Старая прялка

– Да есть тут один трудящийся человек!

И степенно ушёл, выпятив грудь и унося на плече тяпку. У изгороди всё же не утерпел и оглянулся: бабушка стояла столбом и не сводила удивлённых глаз с прополотого огорода.

8

Ночью шёл проливной дождь. Витьке даже из дома было слышно, как шумит в овраге вода. Он лежал, тихо накрывшись с головой, и при каждом ударе грома вздрагивал, завидуя бабушке, которая бесстрашно храпела на разные голоса, и можно было подумать, что спит не один человек, а несколько.

То и дело громыхал гром и сверкали молнии. Витька никак не мог отделаться от одной навязчивой мысли, что если молния попадёт в дом, то непременно быть беде – дом загорится, и они с бабушкой сгорят заживо. Сгорать заживо ему совсем даже не хотелось. Чего уж тут хорошего. Вот если бы он погиб на войне, защищая Родину, тогда, конечно, другое дело. А вот так вот за здорово живёшь умирать – дураков нету.

Витька крепко-накрепко зажмурился и заткнул уши, чтобы не так было страшно. Но тут совершенно неожиданно для себя он вспомнил про Бабасю. Вчера, обидевшись на легкомысленный поступок веселой Полудницы, к шалашу Витька так и не вернулся, сочтя Бабасю главным зачинщиком столь коварной проделки, в результате которой ему самому пришлось махать прилипшей к рукам тяпкой, а не глядеть со стороны, как будет всё это само собой полоться. И это дало другое направление его мыслям: мол, он тут беззаботно дрыхнет в постели, под одеялом у него тепло и сухо, а на улице, где ливень обрушился на сад, в мокрых кустах сирени, в шалаше, который будь даже самым распрекрасным из всех шалашей на свете, наверное, всё равно протекает (самому Витьке под проливным дождем в шалаше пережидать непогоду не приходилось) со своей прялкой мокнет в одиночестве Бабася, которую не далее как вчера он обещался ограждать от всех неприятностей.

Витька взволнованно завозился, зашуршал одеялом. Сквозь щелку было видно, как молнии освещают горницу. Он съёжился, почувствовав, как под одеялом стало прохладнее. Но, желая казаться себе молодцом, набравшись решимости, слез с кровати и на цыпочках направился к входной двери, с опаской поглядывая на окна. Около бабушкиной кровати задержался, прислушиваясь к её тяжёлому дыханию, пришедшему на смену храпу. В эту минуту особенно здорово грохнуло, так что зазвенели стекла окон, и показалось Витьке, что дрогнула земля. В горнице стало сине-пресине. От страха Витька аж присел, неестественно выгнувшись в пояснице и вскинув руки с растопыренными пальцами.

Проснулась бабушка и спросонок, не разобравшись, увидев прямо перед собой рогатое чудовище, заголосила:

– Свят! Свят! Свят! Сгинь! Сгинь!

Витька и сам, перепугавшийся не менее бабушки, от её одичалого вскрика совсем спятил с ума и прямо с места, как какой-нибудь горный козел, сиганул в постель. Зарывшись лицом в подушку, затих, дрожа.

…Позже Витька специально проводил эксперимент: как он ни старался, это же расстояние менее чем в три прыжка он ну никак не мог преодолеть. Наверное, во время опасности, решил Витька, внутри человека срабатывает какой-то скрытый механизм, который в обычное время дремлет. Идёт себе такой человек по улице, как ни в чём не бывало, и вдруг – опасность! Он р-раз, и с помощью этого самого механизма уже где-нибудь в другом месте, и опять идёт себе спокойно, по сторонам весело поглядывает да знай себе насвистывает. Впоследствии эти Витькины выводы не раз подтверждались на деле.

Но это все позже, а сейчас Витька лежал ни жив, ни мёртв и не сразу услышал взволнованный голос бабушки:

– Витя, ты спишь аль нет?

Витька опасливо выглянул одним глазом, в расчете на то, что, когда опять громыхнет, он успеет спрятаться совсем.

– Ч-чего, бабушка?

– Ты ничего не видел?

– Н-нет… То есть да… М-молния яркая…

– И все?

– И все.

Бабушка долго молчала, а потом сказала со вздохом:

– Надо же такому привидеться сослепу.

Витьке, конечно, стало интересно, что такое могло привидеться бабушке, и он, осиливая страх, высунул голову:

– Б-бабушка, а б-бабушка, что с-случилось?

– Ничего, внучек, не случилось, – сказала бабушка своим обычным добрым голосом. – Спи, родной, спи.

И неустрашимая бабушка громко захрапела, презирая всякую опасность, будь то самые ослепительные молнии или самые огроменные грома.

Витька, оставшись опять один на один со стихией, тоскливо заёрзал в кровати. А тут опять вспомнил про Бабасю. И до того ему опять стало жалко Бабасю и себя, что слезы подступили к горлу. Витька, полный решимости, сполз на пол и на четвереньках, чтобы случайно не увидела бабушка, стал пробираться к двери. А так как его глаза при этом оставались зажмурены, то вначале он набил себе шишку, стукнувшись лбом о косяк, и лишь затем попал в дверь. На кухне поднялся на ноги, обул резиновые сапоги, в которых бабушка управлялась по хозяйству, и, на ходу накинув длинную до пят старенькую телогрейку, вышел под дождь.

Ночь была до того чёрной, что если бы не полыхавшие молнии, не было видно ни зги. В лицо плеснуло ушатом ледяной воды. Гул от ливня был такой, что закладывало уши. Вдруг ночь распорола ломаная, длинная в полнеба молния, и грянул гром. Витька вмиг сжался и не в силах больше сдерживаться заплакал громко-громко. А вокруг вовсю бесновались злые силы: под их натиском гнулись столетние деревья, и от их жалостливых стонов кровь леденела в жилах, и даже трава вьюнок, днём такая шелковистая и ласковая, сейчас предательски опутывала ноги. А легкий ветерок, превратившийся ночью в сильный и коварный ветрище, так и норовил свалить Витьку наземь, безжалостно пихая в спину. Казалось, что сама природа ополчилась против Витьки. Он уж хотел вернуться и взять из -под печки кочергу, все-таки не так будет страшно, но тут его ног коснулось невидимое существо. Скривив лицо, словно в ожидании удара, и не дыша, Витька обречённо – была не была – протянул руку. Когда пальцы коснулись мокрой шерсти и снизу на него уставились два светящихся глаза, от ужаса Витька едва не лишился чувств, успев напоследок подумать о безнадежности ситуации, если уж сами черти устроили на него охоту. Тараща круглые в рыжую крапинку глаза, он что есть мочи заорал: «Мама!» И, наверное, продолжал бы горланить так долго, что его голос действительно долетел бы до города, где спала мама, не ведая ни сном ни духом, в каком плачевном положении оказался Витька, не обрати он внимание на один немаловажный пустячок: его ладонь миролюбиво лизало существо, вместо того чтобы тотчас волочь его в ад жариться на сковородке в подсолнечном масле. Догадавшись, кому принадлежит шершавый, словно наждачная бумага, язык, Витька сразу перестал орать.

– Васька! Васька! – радостно запричитал он, обнимая мокрого и грязного кота. – Родной мой Васька! Ну ты и напугал меня, шельмец!

Кот лизнул его в заплаканное лицо: мол, ничего, брат Витька, это одному страшно, а вдвоём всё веселее, можешь на меня положиться, уж я-то тебя в обиду не дам.

Витька, конечно, понял и успокоился, только крепче прижал к себе кота, показывая, что благодарит за заботу и всегда знал про Васькину доброту. (Что, кстати, подтверждалось и обилием разнокалиберных мышей в бабушкином подполье.) Витька осторожно двинулся дальше по стёжке, едва видимой в сполохах молний. Напитавшаяся водой ватная телогрейка давила к земле, в просторных не по росту сапогах хлюпало. Но прежнего одиночества он уже не испытывал, а на такую мелочь, как неудобство, Витька даже не обращал внимания. Ну если только чуть чуть, самую малость. Да и здесь он усмотрел свою выгоду: будто на нём не телогрейка с чужого плеча, а тяжеленная кольчуга, и не бабушкины сапоги, норовившие всё время слететь, а громоздкие латы, и сам он, конечно, уже не Витька, а доблестный рыцарь Айвитя, отважно пробиравшийся на спасение своей Дамы сердца. У всех рыцарей были Дамы сердца – это Витька знал точно. Только вот старенькая Бабася, сказать по правде, как-то уж не очень походила на Даму его сердца. Но и тут смекалистый Витька вышел из затруднительного положения, решив, что доблестный рыцарь Айвитя шел просто кого-то спасать… Разве мало сейчас угнетенных олигархами?

Ветер трепал сирень, с кустов, журча, стекала вода, примешиваясь к сплошному ровному шуму дождя, но гром уже удалился и громыхал где-то далеко-далеко за оврагом.

Как Витька и предполагал, шалаш протекал: капли часто одна за другой с плеском падали в скопившуюся на земляном полу лужу, журчали ручейки.

Чувствуя за собой вину, он неуверенно позвал:

– Ба-бася! Ба-бася!

Старушка, если она еще находилась здесь, промолчала, наверное, в свою очередь, обидевшись на Витьку. Тут уж ничего поделать было нельзя, и Витька, помня о её удивительных способностях становиться невидимой, зашарил в темноте руками. Он проверил каждый уголок на присутствие Бабаси, но ничего, кроме мокрой прялки в луже на полу, не обнаружил.

– Бабася, я пришел за тобой, – повысил плачущий голос Витька.

И хотя в это время ливень с новой силой обрушился на сад, ему показалось, что он расслышал жалобное «У-у-у», а под его руками мелко завибрировала прялка.

– Вот ты где! – обрадовался догадливый Витька и зачастил скороговоркой, сбиваясь и глотая слова: – А я такой думаю, куда подевалась Бабася? Всё облазил, нет Бабаси. А ты оказывается… вон …где… В прялке спряталась… Хитрая какая… Но ничего… Я тебя сейчас спасу… Как миленькую, – Витька обхватил перед собой прялку и, тужась, поволок её к сараю. Он медленно брел сквозь косое полотнище дождя, оступаясь в не видимые во тьме ямки.

Ветер усилился, мелкие веточки сыпались на голову, падая с деревьев.

Ноги скользили, разъезжались по грязи, и со стороны Витька, наверное, был похож на знаменитую корову, которая, к своему несчастью, попала на лёд. В одном месте он всё-таки не удержался и позорно растянулся прямо в луже.

Кот Васька, следовавший за ним по пятам, и тут оказал посильную помощь. Он лизнул его в щёку и чуть слышно мяукнул, говоря, что Витьке хоть и трудно, но он на него очень надеется и негоже такому молодцу валяться в луже, как паршивый поросенок бабки Федулихи, а надо нести прялку в сарай, а уж там можешь разлёживаться, сколько угодно.

Витька не тот человек, чтобы пасовать перед трудностями: выбиваясь из последних сил, он втянул прялку в сарай. На ощупь, покопавшись в старье, приволок драный тулуп, которым бабушка на зиму прикрывает погреб. Укутав в него прялку с Бабасей и заботливо подоткнув со всех сторон, сам улёгся рядом отдохнуть от всех волнений. Под тулупом было тепло и пахло овчиной.

Кот Васька пристроился к нему под бочок охранять от особенно нахальных мышей и всякой другой нечисти, бдительно уставившись одним глазом в темноту, пока другой спал. А чтобы ослабевший от переживаний Витька уснул быстрее, стал мурлыкать, навевая на него крепкий и здоровый сон.

– Очень даже здорово мы помогли Бабасе, – сказал Витька и засмеялся сквозь не высохшие ещё слезы.

И они под шум дождя уснули.

9

Почти три дня пролежал Витька дома с температурой под бабушкиным надзором. За это время у него накопилось много неотложных дел. Витька начал считать по пальцам: навестить Бабасю, узнать, как она обходилась без него, – раз; проведать родничок, который без него, наверное, пришёл в полное запустение, – два; поглядеть как чувствует себя на огороде картошка, освобождённая от злобных сорняков, – три; проверить шалаш на наличие его целостности – четыре; закрепить на дереве скворечник – пять… Да мало ли ещё найдется важных дел у человека, безнадежно отставшего от жизни.

Сегодня Витька как раз и собирался приступить к их осуществлению, но тут в самый неподходящий момент, когда он было уже совсем собрался на улицу, вмешалась бабушка.

Она поверх очков оглядела щупленького загорелого Витьку, дикий и взъерошенный вид которого произвёл на неё самое неблагоприятное впечатление.

– Витя! – сказала бабушка торжественно. – Сегодня не обычный, день не будничный, а праздничный. Поэтому тебе следует переодеться.

– Подумаешь, – независимо сказал Витька и поддёрнул поудобнее облезлые видавшие виды шорты. – И так сойдет.

– Нет, не сойдет, – наставительно сказала бабушка. – Сегодня большой леригиозный праздник, и будь добр подчиниться.

Витька, приняв вид обиженный и неприступный, буркнул:

– Какой такой еще праздник?

– Троица, – ответила бабушка и таинственно улыбнулась. – Ты разве не приметил в доме никаких изменений?

Витька огляделся по сторонам. Голова его сегодня настолько была занята предстоящими делами, что он и не заметил рассыпанную по кухне богородицину травку. Судя по тому, что травку не на всякий праздник рассыпают в доме, Витька поверил в необычность сегодняшнего дня, и по всему выходило, что бабушку не так-то легко будет уговорить оставить его в одежде, в которой он привык ходить.

Витька решил прибегнуть к подхалимству:

– Бабуль, а бабуль, – заговорил он умильным голосом. – А ты за миллион рублей дохлую кошку съела бы?

– Бог с тобой! – испуганно перекрестилась бабушка. – И надо же такое придумать.

– А за два миллиона?

– И не за два, и не за десять. Я ещё в своём уме.

– Вот и я говорю: «Моя бабушка и за миллион долларов не будет есть дохлую кошку… Потому что… потому что моя бабушка самая классная бабушка на свете!

– Кому говорил?

– Не важно. Ну, так я пошёл? – деловито спросил Витька.

Бабушка поверх очков растерянным взглядом проводила его до двери, но потом спохватилась:

– Куда пошёл? А переодеваться? Я разве непонятно сказала? Витя, ты своими непредсказуемыми выходками очень меня расстраиваешь. Как можно?

– Да-а, – жалобно заныл Витька, идя на очередную хитрость. – Больного человека то и дело заставляют одеваться и раздеваться. И ни капельки меня никому не жалко.

– А раз больной, – вконец рассердилась бабушка, – так и сиди дома.

– Уж и пошутить нельзя, – торопливо начал оправдываться Витька, по- настоящему перепугавшись, что бабушка его не отпустит и в новой одежде. В воспитательных целях бабушка принципиально не шла ни на какие соглашения, считая, что это безнравственно и действует разлагающе на ещё неокрепшие души подрастающего поколения. – Конечно, я пошутил. Не дожидаясь пока бабушка передумает, Витька под рукомойником сполоснул лицо и даже проявил инициативу, смочив непокорный вихор и тщательно пригладив его ладонью, став при этом похожим на какого-нибудь маменькиного сынка – презренную во все времена личность. Но бабушка на этот счёт имела собственное мнение, похвалив:

– Славный мальчуган!

Получив от бабушки чистую одежду – брюки и светлую рубашку, которую и надевать-то было страшно, и подробные указания, как себя вести, чтобы не испачкаться, славный мальчуган скромно вышел за дверь. На улице он быстро оглянулся на окно (не подглядывает ли за ним хитрая бабушка) и быстро взъерошил волосы. Теперь голова была в полном порядке. Хотел еще запачкать и новый костюм, чтобы поменьше отличался от старого, да стало жаль бабушку, которая, ошибочно думая, что в любой одежде Витька может чувствовать себя вольготно, всю ночь стирала и наглаживала. Витька обречённо вздохнул и поддел ногой ни в чем не повинного голенастого бабушкиного петуха, с горделивым видом расхаживающего по двору среди кур в отсутствие своего конкурента.

– Вертятся тут всякие под ногами. Пройти негде.

Отбежав на безопасное расстояние, петух, рисуясь перед курами, распушил крылья, делая вид, что готовится проучить наглого мальчишку. Но тут из своей засады, играясь, словно тигр на него прыгнул кот Васька. От неожиданности петух так перепугался, что взлетел выше крыши и, часто-часто махая крыльями, спикировал куда-то в огород. Изумлённые куры как по команде подняли головы и поглядели ему в след, наверное, подумали, что он полетел на юг.

Витька захохотал, а кот Васька подошел, потерся о его ноги, приветствуя старого друга.

После этого случая петух, крепко обидевшись на Витьку и кота Ваську, хотел даже устроить им всяческие каверзы. Одна из которых, например, заключалась в том, чтобы спрятаться где-нибудь высоко на дереве и сверху нагадить Витьке на макушку, чтобы не особенно задавался. Труднее обстояло дело с котом Васькой, который по деревьям лазил не хуже обезьяны и сам мог сверху на кого хочешь нагадить да исцарапать когтями так, что мало не покажется.

Непостижимо, каким образом, может быть, среди кур у Витьки находился свой шпион, но тайные замыслы стали ему известны, и тогда прямо на глазах петуха у них с бабушкой произошел такой вот очень интересный разговор, инициатором которого, естественно, был славный мальчуган Витька.

– Бабушка, а бабушка, ты когда-нибудь суп из петушиных гребешков ела?

– Что-то не припомню, внучек.

– Значит, не ела, раз не помнишь.

– Оно, может, и так… Лапшу куриную ела… помню.

– Ха, лапшу! Лапшу куриную мы недавно вместе ели. Я о петушиных гребешках спрашиваю. Ну, о супе из петушиных гребешков.

– Это сколько же надо петухов – то, чтобы из них похлебку сварить. Чай, не менее дюжины. Отколь их столько взять-то?

– А если жиденький супчик, то можно и из одного петуха сварить.

– Ну если только жиденький. А тебе што же, аль захотелось… похлебки-то?

– Захотелось, бабушка, прям как из пушки.

– Оголодал што ль?

– Не то что бы оголодал, а супчик из нашего петуха попробовал бы.

От мирной беседы бабушки с внуком петух впал в такую панику, что от сильного переживания брякнулся на глазах растерянных кур в глубокий обморок, из которого вывел его опять-таки добрый Витька, окатив ледяной водой из ведра. С тех пор петух ужас как боялся, что Витька случайно вспомнит о наваристой похлебке из петушиных гребешков, и на глаза старался ему не попадаться, перемещаясь по двору короткими перебежками…

Витька увидел на скамейке под рябинкой невесть откуда взявшуюся незнакомую девчонку в белом платьице. Он издалека оглядел её с таким деловым и внимательным выражением, будто намеревался в самое ближайшее время на ней жениться. Потом засунул руки в карманы и расхлябанной походкой независимого человека стал прогуливаться рядом, скосив круглые глаза на девчонку.

Ничего особенного в ней не было: вздёрнутый облупленный нос, веснушчатое лицо – девчонка как девчонка, разве что волосы, заплетённые в две тугие косички, были огненно-рыжие, словно кленовые листья осенью.

В руках она держала головастую куклу, скорее похожую на взрослого лилипута, которых Витька однажды видел в лилипутском цирке, чем на человеческого младенца. Высунув кончик языка, девчонка усердно напяливала на него дурацкий чепчик с воланами и прочей девчачьей дребеденью, который никак не хотел держаться на безволосой голове хитрого младенца.

Заметив, что незнакомая девчонка на него не смотрит, Витька решил заслужить её внимание. Для этого надо было совершить какой-нибудь подвиг, чтобы она могла сразу увидеть, какой Витька бесстрашный и ловкий человек. Не долго думая, Витька встал на руки и так хотел пройтись мимо скамейки, но не удержался и позорно свалился в канаву, чудом оказавшуюся рядом (может, и специально кем выкопанную для такого случая), перепачкав светлую рубашку. Пока он хлопал глазами, думая, как оправдаться перед Рыжей Лисой, как он успел окрестить про себя незнакомку, девчонка, сюсюкая, сказала своей дурацкой кукле:

– Смотли, какой смесной мальтиска.

Витька, который обычно спокойно переносил все неприятности, тут прямо рассвирепел, заорав:

– Чего расселась на чужой скамейке? Тебе что, места больше не нашлось?

– Дурак! – сказала девчонка безо всякой обиды, – а не лечишься.

– Ах, так! – Витька с грозным видом двинулся на дерзкую девчонку. – Ты еще и обзываться!

Но Рыжая Лиса продолжала сидеть, как ни в чем не бывало.

– Если хочешь знать, – нахально заявила она, – это скамейка моей бабушки.

Витька остановился против нее и, заложив руки за спину, чтобы нечаянно не дернуть за косички, молча уставился, быстро соображая, как выпутаться из щекотливой ситуации: не прогонять же её, в самом деле, со своей скамейки, но и оставить без последствий оскорбление нельзя было. И он нашелся:

– Чем докажешь?

– Вот еще новости! – с возмущением тряхнула косичками девчонка и опять, сюсюкая, пожаловалась своему большеголовому младенцу. – Он хочет, стобы я ему доказала, сто наса скамейка – это наса скамейка. Видал умника!

– А вот и нечем! – злорадно захихикал Витька. – Вот и нечем!

– Балда! Раз я говорю, что это наша скамейка, значит наша! – перешла на нормальный язык Рыжая Лиса. И, чтобы подтвердить правоту своих слов, звонко крикнула: – Бабушка-а! Бабушка-а!

– Что ты! – испугался Витька. – Я верю, верю.

– Ну и не спорь тогда! – девчонка смеющимися глазами оглядела перепачканного в земле Витьку с прицепившимися к его одежде репьями и какими-то особенными колючками, похожими на страшные клешни рака, и прыснула в кулачок, будто он её чем- то рассмешил: – Такой чумазик!

Витька, глядя на неё исподлобья, начал надуваться, краснеть и зловещим голосом произнес:

– Опять да?

Но Рыжая Лиса бесстрашно заметила:

– Достанется теперь тебе от бабушки.

– Не достанется! – громко и независимо сказал Витька. – Мне никто не указ. Если захочу, могу не пачкаться. А если захочу, могу и испачкаться, – и он для наглядности, сорвав пучок травы, прямо на глазах Рыжей Лисы озеленил светлую рубаху, подумав, что она очень удивится, какой смелый выискался мальчишка. Но вредная девчонка вместо похвалы язвительно пропела:

– Да-а? Может, ты и сам на себя стираешь?

Стирать на себя Витька, конечно, не стирал, считая это занятие позорным, не достойным настоящего мужчины делом. Поэтому он только презрительно ухмыльнулся на эту несусветную глупость.

– То-то, – по-своему истолковала его молчание девчонка и предложила: – Чего стоишь как истукан? Садись уж… не укушу!

10

Получив возможность вблизи рассмотреть её огненные косички, у Витьки прямо зачесались руки: до чего же захотелось их потрогать – обожжёшься или нет? Но тут неуёмная Рыжая Лиса совсем даже не к месту задала вопрос, сбив его с такой интересной мысли:

– Ты всегда так грубо ведёшь себя с девочками?

– Нет, что ты… – смутился Витька. – Я хорошо к ним отношусь… Даже очень хорошо, – и он, сам не зная – почему, как дурак стал оправдываться перед этой востроносой Лисой. – Один раз я на спор с Колюней… товарищем моим… Танюхе помог ведро в мусорку отнести. А она знаешь, какая ябеда? С ней во дворе никто не играет. Со мной ребята потом целый день не разговаривали. Зато я у Колюни ножичек шведский выиграл… Там столько всяких разных приспособлений! И ножницы… и лупа… и авторучка… и отвертка… и… и штопор… В общем чего только нет! А с ребятами мы потом помирились. Чего на меня обижаться? Все-таки я на спор ведро носил… Если бы просто так… Тогда другое дело… Обижайся сколько хочешь.

– Тебя как звать? – улыбнулась Лиса большим ртом.

– Меня-то? Витя!

– А меня Люся… Люся Кукушкина!

Витькино лицо помимо его воли распахала дурацкая улыбка:

– Гы-гы!

– Чего лыбишься? – уставила на него хитрый взгляд своих карих глаз Люська. – А у тебя какая фамилия?

– У меня? – растерялся Витька. – А у меня нет фамилии.

– Как это нет?

– А вот так – нет! У всех есть, а у меня нет, – напропалую врал Витька. – Меня как хочешь можно называть. Хоть… Шварценеггер… Или там… например, Джеки Чан…

– Или Витька Картошкин, – продолжила вредная Люська, – который приехал к баб Мане во-о-он в тот голубенький дом.

Витька едва не подавился собственной слюной, вытаращив свои круглые в крапинку глаза:

– А-а, т-ты откуда знаешь?

– Мне всё известно! – торжествовала Рыжая Лиса. – Благодаря «сарафанному радио».

Про «сарафанное радио» Витька ничего не знал, поэтому спорить не стал. Во время разговора он то и дело совал руку под рубашку и что-то ощупывал на спине.

Люська, давно приметившая за ним эту странность, ехидно поинтересовалась:

– Ты, случайно, не чесоточный? А то с грязнулями это часто бывает.

Между выцветших бровей Витьки пролегла грозная складка. Он, конечно, нашелся бы, что ей на это ответить, но не дававшая покоя спина, очевидно, волновала куда больше, чем самый остроумный ответ, и он озабоченно пожаловался:

– Кажется, колючек нахватался. Мелкие, заразы, а колются здорово. И ногти, как нарочно, подстриг – нечем ухватить.

– Повернись! – живо скомандовала Люська и бесцеремонно задрала на нём рубаху. – Ого, сколько их здесь! Наверное, целый миллион – не меньше! – и она стала своими длинными острыми ногтями по одной извлекать колючки, приговаривая: – Ага, попалась, которая кусалась, – и сама себе отвечала: – У меня не покусаешься.

Витька, чувствуя её прохладные пальцы, героически терпел, когда увлекшаяся Люська уж очень сильно щипала за кожу.