Голоса на обочине

– А свет? – спрашиваю.

– У меня свечка там на бочке в блюдце стоит. И бумага лежит, и карандаш. Как кабинет! Полсотни стихотворений написал. Полка с книгами образовалась. Мне из погреба видней. Пишу сейчас одну вещь…

Он взглянул на меня оценивающе:

– Сродни шекспировской! Я взял протянутый листок.

Начал вслух читать стихи:

В чём наша суть? Куда идём? Я вновь и вновь,Как юноша, терзаюсь по ночам:Наш путь по-прежнему не ведом нам.Слабеет дружба, растворяется любовь…Что остаётся? Пред дыханьем ядерной зимы,Пред вечностью? Невольно озираешься: кто мы?Быть может, смысл всему рождаетсяв космической дали?Он в пыль стирается в пути.Его нам не понять с Земли.

Когда прочёл, он спросил величаво:

– Как?

– Омара Хайяма читали? – спрашиваю.

– Ну вот! И вы туда же! Читал. И Хайяма! И Фета! И причём тут это? Вот! Опять стихами заговорил! Жена талдычит, она бухгалтер. Авторитет в своей конторе: «Гниломёдов, – говорит, – в тебе, как в твоей фамилии, всего намешано. Хватит уж, почудил за жизнь. Теперь это вот! Графоман ведь! Гра-фо-ман! А хочешь в гении?»

Чепуховину городит. Какой гений? Вон она, простая вода в рукомойнике! Обычная вода! А как она появилась, отчего? Как постарел, так и поглупел. На многое не знаю ответов. Куда ни кинь, во всём тайна! Что такое небо, космос! Всё по воле Создателя? Может! А как возник Создатель? Раньше не задавал таких вопросов. И сходил за умного.

Это ей подруги наговорили про Хайяма, про гения. От невежества. Мне что? Псевдоним, что ли, брать? «Гниломёдов» ей не ндравится!

– Но не очень ново, – осторожно пытаюсь вставить слово.

– Не ново! – он по-молодому дёрнулся. – «Не ново», «было!»

А где было? С кем? Со мной такое впервые! И опять же, твой Омар Хайям в погребе писал? Нет! То-то! Он учёный был, при царском дворе служил. Киномехаником не был, это – да! Успел опять же раньше нас родиться… и сказать раньше… Мне бы его образование! А! Что бы было?! Я поздно себя открыл! Вот в чём промашка! Можно сказать, не промашка, а драма жизни! Не торопись судить, ещё раз прочитай вдумчиво, дома! Вообрази, что не я это написал. Кто-то другой, незнакомый и далёкий… Дело-то какое? Надо узнать себя, успеть. Сегодня живёшь, а завтра раз – и нет тебя… бобина кончилась…

…Домой я уходил не только с этим стихотворением. Вручил он мне на суд недавно законченную рукопись своей сатирической, как он сказал, повести. Обнаружив тем самым устойчивую заинтересованность в нашем с ним общении.

Задание не из простых, учитывая наши дружеские с ним отношения. Знаю, как непросто делать свои суждения о рукописях близких знакомых.

Вспомнилась его усмешка: «Мне из погреба видней».

Ночной рейд

Зачем наговариваешь лишнего? Мол, сатрапы, гаишники эти!.. Есть, конечно! Но и свои они ребята. Как есть свои. Понятные. Вот послушай.

Еду я как-то на своём «жигуле» в первом часу ночи. Тороплюсь! Улица пустынная. Никого. Ни машин, ни людей. Один.

На перекрёстке красный свет загорелся. Ну, что? Глупо время терять!

Проскочил! И только свернул налево: вот они, нарисовались, сатрапы эти. Двое, блин.

Остановили.

Взял старшина мои документы и, не глядя, радостно так:

– Нарушаем!

– Так ночь, – говорю, – глухая. Ни души. Было бы днём, – лепечу своё.

Старшина зычным голосом:

– Правила движения на круглые сутки написаны! Вопросы есть? Ну, какие тут вопросы? Прав старшина.

– Просьба, – говорю, – есть. Отпустите. Первый раз такое.

Поспать хотелось успеть. Завтра с утра в смену.

– Первый – не первый, гадать не будем! И штрафовать торопиться не будем! Погодим, раз просишь! Ты вот подбрось нас в отделение. Там видно будет.

Повёз я их. Куда деваться?

Велели подождать малость. И ушли.

Жду. Пока ждал, дал себе зарок: сроду на красный больше не поеду. Урок получил.

Вернулись они. Торопятся. Уже втроём. С капитаном.

Капитан здоровый такой, пухлый. Усики рыженькие на поросячьем рыльце. Ну, весь свой, как мой старший дядька Володя. Только тот пониже ростом.

Как я понял из разговора: у них, видишь ли, рейд был по городу.

– Развези, – говорит старшина, – по домам. И будешь свободен. Сам понимаешь: отдохнуть надо, утром – к восьми.

Понимать-то я понимаю, но… Куда, блин, деваться? Повёз.

На первом же перекрёстке красный свет загорелся. Я по тормозам. Стою.

– У тебя что, бензин кончился? – удивился капитан. Голос у него бабий, визгливый. От такого хорошего не жди…

– Но ведь красный горит, – говорю.

– Так третий час ночи! Ни души вокруг! Гони, спать охота… – капитан уже не удивляется. Он гневится!

– А как же правила движения? – говорю. – Они же на круглые сутки!

– Ну и мямля! Не понимает ситуации, – нахмурив белёсые брови, скороговоркой продолжает своё капитан.

И к старшине:

– Где вы такого подцепили? Вечно что-нибудь!.. То понос, то золотуха! Накажу вас обоих!

Я включил скорость.

Приказ

Будто записано где про меня, что живым мне вернуться с войны.

Сколько раз на волоске жизнь моя висела, а вот, поди ж ты, как всё оборачивалось кажный раз.

Вот такой случай был.

Тянули мы связь. Команда, чтоб к девятнадцати ноль-ноль она была. Хоть застрелись! Идёт обстрел со стороны немцев. Наелись мы грязи. Впереди – столбик какой-то, около полуметра, ну чуть поболе. Дальше через полсотни шагов куст темнеет.

Ваня Орешкин не дополз с проводом до того столбика, лежит.

Завалился на спину, подвернув под себя ногу. Наповал сразил фриц.

Наш лейтенантик молодой с мелкой такой головой и большим кадыком командует:

– Захаркин, вперёд!

Захаркин дополз до облезлого столбика. Да расслабился, приподнялся малость и тут же ткнулся, как котёнок, лицом под этот столбик. Раскинул циркулем в разные стороны длинные ноги.

Лейтенант звонко и неумело выругался.

«Всё, – думаю, – очередь моя. Конец! Лежать мне через пять минут там же… Сейчас этот лейтенантик укажет на меня. Приказ не выполнять нельзя. Расстрел. Это мы уже слышали от него не раз…»

Я сжался весь. Слышу свою фамилию:

– Погудин!.. Совсем оробел?!

Я дёрнулся.

И тут невесть откуда возникает капитан. Раза в два старше нашего решительного командира.

– Отставить, – голос сиплый такой, в глазах дикая тоска. Видать, навоевался уже, насмотрелся.

– Лейтенант, ты что? Сдурел?! – кричит. – Видно же, что снайпер работает! А ты, салага…

– Товарищ капитан! Я не потерплю! При бойцах!.. У меня приказ! Связь должна быть! Погудин, – нервно вскинулся лейтенант, – чего ждёшь?

И схватился за кобуру.

– Отставить, – прохрипел капитан. – Команду повторно давать не буду.

В его руке был пистолет.

– Шлёпну тебя, лейтенант. Как пособника немцев. Как врага народа!

– Что вы несёте? – лейтенант заикался.

– Ты по дури истребляешь личный состав! – жёстко выкрикнул капитан.

Белый кадык лейтенанта заходил под подбородком:

– А что бы вы делали на моём месте? Вчера мы полёвку тащили по земле. А эта связь дивизионная. Я должен протянуть её надёжно. А где тут что взять, вот столбик попался… Кругом топь…

– Бросай провод по земле, вон, по овражку в обход. А ночью вернётесь, если надо, что-нибудь придумаете! Моя батарея рядом тут. Ты понял?

Он развернулся, и мы увидели у него на груди звезду Героя.

Я заметил, как вытянулся во весь рост наш длиннющий худой лейтенант.

…Эдак вот. В тот день и на следующий из нашей команды никто не погиб.

Верните мне мужа…

Сижу в зале ожидания Казанского вокзала. Рядом двое пассажиров ведут неспешный разговор. Вернее тот, который значительно старше, рассказывает, а другой, помоложе, больше слушает. Мы перезнакомились. Я среди них не чужой уже. Рассказал своё, теперь слушаю.

– Начало восьмидесятых годов. Только-только меня назначили директором огромного нефтехимического завода. А мне и сорока ещё нет. Тогда такое нечасто было. Но у меня так сложилось. От слесаря вырос до директора завода. Не миновал ни одной серьёзной должностной ступеньки. В ту пору это очень ценилось. По сути было системой.

Я смотрю на рассказчика, слушаю его глуховатый внушительный голос и проникаюсь доверием к каждому слову. Попутчик его, Серёжа, слушает внимательно. Я понимаю: для него то, что он слышит, необычно. Его не было ещё в то время, о котором речь.

Спрашивает:

– Михаил Алексеевич, если не перескакивали через ступеньки, значит, готовы были руководить? Хоть и молодой?..

– Опыт работы в производстве был, но вот чтобы активно решать судьбы людские… Давай тогда кое-что расскажу, коли интересно.

Чуть помолчав, заговорил раздумчиво:

– Работая техническим специалистом, привык к определённому кругу обязанностей, а тут… размытый, необъятный круг хлопот и забот. Завод – как государство в государстве. Кроме чисто производственной деятельности, двадцати пяти основных цехов, ещё на балансе около ста пятиквартирных жилых дома, жилищно-коммунальный отдел с численностью в четыреста человек, строительство хозяйственным способом, то есть своими силами, жилья для заводчан по 30–40 квартир в год. Гаражи, дачи, подсобное хозяйство на селе, восемь детских садиков, музыкальная школа, дворец пионеров, профилакторий, туристическая база на Волге – всего сразу не перечесть!..

И не только надо построить, содержать всё это, обеспечивать бесперебойную работу, но и… распределить жильё и услуги так, чтобы не было особых обид… Иначе разбирательство будет неминуемо: либо в профкоме, либо в моём кабинете.

Рассказываю, чтобы у вас, молодняка, хоть какое-то представление было о том времени.

Помню один из первых моих приёмов работников завода по личным вопросам.

Надо ведь, пришёл на приём бригадир слесарей Василий Егорыч Рябинин. А у него ордена за труд. Уважаемый на заводе человек. Я с ним когда-то работал, под его началом в бригаде.

Вопрос ещё тот у бригадира. Рассказывает:

– Когда-то получил квартиру на заводе, трёхкомнатную. Всё было нормально. Но сын женился. Родилась двойня, радости через край.

Пока моя жена была жива, всё как-то по-человечески было.

Хоть и две женщины на кухне, а войны не было. Какая война? Всё на себе жена несла, все заботы по готовке, по постирушке. Умерла она. И началось! Дошло до того, что готовить еду стали отдельно. Так сноха захотела. Сам стирать себе начал.

А тут перепутал кастрюли, и сноха отчитала, как школьника.

Рассказывает Василий Егорыч, губы у него дрожат.

– Саш, – говорит он мне, – я ж ничего сделать не в силах.

Только ты можешь, завод – то есть.

Шмыгает носом, того гляди расплачется герой труда.

– Дайте мне самую маленькую комнатушку где-нибудь, полгода до пенсии осталось. Или даже койку в общежитии – согласен. А то выйду на пенсию – никто мне уже не поможет. Стыдно просить, а куда мне деваться?

Сидим, чешем затылки. Что делать? Нету на поверхности решения вопроса. Ни под какие льготы не подходит бригадир Рябинин. Потому как уже получал в своё время на заводе квартиру.

– Ладно, – говорю, – Василь Егорыч, – дай нам недельки две на проработку вопроса.

Вышел он. Не успели мы вздохнуть свободно, входит бывший диспетчер гаража Мария Василенко. Энергичная, розовощёкая. Моя ровесница, чуть даже помоложе. Села за стол притихшая, непривычно сдержанная.

– Слушаем вас, Мария Петровна, – говорю ей академично. – Что у вас?

– Вот именно, у нас. У нашей семьи!

На глазах её – слёзы. А я слёз не могу видеть, никак…

– Ну что вы, Мария Петровна? Говорите по сути, – голос председателя заводского профсоюзного комитета, кажется, её успокаивает. – Говорите, какая проблема?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Жирнуха – вид сорной травы.