ПутешестВеник, или С приветом по Тибетам

Александр Пушко

ПутешестВеник, или С приветом по Тибетам

Посвящается Офелии Тодд, моей давней знакомой.

Клеймер: Все персонажи, локации и события книги являются абсолютно реальными. В целях придания литературного стиля они могли быть незначительно изменены, приукрашены и завуалированы. Не больше.

В случае получения книгой Пулитцеровской премии автор выражает согласие произвести выплаты вознаграждений лицам, послужившим прототипами героев книги, если таковые объявятся.

Глава первая. Горе от ума.

Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?» Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И после этого воображают, что узнали человека.

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц.

СССР. 1976 год. 30 лет до дня «Ноль».

Вениамин с детства был, как бы это сказать поточнее, незаурядно спокойным и усидчивым.

Его мама, Римма Васильевна, когда ему едва стукнул годик начала понимать, что её сынишка совершенно особенный. Нет, конечно, для всех матерей их дети особенные. Никто и не спорит. Но она объективно понимала, что ей с сыном очень повезло. Он не доставлял ей тех хлопот о которых судачили в поликлинике мамаши с детьми его возраста. Он всегда с особым вниманием и интересом слушал её наставления и делал нужные выводы.

Нет, конечно, он, как и все дети плакал если падал, когда начинал свои первые шаги. Но дело в том, что он так, Римме хотелось даже сказать обдуманно, подходил к каждой этой своей прогулке, ко всем своим первым шагам, от скрипучей кровати к тумбочке, потом дальше к кухонному табурету, что упасть, споткнуться, не оставалось ни малейшего шанса.

По той же причине он довольно долго, уже освоив прямохождение свойственное человеку разумному, переходил иногда на передвижение на четвереньках. Практически до полутора лет.

Сначала Римма воспринимала это как игру, но со временем начала пресекать эту привычку малыша. Ведь происходило это в самое неподходящее время. Например, так случилось на одной из их первых пеших прогулок. Веня, видимо, испугался лужи и предпочёл быстро пересечь её на четвереньках. Но ведь не поскользнулся же и не упал!

Да он, конечно, плакал, как и все малыши от укола на прививке. Но, после слов мамы, что всё кончилось, он, словно оценив достоверность информации, сразу затихал, лишь наблюдая из-за маминого плеча за тётей, по воле которой его укусил «комарик». На выходе из кабинета она слышала, как сзади родители ставили её сына в пример своим детям: «Вот видишь, мальчик совсем не плачет, ничего страшного там нет».

Дети покупались на этот коварный обман, но ровно до того момента, когда из кабинета выносили очередного орущего пациента с пурпурным лицом, цвету которого завидовали обычные для того времени вечнозелёные помидоры страны Советов.

Приведя сынишку в ясли и зная особенность его характера, мама просто сказала ему: «Ты поиграешь с детьми, а вечером я тебя заберу. Хорошо?» И, развернувшись, пошла на выход.

Приготовившаяся к дикому рёву нянечка, открыла было рот, собираясь призвать резвую мамашу к совести, но увидела, как мальчик спокойно зашёл в группу. Затем прошёл, немного порисовав что-то своим пальчиками в воздухе, через всю группу и сел на ковёр под окном. Правая рука оставалась при этом немного прижатой вдоль тела, отчего даже казалось, что плечо было немного приподнято, а бедро отведено, дабы не мешать пальцам вырисовывать непонятные узоры. Походка при этом казалась слегка хромающей.

«Надо будет поинтересоваться у медсестры, может родовая травма?» – подумала нянечка.

Ей естественно было неведомо, что пальцы мальчика не исполняли непроизвольный танец, всё было подчинено строго заведённому самим Веней укладу. Порядку, который позволял ему быть спокойным и уверенным в любой самой опасной, ну, конечно, по детским меркам, ситуации.

Сначала он собирал пальчики в кулак. Так, по его мнению, взрослые показывают силу.

Потом он отводил большой палец вверх. Так мама показывала ему, когда он что-то делал хорошо, при этом она излишне весело, нараспев говорила: «Воот здоооррровооо!». В такие моменты она была особенно красива, ведь её глаза, на мгновение, покидала вечно присутствующая тень задумчивой печали, природа которой так никогда и не станет ему известной.

Потом, вслед за большим пальцем, оттопыривались указательный и средний, а большой возвращался на своё место. Два пальца образовывали латинскую букву «V», которую он к своим полутора годам естественно ещё не знал. Но именно так озорно показывала ему, остававшаяся иногда с ним понянчится, соседская старшеклассница Вера.

Вера считала себя прогрессивной и модной девчонкой. Она вставляла в свою речь английские, крутые, по её же мнению, слова: «Йеес», «Хиппи», «Рок – энд – ролл».

Расставляя таким образом пальцы она обычно говорила: «Победа!» Но потом, всё-таки родные народные мотивы побеждали пришлые западные и она, направив пальцы на мальчика рогаткой и шевеля ими подобно тараканьим усам, говорила: «Идёт коза рогатая, за малыми ребятами. Забодаю, забодаю, Веню!» Это было весело!

Завершала же Венин нехитрый защитный ритуал выпрямленная ладошка. Так делала та же Вера, приветствуя Веню: «Дай пять!»

Дойдя, под взглядом находящейся в лёгком ступоре нянечки, до удобного, равноудалённого от занимающихся своими важными делами согруппников места, Веня сел и начал водить ладошкой по незамысловатому орнаменту на ковре.

Дела окружающих, а именно, отъём игрушек, ковыряние в носу, предупредительный рёв – «мама ушла, но, если вы ко мне приблизитесь, она вернётся и вам несдобровать» его, несмотря на их многодецибельный уровень шума, нисколько не волновали.

Вера Ивановна хотела было предложить ему игрушки, но её отвлекли другие, менее спокойные посетители яслей, потом сырые колготки, потом эта ревущая Катя, вот уже месяц каждое утро не отпускающая свою маму, которая уже даже начала предполагать, что с её дочерью обращаются в группе «как-то не так». Ну куда ж деваться, мы же с вами уже помним – для каждой матери её ребёнок самый, самый, самый! И дома он ведёт себя неизменно примерно.

И в следующий раз нянечка посмотрела на новичка почти через пятнадцать минут.

Он сидел на том же месте, только повернувшись к окну и водил рукой по батарее отопления, то проводя по секциям, как по струнам арфы, то поочерёдно кладя ладонь на каждую из них, словно пересчитывая.

Вера Ивановна подошла и, присев на корточки, чтобы не напугать малыша, ободряюще-шутливо спросила: «Ой, а кто это тут у нас такой большой, что уже умеет считать? Сколько насчитал?»

Веня медленно поднял голову, поглядел на нянечку, словно правомерно удивляясь, как это она не знает, что дети в его возрасте не то что считать, а и говорить-то ещё толком не могут, а потом так резко выставил вперёд ладонь с растопыренными пальцами, отчего Вера ощутила слабость в теле. А потом все-таки он сделал то, от чего она опять чуть не села.

Малыш опустил взгляд на свою руку, словно перепроверяясь и добавил вторую руку с двумя пальцами.

– Семь? – больше на автомате спросила женщина, умом понимая, что это просто совпадение. Мальчик утвердительно кивнул головой.

Словно проверяя, знает ли мальчик значение утвердительного кивка, она спросила его: «А почему ты не играешь с другими ребятами? Хочешь я тебя познакомлю с ними?»

Веня отрицательно замотал головой из стороны в сторону и вновь стал внимательно рассматривать потёртый ковролин. Пододвинув к вундеркинду первую попавшуюся игрушку, озадаченная женщина выпрямилась и поискала глазами воспитателя.

«Так-с. Надо Маргаритке рассказать. Что-то не пойму, то ли дети такие пошли, то ли я с ума схожу, видать в подготовишках долго на подменах засиделась» – подумала Вера Ивановна.

Но старшая, хотя и не по возрасту, а только по образованию, коллега была занята. Сначала сервировкой столов завтраком, потом отлучилась к заведующей – прислали какую-то новую вводную из РОНО.

– Полная хрень! Но как всегда, всё срочно и неотложно. А у неё детей в группе перебор! – гневно размышляла, принявшая этой осенью на попечение два с лишним десятка малышей, Рита. И главное, имеющая при этом всего полтора года опыта с, теперь казавшимися ей взрослыми, шести – семилетними детьми.

– Скорее бы уже родители по обыкновению, детей из этого вирусообменника, как называли иногда они между собой ясли, начали на больничные забирать. Прости меня, Господи, за такую мысль! Но иначе придётся самой на больничный сбежать, а то в дурку реально на амбулаторное загремишь. Отдохнуть, подлечится, сил поднабраться.

Забыв о первопричине намечавшегося отдыха, Маргарита чуть было не потянулась в истоме, но, словно опомнившись, откинула мысль о замаячившем на горизонте отдыхе в санатории с обитыми мягким стенами и вновь погрузилась в свои размышления.

– Ну, хоть бы на пяток этих карапузов поменьше. Няня вон совсем с ног сбилась. Воспитатели ведь меняются, а она одна. Хорошо хоть на прогулки выручают девчонки из старшей группы, приходят помочь одеть всю эту многоголосую ораву. Не забывают, что Вера самая безотказная. Всегда выручит и всех подменит. Без стонов и отговорок. Ну, или почти всегда. И почти всех. Ну, если получается.

После заведующей Рита погрузилась в занятия и игры. Короче, сели они с Верой, как говорится, бахнуть чайку, только после обеда, когда вся эта беспокойная банда перестала сначала реветь и звать своих мам, а потом и бесконечно ворочаться, словно Гераклы, борющиеся со змеями в колыбели. Хотя, по мнению Веры Ивановны, это была скорее борьба не со змеями, а с глистами размером с анаконду.

«Ой, что-то я сегодня разошлась не на шутку.» – Подумала Рита, – «Дети всё-таки. Вон какие милые, когда спят. Ладно чайку попью и домой. Ну, не сразу конечно. Сначала по магазинам, может где что выкинут днём, каким дефицитом разживусь. Начало года. Разгребёмся, дети попривыкнут и надо будет прощупать, кто из родителей чем занимается. Может кто что подкинуть сможет. А то что-то ну совсем по магазинам шаром покати. Только и печатают «По многочисленным просьбам трудящихся принято решение о повышении цен на…» Кому этот каракуль и ковры нужны, тут чулки оденешь на мероприятие и идёшь, от каждого острого угла шарахаясь…»

От этих невесёлых мыслей Маргариту отвлекло только дважды произнесённое её же имя.

– Рит, Рита! Ну, чего думаешь?

– Ой, извините Вера Ивановна. Утро сами видели какое задалось. Или не задалось, скорее. Голова не варит.

– Я и говорю. Вам не показался новенький этот странным?

– А что у нас сегодня новенький? Я и не слышала.

– Да в том то и дело, что его не слышно и не видно. Я наших на горшки позвала и, пока до каждого донесла мысль эту, прихожу, а он уже сидит. И откуда знает-то какой горшок свободный. Унюхал, что ли!? Я им говорю: спать собираемся, готовим кроватки и укладываемся. Некоторые ещё и бровью не повели, сама знаешь у кого хоть кол на голове теши, а он уже одёжку на стульчик складывает.

– Так радуйтесь, Вера Ивановна! Хоть одной проблемой меньше у нас будет, а то всё прямо как одно к одному, с этой группой. Я своих выпустила, так и забыла, как это начинать с самых ползунков. А он, этот новенький, наверно, поздно пошёл. Под три ему, наверно, уже? Может поговорить с родителями, пусть попробуют перевестись сразу в следующую группу. Раз у него всё так хорошо пошло. Чего время терять? Тем более мальчишке актуально, до армии успеет поучится.

– Да нет. Ему года полтора от силы. Он и пары слов за всё время не произнёс. Ты самое главное прослушала. Я ж говорю, он считать умеет.

– Ага. Ладно, Вера Ивановна. Пошутили и хватит. Сами же сказали, что он не говорит. Как вы узнали, что он цифры знает, мама его сказала? Ага, вундеркинд значит. Приучила к горшку – хорошо. А уж сказки рассказывать про детей своих, это да, они мастера.

В Рите опять проснулся интерес к родителям воспитанника. Интерес уже упоминавшийся ранее или попросту именуемый в народе «шкурный». Вкладываются так в воспитание своего отпрыска обычно не самые простые родители. Хотя непростые, конечно, и садик выбрали бы получше. Но всяко бывает.

– Да мать его тоже странная. Зашла, я, значит, шкафчик ей показала свободный. Даже и не заметила, как они разделись. Она о сыне ничего и не сказала, не нахваливала, как обычно они все это делают. Наоборот, как звать сказала и ушмыгнула, только хвост её и видели. А он, прямо как маленький взрослый! Вот, как в этой книге что я в подготовительной группе детям читала – «Капитан Крокус». Там взрослого в специальную ванну окунали, и он становился маленьким, как школьник. Только голову нельзя было окунать, а не то совсем ребёнком окажется. Так вот и тут. Я смотрю, а он как взрослый: глаза вдумчивые, смотрит за детьми, как будто изучает. Видит кто бежит безголовый – раз, чуток отодвинулся и тот мимо пролетел, а он дальше себе сидит, глазеет.

– Ну, вы прямо детективный роман разыграли, как его фамилия, кстати?

– А фамилия, она сказала, сказала… Да я забыла, что-то! Дурья башка. Смешная какая-то фамилия. Только что-то от имени помню происходит.

– Иванов, Петров, Сидоров? – спросила по заученному шаблону Маргарита.

– Да говорю же. Смешная! А, вспомнила. Валька. Вот.

– Сама ты Валька! Скажете тоже! – тут же поправилась Рита.

Хотя она и пришла в сад сразу воспитателем, это было скорее исключением, и относилась она к Вере Ивановне всегда с почтением и в основном на «вы».

– Вспомнила я, заведующая говорила. Вальтер или Валькер. Точно, немецкая фамилия.

Так же Маргарита вспомнила, что заведующая сказала, что Валькер эта, мать-одиночка. Выходит на работу и потому забирать ребёнка вряд ли будет вовремя. Вместе с испарившимися мечтами о блате в торговле, нависла угроза задержек с уходом вечером с работы. Хотя, когда фигурирует такая фамилия, всё возможно-приободрила себя неудавшаяся блатница.

– Ой, ладно! Вон уже Машка бежит. Завтра я во вторую, посмотрим вашего математика. Пока.

Слух у Вени был обычным для ребёнка. Но это не помешало ему прослушать большую часть разговора двух женщин, которые в уверенности, что все дети спят и ввиду необычайности обсуждаемого вопроса, говорили если не громко, то уж точно возбуждённо. Как минимум, после того, как эта добрая, полная тётя сказала громко: «Рит, Рита!», он слышал почти каждое слово.

Эта женщина, что назвала количество пальцев, показанных им и равное количеству этих тёплых штук на стене, словом «семь», сразу понравилась Вене. К тому же её ещё и звали, как его любимую и весёлую соседку – Вера. «Только зачем ей к имени прибавили ещё Ивановна? Наверно, из-за её большого тела» – подумал Веня. А вот вторая, та что похудее, Рита, явно слышит не очень хорошо, раз её приходится так громко, да ещё и дважды, звать.

Смысл разговора он не совсем понял, но он точно уловил, что эта история с игрой «Покажи столько пальчиков, сколько этих тёплых штук на стене» встревожила каким-то образом взрослых, да и вообще, вести себя, как остальные дети, видимо, будет более правильным.

Поэтому, когда после полдника Вера Ивановна подошла к нему с ещё одной женщиной, которую тоже звали длинно – Мария Александровна, хотя она и была худенькой, и с торжествующим видом сказала: «Веня, сколько секций ты насчитал на батарее, вот этих штук, сколько?» И ткнула поочерёдно в каждую из них пальцем, Веня посмотрел внимательно, улыбнулся и вскинул вверх кулак с отогнутым большим пальцем.

– Здо- ло- ва! – радостно воскликнул он, памятуя слова мамы.

– Да нет, понятно, что здорово, а ты покажи пальчиками сколько? – умоляюще вопросила Вера Ивановна.

– Да – крикнул Веня, поднимая пальцы в виде латинской V.

– Вот, правильно. А второй то рукой чего не показываешь? -оживилась нянечка. И увидев в её глазах вспыхнувшую надежду Веня даже немного засомневался в правильности своего поступка.

– Ну, ты и фантазёрка, Вера Ивановна! – засмеялась Мария звонким хохотом. – Расскажешь тоже. Ты ему сейчас наподсказываешь, так он и ракету покажет с космонавтами, и гимн споёт и флаг СССР на Венере водрузит. Я то и вправду уже себе чего думать начала. Думаю, может вот у нас в нашем маленьком северном городе родился выдающийся гений, который нас потом на весь мир прославит! Пошли давай горшки готовить, Сухомлинский!

Вера Ивановна погрузилась в круговорот подмоченных колготок и карусель опрокинутых на себя компотов, и в этот вечер даже не заметила, когда забрали маленького Веню.

На следующий вечер она видела, как мама Вени торопливо одевала малыша, объясняя, что им ещё надо успеть куда-то зайти, да и сама не стала отвлекаться от ранее начатой беседы с бабушкой Насти, которая в очередной раз пересказывала страсти, разворачивающиеся в их подъезде этажом выше.

А потом ей уже показался несущественным, да и попросту смешным, тот случай с малышом. Она ещё какое-то время наблюдала иногда за ним, как он с интересом наблюдал за другими детьми в группе, но было видно, что интерес его был сугубо изучающим.

Было ощущение, что знакомиться он ни с кем не собирается, чувствовалась в нём какая-то самодостаточность и отчуждённость. При этом он без вопросов съедал свою детсадовскую, столь ненавидимую многими собратьями по цеху, пайку и без тени сомнения закрывал глазки и спал, когда его об этом просили воспитатели. Короче был паинькой или, как сейчас говорят, душкой.

Римма Васильевна так и не узнала от Веры Ивановны новость, что сын её, возможно, вундеркинд. Эта возможность представилась ей почти через полтора года, в совершенно другой связи.

В три года, Римма Васильевна уже могла дать Вене листок бумаги, карандаш и спокойно пойти в магазин без всяких там – «Мама скоро придёт, не бойся. Не подходи к двери и никому не открывай. Я ненадолго…» Ах, да. Вы уже знаете. Мама воспитывала его в одиночку, так получилось.

Уже известная нам соседская девчонка Вера охотно оставалась с Вениамином. Она говорила, что он даже нисколечко не мешает ей делать уроки, но Римма не могла позволить себе злоупотреблять этими визитами. У Риммы не было особо подружек, тем более с детьми возраста её сына. И видеть, как общаются родители с трёхлетними детьми, кроме как в раздевалке в садике, возможности тоже особо не было. Поэтому их с сыном общение было по взрослому деловитым, а обсуждения событий их жизни даже немного суховатым и излишне немногословным. Краткость – сестра таланта.

И поэтому то, что казалось Риме обычным общением с сыном, для человека, сведущего в данной теме, показалось бы, мягко говоря странным. Это больше напоминало общение подружек по общежитию, иногда с весёлым щебетанием и смехом, но по большей части связанное с бытом и планами на ближайшие дни. То, что удивило бы многих родителей, ей казалось нормальным, но, как говорится, у каждого предела свой порог.

И наступил день, когда пришла очередь удивится и ей.

Это был первый по-настоящему весенний вечер. Впереди были выходные, все дела были заранее сделаны и, возвращаясь с садика с сыном, можно было никуда особо не торопится.

Они прошли мимо скамейки с вездесущими пенсионерками и подошли к своему подъезду.

Жили они в добротной двухэтажке, построенной военнопленными немцами, когда на окраине города закладывали промзону. Дом изначально планировался для начальства и руководителей, но потом те предпочли в большинстве своём всё-таки перебраться в центр. И квартиры стали иногда перепадать обычным советским гражданам. Как в их число попала наша героиня, она и сама понять не могла. Но факт оставался фактом, они жили в просторной однушке с высокими потолками и с толстенными перекрытиями, в то время как люди в округе жили в деревянных, похожих на бараки, двуэтажках, с удобствами на улице, и в появившихся в шестидесятых «хрущёвках».

В народе их дом называли «сталинкой», хотя он таковым не являлся. Поскольку достроен был уже после смерти вождя. Вездесущий алкаш Володя, из соседней «деревяшки», но вечно отирающийся у их дома, изредка попадая в одну из квартир «сталинки», неизменно произносил сакраментальную, как ему самому казалось, фразу.

– Вот же ж, ёшь. Немцы! Из говна и палок строили, а качество соблюли. Ничего не скажешь, нация! – и при этом деланно чесал затылок.

Так вот, стоя у подъезда этого самого дома из палок и не только, Римма наступила на первую ступеньку крыльца и сказала:

– Ещё три шажка, и мы дома!

– Сегодня четыреста тридцать восемь. – Старательно выговаривая цифры сказал Веня.

– Тебе сегодня сказали такое большое число, и ты запомнил? -улыбнувшись сказала мама. – Ты у меня такой молодец, совсем взрослый!

– Нет, сегодня от садика мы дошли за четыреста тридцать восемь шагов. Ещё три до двери в подъезд, потом четыре до лестницы, потом восемь ступенек и ещё три до нашей двери.

Римма, поднявшись было на одной ноге на ступеньку, застыла и, постояв так с пару секунд, спустилась обратно с крыльца, встав рядом с сыном. Тщательно обдумав свой вопрос, она склонилась к сыну и спросила:

– Милый, это Вера тебя подговорила? Это шутка такая? Когда ты смог научится так считать?

– Вера как-то учила у нас свои уроки и рассказала, как из единиц складываются десятки, а потом из них сотни, а из сотен тысячи. Но она не подговаривала меня шутить. Мне нравится считать. Я каждый день считаю. Вчера было четыреста пятьдесят семь шагов, но мы обходили большую лужу, там на углу дома. А позавчера, вообще, четыреста восемьдесят шагов. Ты подумала, что мы забыли мои варежки в саду, и мы стали возвращаться, но потом ты вспомнила, что засунула их мне в карман. А за день до…

Римма с трудом припомнила события последних дней и да, лужа вроде была, а потом её видимо разогнал метлой дворник, и варежки эти у неё совсем выпали из памяти на днях, чуть было не вернулись в сад. Вот бы было неудобно.

– Погоди. Ну, ладно ты считаешь, но запомнить… А, что ещё ты считал?

– Ну, разное. Забор, деревья, окна в нашем доме. Всё, что мы встречаем по дороге.

– Когда мы шли вдоль забора сегодня, ты мне рассказывал про занятия по рисованию. Ты точно не смотрел на забор и уж точно не считал его.

– В нём девять, как это… частей.

– Секций. – Автоматически поправила его мама.

– Да, наверно. Кроме того – ворота. А всего использовано сто восемьдесят три железных палки.

– Поперечин. – Снова вмешалась мама.

– Я не знал, как их назвать. Они так называются?

– Ладно, не важно. Допустим их действительно сто… Сколько там их ты сказал. Но когда ты успел их посчитать? Ты же должен на них был смотреть, а мы разговаривали, и ты смотрел только на меня. Или ты ещё и видишь затылком?

В голосе мамы была и растерянность, и озадаченность, и насторожённость. Где-то в глубине она всё ещё думала, что это какая-то дурацкая шутка. Надеялась. Это был какой-то бред…

Она помнила, как её бабушка Элеонора рассказывала, что в их роду было много талантливых людей. Как, например, её дед, прапрадед Риммы, приехал со своей молодой женой от недовольных родственников, из Германии к царскому двору России, и служили там верой и правдой.

Но с началом двадцатого века всё переменилось. Начались неспокойные времена. Сначала немцы стали вдруг не самыми желанными друзьями, потом богатые, а потом и просто талантливые люди или те, кто хоть немного не вписывался в общий строй. А потом и её мужа, Римминого деда кинули в лагерь.

Ещё бабушка сетовала на то, что её сын связался с простолюдинкой, крестьянкой и оттого в Римме уже не было той остроты ума, что была присуща настоящим Валькерам. На дворе был уже период хрущёвской оттепели и за беседы о лагерях уже не преследовали, но всё равно, внучка врага народа старалась всегда сменить тему.

И вот теперь она вспомнила эти слова о талантах в её семье. Но именно эта память, почти генетическая память о тех гонениях, которые пережил её народ, и отнюдь не народ Германии, заставил по её спине пробежаться неприятному холодку.

– Забор я посчитал тридцать семь дней назад, когда я только ещё начал заниматься цифрами.

– То есть ты не каждый раз, когда мы идём, считал забор.

– Нет. Он же не меняется. Зачем? – удивлённо спросил юный математик.

– Правда, в четвёртой секции шестая поперечина снизу отломана и отогнута. Там кто-то пролазит через забор. Если её совсем отломают, станет сто восемьдесят две поперечины.

М-да… И правда, зачем пересчитывать. Что ж, логично. А вот почему вопроса "зачем вообще считать?" у её сына как-то не возникало? Римма подумала о том, что завтра, пожалуй, ей придётся незаметно пройтись и посчитать эти чёртовы поперечины в заборе. Господи, что за бред!! Идти в выходной день и проверять не ошибся ли её трёхлетний сын в счёте трёхзначного числа количества этого дурацкого забора! Да она уже снова забыла сколько он там сказал их в заборе?! Сто восемьдесят три, вроде?