Светочи Тьмы

– Да. – Он снова усмехнулся.

– И что сказал психиатр?

– Психиатр сказал, что твое подсознание выдало не портрет твоего убийцы, а портрет твоего спасителя. Малый временной промежуток, огромный стресс для мозга при переходе «туда-обратно». Так он сказал.

Это было похоже на правду. Нет, это не могло быть ничем, кроме правды! Но оставался еще один вопрос, почему она нарисовала на плече дяди Мити ту страшную руку.

– А это? – Мирослава коснулась рисунка и тут же отдернула руку. – Что это было за твоим плечом? Кто это был?

– Мы долго размышляли над этим. Возможно, так твое подсознание представляло смерть. Могло такое быть? – Он посмотрел на нее очень внимательно.

– Наверное. – Она пока не знала, не была уверена. – А что было дальше, какой рисунок?

– Вот этот. – Дядя Митя положил на скамейку листок с нарисованным на нем Лехой. – Это же тот мальчик? Ваш с Артёмом друг, так?

– Да, это он. – Мирослава кивнула.

– Это было одно из твоих самых ярких воспоминаний незадолго до…

– До смерти! Дядя Митя, давайте называть вещи своими именами.

– Хорошо, до смерти. Этого мальчика нашли в Свечной башне у подножья лестницы. Знать об этом ты никак не могла. Если только…

– Если только не видела его там своими собственными глазами, – закончила она за него.

– Да. Мы с твоей бабушкой так и решили. Подумали, что ты могла это видеть.

– Я видела. Фрост… Артём говорит, что это мы нашли его первыми.

Дядя Митя не стал спрашивать, почему они не сообщили взрослым, и Мирослава была ему за это признательна. У нее все равно пока не было ответа на этот мучительный вопрос. Она могла лишь предположить, что они просто испугались…

– Вот это? – Она указал на третий рисунок с горящей башней.

– Тут сложно. Видеть такое в реальной жизни ты, ясное дело, не могла. Помню, тогда психиатр сказал, что мы ступаем на зыбкую почву предположений и догадок.

– Регрессия – это отчасти и о прошлых жизнях, так?

– Отчасти. А еще об особой настройке психики. Очень тонкой настройке, когда человек может видеть то, что не дано обычным людям.

– Я вижу вот это! – Мирослава сама не ожидала, что сорвется на крик, сорвется и почти в лицо швырнет дяде Мите самый последний рисунок. – Я до сих пор вижу вот это! О какой настройке психики ты ведешь речь?

Он не отшатнулся и не разозлился, он обнял Мирославу за плечи, погладил по голове, как в далеком детстве.

– Я схожу с ума, – сказала она шепотом. – Дядя Митя, у меня галлюцинации, а это значит, что я схожу с ума.

– Мира, – его голос тоже упал до шепота, – в своей жизни я не видел человека смелее, сильнее и разумнее тебя. А в своей жизни я повидал всякого. Можешь мне поверить, девочка. Ты не сходишь с ума.

– А что тогда? – Ему хотелось верить. Он был мудрым и добрым. Он был ее единственным другом.

– Я не знаю. Но это точно не сумасшествие.

– Тонкая настройка психики? – Она усмехнулась и слегка отстранилась, чтобы было легче взглянуть ему в глаза.

– Есть многое на свете, друг Горацио… – продекламировал он и тоже усмехнулся. – Ну что, девочка, я ответил на твои вопросы? Ты успокоилась?

– Да. – Мирослава кивнула.

Он снова посмотрел на нее очень внимательно и, кажется, недоверчиво, а потом вдруг спросил:

– Где ты видела эту… это существо? – Взгляд его скользнул по рисунку с ведьмой.

– Ты имеешь в виду, при каких обстоятельствах и в каком месте у меня случались галлюцинации?

– Если тебе больше нравится такая постановка вопроса.

– Мне не нравится, но я отвечу. – Мирослава снова сделала глубокий вдох. – Я видела ее дважды за последнюю неделю. И оба раза в своей ванной комнате. Смешно, правда?

– Нет. – Дядя Митя покачал головой. – А при каких обстоятельствах, можешь мне сказать?

– Только тебе и могу. – Она скрестила руки на груди. – Тебе и своему будущему психиатру. Первый раз я принимала ванну, и эта… это существо меня топило. Кажется, топило. Я так испугалась, что плохо запомнила.

– А второй раз?

– А второй прошлой ночью. Оно уже само выбралось из моей ванны.

– Ванна была наполнена водой?

– Тогда мне показалось, что да, до краев. А когда глюк закончился, воды в ванне не оказалось. В отличие от прошлого раза.

– Было еще что-то?

Эх, была не была! Сгорел сарай, гори и хата! Так бы сказала бабуля. Она ведь уже призналась дяде Мите в собственном психическом нездоровье. Одним симптомом больше, одним меньше.

– Самый первый раз, ну, когда она меня топила, в ванне остались реальные следы. Мне потом несколько часов пришлось их оттирать.

– Какие следы?

– От воска. Обычный свечной воск с какой-то цветочной отдушкой. Дикость, да? Словно я принимала восковую ванну. Я принимала ванну, а эта… ведьма решила меня слегка притопить. Бывают же такие удивительно реалистичные глюки, да?

– Почему реалистичные? – спросил дядя Митя.

– Потому что воск в ванне я потом оттирала несколько часов.

– Да, нетипичная для галлюцинации ситуация, – сказал дядя Митя задумчиво.

– Мне тоже так кажется. Я уже думаю, может, выбросить эту ванну к чертовой матери! И плевать, что она особенная.

– А в чем заключается ее особенность?

– Она антикварная. Ну знаешь, такая на курьих лапах! То есть на самом деле лапы грифоньи. – Мирослава усмехнулась. – Но выглядят, как курьи. Я нашла эту красоту в подвале, она вся была вот в этом всем… В воске, дядя Митя! Ванна была в воске и чем-то черном, как… – Она замолчала.

– Как что? – спросил Дядя Митя, протирая уголком рубашки свои очки.

– Как клетка, которая на смотровой площадке башни. Клетка тоже испачкана. Ты ее вообще видел?

– Нет, не возникало желания подниматься по аварийной лестнице. – Он посмотрел на нее с укором. – И тебе, Мира, я бы тоже не советовал. Но ты ведь не прислушаешься к моим советам, да?

– Я там уже была. Как видишь, выжила. Но место темное. – Это словечко само сорвалось с языка. – Там такая аура… Там даже страшнее, чем в моей ванной! – Она коротко хохотнула. Теперь дядя Митя точно запишет ее в сумасшедшие. Ничего страшного, признание болезни – уже первый шаг к исцелению.

– Она тут такая везде, – сказал он очень тихо.

– Тут – это где? В Горисветово?

– Да. Не все это чувствуют, но такие, как ты…

– С тонкой душевной организацией?

– Да, люди с тонкой душевной организацией могут понять об этом месте куда больше остальных.

– А ты? Как у тебя дела с организацией? – Ей и в самом деле было очень интересно, что думает дядя Митя о происходящем.

– Ты спрашиваешь, из какой я когорты: физиков или лириков?

– Ну, вроде того. Так кто ты?

– Я физик, – сказал он, а потом добавил: – Сомневающийся физик.

– Видишь! – Мирослава хлопнула себя по обтянутым джинсами коленкам. – Ты хоть и сомневающийся, но нормальный, без прибабаха.

– Ты тоже без прибабаха, Мира.

– Хотелось бы в это верить, но пока что-то плохо получается. Ладно, дядя Митя! – Она решительно встала. – Спасибо тебе!

– За что? – Он тоже встал.

– За то, что выслушал все это. – Мирослава сгребла рисунки обратно в папку. – Мне полегчало, честное слово!

– Она не сможет тебе навредить, – сказал он, закуривая сигарету и прикрывая ладонью от ветра слабый огонек.

– Потому что она глюк?

– Потому что бояться нужно живых, а не мертвых, девочка.

– Резонно. Лёху с башни столкнул не призрак и не ведьма, а живой человек. – Она чуть не добавила «оба раза», но прикусила язык. – И детей убивает не призрак…

– Я переживаю за тебя, Мира. – Дядя Митя наконец управился с сигаретой. – Это место становится слишком опасным. Уезжай.

– Не могу. – Она и сама не знала, почему не может уехать, что держит ее в Горисветово. Но что-то держало крепко-накрепко. – Но обещаю, что буду осторожна.

Он ничего не ответил, лишь легонько коснулся ее плеча.

* * *

День выдался сумасшедшим. Впрочем, чего еще было ожидать? Второе убийство за несколько дней. И пусть убитый уже далеко не ребенок, и не задушен, как остальные жертвы, а сброшен с высоты, все равно Самохин шкурой чувствовал, что эти два убийства связаны. И между собой, и с этой чертовой усадьбой.

А усадьба всего за пару часов превратилась в растревоженный улей. Самохин очень надеялся, что к ночи в школе не останется ни одного ребенка. С серийными убийствами проще разбираться, когда не нужно переживать еще и за потенциальных жертв.

Терзало его и еще кое-что. То странное вещество, что нашли на дне и на прутьях гигантской птичьей клетки. Птичья клетка на смотровой площадке башни – само по себе любопытное явление, но вот это вещество… По предварительным данным это был воск. Воск и сажа. Точнее эксперт пообещал рассказать позже. Эксперт был заинтригован точно так же, как и сам Самохин. И надо сказать, такое с ним случалось крайне редко.

– Похоже на гигантскую жаровню, – сказал эксперт, стягивая медицинские перчатки.

– Ничего себе – предварительное заключение, – хмыкнул Самохин, но в памяти зашевелилось что-то такое-этакое. Что-то из области легенд, связанных с Горисветово. Словечко какое-то все вертелось, пока не всплыло наконец на поверхность.

Светоч! Вот что это было за словечко! В этой чертовой усадьбе был культ свечей и света. Светоч из той же оперы. Рассматривать его требовалось с фигуральной точки зрения. Светоч знаний – милота и благолепие! А если рассмотреть его буквально? Если светоч – это что-то осязаемое?

– Костерок тут раскладывали, что ли? – спросил он, сдвигая шляпу на затылок и потирая лоб.

– Или собирались разложить, – сказал эксперт мрачно.

– Ты про бензин? – Самохин начал понимать, куда он клонит.

Внизу, в развалах мусорного хлама, нашли пятилитровую пластиковую бутыль с бензином. Разумеется, бутыль тут же изъяли, обработали на предмет возможных отпечатков. Тогда не предали этой находке особого значения, а теперь вот задумались.

– Не только. – Эксперт сунул перчатки в карман, осмотрелся. – Я обнаружил такие же следы на одежде, подошвах и кожных покровах трупа. В частности, на ладонях. Уверен, мы найдем его отпечатки на прутьях клетки.

– Он осматривал клетку? – предположил Самохин. – Осматривал и испачкался в сажу?

Эксперт посмотрел на него с сомнением, а потом словно окончательно что-то для себя решив, сказал, понизив голос:

– Не для протокола, а в качестве рабочей гипотезы.

– Уяснил. – Самохин кивнул.

– Потерпевшего пытались запихнуть в клетку, а он сопротивлялся. Он ухватился за прутья вот тут и тут. – Эксперт указал на следы, которые Самохин сам бы ни за что не разглядел. – И уперся ногами, пока его толкали в спину. Следы сажи есть только на носках его кроссовок. Кстати, очень дорогих кроссовок. Я к таким больше года присматриваюсь. Да вот не по карману они мне.

– Он ими вроде как тормозил? – догадался Самохин.

– Вроде как, – эксперт кивнул.

– А зачем кому-то было нужно заталкивать бедолагу в клетку?

Эксперт посмотрел на него с высокомерным превосходством.

– А вот это ты мне скажи, Петр Иванович, зачем. Это уже твоя работа.

Не то чтобы Самохин так уж любил головоломки, но вызов принял и старательно, уже другим взглядом осмотрел площадку и клетку. Его внимание привлекли два кольца. Одно приваренное к дверце клетки, а второе – к ближайшему пруту. На черной саже, покрывающей кольца, были отчетливо видны свежие царапины.

– Здесь висел замок, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Замок, чтобы закрыть жертву в клетке…

Он снова потер лоб. За спиной послышался тонкий перезвон проволочных ангельских крыльев. Нет, не послышался, а почудился. С некоторых пор этот звук стал для Самохина знаком того, что он на верном пути.

– Наверное, убийца рассчитывал застать жертву врасплох, но та оказала сопротивление. Завязалась борьба, в результате которой парень упал с башни.

– А представь, что у убийцы получилось запереть жертву в клетке, – сказал эксперт и поежился, то ли от холода, то ли от собственных предположений. – А вспомни, что мы нашли бензин.

– Жаровня… – сказал Самохин и сам невольно поежился.

– Жаровня, – эксперт кивнул. – Причем, древняя. Я тут в золе и воске нашел кое-что любопытное. Фрагмент кости. Больше пока ничего не скажу, но не нравится мне все это, Петр Иванович. Ох, как не нравится!

– Останки человеческие? – Волосы на загривке встали дыбом. И теперь точно не от холода, а от ужаса. – Давность преступления тоже никак не определить?

– Если оно вообще было, это преступление. – Эксперт пожал плечами, шагнул к люку и ведущей вниз лестнице, чертыхнулся. – Как же я люблю свою работу! – сказал с досадой, а потом крикнул кому-то внизу: – Вы хоть подстрахуйте меня там! Я вам не высотник-монтажник!

– Но версия рабочая? – спросил Самохин, когда он уже наполовину скрылся в люке.

– Версия любопытная, – проворчал эксперт и с раздраженным кряхтением начал спускаться по лестнице.

А Самохин подумал, что на бутылке с бензином наверняка не найдут никаких отпечатков. А еще он подумал, что очень удобно носить перчатки. Хоть латексные, хоть лайковые. И объяснение уже заготовлено, и недуг продемонстрирован в самый первый день знакомства. Ловкий малый – этот патлатый айтишник. А он, старший следователь Самохин, полный дурак! Надо было сразу же осмотреть кожу и одежду этих двоих. Особенно перчаточки. Но кто ж тогда знал? А сейчас уже поздно, сто раз можно было и помыться, и одежки постирать, и перчаточки выбросить. И девчонку притащить в башню в качестве алиби!

Тренькнул мобильный, оповещая Самохина о приходе сообщения. На его электронную почту приходили только рабочие письма, с близкими он предпочитал общаться через мессенджеры. Это был ответ на его запрос, касающийся гражданина Дмитрия Леонидовича Елагина, Мирославиного спасителя. Когда Самохин отправлял этот запрос, за спиной у него тоже едва различимо звенели проволочные ангельские крылья. Наверное, потому он почти не удивился прочитанному. В Горисветово в тугой змеиный клубок затягивались события, судьбы и люди, а ему, старшему следователю Самохину, по всей видимости, предстояло стать тем, кто клубок этот распутает. Вот такая у него нынче миссия…

* * *

Тишина в Горисветово наступила ближе к вечеру. Разъехались родители, разобрали своих чадушек. Всех, без исключения! Не избежать теперь Всеволоду Мстиславовичу скандала, позора и глумления. А ей, Мирославе, увольнения. Она не уберегла, не защитила школу, позволила слухам просочиться за пределы усадьбы. Мало того, она сама посмела стать источником этих слухов. Она нашла на территории школы мертвое тело! А мертвое тело на территории – это совсем не то, что за территорией. Это на веки вечные испорченная репутация! Кто захочет отдать свою кровиночку в заведение, в котором орудовал убийца?! Даже если убийцу поймают, никто не захочет. Потому что черную ауру не смыть дезсредствами. Потому что черная аура – это нечто одновременно эфемерное и опасное…

Шефа Мирослава нашла в своем кабинете. В своем теперь уже бывшем кабинете. Он сидел за ее бывшим столом. На столе перед ним стояла бутылка виски и до краев наполненный бокал. Виски плескался и в мутном, полном ярости и отчаяния взгляде, который он устремил на вошедшую Мирославу.

– Ты меня разочаровала. – Несмотря на выпитое, голос его звучал ровно. – Я доверил тебе самое ценное, что было у моей семьи, а ты меня так разочаровала!

Мирослава не считала, что в случившемся была ее вина, поэтому не стала оправдываться. Черную ауру не отмыть, не замаскировать. И уж тем более в Горисветово не место детям. Никогда здесь не было места детям! Ни сто лет назад, ни тринадцать, ни сейчас.

– Родители имеют право знать правду, – сказала она, останавливаясь напротив стола. Можно было сесть в кресло для посетителей, но она не стала. Всеволод Мстиславович и так смотрел на нее сверху вниз. – Это разумно, что детей забрали.

– Разумно?! – Все-таки его голос сорвался на крик. – Самонадеянная девчонка! Ты не смеешь решать, что разумно, а что нет! Здесь я все решаю! Я – Всеволод Горисветов!

– В первую очередь мы должны думать о безопасности детей. – Мирослава не боялась. Легко быть бесстрашной, когда ты уже все для себя решила, когда в твоей жизни есть страхи куда хуже взбешенного босса.

– Ты вообще не должна была думать! Ты должна была… – Он осекся, в отчаянии махнул рукой. Похоже, он и сам не знал, как нужно было действовать в сложившихся обстоятельствах. Впервые в жизни не знал. – Ты даже представить себе не можешь, во сколько мне обходится содержание этой богадельни!

Мирослава представляла. Возможно, не в деталях, но в общих чертах понимала.

– Если школа не сможет работать, а она не сможет! – Всеволод Мстиславович опрокинул в себя виски, коротко рыкнул, вытер покрасневшее от злости лицо рукавом пиджака. – Моей компании придется тащить на себе этот бесполезный, смердящий труп.

Мирослава не сразу поняла, что трупом он называет Горисветово, а когда поняла, поежилась. Похоже, ее босс тоже чувствовал черную ауру этого места. Непонятно другое. Зачем в таком случае ему усадьба? Мирослава видела документы и договор аренды. Можно сказать, она знала страшную тайну семьи Горисветовых.

Усадьба не была собственностью и полноправным владением, она была взята у государства в долгосрочную аренду. Усадьба, прилегающая к ней территория и Свечная башня. Вот это все никогда по-настоящему не будет принадлежать ни Всеволоду Мстиславовичу, ни Славику. Утраченное наследие – вот, что это было на самом деле. Да и сами Горисветовы не были прямыми потомками той самой Агнии. У Агнии не было собственных детей, но у ее покойного мужа имелся племянник. Почти засохшая ветвь некогда славного рода с единственным чудом уцелевшим листком. Гонор и голубая кровь есть – денег нет. Вот так ситуация представлялась практичной Мирославе. А денег у Горисветовых не было. Об этом ей рассказывала бабуля. Бабуля знала все, считай, вела летопись. Записывать не записывала, но память имела крепкую, и многим делилась с Мирославой, пока та была еще ребенком, пока ей еще были интересны подобные истории.

Всеволод Мстиславович свои детство и юность провел не в Горисветово, а в деревне. Папенька его работал бухгалтером в местном сельсовете, со слов бабули, ничего из себя не представлял, но гонор имел непомерный и, приняв на грудь, любил рассказывать всем желающим о своей уникальной родословной. Наверное, единственному сыну тоже рассказывал, потому что Всеволод Мстиславович, тогда еще просто Севка, с юных лет носился со своей исключительностью. Был он умен и изворотлив, умнее и изворотливее всех своих сверстников. Потому, наверное, и планы перед собой ставил далекоидущие. Ставил и, надо сказать, достигал. Он единственный по-настоящему интересовался историей Горисветово. Бабушка рассказывала, что отдала ему все, что имелось в библиотечном архиве и касалось усадьбы. Тогда словосочетание «библиотечный архив» казалось Мирославе просто фигурой речи, а теперь она очень крепко задумалась. У бабули и в самом деле имелись бумаги, которым позавидовал бы и Чернокаменский архив. Бабуля любила и берегла историю. Выходит, любила и берегла она не только историю своего рода, но и рода Горисветовых. Вот бы увидеть сейчас те документы! Но просить Всеволода Мстиславовича бесполезно. Чтобы попросить, нужно сознаться в том, что она знает его маленькую тайну.

Сказать по правде, она не видела ничего криминального в том, что шеф оказался человеком, который сделал себя сам. Парень из глухой провинции без посторонней помощи получил сначала достойное образование, затем достойную работу, выбился в люди, как сказала бы бабуля. Мирослава и сама была такой, выбивалась в люди, рвала жилы и когти, чтобы стать лучше и умнее остальных. У нее и самой, оказывается, имелась родословная. В ее венах тоже, оказывается, текла толика голубой крови, но, в отличие от Всеволода Мстиславовича, у нее и в мыслях не было взять в долгосрочную аренду один из маяков, к проектированию которых приложил руку ее далекий предок.

Отчасти нежелание это было связано с полным отсутствием геральдических амбиций, отчасти с тем, что Мирослава прекрасно понимала, какую головную боль приносит владельцу аренда памятника культуры. Вот такого, например, как Свечная башня! Если сам жилой дом Всеволод Мстиславович мог ремонтировать и перестраивать по собственному желанию, то все вопросы, касающиеся башни, решались с превеликим трудом и проволочками. Самое интересное в сложившейся ситуации было не в нелюбви шефа к Свечной башне, а в том, что на момент продления договора аренды от башни можно было отказаться. Эту информацию Мирослава узнала все от того же Славика два года назад, когда Всеволод Мстиславович вдруг решил снова возродить Горисветово. Усадьбу отстроили и довольно успешно, а вот башня так и осталась стоять, запертая на амбарный замок.

– …Ты разочаровала меня. – Шеф посмотрел на нее сквозь толстое стекло бокала, покачал головой. – Не нужно было слушать Митьку и твою бабку! Не нужно было тащить тебя в новый мир, давать тебе все эти возможности! – Он неопределенно взмахнул рукой, наверное, описывая круг Мирославиных возможностей. – Ты никчемная! Ты даже со Славиком не сумела совладать! Ну, скажи, чего тебе не хватало? – Он с грохотом поставил бокал на стол. – Все тебе дал! Образование, должность, деньги! Единственного сына был готов на тебе женить, а ты? Что ты кобенишься, а? Ты же никто, шавка ты дворовая!

Мирослава отступила на шаг, посмотрела на шефа, теперь уже точно бывшего, с недоумением, словно видела его впервые в жизни.

– Ваш сын – садист, – сказала она медленно, почти по слогам. – Садист и социопат.

– И что такого? – Всеволод Мстиславович презрительно поморщился. – Он научился сдерживаться, контролировать себя. Что он сделал? Он ударил тебя, Мирослава?

– Попытался. – Она отступила еще на шаг, находиться в одной комнате с этим человеком было вся тяжелее и тяжелее.

– Ты ему всегда нравилась. – Всеволод Мстиславович устало потер глаза. – Бьет, значит, любит! Небось, слыхала? Ну, ударил бы он тебя… До смерти бы не забил! А потом бы раскаялся, на коленях перед тобой ползал бы, подарок бы дорогой подарил. Нормальная же жизнь могла быть!

– Вы сейчас шутите?

Она уже понимала, что он не шутит, что возмущение его основано на искреннем, почти детском недоумении. И если раньше у нее как-то получалось отделять Славика от его отца, то сейчас стало совершенно ясно, что это именно Всеволод Мстиславович тринадцать лет назад выписал своему единственному сыну индульгенцию, позволил обижать и унижать тех, кто слабее и беззащитнее. Ее, Мирославу, обижать и унижать!

– Я думал, что ты понимаешь правила игры. – Он покачал головой. – Понимаешь и принимаешь. Тебе ведь очень хорошо заплатили, я заплатил.

– За что? За то, чтобы ваш ублюдочный сынок надо мной издевался?! – Она вдруг сорвалась на крик, и крик этот эхом пронесся по кабинету, вырвался в открытое окно, шуганул сидящего на перилах балкона голубя. – Леше вы тоже заплатили? Или над ним можно было издеваться бесплатно?

Мирослава вдруг осеклась, впилась взглядом в наливающееся нездоровым багрянцем лицо Всеволода Мстиславовича.

– Это же он сделал? – сказала она почти шепотом. – И тогда, тринадцать лет назад, и сейчас. Поэтому вы так нервничаете? Не из-за школы, не из-за репутации, а из-за того, что сделал ваш сын!

– Уничтожу! – Для пьяного человека он действовал необычайно ловко, от летящего бокала Мирослава успела уклониться лишь чудом. Он просвистел в нескольких сантиметрах от ее уха и врезался в дверной косяк. А Всеволод Мстиславович уже вставал из-за стола. – Если ты только вякнешь, если только попробуешь сунуться с разговорами к тому менту, я тебя закопаю.

– Только попробуйте! – Она не стала больше пятиться, она шагнула навстречу и этому человеку, и собственному страху.

– Кажется, я недостаточно ясно выразился. – Он неожиданно успокоился, улыбнулся своей обычной снисходительной улыбкой. – Давай-ка поговорим про твой диагноз. Ты же психически нестабильная, Мирослава. Тебе же с самого детства мерещится всякое. И документальные свидетельства тому имеются, и аудиозаписи. И не надо мне сейчас рассказывать про врачебную тайну, нет у тебя от меня никаких тайн. Тайн нет, а диагноз есть. Так что сто раз подумай, прежде чем попытаешься навредить моей семье. Поверь, в моих силах организовать тебе принудительное лечение в очень элитном и очень закрытом заведении. Так сказать, по-родственному. А свидетелей твоей душевной нестабильности я найду, сколько хочешь. И никто тебе на сей раз не поможет. Даже твой дражайший дядя Митя. – Его улыбка вдруг сделалась шире и ярче. – Кстати, о защитниках! У них ведь тоже могут быть собственные тайны и собственные проблемы, поэтому не усугубляй, Мирослава. Не боишься за себя, пожалей того единственного человека, который до сих пор принимает участие в твоей судьбе. – Он снова уселся за стол, одернул рукава пиджака, сказал: – Надеюсь, мы поняли друг друга?