обоями, стенами, покрытыми паутиной трещин, и потолочной штукатуркой, которая могла свалиться на наши головы в любую секунду.

Мы повернули налево и оказались в широком коридоре. Двери в комнаты располагались по обе его стороны, некоторые из них были открыты, и оттуда слышался говор.

Я вопросительно посмотрел на Софию, лицо которой было вровень с моим.

– Ничего не бойся. Мы отведем тебя к нашему главному. Он решит, что с тобой делать. Не переживай. Все будет хорошо.

Я был благодарен им за спасение, за доброту и заботу, но очень хотел домой. Уже темнело, а значит, папа дома и рвет волосы на голове, задаваясь вопросом, куда же делся его единственный сын. А если учесть, что я впервые выбрался в город сам, он мог не исключать мою смерть.

Мне вспомнился кошмар.

«Что страшнее для человека: смерть духовная или физическая?» – так он спросил.

С чего бы вдруг мне приснился этот сон?

– Пришли, – сообщил Рома и остановился.

Мы оказались перед высокой ветхой дверью, за которой слышался разговор.

– Он точно сейчас в столовой? – спросил Рома.

– Точно, – ответила София и открыла дверь.

«Боже, да что ж у них за главарь такой?» – задавался я вопросом, а сам представлял высокого бородатого дядьку с грубым голосом и почему-то в черном пиджаке. Хотя, скорее всего, думал я, это окажется какой-нибудь добрый седовласый дедок.

В столовой было не так душно, как я думал. Она была усеяна обычными деревянными столиками, за которыми сидело по двое-четверо детей разного возраста: от самых маленьких до подростков. Похоже, это было единственное помещение, в котором горела не одна сиротливая лампочка, а целая, пусть и старая, люстра.

Мы передвигались медленно. Рома и София давали мне время разглядеть всю столовую и убедиться, что никакой опасности здесь нет и что вокруг такие же дети. Впервые в моей жизни. И никто из них не показывал на меня пальцем. Кажется, моя мечта постепенно начала сбываться.

Безусловно, все эти ребята были беспризорными. Бездомными, никому не нужными. Люди воротят от таких носы, как от прокаженных. Показывают на них издалека пальцем и говорят своим отпрыскам: «Не подходи к ним, они заразные!».

– А вот и наш глава, – сказал Рома, остановившись возле одного из сравнительно больших столиков, за которым сидели мальчики примерно от девяти до четырнадцати лет.

Я внимательнее присмотрелся к ним. Неужели самый главный – это такой же ребенок, как и все они?

– Рад познакомиться, – сказал один из них, русоволосый парень лет четырнадцати.

Так вот он какой, глава.

– Меня зовут Сережа, – продолжил он, улыбаясь.

Сережа был довольно высок и мускулист для своих лет, что было заметно даже через свитер. Блестящие хитрые глаза смотрели исподлобья, и это не вызвало бы во мне особых эмоций, если бы не ехидная улыбка. Она заставила меня сглотнуть и ощутить жар. Он смотрел на меня, как зверь, решивший поиграться со своей жертвой, прежде чем ее слопать. Явно не тот мальчик из комнаты. В голосе нет завораживающего задора.

София заметила мой смущенный взгляд. Она наклонилась и сказала кому-то под столом:

– Ну же, вылезай уже оттуда.

Стол вздрогнул, когда кто-то снизу ударился об него головой. Сережа, как и все остальные, залился хохотом, и к нему присоединился еще один. Сердце мое вздрогнуло. Это был он.

– Сейчас-сейчас, – услышали мы из-под стола набирающий обороты смех.

Прямо передо мной постепенно – сначала ноги, затем туловище и, наконец, голова – возник невысокий мальчик. Но мальчиком его назвать было сложно. Скорее он был в том возрасте, когда мальчишка превращается в парня, да и ломающийся голос был тому лишним доказательством.

Под продолжающиеся смешки он демонстративно отряхнул свои штаны, серое пальто чуть выше колен, поправил воротник и выпрямился, глядя мне в глаза и криво улыбаясь.

– Смотрю, ты немного посвежел, – сказал он. – По крайней мере, не выглядишь таким запуганным.

Этот парень был шатеном, с зачесанной направо челкой. Лицо у него было овальной формы, губы тонкие и бледные, нос прямой, щеки мягкие, с румянцем. Яркие голубо-синие глаза обрамляли длинные ресницы и густые брови. С такой внешностью прямая дорога в кино.

– Это и есть наш глава, – объяснил Сережа и обратился к нему: – Ну же, представься.

Мой спаситель снова улыбнулся и протянул мне ладонь для рукопожатия:

– Данил.

Я с удовольствием пожал руку.

– А его?.. – только начал Сережа, но напряженные взгляды Софии и Ромы его прервали. – Простите.

Данил сел на свободный стул и обратился ко мне:

– Ты прям-таки герой – выжил после ШМИТ и отделался в основном испугом. Но теперь ты у нас и мы ничего о тебе не знаем. Кроме того, что ты не можешь ходить и говорить…

– Данил! – прервала его София, уловив в его голосе нотки равнодушия.

– А еще, – продолжил он, – мы не знаем, сколько тебе лет и, главное, как тебя зовут.

Я сглотнул, чувствуя напряжение в его голосе. От Данила исходила аура таинственности. Она притягивала и отталкивала одновременно. И в тот момент мне больше хотелось оттолкнуться.

– Давай начнем с чистого листа, – неожиданно оптимистично сказал он. – Меня зовут Данил, мне будет тринадцать на днях. Если быть точнее, то двенадцатого октября. Сегодня, хочу напомнить вам, ребята, десятое. Как тебя зовут? Как нам понять, кто ты, откуда и как вернуть тебя домой? Мы бы тебя оставили, но лишние рты нам не нужны…

– Данил! – прервала его София. – Ты можешь его обидеть.

– Да, точно, – присоединился Рома, – меня бы такое расстроило.

– Я прямолинеен, ничего не могу с собой поделать. Вы ведь и сами понимаете, что будет не очень хорошо, если он останется. Место для ночлега мы ему найдем, а еду? К тому же, – Данил смотрел на меня пристально, словно думая, как сделать больнее, – он инвалид. Ничего не будет давать. Только забирать. Значит, никакой пользы нам не принесет. В то же время мы не можем его вернуть, потому что просто не знаем, куда.

Я понимал его правоту. Абсолютно во всем. Но все-таки… обидно слышать эти слова от того, кто тебя спас. Зачем же ты сделал это, если от меня только вред? В горле уже пересохло от обиды, глаза защипало от подступающих слез.

Теперь они все смотрели на меня с жалостью, наверное, думая: «Ах, какой бедненький мальчик!»

Неужели нельзя хоть раз отнестись ко мне как к обычному человеку? Ну если не дано мне с рождения то, что есть у вас, может, так и должно быть?

Но тут я вспомнил, как главарь ШМИТ издевался надо мной. Вспомнил ужас и счастье от боли, которую он мне нанес.

В моих ногах есть жизнь. Они словно бы медленно оживают – не могут двинуться, поставить меня или сделать хотя бы шаг, но оживают.

Я не прекращу получать жалостливые или презрительные взгляды, пока не стану таким, как они.

– Отведите… отвезите его обратно в комнату, – сказал главный, – завтра разберемся, что с ним делать.

Данил внимательно следил за мной взглядом из-под уставших полузакрытых глаз, словно хотел разобрать меня на крупицы и проанализировать каждую. Даже возле выхода из столовой я чувствовал, что он еще смотрит на меня. Буквально дышит мне в спину.

Глава 4

Утром за закрытой дверью я слышал нескончаемый топот ног и неразборчивый гомон.

Спалось не очень. Нет, кровать оказалась довольно удобной, несмотря на то что родом была, наверное, из 70-х или 80-х. Не спалось мне не из-за нее: я прокручивал в голове слова Данила, пока не начало светать, и лишь потом уснул. И то – из-за усталости, а не потому, что сам захотел.

Каждый раз, когда рядом слышался топот ног, мне казалось, что вот-вот кто-то ворвется в комнату и заставить встать, а мне этого так не хотелось. Тело отяжелело после вчерашних потрясений, голова толком не работала. К тому же хотелось как можно дольше оттянуть момент, когда Данил с милой ухмылочкой на лице начнет «вершить» мою судьбу.

Знать бы, который сейчас час.

Однако произошло то, чего я и боялся: к моей двери кто-то приблизился. У меня оставались считаные секунды, чтобы распрощаться с покоем и теперь официально встретить этот день.

Дверь открылась с громким скрипом. Я лежал на кровати и смотрел на зашторенное окно, когда к нему подошел Данил и распахнул гардины так грациозно, как это делают только горничные в фильмах.

– Вставай-вставай, Марк! – удивительно оптимистично обратился он ко мне.

Стоп. Марк? Но откуда?..

– Чего? – с усмешкой спросил он, когда заметил мои вытаращенные глаза. – А, ну да. Ты же не видел утреннюю газету, которую притащил Сережа.

Я зашевелился, намереваясь поскорее сесть и потянуться к инвалидному креслу.

– Ну-ну, – Данил вытянул перед собой руки, – Рома тебе с этим поможет. Ром, иди сюда!

Дальше все прошло по вчерашнему сценарию: пришли Рома с Софией и помогли мне сесть в инвалидное кресло. Рома уже встал позади, готовясь отвезти меня в столовую, когда я оглянулся на него и неодобрительно покачал головой. Тот удивленно уставился на меня, а Данил напряженно протянул:

– Та-а-ак, и что у нас тут такое?

Я обвил руками колеса инвалидного кресла и оттолкнулся вперед, направляясь к выходу. Данил лишь хмыкнул, и все они направились вслед за мной. С непривычки и из-за боли в руках я катил колеса медленно и услышал позади что-то похожее на обреченный вздох. Он явно принадлежал Данилу. Наверное, тогда они все думали: «Тоже мне, самостоятельный!»

Но я не хотел зависеть от их помощи. Довольно. Я был благодарен им за все, но чем больше они мне помогали, тем больше я убеждался в своей беспомощности.

Когда мы оказались в широком коридоре, Данил вышел вперед и встал возле дверей столовой. Он чего-то ждал и бросал на Рому и Софию напряженные взгляды.

Тогда я понял, чего он от меня хотел: чтобы я открыл дверь. Проявил свою самостоятельность именно здесь. И, судя по выражению лица, делал он это не из светлых намерений. Ему просто хотелось надо мной поиздеваться.

Наши взгляды встретились. Я пытался донести до него:

«Этого я сделать не смогу».

«Я знаю», – взглядом отвечал он.

В итоге Данил открыл дверь и пропустил меня вперед. Честное слово, я бы не зашел первым, но наш поход в столовую затягивался.

Внутри было не так много детей и подростков, как вчера. Похоже, все уже успели позавтракать и разошлись по своим делам. Кстати, чем же они занимаются? Никто так и не просветил меня насчет этого.

Мы направились к вчерашнему большому столику, на котором уже стояла еда, и лишь при виде нее я вспомнил, что не ел почти сутки. Здесь были чай, горячий омлет и бутерброды, наверное, с самым дешевым в мире сыром – он был абсолютно безвкусный и по виду напоминал пластик.

София села рядом с Ромой, меня же пристроили рядом с Данилом, чтобы ему было удобнее объяснять мне ситуацию.

Я старался приглушить пробудившееся чувство голода, но запах, исходящий от теплого омлета, не давал покоя, и я непроизвольно сглотнул. Так громко, что, кажется, все это услышали.

– Давайте сначала поедим, а потом поговорим, – с нежностью сказала София, заметившая мое смятение.

Все ели быстро и не отвлекались. Стол для меня был слишком высок, и пришлось положить тарелку с бутербродом на колени.

– Ну, – сказал Данил, сделав последний глоток чая, – а теперь к делу.

Он потянулся к карману своего поношенного пальто и вытащил оттуда свернутую газету. Я с трепетом наблюдал за тем, как он ее разворачивает и листает в поисках статьи.

– А, вот, – наконец сказал он, кладя раскрытую газету на стол. – Читать ты хоть умеешь?

Я кивнул. Уже протянул руки, чтобы взять газету, когда вмешался Рома:

– Прочти вслух, нам с Софией тоже интересно.

– Ладно. – Данил откашлялся и с тоном оратора зачитал: – «Пропал мальчик. Возраст: тринадцать лет. Цвет волос: рыжий. Цвет глаз: голубой. Был в инвалидном кресле, не может говорить. Просьба тем, кто обладает хоть какой-то информацией, обращаться по указанному ниже телефону либо приходить по адресу…»

Даже в газете написали, что я инвалид. Я понимал, что это моя неотъемлемая часть, особая примета, по которой меня легко можно найти, и так далее, но все-таки.

– Тогда отвезем его прямо сейчас? – спросила София, оглядываясь на меня и Данила.

– Я не дочитал, – сказал он. – «Нашедших его ждет денежное вознаграждение». – Данил поднял на всех жадный взгляд. – Денежное, понимаете?

– Деньги? – Глаза Софии загорелись от этого слова. Она не выглядела жадной и наглой девочкой, но когда ты беден, ходишь в обносках и детство твое не украшено даже простой игрой в куклы, ты цепляешься за любую возможность исправить это.

– Я позвоню ему сейчас же, – не унимался Данил.

Он явно был падок на деньги, и от этого мне сделалось дурно. Я чувствовал себя вещью, которую собираются перепродать. Но я ведь не вещь! Я человек. Немного отличающийся от других, но человек. Если я не хожу и не говорю, это не значит, что ничего не чувствую и ничего не думаю! И это не значит, что я позволю обращаться с собой как с вещью.

Я собрал все силы и схватил газету со стола прежде, чем Данил успел набрать номер на своем телефоне. София то ли от восхищения, то ли от испуга вздохнула и посмотрела на меня, как на сверхчеловека. Рома отреагировал так же.

– Не понял, – Данил вскинул бровь и сделал кислую мину, – это что сейчас было? Дерзить решил или что?

Но я сильнее сжал газету в руках, боясь лишь смять место адреса настолько, что потом будет не разобрать.

– Отдай, – грозно сказал Данил и протянул руку.

Я откатился назад, уже понимая, что ничем хорошим это не закончится.

– Ах, вот, значит, как, – нарастала угроза в голосе Данила.

– Даня, пожалуйста… – начал Рома.

– Молчи! – Данил бросил на него испепеляющий взгляд.

Я медленно откатывался назад, и столь же медленно ко мне приближался Данил.

– Я, значит, спас тебя, принес сюда, подлечил твои раны, одолжил свою одежду, а ты!..

– Данил! – София встала между нами и развела руки в стороны. – Ты говорил о денежном вознаграждении прямо при Марке. Это обидно.