Саппалит

Не могу объяснить, почему моя вера в Саппалит не только не ослабевала, но и крепла. Во многом ее вновь разожгло появление Рапу. И все же я, в отличии от отца, никогда не упускал нити надежды. Сколь бы тяжело мы не продвигались вперед, я ощущал приближение Саппалита. Будто мы стремились навстречу друг другу. В то же время я не помню, чтобы чувствовал нечто подобное в первое путешествие с отцом, когда мы еще не нашли комплекс у озера.

Как это частенько бывало, вместе с уверенностью появились и сомнения. Очень убедительные сомнения. Ведь если верить Рапу, Саппалит сам найдет меня через Прокси или Диву. Выходит, я представляю для них важность. Сам я не сомневался, что подойду, но зачем им искать меня? Много ли они обо мне знают? Ничего. Нужен ли я там, где есть все? Нужны ли мы с Аули? Найдется ли для нас место?

Когда мы доберемся до комплекса, обоснуемся там, что я буду делать дальше? Обматывать одежду серебристыми лентами и ждать?

Размышляя, я представил, как мне вновь придется каждый день видеться с людьми племени, с отцом. Я не смогу уйти, мне не хватит смелости, а он будет давить. Попытается подцепить меня ответственностью. В очередной раз у него ничего не выйдет.

Что, если отец умрет? Племя не пойдет за мной, а я не поведу племя. Тогда мне придется уйти. Я не смогу оставаться среди этих людей. Отправлюсь с Аули неизвестно куда в поисках Саппалита? А потом мы набредем на джанат и будет слишком поздно?

Не лучший ли это исход?

Но все вопросы казались мелочью, по сравнению с главным, тем самым, что шел позади, как предводитель.

Что, если Саппалита и вправду нет?

И отец был прав? И Рапу оказался тем, кем его все и считали – сумасшедшим?

В висках закололо так, будто я получил по голове кувалдой. На несколько секунд я ослеп. Нащупал на поясе фляжку с водой. Вылил часть на лицо, часть в рот.

Боль начала отступать. Вместе ней пришли галюны. Мне показалась, что грудь несколько раз сверкнула. Я помотал головой и внезапно похолодел. Понял – это никакие не галюны. На мою куртку упал свет, который и ослепил меня. Я посмотрел по сторонам. Могло показаться, но, похоже, за одним из бугров я заметил движение, едва заметное мелькание. Скорее всего горный хищник сверкал глазами.

Первым делом я хотел позвать Рома. Широкоплечий с жирным шрамом от угла рта, вместе со мной ему выпало нести караул. Он сидел в противоположной стороне и дремал, опершись руками и головой на биту.

Низ спины закололо. Я не стал будить Рома. Побоялся выглядеть трусом. Но за крюком вернулся. Посмотрел на спящую Аули. Я должен защищать ее. Я не могу отступить.

Отец говорил: что человек, что зверь чувствуют страх. Если ты достаточно силен духом, тебя не тронут. Попытаются запугать рыком, криками, ругательствами, но первыми не нападут.

Я расправил плечи. Как следует продышался, стараясь вместить в легких воздуха больше, чем хватало места. Крюк прирос к руке, покрылся потом и заскользил.

Приближаясь к бугру, я услышал звук – прерывистый и стремительный – как будто кто-то махал большущей палкой. Промелькнула мысль: не лучше ли позвать кого-нибудь? Промелькнула и затихла, вытесненная оглушающими ударами сердца.

Я знал, что после бугра идет спуск вниз, не резкий, но и не плавный, покрытый плотной крошкой, похожей на глину. Вспыхнула мысль – подползти к краю. За ней другая – встретиться лицом к лицу с оскалившейся мордой зверя, где мои рефлексы, безусловно, проиграют. Внезапное появление может испугать хищника, он отпрянет, а у меня появится возможность напасть первым или позвать на помощь, если я не смогу справиться.

За несколько метров до возвышенности я присел, двигался на корточках, не опуская головы. Услышанный ранее звук раздавался громче, отчетливее, совсем рядом. Крюк готовился взлететь в воздух при малейшей опасности. Я попытался разглядеть что-либо по сторонам, но распознал лишь ломаные очертания гор и холмов, сливающихся с ночным затянутым небом.

Наконец я решился. Вскочил на бугор и чуть было не заорал от напряжения. Мой взгляд уткнулся в темную фигуру человека с телом лошади. В тот же момент в лицо мне ударил слепящий луч света. Я закрылся руками, едва не продырявив собственную голову крюком, развернулся и собрался бежать. Что-то ударило меня по плечам. Я коротко вскрикнул. Затем грудь стянуло так, что я не мог даже хрипеть, даже дышать. Меня рвануло назад. Помню, как больно ударился задницей. Боль прокатилась вдоль спины. За ней последовала новая резкая боль в затылке. Тусклый свет звезд померк, стал частью черноты.

Надеюсь, мой крик кто-нибудь услышал.

Часть 2. Пленник

1

Наш пост находился на западной вершине. Сколько я ни пытался заметить его снизу, так ничего и не вышло. Он будто бы скрывался за невидимой, зеркальной стеной. Две утепленные палатки, в каждой по небольшой печке, фонарю, чтобы подать сигнал об опасности, спальные мешки да одеяла – ничего лишнего. И, конечно же, еда, которой я до сих пор не мог насытиться, сколько бы ни съел. Для предупреждения об опасности в светлое время, имелась куча хвойных веток и стволов, подожги которые, и воздух наполнится густым плотным дымом.

Дежурило четверо. Двое смотрели в бинокли, двое спали или занимались своими делами. Чаще всего болтали с остальными. Я рисовал или читал книги, пока позволяло солнце. Ночью включать фонари разрешалось только для подачи сигнала.

Менялись каждые три часа. Заступали на пост с восходом солнца. С ним же возвращались обратно. Доставляли нас на лошадях, высаживали у поста. Что бы ни произошло, мы знали: ждать лошадей раньше рассвета следующего дня бесполезно. Таковы требования безопасности. Если что случится, у нас всегда есть фонари и костер.

Попасть на вершину можно лишь одним путем: по спущенной сверху веревке. Взобраться по ней – хорошая тренировка. Как на вершину попали изначально, когда веревки еще не было, я не знал. Не знал и никто другой. Или не хотели говорить. Я удивился, когда меня первым делом поставили на пост. Похоже, я чего-то да стою.

Единственная опасность на вершине – сорваться с веревки. Гранчи говорит, такое уже случалось в его смену. Причем не с каким-нибудь новеньким, а с долгожителем.

– Невнимательность, вот и все. Излишняя самоуверенность. Когда сотню раз проделаешь одно и то же, ошибиться легче, чем кажется. Так и он, не до конца застегнул карабин. Ближе к земле карабин защелкнулся, но к тому моменту в его голове уже появилась хорошая такая дыра от ударов о скалы.

Гранчи любил эту историю. Как и другие. Кто знает, может, жизнь дана ему для сбора таких вот курьезов. Мы с ним быстро сошлись. Ему нравилось, что я слушал его истории, а мне нужна была чья-то поддержка. К тому же он с удовольствием отвечал на мои вопросы о Саппалите. Мы жили в одной комнате, и частенько я слышал, как он разговаривает сам с собой, рассказывает истории или обсуждает что-то вслух. Молчание и тишина были его проклятьем.

– Цикл заканчивается, – сказал Гранчи, указывая на луну, от которой остался серебристый серп. – Ты опять ковыряешься в подошве? Откуда ты вообще берешь эти камни? Еще и не видно ни черта!

Цикл заканчивался. А, значит, заканчивался мой первый этап постового. Не самый сложный, как мне кажется.

– Куда меня отправят теперь? – спросил я, откладывая нож. Поднес глаза к биноклю, выдававшему зеленую картинку – ночное видение.

– Если ты не был на медицинском этапе, скорее всего, туда. Тебе, кстати, полезно будет, – он перевел взгляд на мои ботинки, покачал головой. – Если конечно у Прокси нет на тебя иных планов. Поговаривают, ты приглянулся Прокси Секерхету.

Меня передернуло.

– Кто поговаривает? И как об этом узнали?

– Почувствовали, как же еще, – Гранчи засмеялся, прикрывая рот рукой. Обычно он смеялся звучно, не в меру громко, словно пытался привлечь к себе внимание. Хотя, внимания ему и так хватало. Сейчас же он старался не выдать себя.

Гранчи был крупным мужчиной, обаятельным и веселым, с густой, но короткой рыжей бородой, которую он любил чесать, вытягивая шею. Небольшое брюшко только прибавляло ему уютного очарования. Я видел, как на него посматривали девушки. Тем не менее, большую часть времени мы проводили вместе, и он ни разу не просил меня пошататься где-нибудь час-другой. Разве что он сам наведывался к девушкам в гости.

– И я тебе так скажу: попасть под крылышко к Прокси Секерхету – очень неплохой вариант. Он строг, суров, но и хитрости от него ждать не приходится.

Здесь Гранчи был как никогда прав. Устрашающая маска медведя Прокси Секерхета, его мощные плечи и глубокий голос, больше похожий на рык, внушали в меня первобытный ужас. Когда я увидел его впервые, то заорал, как ненормальный. Несмотря на характерную для Прокси закрытость, он в самом деле производил впечатление бесхитростного человека. Прокси Секерхет занимался вопросами безопасности.

– К тому же, от него не далек путь до Прокси Прамука, – Гранчи посмотрел мне в лицо, нахмурился. – Который в маске ястреба, – уточнил он, но я и без того понял. – Они привязаны к вылазкам. Даже не знаю, что может быть интересней вылазок! Эти пустынные города, вещи, применение которым уже не найти. Это похоже на… как же оно называется? Роддер, подскажи.

– Археологию? – уточнил я. Энтузиазма Гранчи я не поддержал. Мысли о заброшенных городах, где некогда кипела жизнь, вгоняли меня в исступление, угнетали серыми картинами грязных неухоженных домов, пыльных стекол, проржавевших кусков металла на колесах.

– Точно! Точно! Только не в земле копаться да косточки искать, а блуждать по городам. Это тебе не на горе сидеть да в бинокль пулиться. И не за коровами дерьмо убирать. Тем более, ты умный.

Я скривил лицо.

– Не отрицай. По тебе видно.

Я лишь развел руками. Гранчи замолчал. Хотел о чем-то спросить, но не решался. Что-то ребяческое пробивалось сквозь его массивную оболочку.

– Ты же недавно здесь, – сказал он, ковыряясь под ногтями. Встревоженный, он силился побороть желание задать неудобный вопрос. – Еще помнишь ту жизнь?

Та жизнь – это жизнь до Саппалита. Говорят, чем дольше здесь живешь, тем скорее забываешь то, что было до. Воспоминания выветриваются, а ты не замечаешь, как позади, с листа памяти, пропадает все больше деталей. Не успеваешь оглянуться, как лист полностью чистый, будто новый.

Что помнил я? Помнил борьбу, нужду. Помнил тяжелый груз, недовольство. Несчастье. И помнил, как грезил попасть в Саппалит. Никаких фактов, событий. Людей. Прокси Митори на проповедях говорит, это нормально. Нормально и прекрасно, что тяжелые неприятные воспоминания уходят. Так и должно быть. В какой бы ситуации мы не оказались, всегда нужно надеяться на лучшее. Попадая в Саппалит человек начинает исцеляться, очищаться.

– Помню: было плохо, – сказал я. – Ничего конкретного.

– Ясно.

Даже в темноте я разглядел разочарование на лице Гранчи. Похоже, он ждал другого ответа.

– А мне иногда хочется вспомнить прошлую жизнь. Не люблю, когда что-то упущено. Даже если там были одни страдания, все равно бы лучше их знать. Все же это часть меня. Мой путь.

– Прокси Митори говорит…

– Да знаю я, что он говорит. Свет – единственное нормальное состояние человека. Но меня это не успокаивает.

– Может, тебе стоит показаться Прокси Арсту?

Гранчи поджал губы, отвернул голову.

– Не знаю. Как бы не вышло чего дурного.

– Дурного?

– Да. Вдруг, я не излечим? Могут и изгнать.

– Тогда ты сможешь освежить в памяти жизнь до Саппалита, – я неловко улыбнулся.

Глаза Гранчи превратились в узкие щелочки.

– Ах ты засранец!

И он навалился на меня всем телом. Пытался поймать мою голову, чтобы ворошить волосы кулаком. Я вертелся ужом, кряхтел. Мы оба смеялись, держа в голове цену каждого лишнего громкого звука.

Успокоились лишь когда за спиной зажужжала молния.

– Опять вы устроили свои игрища.

Из палатки показалась лысеющая голова Гадулы.

– Разбудили тебя? – спросил, усаживаясь, Гранчи.

Гадула махнул рукой, выбрался наружу. Сел рядом с нами. Я посмотрел на часы: до конца нашей смены оставалось еще двадцать минут. Сейчас темнело рано, а светало поздно. Еще и этот холод. Но я видел, что совсем рядом с нами лежал снег, который до Саппалита никогда не доберется.

– Сон не идет, – сказал Гадула. – Сначала, вроде, накрыло. Поворочался немного, да толку никакого. Дурацкое состояние. Вроде провалился, а потом резко очнулся. И трясет.

– Все у тебя не как у людей, – сказал Гранчи. – Я вот собираюсь к Прокси Арсту. Думаю провериться. Поддерживаешь?

– Нет, – Гадула погонял слюну по рту и сплюнул. – Наверное, ваш бубнеж меня разбудил. Обсуждаете произошедшее?

Гранчи оживился.

– У меня даже из головы вылетело! Да, это событие, так событие!

Я один оставался в неведении. Переводил взгляд с одного постового на другого. Они отвечали мне недоуменными лицами, будто я съел при них живую крысу прямо за столом, ломившемся от еды.

– Ты вообще на доску посланий не смотришь? – осуждение и удивление в голосе Гранчи.

– До конца цикла еще три дня, – растерялся я.

– И что?

Я чувствовал себя неловко. В то же время возникла легкая агрессия, словно на меня нападали.

– Отстань от бедняги, – вступился Гадула. Он был старшим из нас, и как бы не любил ворчать, мог собраться, взять ситуацию в свои руки. – А ты будь внимателен. Даже если покидаешь город, не поленись изучить доску посланий.

– Так в чем дело? – я спешил избавиться от наставлений.

– Кто-то на всю доску написал «Дива – лжец!» Прямо краской. Прямо поперек. Поверх листов и прочего. На все стекло!

Я не знал, как реагировать на эту информацию. Молча развел руками – так само получилось.

– Ох, мне теперь еще больше захотелось вернуться в Саппалит. Такое событие, а мы торчим здесь под ветрами, высматриваем непонятно что.

Я глядел на него и не мог понять, куда подевался человек, который минуту назад с едва уловимой тоской говорил о чем-то личном, спрятанном в глубине души.

– Это наша работа, – голос Гадулы сделался сухим и походил на шелест листвы.

– Да я же теперь спать не смогу! Ох, и зачем ты напомнил, старик?

– Если у меня меньше волос, так это еще не значит, что я – старик, – ответил Гадула, но чувствовалось: слова Гранчи зацепили его.

– Ты не из обидчивых, я знаю. Как думаешь: кто это мог сделать?

– Черт его знает. Либо идиот, либо новенький. Раньше такого не было.

Оба они, как по команде, посмотрели на меня. Я старался сохранить спокойствие, хотя так и не понял, почему занервничал.

– Напрягся, – сказал Гранчи, кивая на меня. – Еще и вид делает, будто ничего не знает.

В ночной тишине я услышал стук собственного сердца.

– Говорю, отстань от бедняги. Видно же, что он ни причем. Ставлю на старого, которому все осточертело.

– Да я шучу, защитничек, – Гранчи похлопал Гадулу по плечу. Тот невольно сощурился. – Роддер, буди этого соню. Наша очередь отлеживать бока. Хотя, какой там. Полжизни бы отдал, чтобы остаться сегодня в городе.

* * *

Запахи в столовой сводили с ума. Гранчи говорит, к нормальной пище привыкнешь не сразу. Ему потребовалось три цикла, чтобы начать наслаждаться едой. Как будто рецепторы от всякой дряни настолько притупились, что не могли раскрыть истинного вкуса. Но в один из дней, когда, по привычке, уминая свою порцию, словно участвуя в соревнованиях по поеданию на скорость, Гранчи вдруг ощутил разливающееся наслаждение, а вместе с ним и стекающую в уголке рта слюну.

Страшно подумать, чем он питался до этого.

Моя адаптация, по-видимому, проходила куда быстрее, потому что я ел с удовольствием, иногда закрывал глаза, пытаясь усилить ощущения. И почти никогда не разговаривал, в отличии от того же Гранчи.

В такую рань в столовой находились только постовые, точно такие же, как и мы смотрители, доставленные с рассветом с рубежей. Я здоровался с ними, но ничего не узнавал. Стеснялся спросить, как прошел караул, не видели ли они чего необычного, других людей. Не произошло ли каких происшествий. Сами постовые тоже не охотно вызнавали от меня новости. Для этого имелись Гранчи и Гадула. Всю информацию я получал от Гранчи. Он стал моим проводником в мире Саппалита.

Перед нами поставили тарелки с тушеными овощами и порубленным мясом. Чуть позже принесли кашу и разлили по стаканам чай.

– Я кое-что узнал.

Гранчи, дождавшись, пока нас покинет столовский работник, склонился над тарелкой. Говорил почти шепотом, так, чтобы слышал только я. Больше за нашим столом никого не было. Гадула и четвертый парень с караула, с которым я почти не пересекался, сразу отправились спать. Они никогда не завтракали. Говорили, плохо себя чувствуют, если уснут на полный желудок.

– Вчера была большая шумиха.

Гранчи всматривался в меня, пытался прочесть, понимаю ли, о чем идет речь.

– Так, – ответил я, и он сразу повеселел.

– Весь город стоял на ушах. Народ только и делал, что обсуждал эту надпись. А мы были на посту.

От досады Гранчи хлопнул кулаком в ладонь. Сидевшие за соседними столами обернулись в нашу сторону.

– Как повели себя Прокси? – спросил я с набитым ртом.

– Говорят, проторчали у доски чуть ли не час. Что-то записывали, срисовывали.

– Надпись так и осталась? Ее не стерли?

Гранчи всыпал в себя остатки овощей и мяса. Его щеки стали похожи на два шарика размером с детские кулачки. Он поднял вверх ложку, призывая меня дождаться ответа, пододвинул тарелку с кашей. Я едва осилил половину порции мяса.

– А ты думаешь, почему я ем быстрее обычного? И тебе бы неплохо поторопиться.

Есть в таком темпе я не мог. Гранчи был крупнее меня раза в полтора, а то и два. Единственное, что пришло на ум, – отдать ему свою порцию каши. Он не смог отказаться, а я выиграл время.

– Ты говоришь, они что-то записывали?

– Целый час писали.

– А сколько их было?

– Да откуда же я знаю? Передаю, что услышал сам.

– Ладно, не кипятись.

Я приступил к чаю.

– Не удивлюсь, если в ближайшее время нас заставят много писать от руки, – сказал я.

– Это еще зачем? – спросил Гранчи, полоща рот чаем. Его вдруг осенило. – Почерк? – глаза Гранчи забегали по сторонам.

– Почему бы и нет? – я пожал плечами.

– Скоро узнаем. Скоро мы все узнаем.

Гранчи хлопнул стаканом по столу.

– Долго тебе еще?

Я осушил стакан.

– Отлично. Можем идти. Жаль, смена Эльзы подходит к концу. Готовит она что надо. Вдруг после нее попадется какая-нибудь неумеха? И что тогда? Голодать?

Гранчи помахал светловолосой поварихе, которая, не в силах скрыть смущения, отвернулась. Похоже, между ними что-то было. Похоже, я нашел информатора Гранчи.

* * *

– Какой идиот мог совершить такое?!

Ночью я уже слышал нечто подобное.

Мы стояли у доски посланий.

Саппалит постепенно оживал. Наверняка Дива совершил утреннюю медитацию, теперь начинавшуюся еще в темноте, на своем холме. Появились первые жители – любители утренних прогулок. Некоторые смотрели на нас, некоторые заглядывали на доску – не появилось ли чего нового. Гранчи продолжал выплескиваться, иногда переходил на совсем неприличные словечки, смысл которых я не всегда понимал, но догадывался о содержании. Казалось, он всей душой болел за Саппалит, Прокси и Диву. А я смотрел на надпись, не ощущая никакого прилива эмоций.

Я не сильно разбирался в почерках, углах наклона букв, палочках и крючках. Но даже мне было понятно, что надпись – дело рук того, кто совсем плохо владеет письмом. Вернее, не владеет полностью. Как будто ему пришлось перерисовывать чужеродные буквы с заранее принесенного листа.

Буквы нанесли желтой краской, но не густой и плотной, какую мне доводилось видеть раньше, в железных ржавых банках с едким, но чем-то приятным запахом. Эта краска выглядела легкой, прозрачной, а слой ее был меньше волоса толщиной.

Я послюнявил палец, поднес к стеклу. Надпись «Дива – лжец!» закрывала почти все листы информации, выведенные аккуратным почерком кого-то из Прокси.

– Бесполезно, – сказал Гранчи. – Если бы все было так просто, от надписи уже бы избавились.

Все же, я попробовал надпись на прочность. Поскоблил ногтем. Без толку.

– Я же говорил, – в голосе Гранчи отсутствовала привычная искра. Горячность и запал исчезли, правота собственных суждений не принесла ему удовлетворения. – Здесь нужен растворитель. И то не факт, что поможет.

– Странная краска, – сказал я.

– Похоже на баллончик. На краску из баллончика.

– Думаешь?

– Это не обычная краска. Значит, из баллончика. Другую я не знаю. За стекло вот обидно.

– Почему?

– Я его притащил. В мою первую и единственную вылазку. Нашел у здоровенного дома. Эта доска и раньше использовалась для посланий. Правда листы в ней были другие – гладкие, с ровными буквами. Человек так не нарисует. Раньше машины рисовали за людей.

Гранчи выглядел расстроенным. И что-то подсказывало: дело вовсе не в доске. Мне захотелось подбодрить его.

– Уверен, надпись сотрут, когда найдут виновника.

Мои слова не произвели на него впечатления. Он и не услышал их. Был погружен в себя.

– Думаю, там, где ты нашел доску, есть еще. Можно же заменить стекло, правильно?

Гранчи смотрел немигающим взглядом.

– Раньше Прокси относились ко мне иначе. Видели во мне потенциал.

Его звучный выдох был похож на шепот волн у берега. Не помню, чтобы слышал его ранее, но мысль пришла именно такая.

– Пойдем. Я хочу спать, – сказал он, развернулся и, не дожидаясь, направился к корпусу.

* * *

Гранчи лежал лицом к стене прямо в одежде.

Всю дорогу он шел впереди, как если бы боялся быть настигнутым. Поглядывал назад, и, если я отставал, сбрасывал скорость. Может, опасался, что я могу потеряться, хотя я знал город достаточно хорошо. В крайнем случае, я бы вышел к корпусу, идя навстречу проснувшимся, но еще помятым жителям. Потеряться в Саппалите не сможет даже трехлетний ребенок.

Я слышал тихие всхлипывания Гранчи. Его крупный торс подергивался, кровать вторила поскрипываниями. Я молчал. Не хотел его трогать. Не хотел бы, чтобы кто-то трогал меня, будь я в таком состоянии. Утешать его я постеснялся.

Наверное, это ужасно, когда Прокси перестают в тебя верить. Пока я не понимал этого. Куда важнее сейчас было освоиться, изучить порядки Саппалита, его жизнь. Я не нуждался в вере Прокси. Все, чего мне хотелось – прийти в себя. Тягучее ощущение, словно что-то не так, не оставляло.

Я поднялся, подошел к столу. Делал вид, будто не замечаю всхлипываний Гранчи. Всхлипываний крупного и обычно веселого мужчины. Вероятно, он хотел бы остаться один, но я подумал: вдруг ему захочется поговорить, рассказать мне очередную историю, чтобы отвлечься. Поделиться мыслями и чувствами.

На столе лежало несколько книг, почти все мои, почти все из «классики», как называл их наш библиотекарь – Мистер. Вообще-то, его звали Кустодеан, но он просил, чтобы его звали мистер Кустодеан. В итоге осталось просто Мистер. Думаю, он не расстроился от такого обращения.

Я – один из немногих, кто брал по несколько книг. Мистер отнесся с пониманием, сказал, что тоже не может читать одну книгу за раз. Я ощущал тягу к чтению, но пока не мог сконцентрироваться хотя бы на одной из книг, свыкался с правилами и порядками. Больше рисовал.

Набралась солидная стопка рисунков. Я все чаще делил лист на несколько частей в попытках уместить больше изображений. Иногда комбинировал: сначала рисовал лицо, если мужское – суровое лицо викинга, если женское – лицо амазонки с мягкими чертами и рыжими волосами, хотя карандаш выдавал их неизменно серыми; на заднем фоне или уходящий в горизонт океан, или ломаные хребты гор, или увядающие города. Гранчи говорил, что помимо викингов и амазонок есть другие племена и народы. Я знал, но рисовать мне хотелось именно их.

Я делил бумагу на части, потому что стыдился спрашивать чистые листы. Саппалит – возможно, последнее богатство на планете, но и его запасы не безграничны. Тем более, когда ресурсы идут на развлечение. Бумагу я, как правило, брал в библиотеке у Мистера. Он был рад моему появлению в Саппалите.

Гранчи успокоился. Лежал неподвижно, тихо сопел. Я накрыл его скомканным в ногах одеялом. Хотел стянуть обувь, но побоялся разбудить. Сейчас ему нужно немного забыться.

Как он сказал? «Видели во мне потенциал»? Говоря иначе, видели возможности для развития. Может, это необходимое качество для попадания в Саппалит? Как если бы здесь были не нужны простые люди. И если меня сюда взяли, значит и во мне есть потенциал. Как его могут видеть другие, если я сам ничего такого не вижу?

Я задумался, в каком направлении мог бы расти. Что бы получалось у меня лучше, чем у других? Было бы легче, помни я ту, прошлую жизнь. Я стал понимать, что имел в виду Гранчи. Отсутствие четких воспоминаний делало меня пустым. Я совершенно не знал себя, на что способен, что люблю, а что презираю. Я стал понимать Гранчи, как стал понимать необходимость учиться жизни заново.