Первая раса

Анастасия Флейтинг-Данн

Первая раса

Анастасия Флейтинг-Данн

Первая раса

0.

На Штайнбах опустилась ночь. Она укутала своим тёмно-синим покрывалом крыши домов и мостовые, занавесила витрины и окна. Убаюканный тьмой и тишиной, город погружался в сон.

Никто не видел, как пришёл он.

Молодой человек со спортивной сумкой на плече неспешно шёл по улице. Капюшон куртки закрывал его лицо, так что в свете фонарей можно было различить только острый подбородок.

Рядом, в одном темпе с хозяином, шагала огромная белая собака. Она с интересом поглядывала на витрины и вывески магазинов, мимо которых они шли. Нос собаки подёргивался непроизвольно быстро, она жадно вдыхала воздух, словно желая втянуть его весь.

Хозяин пса внезапно остановился, достал пачку сигарет и закурил. Из кармана его куртки выскользнула подвеска, маленький синий камушек-капелька на кожаном шнурке. Собака вздохнула, и молодой человек поспешно спрятал украшение в карман.

Эти двое прошлись по городу, рассматривая – а кто ещё и обнюхивая – всё встречающееся на пути, и вышли на окраину. Здесь, возвышаясь над другими домами, стояла заброшенная «свечка». Жильцов этой шестнадцатиэтажки расселили несколько лет назад ввиду аварийности здания. Но ремонтировать его никто не собирался, сносить, впрочем, тоже. С тех пор высотка пользовалась дурной славой, став штаб-квартирой для отбросов современного общества.

Молодой человек сделал очередную затяжку, переминаясь с ноги на ногу. Затем взглянул на питомца, словно спрашивая его мнения. Собака вильнула хвостом. Хозяин хмыкнул и направился к высокому крыльцу. Пёс потрусил следом.

Дверь подъезда не была заперта. Молодой человек подтолкнул её ногой, и она послушно, неприятно скрипнув, впустила непрошеных гостей.

Собака вновь повела носом, а затем уверенно двинулась к лестнице. Теперь настала очередь хозяина послушно идти вслед за четвероногим другом. На некоторых этажах слышались шорохи – то ли мыши, то ли крысы. Но собака не реагировала, как, впрочем, и хозяин.

– Эй, парень!

Молодой человек остановился на лестничном пролёте и обернулся. В коридоре, шатаясь, стоял мужчина в грязной одежде. Он постоянно чесал руки, закрытые длинными рукавами рубашки. Вид у него был не самый дружелюбный.

– Ты это… чего здесь забыл? Про-проваливай отсюда!

Обитатель шестнадцатиэтажки пошёл навстречу незваному гостю, пошатываясь и держась за стены. Плечи его были низко опущены, губы пересохли. Классический наркоман, у которого закончилась доза и вот-вот должна была начаться ломка.

– Если первый раз… то тогда… плати… – велел он. – Здесь все платят… за постой.

Собака вопрошающе посмотрела на хозяина. Тот стоял не шелохнувшись. Наркоман остановился, утёр рукавом нос и, скривившись, надрывно крикнул:

– Тебе жить надоело? Давай бабки, говорю! – он вытащил из кармана нож, и в свете полумесяца и звёзд, проникающем внутрь через пыльное окно, блеснуло лезвие.

Молодой человек демонстративно поскрёб ногтем по стене, и в наступившей тишине было отчётливо слышно, как упал на пол кусок штукатурки.

Это сработало на наркомана как красная тряпка на быка. Он издал животный рык и побежал на незнакомца, надеясь, что ему всё же перепадут если не деньги, то хотя бы телефон или часы, которые можно будет удачно заложить.

Но молодой человек был явно не робкого десятка. Когда между ними оставалась пара метров, наркоман увидел, как на лице незнакомца появилась улыбка.

Если бы кто-то в этот момент смотрел на заброшенное здание, он бы увидел, как в окнах на одиннадцатом этаже блеснула яркая красная вспышка. Через пару минут из «свечки» с криками выбежали человек пятнадцать, пришедших сюда ровно за тем же, зачем и их неудачливый товарищ. Тот бежал последним, спотыкаясь и крича громче всех.

Молодой человек одобрительно похлопал пса по загривку, и тот махнул хвостом в знак благодарности.

На последнем, пятнадцатом1 этаже широкая стеклянная дверь была не заперта, и они вошли в огромные апартаменты. Потолки здесь были высокими, почти два с половиной метра. В гостиной даже был люк на крышу. Молодой человек довольно улыбнулся и поднялся по прикрученной к стене металлической лестнице. Собака, неестественно высоко подпрыгнув, последовала за ним.

С плоской крыши открывался вид на Штайнбах. И хотя была ночь, и завтра людям нужно было рано вставать, город продолжал жить: кое-где гуляли люди, слышалась музыка – то молодёжь на пустой парковке тестировала аудиосистему новой машины. Центр был подсвечен многоцветными огнями и выглядел как нарядная игрушка. Ветер принёс аромат расцветающей вишни.

Молодой человек постоял немного, закрыв глаза и вслушиваясь в симфонию звуков и ароматов. В призрачном свете звёзд можно было разглядеть, как довольная улыбка зарождается на его лице.

– Знаешь, Винни, – негромко сказал он, – мы всё же останемся здесь.

Собака согласно гавкнула.

1.

прошло шесть месяцев

На дворе стояли прекрасные деньки: осень щедро одаривала золотым листопадом и ярким солнцем. Было тепло, но уже не по-летнему. Это была та теплота, от которой веет приближающейся зимой, которая спешит отдать всю себя без остатка, до последнего отражается в подёрнутых тонким ледком лужах. Приближался праздник – День Всех Святых.

Но в этом году настроение горожан старшего возраста не было особо праздничным. И причиной тому послужил Эль.

На рынках и в супермаркетах женщины обсуждали последние известия: «Вы слышали? Да-да, кто же ещё?» В колледжах и университетах студенты в глаза преподавателей заявляли об асоциальном поведении, а на вечеринках хотя бы раз выпивали за Гая Фокса нового времени. Молодые мамы кормили детей и укоряли мужей: «Сколько можно пропадать с друзьями! Дождёшься – пожалуюсь кому следует!»

Всего за несколько месяцев Эль сделал для Штайнбаха столько, сколько ни могли за несколько лет все местные активисты, вместе взятые. Казалось бы, живи и радуйся. Но сытое немецкое общество настолько привыкло существовать в определённых рамках, что малейшие незапланированные отклонения от «нормы» приводили людей, особенно представителей старшего поколения, в ужас. Эль был чем-то новым и непривычным, а значит, как ни крути – подрывником спокойной жизни.

Началось всё в апреле: трансляция передачи «С семьёй перед телевизором» в семь вечера была неожиданно прервана. Изображение на экранах сотен телевизоров подёрнулось рябью, и ведущие растворились в «белом шуме». Вместо них в эфире появился молодой человек в чёрном и заявил: его зовут Эль, он будет жить в этом городе и намеревается навести здесь порядок.

«Долгое время ваши рабовладельцы, называющие себя учителями, начальниками и руководителями, внушали вам, что ваша жизнь – уникальный и драгоценный механизм вашего существования – должна соответствовать требованиям Системы, – вещал молодой человек, глядя на людей с экранов с выражением как будто бы крайнего безразличия на лице. – Ваша жизнь, вы сами оказались прикованными к жёстким рамкам вашего существования. Вы считаете, что все ваши действия правильны и совершенны, если они соответствуют заданным стандартам. Я спешу уверить вас, что таким образом вас приравнивают к скоту.

Вы обязаны жить по часам. Вы обязаны учиться по стандартам. Вы обязаны внешне соответствовать определённому образу. Вся ваша жизнь – бездумное поедание нравоучений о морали и нравственности. Вам внушают, что все болезни общества абсолютно нормальны и характерны для человека как для живого вида, и призывают вас быть толерантными и терпимыми. Ваша жизнь, организованная для вас вашим государством и чиновничьим аппаратом, ведёт вас на бойню.

Человеческое сообщество, если рассматривать его как живой организм, превращается в огромную раковую опухоль. Я намерен убрать все метастазы, вызванные разложением ваших собственных умов».

Видеоряд пускай и был без сногсшибательных спецэффектов, но произвёл такое впечатление на зрителей, что поисковые системы тут же были атакованы запросами: кто такой этот Эль? К сожалению, в Интернете не оказалось ровным счётом ничего: ни ролика, ни информации. Люди были шокированы неслыханной дерзостью этого человека: кто из них бы осмелился «навести здесь свои порядки, потому что общество прогнило до мозга костей»?

Полиция была возмущена не меньше. Слыханное ли дело – взломать эфир! Кроме как по телевизору, нарушителя спокойствия никто больше не видел, и шеф полиции по округу Штайнбаха даже объявил: тысяча евро тому, кто сообщит, где находится его логово. Конечно, деньги должны были быть переданы только в том случае, если информация подтвердится. Но в первые дни после этого объявления ложных звонков на центральный коммутатор полиции поступило столько, что храбрые блюстители закона и порядка махнули на эту затею рукой.

Иногда казалось, что выходки Эля не несли особого смысла. Например, в июне он зашёл в автобус, в котором ехали школьники, и выволок водителя наружу. Спустя пару минут водитель вернулся, бледный как мел, почему-то включил кондиционер и продолжил движение.

Родители школьников возмущались ровно до того момента, пока сопровождающая школьников женщина не пояснила, что произошло. В июле стояла аномальная жара, и в автобусе было душно. На просьбы включить кондиционер водитель не реагировал, мол, тогда понизится производительность транспортного средства. Можно было открыть люк в крыше, но поток воздуха был слишком сильный, и взмокших детей продуло бы.

Жаловаться на подобное сопровождающая не имела права, а дети не рассказывали родителям по каким-то своим личным причинам. Так длилось несколько недель, пока сопровождающая не выдержала и не оставила жалобу на сайте транспортной компании. А что было дальше – всем известно.

Не прошло и месяца, как по местному телевидению прогремело: в клинике Штайнбаха был похищен ребёнок. Главврач обратился в полицию с заявлением. Двухлетняя Штеффи Винцер поступила на обследование с высокой температурой. Ребёнку должна была проведена люмбальная пункция. Врачи уже были готовы к процедуре, когда в кабинет ворвался Эль вместе со здоровенным псом. Он натравил собаку на персонал, а сам схватил ребёнка и покинул отделение.

Но жители даже толком не успели возмутиться этой ужасной выходкой: после выпуска новостей в отделение полиции позвонила женщина, представившаяся Терезой Винцер, матерью похищенной Штеффи. Она рассказала, что обратилась в клинику, потому что детский врач не смог поставить диагноз. Заведующий приёмным отделением направил ребёнка на проведение пункции с подозрением на менингит.

Тереза была в приёмной, когда Эль вынес её дочь из процедурного кабинета. Он велел женщине немедля обратиться к пульмонологу. Даже проводил до стоящего возле клиники такси.

К её удивлению, врач тут же пригласил маленькую пациентку на осмотр, попросив других посетителей подождать. Установление диагноза не заняло много времени: пневмония. Девочке назначили антибиотики и постельный режим.

Вечером того же дня домашнюю страницу клиники Штайнбаха взломали. На главной странице вместо привычных данных появилась информация о проведении определённого количества процедур, необходимых для аккредитации клиники в следующем году. Среди прочих значилось проведение люмбальной пункции. Ниже была прикреплена выписка из зарегистрированной в клинике амбулаторной карты Штефании Винцер, где в графе диагноза была указана пневмония.

После этого случая СМИ как по команде замолчали. Ведущие новостей старались избегать тем, связанных с поведением Эля. Если он чем-то отличался, то радио телевидение и пресса старались осветить это, не упоминая при этом даже имени бунтаря или же не упоминая его вообще.

Мнение людей разделилось. Кто-то считал, что государство боится, что наконец-то нашёлся тот, кто не боится отстаивать права людей. Кто-то тут же приписал Эля к радикалам и заклеймил позором. Были даже те, кто считали, что Эль ни разу не немец, ибо так позорит страну и нацию. Но демократичное немецкое общество, проповедующее свободу слова и мнения, объявило их расистами, и те вынуждены были прикусить языки.

Даже несмотря на молчание СМИ, имя Эля побывало на языке у каждого умеющего разговаривать жителя Штайнбаха. Он стал примером для подражания юных бунтарей. Девочки-подростки живо обсуждали между собой молодого человека, который ко всему прочему оказался ещё и «хорошеньким». Их матери вздыхали и терпеливо вели разъяснительные беседы со своими чадами о вреде подрыва самосознания.

Теперь на носу был Хэллоуин, и жители города были взволнованы: стоит ли ждать от Эля чего-то необычного? Молодёжь в предвкушении потирала руки, а взрослые качали головами. Женщины запасались баллончиками со слезоточивым газом, мужчины – упаковками с пивом, дети – хлопушками. Всё шло своим чередом.

***

– Ты уверена, что в этот раз всё получится? – девушка на экране телефона выглядела обеспокоенной. – Сколько всего осталось в списке?

– Вопрос не совсем корректный. Лучше спросить, какой сейчас по счёту город.

– И какой же?

– Пятнадцатый.

«Следующая станция – Штайнбах. Пересадка в направлениях Карлсруэ, Базель, Оффенбург. Уважаемые пассажиры…»

– Мне пора, Аби, – девушка с сиреневыми волосами закинула сумку на плечо.

– Позвони, как только что-нибудь узнаешь, – строго велела собеседница.

– Обязательно.

– Даже если ничего не узнаешь, всё равно позвони. Поняла?

– Да, мамочка.

Ловко лавируя между пассажирами с тяжёлыми чемоданами, девушка выбралась из высокоскоростного экспресса ICE. Бросив прощальный взгляд на локомотив, похожий на блестящую на солнце афалину, она вздохнула и растворилась в толпе.

На улице она первым делом изучила штендер с информацией о городе. Отыскала глазами на карте здания вокзала и городской администрации, провела пальцем по красной линии автобусного маршрута, запоминая дорогу. Наконец достала из бокового кармана рюкзака чёрный фломастер и записала номер автобуса на запястье, рядом с какими-то полустёршимися стрелками.

Остановка была пуста, и девушка бросила рюкзак на скамью. Достала кошелёк, быстро пересчитала купюры, отмечая каждую кивком головы. Убедившись, что денег ровно столько, сколько должно было быть, она вытащила десятку для оплаты проезда и спрятала кошелёк в глубине рюкзака.

Часы на башне церкви пробили десять раз. Девушка рассеянно достала телефон, словно хотела удостовериться, что городские часы не обманывают. Экран загорелся, и на заставке появилось фото семьи: отец, мать, мальчик-подросток и девочка лет пяти. Все лица были серьёзными, мать с отцом, казалось, даже слегка хмурились. Мальчик держал в руках огромную охапку астр. У малышки на снимке угадывались сиреневые волосы. Девочку звали Риса.

Подошёл автобус. Риса вздохнула и убрала телефон в рюкзак.

Ехать нужно было около пяти остановок, и Риса, устроившись возле окна, принялась рассматривать город. Ей всё было интересно, она пыталась уловить в городе знакомые черты. Но, как она ни вглядывалась в мелькающие за окном парки, дома, магазины, она не чувствовала того сладостного томления, когда после долгого отсутствия возвращаешься наконец в город детства. К тому же Риса привыкала разочаровываться, каждый раз ошибаясь в выборе места.

Родных своих она не помнила. Конечно, они были запечатлены на фотографии. Но если уж быть абсолютно честными, то у неё не было никаких воспоминаний до того, как она очнулась в реанимации, подключённая к системе ИВЛ, не понимая, что происходит вокруг.

…Папа!

Перед глазами стоит белая стена света, настолько яркого, что больно смотреть. Она пытается отвернуться, отстраниться, но ей никак не удаётся: свет становится всё ярче и ярче. Риса закрывает глаза рукой, а другой шарит по воздуху, надеясь нащупать источник этого сияния.

Веки Рисы чуть вздрагивают, и она открывает глаза. Её взгляд плохо фокусируется на предметах вблизи и упирается в белый потолок. Прямо над кроватью висит длинная, вытянутая лампа, напоминающая плитку белого шоколада. Слышится равномерный писк какого-то аппарата. Девочка делает вдох и понимает, что ей мешает сглотнуть какая-то странная трубка во рту. Риса хочет достать её, но дрожащая рука не слушается. Неизвестно, сколько приходится ждать, пока тело начнёт понемногу повиноваться желаниям. Наконец ей удаётся вытащить мешающую трубку и подавить рвотный рефлекс.

Риса не понимает, где она, и пытается осмотреться. Солнечный свет проникает сквозь толстое оконное стекло, освещая разглаженную белоснежную простыню на пустой кровати. Слева находится большая непонятная штука. Риса прежде не видела ничего подобного, и её воображение подсказывает, что в таких штуках, наверное, спят астронавты на космических кораблях. Если в этой комнате стоит такая штука, где же тогда она находится?

Слышатся голоса, и Риса озирается по сторонам в поисках людей. Разговор доносится из-за чуть приоткрытой двери в конце комнаты, которую она сразу не заметила.

– В анамнезе указано, что у ребёнка среднетяжёлая черепно-мозговая травма. Кто составлял историю болезни? – спрашивает женщина явно в возрасте.

– Доктор Шнайдер, – отвечает ей молодой голос. – Что-то не так с диагнозом?

– Пока не знаю, мне нужно лично осмотреть её, ещё раз проверить бумаги. У девочки не было диагностировано диффузное аксональное повреждение?

– КТ ничего не показала.

– У таких детей необязателен аномальный срез КТ, вы знаете об этом?

Риса отворачивается от двери и взглядом скользит по окну. За ним как будто ничего нет, кроме яркого солнечного света. Ни облаков, ни деревьев, ни домов. Просто белое безграничное сияние. В голове её пусто, словно она бродит по коридорам библиотеки, из которой недавно вывезли книги. Нет ни воспоминаний, ни мыслей. Ничего.

Рису не пугает эта пустота в голове, она ощущает себя новорождённым ребёнком, который ничего не знает о мире. Этот ребёнок не знает, где он, как и почему здесь очутился. Постепенно из этой пустоты появляется внутренний голос, который негромко шепчет её имя. Риса пытается вспомнить, кто дал ей это имя, но безуспешно.

На смену имени приходит короткое воспоминание: тёплые, нежные руки. Они пахнут молоком с мёдом, гладят её по голове, и от этих прикосновений спокойно и уютно. Может, это руки мамы? Риса не может вспомнить, и в голове лишь роем диких пчёл гудят вопросы, на которые пока нет ответа…

Автобус затормозил на светофоре, и на Рису, грубо вышибив её из воспоминаний, налетел парень в натянутой на самые глаза шапке. Он вцепился рукой в плечо девушки, чтобы не упасть.

– Извиняюсь, – буркнул он, быстро прошёл к выходу и спрыгнул на следующей остановке.

«Извините, а не извиняюсь, – подумала Риса, отворачиваясь к окну. – Не сам же себя ты собрался извинять».

Через пару остановок вышла и она. Автобус поехал дальше, и Рису на миг охватило чувство, что вместе с ним в неизвестность утекает её прежняя жизнь.

Таких зданий, как то, к которому она приехала, Риса уже видела предостаточно. На каждом красовалась табличка с гордой надписью «Ратуша», менялось только название города.

В нужном Рисе справочном окне женщина с кожей цвета топлёного масла, в очках на цепочке что-то быстро набирала на компьютере.

– Извините, – Риса подошла ближе, – я бы хотела запросить информацию.

Женщина не отрывала взгляд от монитора, и пальцы её летали по клавиатуре быстрее ветра.

– Простите, – позвала Риса, – вы не могли бы мне помочь?

Никакой реакции.

– Я прошу прощения…

Риса замолчала. Тишина затянулась, и всё это время служащая не отрывала пальцы от клавиатуры. Наконец она заговорила, растягивая слова и не глядя на Рису:

– Слушаю вас.

– Мне нужно получить информацию об одном человеке…

– Таких справок не даём! – отрезала женщина и вернулась к своей работе.

– Но… мне нужно только узнать…

– Девушка, я же чётко сказала: таких справок мы не даём! – нахмурилась женщина.

– Но поймите! – умоляюще попросила Риса. – Я ищу мою маму! Только скажите…

– Здесь вам государственное учреждение, а не бюро находок! – рявкнула женщина, опуская обе руки на клавиатуру. – Потеряли человека – обратитесь в сыскное агентство!

Риса замерла на пару секунд, а затем спокойно и твёрдо произнесла:

– Позовите управляющего информационным отделом.

Женщина подняла на неё глаза и внимательно рассмотрела из-под очков.

– Кого?

– Начальника отдела, вот кого, – хмурясь, повторила Риса. – Или его заместителя, по крайней мере.

Служащая сняла очки, достала из ящика стола маленькую баночку спрея с чистящим средством, нанесла его на стёкла очков и мягкой салфеткой принялась их полировать. Всё это она делала с каменным спокойствием.

– Девушка, я могу позвать вам и начальника, и зама, даже самого мэра. Только поверьте мне, вам это ничего не даст.

– Почему это? – продолжала хмуриться Риса.

– Существует такая вещь, согласно которой я не имею права разглашать личную информацию кого бы то ни было, – женщина продолжала чистить очки. – Это касается не только государственных служащих. Никакой врач не сообщит данные своих пациентов, ни один учитель не даст характеристику учеников, а детям-сиротам не разрешено передавать информацию о родителях. Эта вещь называется «Закон о конфиденциальности».

Риса нахмурилась. Ей уже не в первый раз приходилось сталкиваться с «этой вещью»: куда бы она ни приходила за помощью, практически всегда ей отказывали в помощи, отправляя в другие инстанции. Случалось, что ей встречались девочки-служащие, всего на несколько лет старше её самой, лояльнее старших коллег. Они пробивали данные Рисы по городской базе данных, но результата такие поиски не приносили. Всё решил бы запрос в единый по стране архив, но прав к доступу такого уровня у благодетелей Рисы не было.

– Эта вещь называется «бесчеловечность» и «равнодушие», – проворчала Риса и в следующий миг с отчаянием взглянула на служащую. – Вы сами скажите: если бы у вас пропали родители или ребёнок, что бы вы делали?

Женщина внимательно посмотрела на Рису, и её взгляд, до этого твёрдый, как сталь, смягчился, а уголки губ чуть дрогнули.

– Думаю, то же, что и вы.

– Вот видите, – вздохнула Риса.

У самых дверей её окликнули. Женщина, к тому времени успевшая до блеска натереть очки, подхватила Рису под локоть и отвела в сторону.

– Ваша мама проживает в этом городе? – спросила она.

– Я не знаю. Может быть, но не факт.

– Почему вы не обратитесь в детективное агентство? Они помогут вам. В таких учреждениях обычно работают те, кто имеет доступ к базам полиции, или сами полицейские. С ними эта проблема решится гораздо быстрее.

– Наверное, так мне и придётся поступить, – кивнула Риса.

Она не стала говорить, что ограничена в средствах, а подобные агентства заламывают баснословные цены.

Женщина улыбнулась и положила руку ей на плечо.

– Я уверена, у вас всё будет хорошо.

Здание администрации Риса покидала в смешанных чувствах. С одной стороны, к такому развитию событий она была готова. С другой – мало приятного в столкновении с очередной преградой.

Близился полдень, и желудок предательски заурчал: она ведь даже не успела позавтракать. Риса тут же включила навигатор в поисках ближайшей булочной.

Таковая нашлась всего в паре улиц. От ароматных запахов выпечки у Рисы потекли слюнки. Заказав ванильную булочку и какао, девушка полезла за кошельком и оторопела: в рюкзаке его не оказалось.

Риса обшарила карманы штанов и кофты, но нашла только сдачу от проезда в автобусе. Её словно током ударило. Одна, в чужом городе, с несколькими монетками в кармане. Она даже не сможет купить обратный билет на поезд!

Риса уныло побрела по мощённой булыжником улице. Пестревшие рекламными вывесками магазинчики на пешеходной зоне только ухудшали и без того скверное настроение.

Дорога вывела к парку. Риса нашла свободную скамью и тяжело опустилась на неё. Светило солнце, в пруду плескались молодые карпы, а на душе у девушки кошки скребли. Теперь в кармане жалобно бряцали уже семь монет, оплакивая потерю двух своих сестёр. Нужно было срочно продумать план отступления, но ей было до того тоскливо, что в голову не пришла ни одна стоящая идея.

Аппетит пропал совершенно. Какао казалось вязкой слизью, а булочка встала поперёк горла. Риса стала крошить её птицам, с радостным чириканьем слетевшимся на угощение. Из головы не выходил образ парня, толкнувшего её в автобусе: «Извиняюсь». «Невоспитанная скотина, – хмурилась Риса. – Чтоб тебе подавиться моими деньгами».

– Денёк сегодня просто замечательный! – раздался рядом приятный голос, и старушка с оливкового цвета кожей улыбнулась Рисе. – Не возражаете, если я присяду рядышком?

– Садитесь, конечно, – Риса подвинулась.