Саппалит

Годы не имели над отцом власти. Он был выносливее любого, кого я знал. И, конечно, выносливее меня.

Наконец, когда я уже готовился упрашивать его остановиться, он замер. Прислушался, осмотрелся, скинул веревку, затем рюкзак. Мои мучения на сегодня окончились.

Выбрав участок поровнее, где нам бы не пришлось избавляться от горного мусора, мы доели припасенную рыбу, напились воды и легли спать.

– Огонь жечь не будем, – сказал отец, а я поддержал его кивком. Я уже находился на грани между сном и реальностью.

Отец не сможет спокойно спать. Обязательно проснется несколько раз за ночь. Не поленится, обойдет окрестности с крюком в руках. Душа его не знает покоя. И вряд ли дело в огне джаната.

* * *

Готов поклясться: ночью мы были не одни. Кто-то наблюдал за нами. Кто-то находился рядом.

Проснулся я от странного шороха. Или от сбежавшей с горы горстки камней. Подумал: рядом заблудшее любопытное животное, которое неплохо бы поймать про запас, да только откуда взять желание, когда ты мгновенье назад еще крепко спал?

Я вслушивался в ночную тьму, одним глазом уставившись в шатер звездного неба (не знаю, что такое шатер, но кое-где небо так называли), а другой держа закрытым. Я оставался бездвижен, даже головой не вертел. Моим зрением стал слух. Я пытался оценить, где враг и враг ли он вообще. В конце концов, понять, не померещилось ли мне все это.

«Если это дикое животное, – рассуждал я, – наверняка, до меня доносилось бы учащенное дыхание. Да и не стал бы зверь чего-то там выжидать. Так, повел ухом, и принялся дальше обнюхивать нас и припасы».

Чужой? Да, всякое бывает. Значит, нас либо обкрадут, либо убьют еще до того, как мы успеем что-либо понять. При худшем раскладе – съедят. Но я, привычный слушать внутренний голос, не ощущал страха или даже волнения. Я просто лежал и ждал, что будет дальше. К тому же, если бы кто-то хотел нас убить, уже давно сделал бы это.

Судя по всему, отец мирно спал, хотя он первый должен был проснуться с его-то чуткостью. А может, он, как и я сейчас, смотрел в звездное небо и пытался понять, почуять происходящее.

На каждый мой вопрос всего один ответ: ночная песнь ветра да давящая тишина звезд.

Показалось. Я решил именно так. Закрыл глаза. Расслабился. Мочевой пузырь намекнул, что неплохо бы избавиться от лишнего. Дотерплю до утра. Не впервой. К тому же не хотелось выпускать тепло из мешка, чтобы после не пришлось глазеть в небо в ожидании сна.

Сон настиг меня быстро. Быстрее, чем я успел бы досчитать до ста.

«Дикари», – донеслось со стороны. Возможно, со стороны сна.

* * *

Отец, как всегда, проснулся первым. Успел побродить по окрестностям, поймать странного зверька с лапами, едва уступавшими в размерах телу.

– Заяц? – спросил я, потирая глаза. Запах жаренного мяса смог бы поднять меня даже из могилы.

– Нет, – в любимой отчужденной манере ответил отец. С утра он был особенно немногословен. Иногда и вовсе игнорировал вопросы, кивал или мотал головой в ответ.

– Есть что-нибудь? – я указал на флягу, стоявшую рядом с ботинком отца.

Он перевернул зверька на костре другим боком и только после протянул флягу.

Полная. И, судя по всему, где-то есть еще вода. Я сделал глоток и зажмурился: ледяная, аж мозг свело.

– Из речки?

Отец молчал. Вертел своего зверя, не сводил с него глаз, как будто в мире больше ничего не существовало.

Я не стал дожидаться, пока на меня сойдет его благодать в виде короткого «да» или «нет». Нацепил одежду. Обмотал подушечки под пальцами ног чистой тряпкой, как раз там, где старые мозоли обрели новую жизнь. Оценил приготовление зверька – в запасе имелось немного времени.

Я поднялся чуть выше по горе, прошел в сторону небольшого холмика, точно боялся быть замеченным, и справил нужду. Собирался подумать, куда отец поведет меня теперь, но неожиданно вспомнил о ночном происшествии. Вернее, пустился в размышления, произошло ли оно на самом деле или то были обычные галюны? Да и сон нельзя списывать со счетов.

В любом случае, я решил спросить об этом отца. Сам же, направляясь обратно, осматривал еще сырую землю, искал чужие следы, зацепинки – как говорил детектив из книги (подумать только, чем раньше люди только не занимались?).

Пристально наблюдая за каждым моим движением, отец продолжал готовить, хотя зверь, по моим прогнозам, уже должен был покрыться слегка подгоревшей корочкой.

– Роддер, что ты ищешь? – спросил отец, чем облегчил мне задачу.

– Ты не слышал ночью ничего необычного?

Отец насторожился. Наконец, снял несчастную тушку с огня.

– О чем ты? – ему не удалось скрыть интереса.

– Да показалось, ночью кто-то решил составить нам компанию, – я говорил как можно беззаботнее, на случай, если отец решит обвинить меня в помутнении рассудка.

– Следы? – спросил отец, поднимаясь.

– Решил проверить. Вдруг это мне не приснилось? – хмыкнул я.

Отец был настроен серьезно. Вместе со мной принялся осматривать землю, расспросил, что я слышал.

– Ничего особенного. Может, камень сорвался, может, зверь какой рядом ходил. Уже не разберешь.

– Что еще? – отец уставился мне в глаза, но я давно научился противостоять его взгляду, поэтому без запинки ответил:

– Нет. Ничего.

А в голове раздалось: «дикари».

Зверек оказался жилистым, жевался с трудом. На лапах кроме мышц – ничего. Самым вкусными были внутренности, особенно желудок с еще не до конца переваренной горной травой. Отец был излишне напряжен. Смотрел в одну точку, не иначе, собирался с мыслями.

– Куда дальше? – я первым нарушил молчание.

– Пойдем вдоль реки. Узнаем, куда она приведет, – ответил он. Но размышлял явно не об этом.

– Разве ты не изучил все вокруг? – спросил я с издевкой, которую он, без сомнения, заметил, смерив меня «взглядом вождя», как я это называл. Тем не менее, ответ я получил и совсем неожиданный.

– Ждал тебя. Рассчитывал на помощь.

Мясо застряло в горле. Я предпринял несколько попыток проглотить его, но во рту пересохло. Фляга с водой оказалась как нельзя кстати.

На этот раз я оставил его реплику без ответа. Понимал, к чему следует готовиться.

Мы двигались вдоль речушки. Под ногами зеленела трава, сочная, яркая. Даже камни, казалось, поблескивали. Вокруг возвышались скалистые исполинские (еще помню это слово) горы. Вершины некоторых из них покрывали снежные шапки.

Чем дальше мы шли, тем сильнее менялась природа вокруг. Появилось больше зелени. Стали попадаться редкие хвойные деревья. В кои-то веки отец предположил, что речушка – не что иное, как растаявший снег с вершин гор. Течение было довольно сильным.

Когда солнце перешло к падению, мы сделали привал. Умылись речной водой, напились, набрали полные фляжки и прикончили остатки рыбы, которая начала вонять.

Становилось невыносимо жарко. Я предложил идти дальше, чтобы не терять времени, но отец сказал остаться. Мы укрылись под отвесной скалой. Лучше, чем сидеть под открытым солнцем.

– Ты же знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? – начал отец.

Сердце в груди забилось часто и громко. Тело жутко зачесалось от макушки до самых пяток.

Я знал. И с момента последнего разговора ничего не изменилось.

– Тебе пора начинать управлять племенем, – сказал он, кивая в такт словам, будто убеждал себя в собственной правоте.

Мне не хотелось отвечать. Хотя бы потому, что я отвечал уже тысячу раз.

– Эти люди нуждаются в тебе, – продолжил отец.

– Тогда почему от них так мало толку? – сказал я на повышенных тонах.

– Им просто нужен новый проводник.

Вновь одно и то же. Вновь эти россказни про заблудших овец, пускай отец никогда и не читал Библии. И вновь мое нутро закипает, раскаляется, готовится к сопротивлению.

Но я молчал.

– Они пропадут без тебя.

Да и пускай пропадают! Пускай мучаются с голоду! Знания, которые я мог им дать, они отвергли. Желают, чтобы я делал все за них, равно как сейчас это делает отец. Маленькие дети! Они хотят, чтобы их водили за руку, говорили, что можно, а что нельзя. И стоит тебе отвлечься, как все пойдет прахом (если только прах умеет ходить).

– Старшие не последуют за мной. Я для них никто. Сын человека, которого они… – я запнулся. И все же сказал правду. – Которого они боятся, но держатся с ним, потому что не хотят умереть через несколько дней.

– Понимаю тебя. Я вижу. Я сам через это прошел.

– Они не хотят жить, – закричал я. – Они просто боятся умереть.

– Ты должен принять их, – голос отца сквозил невиданной мягкостью.

Душно, невыносимо душно, как будто костюм начал сдавливать меня, выжимать.

– Я не хочу принимать их. Они… Они недостойны быть принятыми.

Да, да, недостойны, не заслуживают!

– Это твое племя, – холодно сказал отец. Он, как и я, находился на грани. И если я позволял чувствам взять верх, то он предпочитал скрывать эмоции.

– У меня нет племени.

Я поднялся. Находиться в испепеляющем костюме больше не было сил.

– У меня есть только Аули, – сказал я, стягивая куртку.

– Что ты делаешь? – спросил отец, но я понял, что ему нет до этого дела.

– У меня есть только Аули, – повторил я. – Слишком жарко. Нужно охладиться.

Я посмотрел ему в глаза и кинулся вниз к речке, на ходу скидывая ботинки и штаны. Я видел застывший вопрос в его глазах. Вопрос, который он никогда не решится озвучить.

Я погрузился в поток, доходивший мне чуть выше коленей. Поддался ему. Вода мгновенно унесла всю спесь. Течение повлекло за собой, назад, туда, где мы начали свой путь утром. Я ловко уцепился за висящую корягу, подтягиваясь на руках, выбрался на берег.

Свежо и чисто. Я по-звериному смахнул с себя холодные капли, вытер лицо. Пошел собирать разбросанную одежду и тут же надевать ее обратно, пока солнце не оставило отпечатки на моей бледной коже.

Отец по-прежнему стоял в тени под отвесной скалой.

«Есть ли у тебя я?» – вот вопрос, который никогда не сорвется с его губ, но ответ, на который он хотел узнать больше всего.

3

Совсем как обиженные дети, мы еще долго шли молча. Не то, чтобы раньше мы тонули в потоках задорных или хотя бы теплых разговоров, но сейчас наше молчание искрилось напряжением (надеюсь, так можно сказать, и, если да, моя речь стала немного богаче). До самого захода солнца мы не проронили ни слова, ни единого ругательства, когда ноги наши попадали на незаметные камни и выворачивались в неестественные положения, а то и вовсе валили нас на землю.

Я вглядывался вокруг, запоминал пейзажи, чтобы после нарисовать. Чувствовалось величие этих мест. Такое не перенесешь на бумагу. Но попытаться стоит.

Заметно похолодало. Ночью придется несладко. Возможно, нас накроет белым одеялом. Снежные шапки гор все ближе. С утра они куда гуще, чем в самый солнцепек. Не все горы имеют снежные шапки. Да и мы не по вершинам блуждаем. Но небольшой страх, что мы проснемся под снегом, все же есть. Страх не быть погребенным. Замерзнуть.

Дышалось тяжело. Мы только и делали, что шли. Не совершали привалов. Отцу без разницы, сколько идти. Для него переход через скалы, десятки километров по пустыне и пыльному заброшенному городу не более, чем прогулка, уж не знаю, приятная или нет. И будь он гружен рюкзаком весом в пятьдесят килограммов, ничего бы не изменилось. Сейчас у него появился новый стимул движения без остановок – проучить неблагодарного сынка. Считает он так или нет – его дело. Мое дело – молчать и не проронить ни звука, ни намека на усталость, растертые в кровь ноги и стонущую спину. Бесполезная борьба характеров. Бесполезная борьба двух мальчишек.

Я решил, что промолчу, даже если отец будет идти всю ночь. Голод подступал постепенно, напоминал о себе не урчанием в животе, а образами, запахами-призраками, которые я чувствовал абсолютно везде.

Если я свалюсь без чувств, остановится ли отец? Заметит ли он вообще, что уже несколько часов держит путь один?

– Ночлег, – сказал он, когда мы добрались до небольшого плато. Самое долгожданное слово за сегодняшний день.

Пока мы стелились, я размышлял. Не собираюсь начинать разговор первым. Не считаю себя виноватым за то, чего не хочу делать. Я не лезу ни к кому. Пускай и ко мне никто не лезет. Кроме Аули, конечно. Ей можно. Хорошо бы она оказалась сейчас рядом. Вдвоем теплее, несмотря на ее вечно холодные ноги. Иногда она изворачивается и прислоняет свои ледяные пятки мне к груди. Обычно я уже сплю, но сразу же просыпаюсь, а она делает вид, будто давно находится в царстве Орфея – древнего Бога греков – народа, которого уже, наверное, нет. Как и других народов.

Одна из старших – Роза – склочная женщина, смотрящая на тебя так, словно ты наобещал ей горы золота, а в итоге оставил с носом, называет Аули «ладненькой». Говорит, у нее все на своих местах (как будто у кого-то другого вместо головы может быть колено). Она, конечно, имеет в виду фигуру. И я полностью с ней согласен.

Поражаюсь, как далеко завели меня собственные мысли, начисто лишив сна. Недаром буддисты говорили, что ум человека подобен обезьяне. Мой-то уж точно. Интересно, в мире еще остались буддисты?

Убеждаю себя: все само образумится. Встанет на свои места, когда я найду Саппалит.

* * *

Проспал, как убитый. Проснулся от холода. За ночь снега не выпало, но нос пришлось растирать и сморкать, чтобы легче дышалось. Гуща деревьев, как мне казалось, должно согревать нас, создавая естественную завесу и предлагая свои дары. Но не тут-то было.

Отец встал раньше – совсем не удивительно. Он ходил вдоль нашего скромного лагеря, вглядывался то в землю, то далеко вперед. Что-то высматривал. Страсть как хотелось расспросить его, вызнать, произошло ли что за ночь. Вижу: произошло. Но характер, принципы не позволяли начать разговор. Пошел в отца, – сказали бы старшие женщины. И я бы вряд ли стал этим гордиться.

Неплохо бы почитать или порисовать, чтобы отвлечься. Пришлось выковыривать камушки из подошвы ботинок – все какое-то занятие.

– Что там?

Далеко ли я смогу уйти, если продолжу строить обиженного?

Отец не ответил, подозвал меня взмахом руки. Я поднялся, подошел. На душе стало легче.

– Что ты слышал вчера ночью?

Я посмотрел под ноги – отчетливый след, оставленный плоской подошвой. Не такой, как у нас с отцом. Да и размер заметно меньше.

– Есть еще? – спросил я, заглядывая в глаза отцу. В моих уже созрела тревога.

Он сохранял строгость. С его лица можно с легкостью создавать слепки, если кому-то это еще нужно. Отец помотал головой. И в то же время я ощутил некую радость. Радость от того, что я не ошибся и прошлой ночью кто-то действительно следил за нами. Глупая радость. Надменная.

– Что-нибудь пропало? – я, подобно отцу, всматривался вдаль, хотя горы перекрывали почти весь обзор.

– Нет.

И это уже странно. Если нас не убили, не обворовали, то какой смысл в простой слежке? Может, они (хотя, почему они?) думают, будто мы знаем хорошее место, где есть вдоволь всего? Не хотелось бы никого расстраивать. Расстроенный человек способен на многое. Расстроенный и голодный – на все.

Мы не стали ничего обсуждать. Собрали вещи, выпили воды и направились дальше вдоль реки. Правда теперь были очень внимательны. Слишком внимательны, из-за чего вымотались через несколько часов. К тому же нас одолел голод, да так, что лично я готов был начать жевать редкую траву, грызть пустые шишки и обсасывать камни. Вода более не спасала, наполняла желудок и вынуждала чаще отвлекаться на туалет.

На очередном привале я умудрился поймать змею. Она проползла совсем рядом, едва не задела хвостом моих согнутых в коленях ног. Даже не знаю, как это случилось. Рука рванулась сама, пальцы вонзились в землю, а между ними очутилось скользкое черное тело змеи.

Я бил ее до тех пор, пока маленькая головка не угодила в камень и не превратила череп в груду осколков. Тело отозвалось предсмертными судорогами и навсегда остановилось.

Я швырнул змею отцу. Подумал, это выглядело грубо. Он дождался конца судорог, спокойно взял трупик, ножом отрезал размозженную голову. Протянул тонкую линию от бывшей головы до конца хвоста ножом. Ловко снял кожу, нарезал мясо на мелкие куски. Нам и раньше выпадало есть змей. В сыром виде в том числе. Сейчас ни отец, ни тем более я, не желали тратить время на костер, учитывая, что за нами следят. Да и сил осталось не так, чтобы много. Поэтому глотали мясо не жуя, обильно запивая его водой, чтобы ненароком не сблевать. Я представлял, будто мясо змеи – жареная на костре рыба или небольшая птичка, чьи кости так хрупки, что их можно не выплевывать. Но мозг отказывался обманываться. Все же я справился – смог уберечь желудок от конвульсий.

Мы продолжили путь к одной из вершин, деревьев на которой было заметно больше. Я не спрашивал, но чувствовал: отец очень на нее рассчитывает. Он устал не меньше моего. Тратил силы еще и на то, чтобы сохранить достойный вид, так сказать, не ударить в грязь лицом. На то же самое силы тратил и я. Разница лишь в том, что я не придавал этому огромного значения.

Когда, спустя час или около того, продрогшие и едва не сломленные, мы достигли вершины, отец облегченно выдохнул. Он оказался прав.

* * *

Перед нами раскинулась лазурная долина. Расположенная аккурат посреди горных хребтов, ее дно покрывала сине-зеленая прозрачная вода, с поверхности которой торчали макушки елей. Похоже, раньше здесь стоял лес, который, по неведомой нам причине, затопило. Увиденное поистине захватывало воображение. Даже отец, человек, повидавший много чего на свете, не смог до конца скрыть восхищения – его рот был слегка приоткрыт.

Мои руки по привычке потянулись к рюкзаку в поисках бумаги с карандашом. Почувствовав холодную железку замка, я натужно выдохнул.

Воздух свеж и немного морозен. Все-таки близился вечер. Да и отсутствие нормальной еды в наших желудках не способствовало выработке дополнительного тепла.

Я продолжил осматриваться, изучать окрестные горы, искать тропки, способные увести нас дальше. Какой бы красотой не обладало место, ночевать здесь мы не могли из-за наступавшего холода. Кто знает, возможно озеро покрывается тонкой прослойкой льда, стоит солнцу скрыться за горизонтом.

Я не заметил, как отец спустился вниз. Он стоял у высокого куста, желтеющего крошечными точками. По высокой траве я добрался к нему.

– Что это?

Отец срывал с куста желтые ягодки, похожие на бусины в ожерельях старших женщин. Вместо ответа, отец протянул мне ладонь, высыпал горсть ягод.

– Они съедобные?

Отец сплюнул косточки, что в его понимание означало «да».

На вкус ягода была кисловата, непривычна, по сравнению с другими ягодами, что довелось мне пробовать. Тем не менее, мне понравилось. Я засыпал горсть в рот и принялся осторожно молоть плоды зубами. Воспоминания о поломанном зубе и его дальнейшем удалении ничего, кроме приступа дрожи и острой боли, не вызывали.

– Не помню названия, – сказал отец. – Но она очень полезна.

И он собрал еще горсть.

Мы ободрали почти весь куст. Не сказать, что наелись, но силами наполнились. И энергией, звавшей нас выбираться отсюда, если не хотим замерзнуть.

Я осмотрелся, искал другие кусты, усыпанные ягодами, но так ничего и не нашел. Видимо, удача посетила нас на короткий миг.

Вода в озере была кристаллизовано прозрачной. Склонившись над поверхностью, я наблюдал, как стволы деревьев уходят в дно, казавшееся близким, будто находилось на глубине моего роста. Но я точно знал, что это не так, и глубина куда больше, в разы. Почему-то подумалось, что старшая Манэ назвала бы это место святым. Святое – значит необычное. Отец бы сказал, что здесь был джанат. Но произнес он другое.

– Холодает. Нужно выбираться.

Я так и не заметил, куда мы можем пойти. Разве что пересечь озеро вплавь. Но это опасно, грозило болезнью, соплями и ознобом. Мой путь на этом мог прекратиться. Сквозь гладь виднелись снующие рыбки. Значит, рядом должна быть рыба покрупнее. Горное озеро не такое уж и большое в ширину. Я бы с легкостью переплыл его, не будь других забот.

– Сюда.

Отец пропал из виду. Он не помашет рукой, будет ждать, пока я сам его замечу. Разве что попытается толкать меня взглядом, да без толку: я давно выработал иммунитет к его безмолвным упрекам.

Увидел его между елей, как раз там, где небольшой лесок на подъеме расступался, образуя подобие тропы. Я поспешил к отцу. Стало заметно темнее. Еще час, и разобрать дорогу без факела будет невозможно, а его-то как раз у нас и нет.

Добравшись до отца, я неожиданно сообразил: тропа не природная – вытоптана человеком. И если она не успела зарасти, значит, по ней совсем недавно кто-то ходил.

– Или ходит, – сказал я вслух и посмотрел на отца.

Сквозь непроницаемую маску лица я смог разглядеть одобрение: наши мысли совпали.

– Думаешь, рядом чужаки? – я пристально смотрел в его глаза, пытался считать возникающие в голове образы. Ждать ответа не приходилось.

– Скорее всего, – ответил он.

Для уверенности я нащупал холодное железо крюка, висящего сбоку рюкзака. Отец ничего не проверял. Его крюк всегда был на месте, а пояс окружали метательные ножи, которые, пока, служили для охоты.

Поднявшись по тропе, мы наткнулись на равнину с башней и торчавшими из земли каменными плитами высотой чуть выше колена. Темнота опустилась на мир, а вместе с ней холод и пробирающий до костей горный ветер. Я дрожал, зубы стучали, даже челюсть свело. Отец держался, старался, но и его передергивало. Спальные мешки не спасли бы нас, а разбивать палатку в такой дубак без света и перчаток невыносимо.

Не сговариваясь, мы кинулись к башне, огибая торчащие из земли плиты, которые я пообещал себе рассмотреть завтра. Башня была невысокой, метров пять-шесть в высоту, выложенная из разного по цвету кирпича – даже в темноте заметно. Сколько она здесь простояла и кем была построена нас мало волновало. Ответ «люди» вполне сгодится. Да и вопрос сам по себе не требовался. Слишком много пришлось повстречать нам построек, деревень и городков. Все они были созданы еще до атаки джаната.

Когда я добрался до башни, отец уже ломился в деревянную иссохшуюся дверь.

– Заперто? – выкрикнул я, хотя сам прекрасно все видел.

– Помоги!

Вдвоем мы налегли на дверь. Чувствовалось: она хотела поддаться, но что-то не пускало.

Я отошел назад, осмотрел башню. Виднелось одно окно на самом верху. Возможно, если я встану отцу на плечи, смогу немного подпрыгнуть, зацеплюсь за выступ. Но все это только «возможно».

– Да помоги же ты! – взревел отец.

Его крик подействовал магическим образом. В одну секунду я разозлился и наполнился силами. Сбросил рюкзак, разбежался и влетел в отца. Вместе мы пробили дверь. Оказалось, внутри ее сдерживала дощечка, щеколда. Ветер завывал со свистом. Отец оклемался первым, захлопнул дверь.

– Крюк! – закричал он, и голос его эхом разнесся по стенам башни.

Я забыл рюкзак снаружи!

Отец чуть ли не вытолкнул меня из башни. Пока я бежал за рюкзаком, резкий поток ветра ударил в бок, опрокинул меня. Когда я вернулся, отец тут же закрыл дверь и заложил вместо дощечки свой крюк. Уверен, он с удовольствием выплеснул бы накипевшие эмоции, но предпочел проглотить их.

Времени и сил на вопросы не осталось. Темнота сыграла свою роль. Благодаря тусклому свету из оконец, нам удалось заметить обломки лестницы. Верхний этаж.

Уже лежа в спальном мешке, когда ноги мои окончательно согрелись, ветер из оконец облизывал лицо, а сон опутал своей тенью, я подумал: кому понадобилось закрывать башню изнутри?

* * *

Для чего выстроили башню изначально мы так и не выяснили. Вероятно, для наблюдения. С верхнего этажа открывался отличный обзор, где мы смогли отследить часть пройденного пути – я удивился, как в действительности петляла дорога. Там же, наверху, нашлись свежие пепел (от самокрутки, уточнил отец) и кости. Не человеческие. Пол был истоптан следами разных подошв.

– Здесь часто кто-то бывает, – озвучил я очевидную истину.

Отец посмотрел в окно, перешел к противоположному.

– Сюда.

Я оторвался от изучения кирпичной кладки, в которой ничего не понимал, подошел к окну.

Совсем рядом, ниже, где горы резко обрывались, расстилался океан. До безобразия спокойный, безмятежный. Рядом с берегом тянулись ветхние постройки, странные закрученные трубы, пирс. Значит, и здесь океан преграждает нам путь. Не позволит уйти. Оставляет единственный выход – пересечь его.

Скорее всего мое лицо приняло мученический вид. Отец понял настроение и сказал:

– Это озеро.

– Озеро? – я почесал затылок.

– Да. Присмотрись.

Он указал рукой вдаль, протянул бинокль, но я уже и сам понял, к чему он клонит. За гладью воды, сокрытые дымкой и облаками, возвышались новые гряды гор. Я развел руками, как бы спрашивая «и что с того?»

– Возможно, оно пресное. И земля здесь иная. Осмотрим постройки.