Калейдоскоп

Даниэла Стил

Калейдоскоп

Danielle Steel

Kaleidoscope

© Benitreto Productions Ltd, 1987 All rights reserved.

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Посвящаю эту книгу трем необыкновенным сестричкам: Саманте, Виктории и Ванессе, очаровательным маленьким дамам; их милой старшей сестре Беатрисе; их замечательным старшим братьям Тревору, Тодду и Ники и младшему братику Максу. Пусть каждого из вас судьба одарит благополучием, удачей, добрым сердцем, любящими людьми. Будьте всегда сильны духом, счастливы и неразлучны! Пусть каждый поворот калейдоскопа жизни приносит вам радость! Нам калейдоскоп подарил вас – дражайшие, бесценные создания. А вам он пусть дарит любовь, цветы, улыбки… Держитесь вместе, милые, поддерживайте друг друга, побольше смейтесь, старайтесь не растерять ту любовь, которую мы вам привили. В знак любви к вам и вашему папе, в знак тех чувств, которые мы питаем друг к другу и к вам…

Момент бытия, мерцающий миг, бриллиант в морских волнах, светящийся живой огонь, драгоценный луч, но вот, вдруг, поворот – и меркнет свет, и целый мир во мрак одет, будто в первый раз, а после – песни, рифмы вновь, опять любовь, опять мерцанье это – лучей рассвета и темноты; и, снова тень на свет сменив, так прихотлив и так неведом каждый шаг надежды в нас, так резко свет сменяет тьма, тоски и радости мерцанье, и вновь назавтра ожиданье превратится вдруг в лихой галоп… лишь незримый поворот руки – и вновь событий искр слепящий сноп… ведь наша жизнь – всегда большой калейдоскоп.

Пер. Т. Лепилиной

Часть I. Соланж

Глава 1

24 декабря 1943 года северо-западнее Неаполя шли проливные дожди. Сэм Уокер, съежившись в окопе, зябко кутался в плащ-палатку. До войны он не бывал в Европе. Но участие в военных действиях далеко не лучший способ знакомства с миром – Сэм повидал то, чего никогда не хотел бы видеть.

Он находился по эту сторону океана с ноября 1942 года: сражался в северной Африке, принимал участие в операции «Факел» и считал, что хуже Африки, с ее страшной жарой и ослепляющими песчаными бурями, ничего нет, но теперь понимал, что ошибался. Руки у него так окоченели, что пальцы едва удерживали «бычок» – подарок, полученный на Рождество от друга. О том, чтобы его раскурить, вообще не могло быть и речи.

Ветер с гор пронизывал до костей; это была худшая из зим, так, по крайней мере, считали итальянцы, и Сэм вдруг затосковал по зною пустыни. На Сицилию он прибыл в июле в составе 45-го пехотного полка Пятой армии Кларка, а в октябре участвовал в битве за Неаполь. Потом был бой под Термоли. Последние же два месяца они ползком, по скалам и буеракам, пробирались к Риму, сражаясь с немцами за каждую пядь земли, и каждый пройденный дюйм обильно поливали своей кровью.

– Черт! – выругался Сэм, обнаружив, что промокла последняя спичка, да и «бычок» – единственный рождественский подарок – тоже отсырел.

Сэму было всего двадцать один год; когда японцы атаковали Перл-Харбор, он учился в Гарварде. Гарвард… При мысли об университете он бы рассмеялся, если бы не чувствовал такую смертельную усталость.

Гарвард с его кипящей событиями жизнью, старинным комплексом зданий, заполненный ясными молодыми лицами, излучающими желание когда-нибудь завоевать мир. Если бы он только знал, что его ждет… Теперь трудно поверить, что он когда-то был частью всего этого.

Сэм немало потрудился, чтобы поступить в Гарвард. Для него, обычного городского паренька из Сомервилла, поступление в этот престижный университет было мечтой всей жизни.

Сестра над ним смеялась – единственным ее желанием было выйти замуж за кого-нибудь из одноклассников, причем их пригодность к супружеской жизни она нередко проверяла в постели. Эйлен была на три года старше Сэма и, когда он наконец поступил в Гарвард, уже успела выйти замуж и развестись. Родители их погибли в автокатастрофе, когда Сэму было пятнадцать, и мальчику пришлось жить с сестрой и ее восемнадцатилетним мужем.

Но долго он с ними не выдержал; впрочем, юный супруг тоже вскоре оставил Эйлен. С тех пор Сэм ее практически не видел.

Лишь на третий день после призыва он все-таки поехал попрощаться с сестрой. Эйлен работала в баре. Она сильно изменилась, обесцветила волосы, и Сэм едва узнал ее в полумраке. Вначале она смутилась, но в ее взгляде все равно горел тот самый алчный огонек, который Сэм так ненавидел. У Эйлен на уме были только кавалеры, и младший брат никогда ее особенно не интересовал.

– Ну что ж, удачи тебе…

Эйлен нервничала – ее ждали клиенты – и не знала, что еще сказать брату. Сэм же не решался поцеловать ее на прощание.

– …Сообщи, где ты находишься.

– Да, конечно… не беспокойся…

Прощаясь с ней, Сэм снова чувствовал себя двенадцатилетним мальчиком. Ему вспомнилось все, что он не любил в сестре. Впрочем, трудно было бы назвать то, что он в ней любил. Они всегда были очень разными, словно прибыли с разных планет.

Эйлен в детстве изводила брата россказнями о том, что он якобы был усыновлен, и он верил ей, пока в один прекрасный день мать ее не выпорола и с обычной для себя пьяной откровенностью не сообщила Сэму, что все это вранье. Эйлен врала всегда и по любому поводу и при каждом удобном случае сваливала на Сэма вину за свои проделки. Отец, как правило, верил именно ей.

Все его родственники казались Сэму чужими: и могучего сложения отец, всю жизнь проработавший на рыбацкой шхуне, и мать, злоупотреблявшая спиртным, и сестра, каждую ночь пропадавшая на гулянках. Порой, лежа в кровати, он мечтал о жизни в настоящей семье, где регулярно готовится горячая пища, стелют чистые простыни, ездят на пикники, где много детей и собак, а родители часто смеются. Сэм же не мог вспомнить, чтобы его родители когда-нибудь улыбались, смеялись или держались за руки; ему казалось, что они этого вообще никогда не делали.

Втайне он ненавидел их за ту нищенскую жизнь, которую они вели и на которую обрекли и его. Он желал гораздо большего. А они, в свою очередь, ненавидели его за честолюбие, ум, первые роли в школьных спектаклях и за нежелание жить той жизнью, что устраивала их. Однажды Сэм признался отцу, что хотел бы когда-нибудь поступить в Гарвард; в ответ тот посмотрел на него как на чужака. Таким он, впрочем, и был для них всех.

Наконец мечта Сэма сбылась: его приняли в Гарвард, да еще и дали стипендию – лучший в его жизни подарок… Наступил тот самый волшебный день, ради которого пришлось так много и так долго трудиться. И вдруг через три месяца все это кончилось.

Дождь хлестал по его окоченевшим рукам. Вдруг где-то рядом раздался незнакомый голос. Сэм обернулся.

– Может, огоньку?

Рядом стоял высокий голубоглазый светловолосый солдат. Ручейки дождя стекали по его впалым щекам. Казалось, что все они плакали в эту жуткую погоду.

– Ага, спасибо… – кивнул Сэм, улыбнулся, и на мгновение его глаза вспыхнули прежним светом. Когда-то, целую вечность назад, он был веселым юношей и мечтал стать душой театральной студии Гарварда.

– Рождество что надо, а?

Блондин в ответ тоже улыбнулся. Он выглядел старше Сэма, но и Сэм казался старше своих лет. После северной Африки и итальянской кампании все они чувствовали себя стариками, а некоторые и внешне напоминали стариков.

– Артур Паттерсон, – чинно представился он.

Сэм рассмеялся. В этот момент порыв ветра заставил их обоих прижаться к стене окопа.

– Очаровательная страна Италия, как тебе кажется? Я всегда мечтал здесь побывать. Прекрасные возможности для отдыха!

Сэм огляделся, словно кругом были пляжи с бесчисленными красотками в купальных костюмах.

Паттерсон ухмыльнулся и спросил:

– Ты здесь давно?

– По-моему, добрую тысячу лет. Прошлое Рождество я отмечал в северной Африке. Место – лучше не придумаешь. Нас туда пригласил Роммель.

С благодарностью воспользовавшись предложением Паттерсона, Сэм раскурил свой «бычок» и даже успел два раза хорошо затянуться, прежде чем обжег себе пальцы. Он бы поделился со своим новым другом, если бы оставшиеся полдюйма окурка не затушил дождь. Сэм виновато посмотрел на своего благодетеля:

– Кстати, меня зовут Сэм Уокер.

– Откуда ты?

Он хотел сказать «из Гарварда»: просто из тоски по старым временам, – но это прозвучало бы глупо.

– Из Бостона.

– А я из Нью-Йорка…

Как будто теперь это имело какое-то значение. Ничто теперь не имело значения – это лишь названия несуществующих городов. Реальными же были Палермо, Сицилия, Салерно, Неаполь и Рим – их конечная цель, до которой надо еще добраться.

Артур Паттерсон поглядел по сторонам, щурясь от ветра и дождя:

– Перед всей этой заварухой я был юристом.

В любой другой момент Сэма бы это впечатлило, но теперь кто кем был на гражданке значило так же мало, как и то, кто где раньше жил.

– А я хотел стать актером.

Он почти ни с кем не делился своей мечтой, уж во всяком случае не с родителями и не с сестрой. Даже те немногие друзья, кого он посвятил в свои планы, смеялись над ним. Учителя же считали, что при его способностях Сэму следует заниматься чем-то более стоящим. Никто не понимал, что значила для него актерская игра, что он чувствовал, когда ступал на сцену. Магическое движение души помогало ему перевоплощаться, забыть о ненавистных родителях, нелюбимой сестре и всех своих страхах и сомнениях.

Но, похоже, никто не мог его понять, даже в Гарварде. Выпускники университета не становились актерами – они были врачами, юристами, бизнесменами, президентами корпораций и фондов, послами…

Сэм мысленно рассмеялся. Он теперь тоже был кем-то вроде посла, только с ружьем в руке и постоянно примкнутым штыком, чтобы можно было вспарывать животы врагам. Именно это он не раз и делал на протяжении последнего года.

«Интересно, сколько человек убил Паттерсон?» – подумал он. Но такие вопросы было не принято задавать, надо просто жить со своими мыслями и воспоминаниями об искаженных лицах и вытаращенных глазах в тот момент, когда вытаскиваешь штык и вытираешь его о землю…

Он взглянул на Паттерсона и подумал: удастся ли им дожить до следующего Рождества?

– Почему тебе захотелось стать актером?

– Что?

Сэма удивил интерес во взгляде парня. Они присели на камень, выступавший из грязи. На дне их окопа вода стояла по щиколотку.

– А… ты об этом… Господи, да я не знаю… Мне просто было это интересно.

Но на самом деле все было сложнее, гораздо сложнее. Только на сцене он чувствовал себя человеком, был силен и уверен в себе. Но он не мог этого объяснить Паттерсону. Смешно делиться мечтами, сидя в рождественский сочельник в окопе.

– Я в Принстоне пел в хоре…

Разговор получался абсурдный. Сэм ухмыльнулся:

– Тебе не кажется, что мы психи? Говорим о хоре и театре, о Принстоне, сидя в этом чертовом окопе! Мы же можем не дожить до следующей недели, а я рассказываю тебе, что мечтал стать актером…

Ему вдруг захотелось расплакаться. Все это было жутко, но реально, так реально, что можно было попробовать на вкус, потрогать и понюхать. В течение года Сэм чувствовал лишь запах смерти, от которого его уже мутило. Всех их мутило, а генералы тем временем планировали штурм Рима.

Но кого волновал Рим, Неаполь или Палермо? За что они сражались? За свободу Бостона или Сан-Франциско? Там и так была свобода, люди ездили на работу, ходили в кино и на танцы и абсолютно не представляли себе того, что происходило здесь.

Сэм покачал головой и грустно посмотрел на высокого светловолосого ньюйоркца. Ему ужасно захотелось домой… все равно к кому… пусть даже к сестре, которая не написала ни строчки с тех пор, как он отбыл из Бостона. Сэм два раза посылал ей письма, а потом решил, что не стоит понапрасну тратить время.

Мысли о сестре всегда злили его: будучи ребенком, а потом подростком, он чувствовал себя с ней неловко, как, впрочем, и с матерью, и с флегматичным, неразговорчивым отцом. Он всегда был к ним равнодушен. Теперь же, заговорив с незнакомым парнем, который пел в хоре Принстонского университета, он сразу почувствовал к нему симпатию.

– Где ты учился?

Казалось, что Паттерсон отчаянно цепляется за прошлое, за воспоминания, словно надеясь таким образом вернуться туда. Однако Сэм слишком хорошо понимал, что от действительности, с ее холодным дождем и грязью окопа, никуда не деться. Он криво усмехнулся, мечтая о сигарете – настоящей, а не каком-то полудюймовом «бычке», и ответил:

– В Гарварде.

Там были настоящие сигареты, когда захочешь – «Лаки страйк»! Воспоминание об этом ничуть не улучшило его настроения.

Паттерсон удивился:

– И ты собирался стать актером?

Сэм пожал плечами:

– Вообще-то я учился на филологическом, по специальности «английская литература». И стал бы, наверное, школьным учителем и от силы руководителем драмкружка для сопляков.

– Ну, это не так плохо. Я посещал школу Святого Павла, у нас там была отличная театральная студия.

Сэм в изумлении уставился на него… Принстон, школа Святого Павла… Что тут делает этот парень? Что все они тут делают?.. Почему здесь бессмысленно гибнут хорошие американские ребята?

– Ты женат? – вдруг полюбопытствовал Сэм. Он и его собеседник явно были разными людьми, но в то же время у них было кое-что общее.

Артур покачал головой:

– Я был слишком занят карьерой – работал в юридической фирме в Нью-Йорке. Поступил туда, а через восемь месяцев меня призвали.

Ему было двадцать семь лет, и глаза у него были серьезные и печальные, у Сэма же – еще светилось в них мальчишеское озорство. Черноволосый невысокий широкоплечий Сэм, казалось, обладал энергией, которой не хватало Артуру. Тот вообще был более сдержан, осторожен, спокоен, что, возможно, объяснялось и его возрастом.

– У меня сестра живет в Бостоне, если ее еще не укокошил в баре какой-нибудь парень…

Им казалось важным поделиться чем-то личным, словно другой возможности могло не представиться, хотелось подружиться, оставить о себе память на случай, если придется погибнуть.

– …Мы с ней никогда не ладили. Я перед отправкой зашел к ней попрощаться, а она так мне ни разу и не написала. А у тебя как? Сестры, братья есть?

Артур впервые за все время улыбнулся:

– Я единственный ребенок, и мои родители были единственными детьми в своих семьях. Отец умер, когда я учился в университете, мама так больше и не вышла замуж. Судя по письмам, ей сейчас очень тяжело.

– Я думаю…

Сэм кивнул, пытаясь представить себе, как выглядит мать Артура: высокая худощавая седая женщина родом, возможно, из Новой Англии.

– А мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать…

Он не сказал Артуру, что не особенно горевал об их потере, что не любил их, а они никогда его не понимали. Это было бы слишком сентиментально, да и не имело теперь значения.

– Ты что-нибудь слышал о том, куда мы отсюда двинемся?..

Пора опять думать о войне, не имело смысла долго задерживаться в прошлом. Действительность была здесь, северо-восточнее Неаполя.

– Я вчера что-то слышал о Кассино, это где-то в горах. Весело будет туда добираться: вместо дождя получим снег.

Сэм задумался: какие еще пытки припасли им генералы – нынешние хозяева их жизней?

– Сержант что-то говорил об Анцио, это местечко на побережье.

– Великолепно. – Сэм озлобленно ухмыльнулся. – Может, хоть поплавать удастся.

Артур Паттерсон улыбнулся. Ему нравился этот разговорчивый парень из Бостона. Чувствовалось, что за горечью его слов скрываются доброе сердце и острый ум. С ним по крайней мере можно было поговорить.

Война стала для Артура во многих отношениях трудным испытанием, если не жестоким ударом. Ребенком его баловали, в подростковом и юношеском возрасте чрезмерно опекали. Души в нем не чаявшая мать особенно усердно сдувала с него пылинки после смерти отца. Артур всегда жил в комфорте, никогда не испытывал неудобств, опасности, страха, свалившихся на него после прибытия в Европу. Стойкость Сэма его восхищала.

Сэм вытащил праздничный паек, который приберег для рождественской трапезы. Конфеты он уже раздал голодным местным детям. Теперь же открыл консервы и с кислой миной произнес:

– Хочешь рождественской индейки? Соус немного жирноват, но каштаны великолепны.

Он широким жестом предложил новому приятелю жестянку, и Артур рассмеялся. Ему пришелся по душе Сэм, нравилось в нем буквально все. Он инстинктивно чувствовал, что его новый друг обладает смелостью, которой ему самому не хватало. Артуру просто хотелось выжить, вернуться домой, в теплую постель, на чистые простыни, снова флиртовать с длинноногими блондинками – выпускницами лучших колледжей Восточного побережья.

– Спасибо, я уже поел.

– Мм… – выразительно причмокивал Сэм, словно уплетал по меньшей мере фазана. – Изысканная кухня, не так ли? Никогда не думал, что в Италии так хорошо готовят!

– В чем дело, Уокер?..

Мимо них по окопу пробирался сержант. Он остановился и уставился на парней. С Сэмом у него не было проблем, правда, иногда приходилось его сдерживать – из-за горячности он нередко понапрасну рисковал жизнью. С Паттерсоном была другая история: храбрости мало, зато образования чертовски много.

– Ты что, заболел?

– Нет, сержант. Я просто говорил, что здесь классная жратва. Хотите печеньице прямо из духовки?

Сэм протянул полупустую банку.

– Кончай паясничать, Уокер, – буркнул сержант. – Тут тебе не вечеринка.

– Вот черт… Значит, я неправильно истолковал приглашение.

Ничуть не смутившись сердитого вида сержанта, Сэм рассмеялся и снова принялся за еду. Тот, отойдя на несколько шагов по хлюпающей грязи, обернулся:

– Завтра, джентльмены, мы отчаливаем из этого милого местечка, если позволит напряженный график ваших светских развлечений.

– Мы сделаем все возможное, сержант, приложим максимум усилий…

Невольно улыбнувшись, сержант проследовал дальше. Его восхищало умение Сэма не терять присутствия духа в самой безнадежной ситуации и заряжать своим оптимизмом других. Именно это было им теперь так необходимо. Он знал, что предстоят еще более трудные времена. Может, даже Уокеру будет не до смеха.

– Этот парень не дает мне спуску с тех пор, как я сюда попал, – пожаловался Артур.

– Это неотъемлемая частичка его обаяния, – пробормотал Сэм, шаря по карманам в поисках какого-нибудь случайно завалявшегося «бычка».

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, Артур протянул ему почти целую сигарету.

– Бог ты мой! Старина, где ты это добыл?.. – Сэм давно не видел такого богатства. Артур прикурил и отдал сигарету ему. – Я перебиваюсь «бычками» с прошлой недели, когда нашел целую сигарету в кармане убитого немца.

Артур содрогнулся при этих словах, но в то же время понимал, что Сэм способен на подобное из-за бессердечия молодости и тех тяжелых условий, в которых он находился. Вообще этот паренек казался Артуру очень смелым и хладнокровным, если он мог спокойно рассказывать в окопе непристойные анекдоты или болтать о Гарварде.

Ночью они спали рядом, бок о бок. Утром дождь утих. В мелкой стычке их подразделению удалось захватить овчарню, где они провели следующую ночь, а двумя днями позже поступил приказ следовать в направлении реки Вольтурно. Это был трудный переход, стоивший им больше дюжины человек.

К тому времени Сэм и Артур стали неразлучными друзьями: Сэм буквально тащил Артура на себе, когда тот клялся, что не может больше идти; Сэм спас товарища, когда они попали под обстрел снайпера.

Наступление на Неттуно и Анцио провалилось, главная тяжесть прорыва немецкой обороны под Кассино легла на дивизию Сэма и Артура. В этом бою Артур был ранен. Услышав свист пролетевшей рядом пули и обернувшись, Сэм сначала подумал, что Артур убит: он лежал навзничь, с окровавленной грудью и остекленевшими глазами. Разорвав гимнастерку, Сэм понял, что пуля попала в руку. Он вынес друга с передовой, а передав медикам, оставался с ним, пока не убедился, что все в порядке. Потом вернулся и сражался до момента, пока не поступил приказ отступать.

Следующие четыре месяца были настоящим кошмаром. В общей сложности под Анцио погибло пятьдесят девять тысяч человек. В условиях непрерывных дождей американские войска продвигались на север, к Риму. Сэму и Артуру казалось, что они на собственной шкуре прочувствовали каждый дюйм раскисшей от грязи земли Италии.

Артур после ранения быстро вернулся в строй, и Сэм радовался, что друг снова рядом. За время, прошедшее с момента знакомства, их связали тесные узы, о которых ни тот ни другой не говорили, но которые оба явственно ощущали. Они не сомневались, что эта дружба выдержит испытание временем, что совместно пережитые события останутся в памяти навсегда. То, что они вместе пережили, значило гораздо больше, чем все, что было в их прошлой жизни и, как им теперь казалось, ожидало в дальнейшем.

– Ну, Паттерсон, поднимай свою задницу…

Они отдыхали в одной из долин южнее Рима в ходе форсированного наступления на войска Муссолини.

– Сержант говорит, что через полчаса мы тронемся дальше…

Паттерсон только застонал, но не пошевелился.

– Тебе, лентяю, даже под Кассино драться не пришлось.

Пока Артур поправлялся, шли тяжелейшие бои за Кассино, в результате которых город превратился в руины. Массированным артобстрелом был полностью разрушен огромный монастырь, стоявший на горе. С тех пор крупных боев не было – лишь стычки с итальянцами и немцами.

Однако с 14 мая вновь предпринимались большие усилия, на этот раз совместно с Восьмой армией, по форсированию рек Гарильяно и Рапидо, и все солдаты были измотаны. Артур выглядел так, словно готов был проспать всю неделю, если бы Сэм ему разрешил.

– Ну вставай, вставай!.. – Сэм продолжал тормошить друга. – Или ты ждешь приглашения от немцев?

Артур покосился на друга одним глазом, надеясь, что удастся еще хоть чуть-чуть подремать. Рана время от времени беспокоила его, и он уставал быстрее Сэма, что, впрочем, было понятно – Артуру, выросшему в тепличных условиях, не хватало закалки. Сэм же был просто неутомим, но Артур был склонен объяснять это его молодостью и лучшей физической формой.

– Кончай, Уокер… У тебя в голосе появляются сержантские нотки.

– Какие у вас проблемы, джентльмены?

Сержант всегда вырастал как из-под земли и, казалось, шестым чувством улавливал, когда речь шла о нем, тем более с использованием не самых лестных выражений. Как обычно, он бесшумно возник за спиной Сэма, и Артур с виноватым видом тут же вскочил на ноги.

– Опять отдыхаешь, Паттерсон?

Этому человеку ничем нельзя было угодить. Их марш длился много недель, но, как и Сэм, сержант, казалось, никогда не уставал.

– Война почти закончилась, так что смотри не проспи момент нашей победы.

Сэм ухмыльнулся; сварливый сержант неодобрительно уставился на него, но промолчал. Между ними существовал некий союз и царило взаимное уважение, чего совершенно не мог понять Артур. Он считал сержанта законченным прохвостом.

– А ты, Уокер, тоже собираешься почивать, как Спящая красавица, или можно надеяться, что вы с приятелем соизволите к нам присоединиться?

– Мы постараемся, сержант… мы постараемся.

Сэм подобострастно улыбнулся. Сержант наконец оставил их в покое и заорал остальным:

– Ста-а-ановись!..

Через десять минут они снова шагали на север. Артуру казалось, что этому маршу не будет конца, но 4 июня, до крайности измученный, он вдруг осознал, что находится на площади Венеции в Риме, а визжащие от восторга итальянки забрасывают его цветами и целуют. Кругом царил страшный шум: смех, пение, ликующие возгласы, а Сэм, с недельной щетиной на лице, радостно кричал ему и всем, кто был рядом:

– Победа! Победа! Победа!

У Сэма в глазах стояли слезы, как и у женщин, которые его целовали: толстых, худых, старых, молодых, одетых во все черное, а порой в какие-то обноски, в кожаных и тряпичных туфлях, – женщин, которые в другое время могли быть красивыми, но теперь не были таковыми из-за лишений, причиненных войной. Однако Сэму все они казались очаровательными.

Какая-то римлянка воткнула в ствол его карабина большой желтый цветок, и Сэм так долго и крепко ее обнимал, что Артур смущенно отвел глаза.

В тот вечер они ужинали в небольшом ресторанчике, куда странным образом набилось множество солдат и итальянок.

Этот праздник, необыкновенное чувство ликования и восторга, обилие пищи и песен стали достойной наградой за все пережитые мучения. Лишения, раны, страдания, холод как-то потускнели в памяти.

Римские пирушки продолжались три недели, после чего сержант велел Артуру и Сэму снова собираться в путь. Часть солдат оставались в Риме, но они в эту группу не попали. Им предстояло в районе города Кутанс во Франции пополнить Первую армию генерала Брэдли.