Зеленый длинный

Повезли меня к врачам на рентген, а там меня заставили так руку вывернуть, просто жуть. Мне страшно больно было, а они: положи кисть в таком положении и не шевелись (взгляд в мою сторону).

– А что всё же они у тебя обнаружили, перелом?

Нет, очень сильный ушиб. Сказали покой, и руку держать на перевязи. Я в школу ходила и куртку не могла снять, и портфель еле-еле несла. И мне две девочки помогали и сочувствовали, Галя и Женя. А Майка, она была до этого моей подругой, она только посмотрела издалека, сказала:

– Ну, просто цирк

И ни разу не подошла мне помочь, только шушукалась и смеялась надо мной с мальчишками. Я теперь с ней больше не дружу (взгляд в мою сторону).

Младшая закивала головой, одобряя обрыв дружбы.

Это я один раз сознание потеряла. А еще теряла, когда мне прививку в школе делали. К нам в класс девочка из Воронежа приехала учиться и она рассказала, что у них одной школьнице сделали прививку, и она осталась на всю жизнь инвалидом. И мама мне говорит: – ты смотри, как они делают. Всё ли стерильно, одноразовые шприцы употребляют, в общем, чтобы инфекции не было.

Я смотрю, как они целлофан снимают, лекарство набирают, уколы делают, внимательно так смотрю, и когда до меня дошла очередь, я бряк – и без сознания. Мне нашатырный спирт поднесли к носу, ты никогда не нюхала нашатырный спирт? (взгляд в мою сторону). Ну, повезло тебе, это такая дрянь.

Я еще в обморок в магазине упала. Мне обруч на голову хотели купить, чтобы волосы держать. В магазине было душно, мы ходили, ходили, вдруг у меня потемнело в глазах, и я упала. Мама потом говорила, что я страшно побледнела и завалилась. Меня на улицу вынесли, я тогда маленькая еще была. Я в обмороке всё слышу, что вокруг, но сказать ничего не могу и глаза открыть тоже. А вот когда я с рукой упала, тогда всё темно было. И я ничего не помнила, а в магазине я помнила, только всё в таком тумане… Представляешь?

Не представляешь? Ты никогда в обморок не падала? Повезло тебе (забыла посмотреть на меня).

А я четыре раза сознание теряла, вот три я тебе рассказала, а четвертое давно было. Я маленькая была, гвоздем ногу поранила, кровь течет. Я помню, как кровь по ноге течет, и она такая красная, а трава рядом такая зеленая и вдруг эта трава начала ко мне приближаться и всё… Больше я ничего не помню. А вообще-то я много из своей жизни помню. Вот. У меня такая память. А ты из своей жизни ничего не помнишь?

К счастью для девочек, вторая не вспомнила ничего достойного внимания, такого, что можно было бы рассказать после перечисленных выше ужасов. Только это их и спасло.

Я уже подумывала, а не искупать ли их в пруду. Столкнуть легонько, они и кувыркнутся. Тоже было бы событие, достойное красочного рассказа.

На Чусовой

Я писала белый храм, расположенный на высоком обрывистом берегу реки Чусовой. Расположилась я недалеко от мостика через речку, и народ ходил мимо, заглядывал. Взрослые деликатно смотрели издали, но дети подходили близко, смотрели, разговаривали, беззастенчиво комментировали, предполагая, видимо, мою полную глухоту.

– Ой, наш храм, – услышала я девчачий голос за спиной. – Как красиво.

– Ну и что, храм, как храм, – раздался в ответ мальчишеский голос. – Я тоже его на уроке рисования рисовал.

Интонации не оставляли сомнения, что мой рисунок и в подметки не годится его произведению. Я спорить не могла.

Мои неудачи вот они, налицо, а его гениальное произведение отсутствует, и обругать его нет никакой возможности. Пришлось промолчать.

О вреде трезвости

В июльский воскресный день мы решили прогуляться и утречком отправились в деревню, расположенную, как мы знали, на берегу реки Москвы. Мы – это я, муж Леша и наша 2-х летняя дочка Катя.

Путь туда был не близким, и мы взяли с собой еду, обычный набор: вареные яйца, кусок колбасы любительской, хлеб, огурцы, – и потопали.

Не прошли мы и с километр, как Катенька стала отставать, Алешка взял ее на руки, и тут нас догнал рафик, затормозил и спросил:

– Куда?

Мы назвали деревню:

– Садитесь, довезу.

Мы уселись в машину, в которой уже сидел, как мы позже выяснили, Мишка, и потряслись по колдобинам проселочной дороги.

Навстречу из облака пыли вынырнул грузовик, наш водитель лихо крутанул баранку, избегая столкновения, машина завизжала, как живая, и накренилась, норовя кувыркнуться в канаву.

Шофер дал задний ход, рафик закачался над канавой, раздумывая, падать ему или нет, а Алексей, не дожидаясь, героически выпрыгнул наружу. Я с Катей и Мишка не менее героически остались в фойе. Сидели, как сидели, ждали, что же будет.

Автомобиль задумчиво кренился набок, шофер газовал и давал задний ход, открытая дверца болталась, Алешка снаружи просил подать ему Катю и прыгать самой, но я трусливо сидела и на призывы мужа не реагировала: боялась, что машина завалится на нас именно в тот момент, когда мы будем из нее вылезать. Дальше канавы упасть не удастся, это всё же не серпантин в горах, и не в ущелье мы сползаем. Рафик завалился в кювет, но не боком, а носом. Машина фыркнула пару раз, чихнула и замолчала, стояла, задрав зад.

Алексей сполз в канаву и принимал нас с Катей, а грузный Михаил выполз сам. Выбрался из кабины и шофер. На лице его от уха до уха сияла счастливая улыбка. Он обошел вокруг машины, почесал затылок.

– Ну, здесь уже недалеко, – ободряюще сказал шофер нам, как бы извиняясь перед нами, что взялся везти и не довез.

А Михаилу сказал:

– Кликни там шурина, скажи: Колька к нему ехал, да застрял в кювете, пусть приедет с трактором и вытащит.

И всё это звучало, как дело обычное, чуть ли не каждодневное.

Мы вчетвером продолжили путь, а шофер сел на обочину, подперев голову рукой. Лицо его приняло мечтательное выражение.

Я подумала, что мы с Катей очень мешались: несмотря на ситуацию Колька ни разу не матюкнулся.

Пыльной деревенской дорогой мы вышли на берег реки Москвы. Спускаться к самой воде с обрывистого берега мы не стали, гуляли по травке, Катя радостно рвала цветочки, и вскоре у нее были полные руки куриной слепоты и колокольчиков, и потом мне вверилась честь таскать эти увядающие букетики. Мы прошлись вдоль реки, посидели в тени, съели припасы и повернули к дому, закончился наш пикник.

Не успели мы пройти и пятисот метров, как нас обогнал знакомый рафик, лихо затормозил, Колька высунулся из окна и приветствовал нас, как родных.

Встреча с шурином не прошла для него бесследно, он был веселый, красный, и глаза как-то странно косили. Само собой, он ждал, что мы поедем с ним.

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – закричал он нам.

Можно отказать человеку, который зовет с собой от чистого сердца? Мы сели, и он, крутя баранку, рассказал нам, что его вытащил из кювета проходящий грузовик минут через двадцать после того, как мы ушли.

– Хорошо посидели у шурина, – заключил он, – но завтра на работу.

Минут через двадцать мы благополучно, несмотря на совершенно пьяного водителя, прибыли в свой поселок.

– Вот голову поправил, и всё в порядке, – сказал нам на прощание Николай. – А то поехал утром, не опохмелившись, и что вышло?

Гуси-лебеди

Дело было в Камышине.

Мы шли втроем, мой муж Алеша, я, а между нами, за ручки, наша трехлетняя дочка Катя. Расслаблено плелись на рынок, вечерело, и перед нами пылила стая крупных белых уток.

– Посмотри, какие красивые уточки, – обратилась я к дочке перед тем, как их обогнать.

– Это гуси, – строго сказал Алексей.

– Это утки, – не согласилась я, – видишь же какие у них низкие попки и походка утиная.

– Это гуси, – не меняя интонаций, как заезженная пластинка, утверждал Алексей.

– Но утки это, самые обыкновенные белые утки, – закипая слезой, с вибрациями в голосе настаивала я.

– Это гуси, – также монотонно, без эмоций продолжал муж.

Вдруг птицы встревожились, замахали крыльями и пронзительно закрякали. Объясняли Алексею, что они утки, сердились, что их принимают за презренных гусей.

«Послушай, кря-кря кричат» – я повернулась к мужу, чтобы сказать ему это, но он опередил меня:

– Слышишь, га-га говорят, – радостно, как будто он действительно получил доказательство своей правоты, произнес Лешка.

Я почувствовала отчаяние: наша маленькая девочка никогда не научится отличать гусей от уток, и я никогда не смогу доказать никому на свете, что сейчас перед нами идет стая уток. Если же начну плакать, то он скажет:

– Ну, если ты так хочешь, то пусть это будут утки.

Если я так хочу, а объективной истины не существует, утки крякают, подтверждают свою принадлежность к утиному роду, а ему они га-га кричат!

– Посмотри внимательно, может это лебеди, – раздался иронический голос. Нас обогнал идущий сзади мужчина, бросил на Алешку уничтожающий взгляд и пошел себе дальше. Он слышал, как Алексей пытался кряканье выдать за гоготанье.

Алексей сдался. Очевидно было даже ему, что перед нами не лебеди.

Катя, папа и техническое воспитание ребенка

Катя с детства любила играть в куклы, пеленала и баюкала все игрушки, даже игрушечного жирафа. Мягкому игрушечному зайцу повязывала косынки, отчего он превращался в страшное красноглазое страшилище.

Когда Кате минуло 4 года, папа решил приучать ребенка к технике.

– Зачем? – спросила мама.

– Ну ты ведь вот ничего не понимаешь в технике, – ответил папа, – а моя дочь будет понимать.

Он взял дочку за ручку, они пошли в магазин и вернулись с красивой серенькой немецкой машиной – рефрижератором.

– Она сама ее выбрала, – сообщил папа маме.

Мама, оставшись с дочкой наедине, уточнила детали

– Катя, ты сама выбрала машину?

– Да, только папа сказал, выбирать можно только машинки, а куклу нельзя.

– Она вздохнула и стала укладывать кукол спать в рефрижератор.

Позднее на улицу Катя вышла с запеленатой машинкой, неся ее на руках, как младенца. Папа вышел на крыльцо, и Катя похвасталась перед ним запеленатой машинкой…

Когда Катя выросла, то стала дизайнером одежды. И родила трех девочек.

Чувство справедливости

Степе 4 года, Арине 2, Соне 9, Насте 16. Мой возраст роли не играет.

– Степа, представь себе, на столе лежат два яблока. Нас с тобой тоже двое. Как мы поделим яблоки?

Степа внимательно посмотрел на пустой стол, поднял ясные глаза на меня:

– Мне большое, тебе маленькое.

***

Я вынула из шкафа четыре ириски, протянула на ладони внуку:

– Степа, вот что осталось. Это тебе и мне.

Степа сгреб три конфетки, одну сиротой оставил на ладони.

– Степа, а как было бы разделить по-справедливому? – спрашиваю я:

– Ну, – тянет Степа, – ну, тебе еще и еще.

Если можно разделить несуществующие яблоки, почему не добавить мифические ириски? Главное, себя не ущемить.

***

Арина забрала себе и Сониного любимого льва и Степиного надувного щеночка. Куклу свою подцепила кончиком пальца, всё прижала к груди:

– Моё!

– Не-е-ет, это моё, – запищал Степа, пытаясь вырвать у нее пятнистого щенка.

– Нет моё – Арина держала игрушки насмерть. – Моё, аааа.

– Это несправедливо, несправедливо, – закричала Соня, – ты жадина-говядина, соленый огурец. Отдай сейчас же.

Спасаясь от старшей сестры, Арина торопливо, чуть ли не зубами открыла тяжелую дверь избы, скрылась за ней. Оттуда раздавался ее пронзительный рев:

– Я не жадина-говядина, ты сама жадина-говядина.

Я не разрешила детям идти отбирать у Арины игрушки.

– Сделайте вид, что вам наплевать, пусть подавится, – сказала я.

Степа вытирал слезы, Соня уверяла меня, что я неправильно воспитываю Арину, заступаюсь за нее, только потому, что она самая младшая. А Арина продолжала вопить за дверью, что она не жадина-говядина.

Вдруг наступила тишина, потом открылась дверь, надувной щенок вылетел из двери и упал на середину веранды. Дверь с треском захлопнулась.

Степа посмотрел на игрушку, вытер слезы, поднял щенка на диван и ушел на улицу к живой собаке.

Соня же, не получившая льва, всё безрезультатно взывала к справедливости.

***

Мы были на пляже.

– Бабушка, я построил домик из песка и дарю его тебе, пойди посмотри, какой домик, – тянул меня за руку Степа.

Я успела увидеть горочку песка только издали. Разбойница Аришка подобралась к песочной кучке, пришлепнутой Степиными руками, и разметала ее в стороны.

– А-А-А, – завопил Степа.

Сотворив злодейство, Аришка покинула двоюродного братца в горести, а сама побежала к своему домику, возвышающемуся в двух метрах от Степиного.

Соня всё видела из озера. Тут же выскочила на песок, бросилась к Аришкиной песочной постройке, уничтожила ее, еще и ногой притоптала.

– Ааа, – плакала теперь Арина.

– А что ты плачешь, что плачешь? Ты сломала Степин домик, мы сломали твой. Всё по справедливости.

– Ааа, – Арина, замахивалась крохотным кулачком на сестру. – Ты плохая, дура ты, уходи.

– Бабушка, ну ты посмотри, что она орет! Она же первая начала!

– У нее свое представление о справедливости, – я решила не вмешиваться.

***

Дед протянул три чупа-чупса

– Аришка выбирай чупа-чупс первая.

Аришка сомнительно осмотрела их, поколебалась, но выбрала. Степа взял другой.

Не успел он развернуть и засунуть его в рот, как оказалось, что Аришка не хочет свой, а хочет именно Степин. Но Степа наотрез отказался меняться.

Опять скандал.

Выручила Настя, наша старшая внучка. В шестнадцать лет уже приходит мудрость. Она выменяла Степину конфету на свою и отдала ее Аришке, а себе взяла ее.

Мнение прототипа

(думаю, что сам рассказ, о котором идет речь, не столь и важен.)

– Это вовсе и не я. Кто-нибудь почитает, подумает, я и взаправду хожу по своей собственной квартире на цыпочках. Нет, я хожу, как хочу, и всю жизнь так ходила.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.