Девочки Талера

Аппетит пропадает, как и не было, жую на автомате, боясь себя выдать. Робби понял буквально, но я-то знаю, что Тимур имел в виду.

Он нашел мой дневник и Лаки. Проверить, что Доминика Гордиевская сменила имя на Веронику Ланину, дело одного дня. Особенно учитывая возможности Талерова.

Я для него умерла. Больше нет той маленькой Доминики, которая была, по его словам, всем, что у него есть. Осталась Ника – лживая предательница и воровка.

Я ведь сразу заметила, что он избегает называть меня полным именем, думала, это привычка. Нет, он оставил Доминике все то, что было хорошего в его памяти. А Нике досталось остальное.

Прикидываю, за сколько можно продать квартиру, которую отдала мне Сонька. Хорошо, если дадут десять тысяч, город маленький, и квартиры там дешевые. Но я не могу вот так продать квартиру и сбежать в никуда.

Сейчас нельзя об этом и думать, я не могу просто увезти дочь, меня найдут максимум через пару часов. Если я хочу исчезнуть, надо основательно подготовиться. А сейчас просто быть рядом с малышкой. И никто не должен догадываться о моих планах, даже Робби.

Пока я ем, входит та самая женщина, что передавала мне дочку. Тим говорил, это горничная.

– Тимур Демьянович попросил вас подняться к ребенку, пока в вашей комнате идет уборка.

Вскакиваю и, дожевывая на ходу, бегу из кухни. Робби машет тетрадкой и кричит вдогонку, что ждет меня на полдник и что мне положено шестиразовое питание.

Я читала о грудном вскармливании, и сама знаю, что нужно много пить, даже если есть я много не могу. Поэтому с Робби мы будем видеться часто.

Перепрыгиваю через ступеньку, чтобы скорее оказаться наверху. Вбегаю в детскую – моя девочка спит, сладко причмокивая во сне. Опускаюсь на пол возле кроватки, смотрю на нее через бортик и наглядеться не могу. Самой не верится, что я могу к ней прикоснуться, погладить щечку, поцеловать пальчики.

Внезапно раздается звук закрывающейся двери, поднимаю голову и только сейчас замечаю еще одну дверь, ведущую в соседнюю комнату. А соседняя комната – спальня Тимура.

Подхожу, поворачиваю ручку – не заперто. Осторожно открываю и заглядываю внутрь – Тим спит на кровати, подмяв под себя подушку, и у меня на мгновение сжимается сердце. Когда-то, в другой жизни, он так подминал меня, и мне совсем не было тяжело. Наоборот, мне нравилось.

Наверное, Тимур оставил дверь приоткрытой, чтобы услышать, когда малышка проснется, а та захлопнулась от сквозняка.

Подхожу ближе и замираю. Во сне Тим совсем не такой, его лицо не похоже на защитную маску, которую надевают хоккейные вратари, чтобы защититься от удара шайбой.

Он тоже не спал эти дни, как и я. Я – от того, что меня разлучили с дочкой, а он от того, что пытался сам справиться с маленьким ребенком.

Хочется погладить густые жесткие волосы, колючие от щетины щеки, упрямый рот. Протягиваю руку – я прикоснусь еле слышно, он ничего не почувствует…

– Ника… – раздается в тишине полустон-полушепот. Тим подминает подушку сильнее и повторяет во сне: – Ника…

Медленно пячусь назад, пока не упираюсь спиной в прохладную стену. Нащупываю ручку двери, проскальзываю в детскую и закрываю дверь.

Ноги дрожат, снова опускаюсь возле кроватки и ложусь на мягкий коврик, обняв себя за плечи. Моя дочь и ее отец спят, а я думаю о том, что никогда не смогу разгадать загадку по имени Тим Талер. И главное, я не уверена, надо ли мне ее разгадывать.

* * *

Тимур

Мне снится Ника. Сквозь сон слышу ее запах – тонкий, манящий, сводящий с ума. К нему примешивается еще один – сладкий, молочный запах моей дочки. И до меня только сейчас доходит, что моя малышка пахнет Никой.

Тянусь к ней, она не сопротивляется, подминаю под себя – я все помню, что обещал, и не собираюсь нарушать обещание. Просто хочется снова почувствовать ее под собой, пропустить сквозь пальцы шелковые пряди, провести губами по чувствительной белой коже.

– Ника… – шепчу, вдыхая знакомый аромат, – Ника…

Она ускользает из рук, плывет по воздуху и начинает таять, развеиваться как дым. Открываю глаза – Ники нет, есть подушка, которую я вжимаю в себя как раньше вжимал Нику. По-хорошему, в ней должна быть пробита неслабая дыра.

Отбрасываю подушку и откидываюсь на спину. Не могу поверить, что Ника рядом, в моем доме. Я жесть как боялся этого, и в то же время хотел до дрожи.

Она прибежала сразу, как только ей сняли швы и выписали из роддома. Я уже знал, мне позвонили и отчитались. И я ждал ее, позволил охране впустить во двор и вышел навстречу.

Ника стояла у ворот, обхватив себя руками. Увидела меня, глаза на миг вспыхнули, а мне будто кислотой по сердцу плеснули. Шипело и разъедало, я даже слышал, как оно шипит внутри.

Ждал, она скажет, что не может без меня, что я ей нужен. Что хочет вернуться ко мне. Что ее заставили, вынудили, запугали. Не знаю, пусть бы что угодно сочинила. Всякой херне бы поверил, клянусь.

Но она только подбородок вздернула и глазами сверкнула.

– Я не к тебе пришла, Тимур Талеров. Я хочу видеть свою дочь и не уйду отсюда, пока не увижу.

Звездец меня накрыло. Сам не знаю, откуда хватило выдержки, но я даже не шелохнулся. Руки на груди сложил и ровно так заговорил, не истерил ни разу.

– Уходи, Ника, я все сказал.

Она сверлила меня своими глазами чернющими, а я хотел одного – чтобы ей больно было хоть немного так как мне. Она мне душу выжгла – дотла, до черной копоти, а я понимал, что где-то внутри, в глубине я даже рад. Зачем мне душа, если ее может так выворачивать?

Я думал, что больно – это когда бьют ногами, завалив на пол толпой. Когда руки выкручивают из суставов, что из глаз искры сыплются. Когда руки вывернуты, а тебе пробивают грудину коротким прямым. Когда в голову стреляют из снайперской винтовки. Так вот, херня это все, детский лепет.

Больно – это когда она смотрит на тебя пустым холодным взглядом и говорит:

– Да, я виновата перед тобой Тимур, но ты не меня наказываешь, ты наказываешь нашу дочь. Я нужна ей, она такая маленькая, как ты собираешься сам справляться?

– Я найду ей няню. А ты отсюда уйдешь, Ника. Я сказал, что для тебя в этом доме нет места, не вынуждай меня применять силу, чтобы вывести тебя за ворота.

Она смотрела на меня неверяще, когда я разворачивался, подзывал Илью и отдавал распоряжения. Кричала мне вслед, что я бездушная сволочь. Как будто я этого не знаю. Я ушел в дом и не оглядывался, хотя ее отчаянный, ненавидящий взгляд жег спину не хуже напалма. Я был уверен, что она так просто не сдастся, и не ошибся. На следующий же день она бросилась под колеса моего автомобиля.

Я успел затормозить прежде, чем узнал Нику. Она ничего не говорила, только смотрела на меня как на врага. И я ничего не сказал. Вышел из машины, взял за локоть и усадил на переднее сиденье.

Сам сел за руль и повернул в сторону того городка, в котором ее беременной нашел.

– Тебе придется меня убить, Тимур, – она первой нарушила молчание, – но я не откажусь от дочери.

Не вижу смысла продолжать разговор. Мы не договоримся, потому что разговаривать не о чем. Позицию свою я озвучил, как поступать дальше – ее дело.

– Я буду приходить каждый день, – она все ещё пыталась достучаться, но я лишь плечами пожал.

– Как хочешь. У меня достаточно укомплектован штат охраны, чтобы тебя не впускать, Ника.

Больше мы не разговаривали. Она сидела, отвернувшись к окну, и угрюмо следила за несущимися мимо пейзажами. А я гадал, что за странные чувства переполняют меня, стоит только подумать об этой девушке. Не говоря уже о том, чтобы увидеть.

Больше всего это похоже на ненависть. Я мало кого ненавидел в жизни, но хорошо помню ощущения, когда перехватывает дыхание и кажется, что голова горит огнем. Такое несколько раз было со мной в детстве.

Когда я стал старше, понял, что ненавидеть – это непродуктивно, это лишняя трата сил и энергии. И вот теперь меня накрывает тем же испепеляющим чувством. Так же сбивается дыхание, вот только горит уже все нутро, не только голова. Значит, я ее ненавижу?

Но почему тогда чем больнее я делаю ей, тем больше сгораю сам?

– Ника, ты меня ненавидишь?

– Нет.

Она сидела неподвижно, подобрав коленки. На миг я представил, что мы едем к нам домой, в наш дом, где спит наша дочь.

И никогда в жизни я не ездил так медленно, как тем вечером. Была бы более длинная дорога, по ней бы поехал, только чтоб дольше она сидела рядом, на расстоянии протянутой руки, смотрела в окно, поджав губы. Пусть не разговаривала со мной, главное, что рядом.

Когда приехали, не стал выходить из машины, потому что не удержался бы и следом пошел. Но вот от того, чтобы схватить за руку, не удержался. Она остановилась, но и не обернулась.

– Почему?

Думал, не поймет, о чем я, но она поняла.

– Тебя больше нет для меня, Тимур. Нельзя ненавидеть то, чего нет.

И тогда стало так херово, что я чуть не завыл. Она выдернула руку и ушла, а я еще сидел у нее под домом пока не опомнился. Дома маленький ребенок, очередную няню я выгнал в шею. Втопил педаль газа, развернулся на месте и рванул обратно.

Я хочу, чтобы она меня ненавидела, строила планы мести, мечтала о том дне, когда я сдохну, чтобы плюнуть на мою могилу. Все, что угодно, только не это холодное равнодушие в глазах.

Мне кажется, дочка хнычет во сне. Подрываюсь и бегу к двери. Родительский блок радионяни я распорядился поставить в комнате Ники. Влетаю в детскую и останавливаюсь, ошалевший.

Ника спит на полу, свернувшись в клубок возле детской кроватки на пушистом коврике. Малышка хныкает уже громче, и она открывает глаза. Она еще не переоделась, до сих пор в моей рубашке – Армани, какой же еще. На груди два влажных пятна, и у меня все тяжелеет.

– Извини, пожалуйста, Тимур, – она смотрит испуганно, оглядываясь по сторонам, – я нечаянно уснула.

– Покорми ребенка, а я узнаю, что с твоей комнатой, – говорю как можно более холодно и захлопываю дверь.

Кажется, для кого-то настали нелегкие времена, и этот кто-то не Ника.

Глава 4

Доминика

Я была уверена, что он меня прогонит. Как уснула, сама не знаю, наверное, меня убаюкало сладкое сопение моей девочки. Сквозь сон услышала ее писк, и когда увидела нависающее насупленное лицо Тимура, чуть сердце от страха из груди не выпрыгнуло.

Потому что он мне снился. Не настоящий Тимур Талеров, какой он на самом деле, а другой Тим. Каким бы мне хотелось его видеть. С открытым теплым взглядом и улыбкой.

Но надо мной нависает живой Тимур, который смотрит настороженно и с недоверием, и я в страхе вскакиваю с пола.

Показалось даже, что у него челюсти щелкают как у волка. Но он лишь говорит, что узнает про комнату, и чтобы я покормила ребёнка. И уходит.

Дверь можно закрывать и потише, но я не в том положении, чтобы указывать хозяину дома. А теперь еще и моему работодателю.

Молоко снова протекло на рубашку, стоило дочке заплакать. Бегу в ванную, быстро мою руки. Расстегиваю пуговицы, достаю из кроватки свою девочку и сажусь в кресло.

Не могу глаз от нее оторвать, какая же она чудесная! Сначала малышка ест жадно, захлебываясь и причмокивая. А потом начинает баловаться. Улыбается, когда я щекочу ей щечку, утыкается личиком мне в грудь.

Она уже давно наелась, но не отпускает меня, и мне самой хочется подольше с ней посидеть. Но на видео о грудном кормлении, которые я смотрела, говорилось, что нужно подержать ребенка вертикально.

Встаю, прижимаюсь щекой к крошечному лобику. Хожу с малышкой по комнате, рассказываю, как я ее люблю, как мы пойдём с ней гулять, какие там красивые растут цветочки и летают птички.

Она внимательно слушает и сопит мне в шею. Я бы часами так ходила, но спиной чувствую прожигающий насквозь взгляд.

Понимаю, что это Тимур раньше, чем слышу ровный голос.

– Ей нужно сменить подгузник. Ты не умеешь, давай мне ребёнка, я покажу, как.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

«Не спеши» – Владимир Шахрин, группа «Чайф», альбом «Дети гор», 1993 г.