Ложь в твоем поцелуе

Немного запыхавшись, я добегаю до дома, быстро заправляю растрепавшиеся волосы за уши и направляюсь в большой зал. Эта комната предназначена для представительских целей и, если не считать собраний и выступлений, нами почти не используется. Створчатые двери слегка приоткрыты, и гул голосов, доносящихся из зала, слышен уже в коридоре. Когда я вхожу, навстречу устремляются взгляды почти тридцати человек – моей семьи. Близкие и дальние родственники, но ни с кем из них меня не связывают по-настоящему теплые отношения. Мои тетя и дядя, родители Сандера и Зары, которые, как и все остальные, тоже живут здесь, в доме, почти не разговаривают со мной, потому что много лет назад поссорились с моей матерью. Мы с кузиной Зарой тоже постоянно ругаемся и просто терпеть не можем друг друга. С Сандером я ладила нормально, но не скажу, что мы были так уж близки.

Мне требуется несколько секунд, чтобы найти среди всех собравшихся маму. Торопливо подхожу к ней и как раз успеваю расположиться в небольшом кресле с подголовником, когда в зал входит мой дед. Как только остальные замечают его, разговоры стихают. Все, кажется, даже немного напрягаются. Члены моей семьи похожи на солдат, которые должны отдать честь своему начальству. Или на детей в школе, которые выстроились по струнке, приветствуя своего учителя. Как бы то ни было, сила, исходящая от моего деда, Мастера Зимы, почти осязаема.

Он останавливается за одним из кресел, опираясь большими руками на его спинку. Взгляд дедушки блуждает по комнате, на долю секунды задерживается на мне. Во рту становится сухо.

– Спасибо, что все вы смогли так быстро тут собраться, – говорит он громким твердым голосом, кивая нескольким людям. – Обещаю, это не займет много времени. Однако все вы имеете право узнать, что произошло. Моя дочь и ее муж пока еще на материке, им нужно закончить кое-какие дела. Они просили передать, что очень благодарны всем вам за ваши молитвы и мысли. – Мастер Зимы расправляет плечи, и его взгляд становится еще более серьезным, если это вообще возможно. – Я знаю, что у всех вас есть вопросы. Я сам в глубоком трауре, но и мне хотелось бы получить ответ на вопрос, с чем связана такая внезапная смерть моего внука. Вот почему еще вчера вечером мы вызвали с материка медика, который забрал тело Сандера и провел вскрытие.

В желудке болезненно все сжимается. Я поднимаю голову и смотрю на своего деда, который снова делает драматическую паузу.

– Примерно двадцать минут назад мне сообщили результат, и он меня очень огорчил. Сандер умер в результате аллергического шока. Его смерть столь же трагична, сколь и бессмысленна. Похороны состоятся в следующую субботу, и я хочу попросить вас всех…

Его следующие слова теряются в беспорядочном гуле в моей голове. Аллергический шок? Серьезно?

В моей голове, словно по команде, появляется образ Сандера, лежащего передо мной на полу со скрюченными конечностями. Аллергическая реакция точно не могла быть причиной его смерти, если, конечно, у Сандера не было аллергии на каких-нибудь головорезов.

Но зачем деду лгать?

Как заторможенная, я поворачиваю голову и смотрю на маму, стоящую рядом со мной. На долю секунды наши взгляды встречаются, затем она отворачивается, и снова все ее внимание фокусируется на моем дедушке.

Ложь

Эмма окунает ложку в молочную пенку, облизывает ее, кладет на маленькое блюдце и поднимает на меня взгляд широко распахнутых глаз.

– Жесть.

Я смотрю на свою лучшую подругу, с которой дружу с третьего класса, и безрадостно улыбаюсь.

– В общем и целом, можно сказать и так.

– Мои соболезнования, – поспешно произносит она, задумчиво склоняя голову. – Но правда, Блум, это же просто невероятно. Твоя семья живет как в плохой мыльной опере, скажешь, нет?

Не зная, что на это ответить, я пожимаю плечами. Потому что она права. Даже мне трудно переварить все эти драмы, а ведь я выросла среди них. Не представляю, как мои слова звучат для нее. Как и все прочие люди в Осло, Эмма думает, что мы – древний род богатых аристократов. Длинная родословная, внушительные суммы на банковских счетах, влиятельная позиция в городской жизни и политике. Семья Калино испокон веков была частью Осло и является почти неотъемлемой деталью городского пейзажа, как Осло-фьорд или наш королевский замок. Для Эммы, которая не имеет ни малейшего представления о магии и обязанностях, которые лежат на наших плечах, мы просто богатая семейка с причудами. Как часто я бывала близка к тому, чтобы рассказать подруге всю правду! Я доверяю Эмме, люблю ее как сестру и не боюсь, что она тут же помчится к журналистам или выкинет что-то в этом роде. Но я знаю свою семью, и мне известно, насколько безжалостными они могут быть. Если мои родственники поймут, что Эмма знает правду, то просто лишат меня головы. И никогда больше не оставят в покое Эмму, будут следить за ней, прослушивать ее телефон и все такое прочее. Поступать так со своей подругой я не хочу.

– Врачи говорят, что смерть произошла в результате аллергического шока, – повторяю я объяснение деда, чувствуя, как лживые слова оседают во рту, оставляя вкус пепла. После вчерашнего собрания мой дед, чтобы не вызывать лишних вопросов, выпустил пресс-релиз, в котором объявил о смерти своего внука. Однако мои вопросы никуда не делись. – Но мне все это кажется каким-то нереальным.

– Могу себе представить, – говорит Эмма с долей растерянности и сострадания. – А вы вообще знали, что у него аллергия?

Я нехотя качаю головой:

– Я – нет. Но это и неудивительно. Сандер никогда об этом не упоминал, а с Викторией и Аскджеллом меня никогда не связывали особенно теплые отношения.

Эмма кивает. Она знает, что моя мама вот уже много лет не разговаривает со своей сестрой и ее мужем, хотя настоящая тому причина подруге неизвестна. А дело в том, что мама связалась с совершенно обычным мужчиной и даже забеременела от него. Что, конечно, было огромным скандалом.

– Впрочем, это неважно. Как дела у тебя? – спрашиваю я, пытаясь сменить тему.

Мне нравится разговаривать с Эммой, но если я буду лгать ей слишком долго, то почувствую себя виноватой, а мне это сейчас совсем не нужно. Что мне требуется, так это перерыв. Эмма наверняка расскажет что-нибудь, что позволит мне переключиться на что-то другое. Мы не виделись почти две недели, потому что зимние каникулы Эмма проводила у своего отца в Броланде.

Издав стон, подруга качает головой, но потом улыбается мне из-за своей чашки кофе.

– Ну, мы с папой прекрасно провели время. Но гвоздем программы была сама поездка! Ты ведь помнишь, что раньше меня отвозила мама, но они с папой ссорились всякий раз, как виделись друг с другом. Поэтому я решила проехать первую часть пути на поезде, а остальную – на автобусе. Так вот. – Эмма набирает в грудь побольше воздуха и продолжает: – Первая часть пути прошла отлично. Но когда я оказалась на автовокзале и водитель отсканировал мой билет, выяснилось, что он недействителен. Папа перепутал даты и ошибся на целую неделю! И вот я стою в Уддевалле – поверь мне, ты ни за что в жизни не захочешь застрять в этом городе! – и только собираюсь позвонить маме или папе, как понимаю, что батарея моего телефона полностью разряжена!

Эмма смотрит на меня с таким потрясением, что я не могу удержаться от смеха. Мой громкий хохот даже заставляет пару за соседним столиком повернуться в нашу сторону. Спешно делаю глоток кофе и слушаю, как Эмма приукрашивает свой рассказ до такой степени, что он звучит как трейлер боевика. Минута течет за минутой, и я чувствую, как постепенно начинаю расслабляться. Эмма всегда оказывала на меня такое влияние. И школа, и… прочие обычные вещи. Зато в собственном доме, в окружении своей семьи, я постоянно нахожусь в напряжении.

Я смотрю сквозь окно на улицу, на людей, снующих снаружи. День сегодня серый и холодный, а вот город – нет. Мы с Эммой встретились в Грюнерлокке, одном из альтернативных районов Осло. Большая часть города так или иначе традиционна и излучает историческое очарование. Но этот молодежный район является его полной противоположностью – это место, где живет искусство в самых разнообразных его проявлениях, и это невозможно не заметить. Здесь расположены галереи, небольшие магазинчики-секонд-хенды и блошиные рынки. Все яркое, красочное: и стены домов, и украшения перед лавками, и даже скамейки в парках раскрашены во всевозможные цвета. Мне нравится приезжать сюда, особенно осенью и зимой, потому что местные городские пейзажи изгоняют тусклую серость холодных сезонов.

– Папа хочет, чтобы весной мы с ним поехали посмотреть колледжи, – говорит Эмма, прерывая поток моих мыслей. – Я подумала, может, ты захочешь поехать с нами.

Мои губы расползаются в улыбке.

– С удовольствием. Только мама не должна об этом знать.

Эмма хмурится, как бывает всегда, когда я отпускаю подобные комментарии.

– Она что, правда ожидает, что ты проживешь всю оставшуюся жизнь в Осло?

– Не обязательно в Осло, просто рядом с семейными предприятиями. Уверена, Голландия тоже подойдет, там у меня тоже есть родственники. – Это не совсем так. Члены Весеннего Двора мне на самом деле не родственники, но объяснить это Эмме было бы слишком сложно.

Эмма фыркает.

– Ты ведь даже не знаешь всех этих своих родственников. То есть, не пойми меня неправильно, иметь такую большую семью, конечно, круто. Сама я даже не знакома с кузенами своей матери. Но какая разница, поедешь ты в Голландию к каким-то там родственникам или будешь учиться в Стокгольме? Все равно ведь уедешь.

Я пожимаю плечами, не до конца понимая, как все это объяснить. Потомки Мастеров, коим в моем случае является дедушка, после окончания школы обычно либо берут на себя какие-то задачи в семье, либо работают в одной из многочисленных семейных компаний, либо выполняют другие обязанности, связанные с временами года. Время от времени людей отправляют в другие Дворы, разбросанные по всему миру. Это, можно сказать, нечто вроде посольской деятельности, но меня такая перспектива совсем не привлекает. Я почти не знакома с другими семьями, все, что я слышала, – это истории. Несмотря на то что сезонные Дворы делают, если можно так сказать, общую работу, отношения между ними совсем не близкие. Среди взрослых и Мастеров они сводятся прежде всего к конкуренции: кто обладает наибольшей мирской властью, у кого больше денег, чьи магические силы могущественнее, чей Двор величественнее и великолепнее? Молодое поколение впитывает этот соревновательный дух с молоком матери, но соревнуются они чаще в своих способностях. Лето, например, обладает необычайной физической силой, как у Геркулеса. Весна умеет залечивать раны, а некоторые представители осени могут убить одним прикосновением. Эта способность относительно редка и все же вызывает некоторый страх. Все это приводит к тому, что в результате мы, как правило, относимся к другим Домам довольно скептически. Поэтому если после школы я решу отправиться в Дом другого сезона, то буду там чужой. Совершенно чужой в окружении людей, часть которых обладает по-настоящему жуткими способностями.

Но провести всю жизнь здесь, в Осло? Далеко не предел мечтаний.

Больше всего на свете мне хочется уехать и поступить в колледж. Может, это будет что-то связанное со СМИ или с журналистикой. Моя семья довольно старомодна, и, возможно, именно поэтому меня привлекает идея выйти в мир и работать со всеми технологиями XXI века. Путешествовать по миру, рассказывать о нем – вот воплощение свободы.

Мне хочется отправиться в то место, в ту страну, которую выберу я. Потому что это место мне нравится или потому что меня приняли в хороший колледж, а не потому что там есть Дом одного из сезонов. Хочу сама определять свое будущее, быть независимой от своей семьи. Но это не так-то просто. Всякий раз, когда я заговариваю об этом с мамой, возникает спор. Нет, она никогда не запрещает мне принимать собственные решения, но ясно дает понять, что если я все же сделаю это, то поступлю вопреки ее ожиданиям и разочарую ее. Я знаю, что семейный клан Сезона способен отвергнуть своего члена. В таком случае ты перестаешь быть членом семьи, перестаешь быть частью их мира. И хотя порой эта перспектива кажется мне заманчивой, я не могу себе представить, что никогда больше не смогу поговорить со своей мамой или навестить ее. Ведь она все еще мой Дом.

Куда бы я ни двинулась, меня не покидает ощущение, что я делаю не то, что нужно. Если останусь и возьму на себя какие-то обязанности при Дворе, то всегда буду чувствовать себя словно в клетке. А если отвернусь от своей семьи и всего того, что знаю, то, боюсь, однажды пожалею об этом. А пути назад уже не будет.

Быстро отгоняю тревожные мысли и стараюсь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. Концентрируюсь на Эмме, на нашем с ней разговоре. Мы еще немного болтаем о школе, пересказываем друг другу новости и сплетни, о которых узнали из Instagram[1] и Snapchat. Так здорово, что можно переключиться на что-то другое, помимо убитых кузенов и невесть откуда взявшихся сил.

Когда мы прощаемся, я обнимаю Эмму и прижимаю ее к себе на мгновение дольше, чем обычно. Знаю, что уже завтра увижу подругу в школе, но какая-то часть меня просто не хочет ее отпускать. Мне хочется забрать Эмму с собой и спрятать у себя в шкафу. И тогда она была бы моим личным тайм-аутом. Представив это, я издаю смешок, потом поворачиваюсь и иду к главной дороге, где меня ждет мой водитель.

Дождя нет, но в воздухе витает влажный туман, который касается моей кожи и вызывает дрожь во всем теле. Натягиваю капюшон парки на голову и, стараясь защитить руки от холода, засовываю их в карманы брюк. На бордюрах и стенах домов еще лежат остатки последнего снега, хотя на вид он больше напоминает серо-коричневую грязь. Зима определенно приближается к концу, а значит, время моего Дома тоже близится к завершению. Мне нравится зима, но я все равно очень жду весну. В это время года моя семья всегда немного тоскует. Родственники даже кажутся чуть более нормальными, ведь их работа сделана, они могут немного отдохнуть.

Наши действующие обязанности ограничиваются в основном наблюдением и документированием. История называет мой Дом памятью мира. Мы – архивариусы и ведем учет почти всего. Все, что происходит в нашем мире и мире обычных людей, записывается и сохраняется для наших потомков. На Калинойе десяток библиотек, и все они под завязку набиты книгами. Иногда я думаю, для чего все это нужно. Ни один человек в жизни не смог бы прочесть все это. Для такого нужно как минимум сотня жизней.

Помимо обязанности вести архив, зимой мы должны следить за температурой воздуха, обращать внимание на поведение природы и вмешиваться, если возникнет такая необходимость. В этом-то нам, конечно, и помогают наши силы. Мой Дом олицетворяет смерть и энергию, а это значит, что некоторые члены моей семьи могут заглядывать в будущее, видеть силовые линии, а иногда даже общаться с мертвыми. Мы можем предсказывать изменения погоды, влиять на это или противодействовать. Если понимать, как работает энергия и как ею управлять, с ее помощью можно делать очень и очень многое. Способности и силы проявляются по-разному, однако лично я никогда не встречала никого, кто в самом деле мог разговаривать с мертвыми. Я даже не уверена, что в наше время существует хоть один живой человек, который на это способен. Иначе мой дед непременно вызвал бы его, чтобы пообщаться с Сандером, правда же? При всем желании я просто не в состоянии поверить, что кузен умер от аллергического шока. Но ни мама, ни дедушка не хотят об этом говорить.

Смахнув с лица намокшие пряди волос, я оглядываюсь по сторонам в поисках своей машины, но в этот момент в кармане вибрирует телефон. Достаю его и снимаю блокировку с экрана, чтобы прочитать сообщение, которое только что прислала мама.

Приходи в большой зал, когда вернешься.

Нужно поговорить.

Сердце в груди бешено колотится. Уверена, меня ждет что-то интересное.

После того как Матео забирает меня, а потом переправляет через фьорд в лодке, я бегу в свою комнату, чтобы переодеться. Одежда на мне вся мокрая от сырости, и так холодно, что помочь могут только мягкие спортивные штаны и теплые носки. Я быстро надеваю толстый свитер и направляюсь в большой зал. Дорога через дом, как обычно, напоминает маленькое путешествие. Стоя перед широкими створчатыми дверями, я делаю глубокий вдох и задаюсь вопросом, почему такие разговоры всегда происходят в этом зале или кабинете моего дедушки. Ведь есть же у нас обычная гостиная, и даже обеденный стол, как у нормальных семей.

Мама и дедушка уже на месте. Но больше всего меня удивляет то, что в зале присутствует Зара. Кузина в довольно напряженной позе сидит в одном из кресел и, похоже, не совсем понимает, для чего она здесь. При взгляде на нее я едва сдерживаю сокрушенный вздох. Разница между нами очевидна. В то время как я практически утопаю в своей одежде и, скорее всего, выгляжу так, словно только что встала с постели, Зара выглядит как с иголочки. Узкие темные джинсы, светло-голубая блузка и волосы, собранные в идеальный пучок. Она, как прежде и Сандер, демонстрирует безупречное воспитание и образование.

– В чем дело? – помахав рукой присутствующим, спрашиваю я, усаживаясь на диван как можно дальше от Зары.

Мама сурово смотрит на меня, потом вздыхает:

– Нужно разобраться с твоими способностями.

Я стискиваю зубы. Понятное дело, рано или поздно этот разговор должен был состояться, но я надеялась, что про мои пробудившиеся силы все забыли, учитывая события последних нескольких дней. Лично я планировала пока что игнорировать свои способности Просто подождать и посмотреть, проявятся ли они снова.

– Это случилось один-единственный раз, – замечаю я, бросая взгляд на дедушку, который смотрит на меня безэмоционально.

Этот человек может сидеть долгое время с каменным лицом. Мне кажется, дед, с его серебристыми волосами, всегда идеально выглаженным костюмом и серыми глазами, похож на короля, на плечах которого лежит все бремя его народа. Ему подходит это сравнение. Конечно, дед не настоящий король и мы не его подчиненные, но он своего рода монарх. Мудрый человек, чьи решения оказывают огромное влияние на будущее мира. По крайней мере, таково общепринятое мнение моей семьи. Мое собственное мнение находится на другой странице, которую, я уверена, никто не захочет читать.

– Одного раза достаточно, чтобы обдумать это, – тихо говорит дед, поднимаясь со своего места и приглаживая пиджак. Очки, на мой взгляд, были бы отличным дополнением к его образу, но зрение у деда, конечно же, великолепное.

– Я понятия не имею, как это сделала! – совершенно машинально сажусь чуть прямее и складываю руки на коленях. – Не представляю, с чем я должна разбираться.

– В том-то и дело, – вклинивается мама. – Ты не можешь себя контролировать, потому что никогда не училась этому. Нужно поработать над этим, пока ты снова не сделала то, над чем не властна.

Упрек в ее голосе не оставил меня равнодушной.

– Но ведь ни с кем ничего не случилось, – защищаюсь я. – Все пришли в себя.

– Возможно. Однако мы не можем рисковать и быть уверенными, что это не произойдет снова. Что, если это случится в школе?

Я прикусываю губу. На этот аргумент мне возразить нечего. Трудно будет объяснить, как так получилось, что я заставила упасть в обморок весь свой класс.

– Мы подумали, – говорит мой дед, бросая быстрый взгляд на Зару, – не лучше ли тебе учиться дома? Вместе с Зарой.

Мы с ней переглядываемся, и по нашим лицам довольно легко понять, что мы обе думаем о таком предложении.

– Что? – возмущенно спрашивает она, вытягиваясь, как струна.

– Нет! – одновременно с кузиной выкрикиваю я. – В этом нет необходимости. Я хочу ходить в школу.

– Это для твоего же блага, Блум, – пытается успокоить меня мама, но безуспешно. Я сердито смотрю на нее, однако она лишь поднимает бровь, добавляя: – Существует причина, по которой ты до сих пор посещала государственную школу, в то время как другие – нет, и тебе о ней прекрасно известно. То, что у тебя есть силы, меняет очень многое.

– Если у меня есть силы, – чуть ли не в отчаянии поправляю я. – Может, это было просто что-то вроде рефлекса, вызванного экстремальной ситуацией, – повторяю я теорию, которую вывела для себя. – Может, это больше не повторится. Если бы у меня действительно были силы, как у других, они должны были проявиться раньше.

– Мы этого не знаем.

– Поэтому тем более важно, чтобы ты научилась их контролировать, – строго добавляет дед.

Я смотрю на них обоих в недоумении. То, что речь о моих способностях рано или поздно зайдет, было ясно как день, хотя я и надеялась, что никто не обратит на это внимания. Однако я даже не предполагала, что меня могут забрать из школы. Это было хуже всего. Не видеть больше своих друзей и сидеть взаперти в этом доме вместе с Зарой… нет, этого я допустить не могу.

– Я буду тренироваться во второй половине дня, – говорю я, глядя на маму. – Обещаю, каждый день после школы. Если нужно, даже весь оставшийся день после школы. Но дома я учиться не хочу.

Она с сомнением смотрит на меня, затем тихо вздыхает и поворачивается к своему отцу.

– Думаю, стоит попробовать.

Зара фыркает:

– Да, обязательно. Ей придется столько наверстывать, что она будет только тормозить меня.

Одна часть меня хочет ответить Заре какой-нибудь дурацкой репликой, другая – благодарна ей за поддержку. Я понимаю, что она делает это не ради меня, а исключительно для себя. Мы с Зарой недолюбливаем друг друга, в основном потому, что, сколько я себя помню, она всегда смотрела на меня свысока. Раньше мы еще время от времени играли вместе, но по мере того, как разница между нами становилась все более очевидной, отношения менялись. Хорошо помню, как в детстве я подслушивала у дверей, как учатся и тренируются мои двоюродные братья и сестры. Когда рождаешься в одной из сезонных семей, когда ты прямой потомок главы, то вынужден проходить сложное обучение. Ты посещаешь занятия, на которых изучаешь все о нашей истории и правилах. Учишься контролировать свои силы и правильно их использовать. Но поскольку я, в отличие от остальных, никогда не проявляла никаких способностей, меня отправили в обычную школу, в то время как другие дети брали частные уроки и обучались дома. У меня же всего раз в неделю проходили занятия с мамой, на которых она в двух словах рассказывала, что происходило в моей семье в последние столетия.

Сегодня я сознательно ограждаю себя от остальных, но в этом нет моей вины. Это своего рода защитная реакция, созданная мною еще в детстве. Потому что тогда мне на собственном горьком опыте пришлось усвоить, что я не принадлежу к их числу. Слишком часто мне приходилось в одиночестве плакать в своей комнате, потому что все остальные были намного лучше меня. Но теперь с этим покончено.

Дед бросает на Зару еще один быстрый взгляд, словно и в самом деле обдумывает ее слова, а затем поворачивается ко мне:

– Мы пока не знаем, почему твои способности, Блум, проявились только сейчас. Но независимо от того, разовый это случай или нет, ты, я надеюсь, понимаешь, что несешь ответственность перед этой семьей.

Мне очень хочется фыркнуть в ответ, но я сдерживаюсь. В течение последних семнадцати лет моя задача в этом доме сводилась к тому, чтобы не шуметь и не мешать другим. То, что об ответственности сейчас говорит именно дед, просто смешно. Его внук мертв, а его, похоже, не очень-то интересует, как это произошло.

– Понимаю, – заставляю я себя сказать, игнорируя Зару, которая тихо и наигранно смеется.

– Хорошо, – кивает дедушка. – Тогда можешь пока продолжать ходить в школу. Пока. Посмотрим, как будут развиваться события, и если что-то изменится, примем новое решение.

С облегчением выдыхаю. Я не особенно заинтересована в каких-либо тренировках и уж точно не рада тому, что проведу ближайшие дни дома вместо того, чтобы тусоваться с друзьями. Но это все же лучше, чем домашнее обучение.

Дед начал было отворачиваться, но затем вдруг снова посмотрел на нас.

– Вам обеим следует научиться ладить друг с другом, – говорит он Заре и мне. – Мы одна семья и должны поддерживать друг друга, а не втыкать палки в колеса. – И, не дожидаясь ответа, он поворачивается и выходит из комнаты.

В недоумении смотрю ему вслед и едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Да, мы одна семья, но только биологически. И не больше. Я люблю свою маму, к ней я чувствую привязанность, но, честно говоря, испытываю больше семейных чувств к нашей экономке Мэрте, чем к своему деду или к Заре. Может, мы и семья, но отношения у нас паршивые.

Когда в зале остаемся только мама, Зара и я, кузина тоже встает и молча выходит из комнаты.

Задумчиво разглядываю свои сцепленные руки, лежащие на коленях.

– Ты и в самом деле считаешь, что это необходимо? – тихо спрашиваю я, кивая в сторону двери, за которой только что скрылся мой дед. – Или ты говоришь это только потому, что он так думает?