Полная версия
Солнце на блюде. Следствие ведёт Рязанцева
Солнце на блюде
Следствие ведёт Рязанцева
Елена Касаткина
Корректор Галина Владимировна Субота
Дизайнер обложки Елена Анатольевна Касаткина
© Елена Касаткина, 2024
© Елена Анатольевна Касаткина, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0056-8490-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Полумрак. Треснутое зеркало в красивой старинной оправе. Черно-белые фотографии на стенах. Кресты, кресты, кресты. Разные. Большие, маленькие. Висят на цепочках, лежат на полках, тумбочке, столе. Везде. И свечи. Толстые – короткие, тонкие – длинные. Горят, плавятся, мельтешат огоньками. Шкатулочки, мешочки, кости. Не совсем кости, скорее черепа – вытянутые мордочки с дырами на месте носа и глаз. Огромная книга. Толстая, в кожаном переплете, с золотым тиснением.
Тощая сутулая гадалка с помятым лицом, словно оно сутки трамбовалось на полке плацкарта, осторожно берёт книгу сухими руками и перекладывает на стол. Подбирая полы длинной чёрной распашонки, садится в скрипучий, похожий на трон, стул.
– Сегодня лунное затмение. – Гадалка открывает книгу и опускает в неё провалы глаз. – Кровавая… Страшная… – бормочет под нос.
Маша до предела вытягивает короткую шею, пытаясь заглянуть в книгу, но быстро теряет любопытство. Колючие графики, заборы диаграмм и таблиц ей непонятны и потому малоинтересны. Переводит взгляд на окно. Вот в чём дело. Лунное затмение! Вот и объяснение того, почему она сегодня вся такая «рррррр». Так и хочет кого-нибудь укусить. А всё луна. Бордовая, как свекла. Разгневанная. Жуть! И не поворчишь на неё.
– На козу накричала, петуха погоняла, – бормочет старая колдунья, раскачиваясь и потрясая седыми патлами. Стул под нею протяжно скрипит. Вот-вот развалится. Тени ходят по стене ходуном. Свечи трепещут посиневшим пламенем.
– Из петухов у меня только попугай, – отгоняя страх, пытается пошутить Маша. – Но его нельзя. Ну там… тонкая душевная организация, не простит до конца жизни.
Старая гадалка с загадочным именем Эсфирь поднимает на Машу бесцветные глаза.
– Конец жизни за решеткой.
– Это понятно, куда ему из клетки деться.
– Твой… – Эсфирь поднимает сучковатый палец. – Сумасшедший дом… Или клетка. Выбирай!
Она не из трусливых, и не надо её пугать. Маша нервно потёрла за ухом, выпрямилась и, уставившись гадалке в переносицу, произнесла металлическим голосом:
– Я пришла к вам, чтоб узнать своё будущее… Разыгрывать страшилки, чтобы произвести на меня впечатление, не надо. Я вам не за это заплатила. Так что говорите уже, что меня ждет. И поконкретней.
Эсфирь отодвинула книгу, стянула с груди массивный крест, очертила им в воздухе полукруг слева направо и наоборот и склонилась, упершись костлявой грудью в стол.
– Всех потеряешь, один останется. Убережешь его, других погубишь. И себя.
Гадалка откинулась на высокую спинку своего трона и закрыла глаза.
– И это всё? – хмыкнула Маша.
Эсфирь молча, не открывая глаз, кивнула и замерла. Оттеняемое огнем свечей лицо было мертвенно-бледным. «Померла, что ли? – проскочило в голове Маши. – Притворяется, старая лгунья».
– Понятно. Разводилово. Вытягивание денег. – Маша встала и вышла из мрачной комнаты.
Часть первая
Глава первая
Остро наточенное лезвие ослепило, сверкнув металлическим лучом. Рука взлетела, на мгновение замерла, а потом резко опустилась вниз. Глухой хруст, и желтоватая слизь потекла по пальцам.
Мария отложила нож, стряхнула слизь в миску, смяла колючую скорлупу и выбросила в урну. Передумала, достала скорлупу из урны, налила в банку воды и опустила туда яичные осколки. Пригодится. На удобрения. Цветы поливать.
Она мало что выбрасывала, ведь в хозяйстве нет ничего лишнего. Любая тряпочка, любая дощечка, всему рано или поздно найдётся применение.
Мария покопалась в коробке, вынула оттуда кусок поролона, который когда-то был вшит в бюстгальтер. Бюстгальтер давно сносился и уже восстановлению не подлежал, но поролон из чашечек служил отличным материалом для мытья посуды. Покупать специальную губку? Ещё чего! Расточительство. «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое», – так говорилось в каком-то старом иностранном мультфильме. Эту фразу она запомнила на всю жизнь. Так и жила. И это не жадность, как может кто-то про неё подумать. Нет, она не жадная, она рачительная. Бережливость помогала жить хоть и небогато, но и не нищенствовать. Посмотрела бы она, как на её зарплату да вдвоём с сыном смогли бы прожить те, кто её осуждал. А она живёт и не голодает.
Поролон, проехав по поверхности стола, впитал капли яичной жижи и полетел в раковину.
– Мать, – донеслось из коридора, через секунду в кухню влетел сын.
– Чего орёшь? Я не глухая. – Мария опустила в миску руки и принялась замешивать тесто.
– Вот! – Мирон протянул какую-то бумажку. – В ящике лежало.
– Что ты мне в нос суешь? Я всё равно без очков ничего не вижу. Чего это?
– Повестка! – Мирон выпятил грудь. – В армию меня призывают.
– Как в армию? – застыла Мария. – В какую ещё армию?
– Как в какую? Ну ты даёшь, мать. В обычную. Будто не знаешь, что мужиков в армию забирают.
– Ты мужик, что ли? – Руки, облепленные тестом, вынырнули из миски и повисли вдоль бёдер, как плети.
– А кто же?! – Колесо груди округлилось сильнее.
– Господи, как же так? – Она опустилась на табуретку. – Как же? Тебя ведь там убить могут.
– Да ну на… Не убьют. Войны-то нет. А вот из автомата пострелять дадут. – Мирон заржал, обнажая желтовато-серые от курения зубы. Заглянул в миску. – Чё месишь? Пироги? С чем на этот раз?
– С морковкой.
– Да ну на… Чё ты всякую дрань туда суешь? В прошлый раз с гречкой, теперь с морковкой. Сделала бы сладкие.
– Варенье закончилось. А морковка, как и гречка, полезна.
– Да ну на… Кто пироги гречкой начиняет? Ты как придумаешь, мать.
– Не учи меня. Я кулинарное училище закончила, лучше знаю.
– А! – Мирон махнул рукой, положил повестку на буфет и вышел.
Мария встала, вытерла руки о цветастый, перешитый из старого платья, фартук, подошла к буфету, прижала бумажку одним пальцем и уставилась дальнозоркими глазами в расплывшиеся буквы.
Нет. Не может она сыночка отдать. Не может. Один единственный он у нее. Один из пятерых выжил. Все остальные умирали, только народившись. Уж и не чаяла она матерью стать, а смилостивилась судьба – подарила Мирошку. Семнадцать лет его хранила, да лелеяла, от всех бед оберегала. Сама. Муж давно сгинул. А теперь что? Как отпустить? И куда? В армию?! Войны нет, но порядки там какие? Дедовщина! Сейчас хоть и перестали говорить, но раньше, она помнит, всё время об этом говорили. Даже комитет такой был, специальный, из солдатских матерей. Какие они ужасы рассказывали. Про издевательства и убийства.
В глазах потемнело, и сердце забило набат. Пусть говорят, что всё изменилось, что всё по-другому… Врут! Она рисковать не может. Не отдаст сына! Ни за что!
Пока шла в военкомат, мысленно настраивала себя на разговор. Накручивала, заводилась, морщила лоб, хмурила брови. Гнев проступал на лице сжатыми губами, усиливался гневным бормотанием. Прохожие оборачивались, но она не обращала внимания. Плевать. Не до них. Пусть провалятся в преисподнюю.
– Эй, куда? – крикнул очнувшийся дежурный, когда она проскочила вертушку.
– К командиру, – бросила через плечо Мария и уверенно толкнула дверь с табличкой «Зелёнкин А. В.».
Маленький угрюмый человечек в большом кожаном кресле поднял квадратное лицо. Одет он был «по гражданке». Лишённый новым министром обороны военного статуса, Зелёнкин на зло носил одежду «защитного», «камуфляжного» оттенка. Тусклое солнце, пробиваясь сквозь давно немытое окно, упиралось ему в затылок, отчего спрятанное тенью лицо приобретало такой же цвет хаки, как и вся его амуниция.
– Чего надо? – спросил Зелёнкин хоть и грубо, но не зло.
– Просить пришла. – Мария расправила брови, придавая лицу несчастный вид.
– Просить? – Комиссар сжал губы в узел.
– За сына, – пролепетала Мария.
– За сына?
– Да. Единственный он у меня, – Мария всхлипнула. – А его в армию. Я слышала, единственных сыновей в армию не отправляют.
– Где это ты такое слышала? – Зелёнкин громко кашлянул. – Ты что, инвалид? Инвалидка?
– Нет, упаси Боже, – заволновалась Мария. – Но он же сирота, без отца рос.
Пнув задом кресло, Зелёнкин встал, сложил за спиной руки и задрал подбородок.
– Так вот… Если призывник рос в семье без отца и воспитывался матерью-одиночкой, на отсрочку от армии он рассчитывать не может.
– Но как же?
Зелёнкин обогнул стол и сделал три шага в направлении посетительницы. Прищурившись, хмыкнул:
– Вот была бы ты инвалидом…
Мария испугано отступила, упершись спиной в дверь.
– Что ж мне ноги себе переломать, что ли?
– А это уж как сама захочешь.
Зелёнкин приподнял бровь, постоял, перекатываясь с пятки на носок, потом полез в карман, вынул бумажник, раскрыл, снова хмыкнул и, захлопнув бумажник, всунул его в карман.
Глаза Марии ожили надеждой.
– С… Сколько?
Зелёнкин осуждающе покачал головой, и затеплившаяся было в душе Марии надежда сжалась в комок.
Комиссар вернулся за стол, сел, вырвал из блокнота лист и посмотрел на глазок камеры над дверью.
– Так что ничем я вам, гражданочка… Как ваша фамилия?
– Данилова.
– Ничем я вам, гражданка Данилова, помочь не могу. До свидания.
Словно копьё вонзилось ей в сердце. Может, броситься в ноги? Разреветься? Просить, умолять, взывать…
– Подойдите и распишитесь, – строго произнёс Зелёнкин.
Мария, сгорбившись, потащила ватные ноги к столу.
Когда голова женщины перекрыла глазок камеры, Зелёнкин быстро чиркнул что-то на листке и пододвинул его к Марии. Цифры были маленькими, и она не сразу разглядела их без очков. Прищурилась и обомлела: «2000».
Зелёнкин быстро смял листок и выбросил его в урну.
Две тысячи! Она никогда не видела такой суммы. Теперь ей казалось, что она сослепу ошиблась, просто нули расплылись и удвоились. А как проверить – ошиблась или нет? Бумажка-то в урну улетела.
Что же делать? Понятно, что таких денег ей никогда не собрать. И жизни не хватит. Даже если совсем не есть. А деньги нужны вот уже…
Мария опустилась на табурет и упёрлась невидящим взглядом в телевизор. Три свахи сватали мужчине невест. Передачу «Пора жениться» она любила смотреть во время готовки. За чисткой картофеля и нарезкой морковки следить глазами за тем, что происходит на экране, необязательно. Достаточно слушать, иногда поглядывая ради интереса. Из трёх свах—ведущих ей особенно нравилась мягкая и нежная блондинка – астрологиня. Как раз сейчас Василиса (так звали астрологиню) рассказывала что-то про ретроградный Меркурий.
– Чтобы вы ни делали, чем бы ни занимались, денег у вас никогда не будет. Так расположились ваши звёзды при рождении, – донеслось до ушей.
«Это про меня», – подумала Мария.
– Что же мне делать? – спросила голосом мужчины в телевизоре. – Можно как-то обмануть судьбу?
– Да, – обнадёжила Василиса. – Займитесь чем-нибудь таким, чего от вас не ждут. Тем, что вам не свойственно.
Мужчина задумался. Задумалась и Мария.
«Хорошо рассуждать, сидя там, в телевизоре. Сама-то небось деньги не считаешь. Сколько вы там зарабатываете? – распылялась Мария. – Уж для тебя-то наверняка две тысячи – не деньги. И за что, спрашивается? Про звезды молоть и я могу. Кто проверит?»
Гламурную обстановку студии сменила рекламная заставка, давая жениху трёхминутную передышку перед тем, как он сделает свой выбор. Мария поднялась, прошла к буфету, выдвинула ящик. Покопалась и выудила оттуда книжицу в красном переплёте. Сюда она записывала рецепты и вклеивала вырезки из газет. Тоже с рецептами. Последний рецепт вырезать не успела, сунула газету в книжку целиком, чтоб приклеить потом.
Мария развернула газету. На внутренней стороне один лист полностью занимала реклама: «Потомственная колдунья, гадалка и астролог Джина Бриджита поможет вам избежать превратностей судьбы…». И так далее и тому подобное. В прошлый раз, взглянув на фото этой самой Джины, Мария подумала: «Как же изменились колдуньи». С серого газетного оттиска на неё смотрела красивая ухоженная дама с высоко взбитыми волосами и огромными свисающими до плеч серьгами в виде звёзд. Ей тут же вспомнилась Эсфирь. Страшная, седая, с впалыми глазами старуха. Такой верилось больше, но тогда Маша ей не поверила, а ведь гадалка всё правильно предсказала. Всех потеряла, один остался. «Убережешь его, других погубишь. И себя…», – вспомнила слова гадалки. Что ей другие? До других ей дела нет. Да пусть хоть вымрут, только бы её Мирошенька жил. Ради него она никого не пожалеет и себя тоже.
– Вы сделали свой выбор? – спросила из телевизора главная сваха.
– Да, – в унисон с мужчиной ответила Мария, аккуратно складывая газету.
Глава вторая
Конец октября. Запах сухих листьев вперемешку с солнцем.
– Ну что, давайте знакомиться. Меня зовут…
– Ирина Шоцкая, – зашелестела толпа старушек.
Симпатичная темноволосая девушка с ярким румянцем улыбнулась ямочкой на пухлых щёчках.
– Кто же вас не знает, Ирочка? Мы Олимпиаду смотрели. Вы лучшая! – выбился из толпы голос с песочком.
– Спасибо. Только это давно было. Большой спорт остался в прошлом, и теперь я буду заниматься с вами скандинавской ходьбой. Вы – моя первая группа. Можете обращаться ко мне по-простому – Ирина. А я буду узнавать вас постепенно, иначе не запомню и стану путаться. Хорошо?
– Хорошо, – зашумел хор голосов.
– Тогда немного о том, для чего мы здесь с вами собрались. – Ирина поставила впереди себя палки. – Скандинавская ходьба в настоящее время приобрела небывалую популярность во всём мире не просто так. Этот вид активности наиболее благоприятен для людей старшего поколения, которые в силу возрастных причин не могут заниматься более интенсивными нагрузками. Техника передвижения с помощью специальных палок подобна лыжной ходьбе…
Группа будущих ходоков слушала речь тренера с интересом и восхищением. Приятно, когда твой тренер – не просто выдающаяся спортсменка, а целая олимпийская чемпионка. Пусть и в прошлом. Здесь тебе и доверие, и уважение, и чувство особой гордости.
Чудесный день. Солнечный. Настроение у всех боевое. Голос у Ирины приятный, мягкий, с чуть раскатистым «р».
– У вас телескопические? – Сухопарая дама в фирменном спортивном костюме и ярко-красной ветровке наклонилась к уху Агаты Тихоновны.
– Не знаю. Дочь покупала.
– А у меня телескопические, – похвасталась, блеснув янтарными серьгами. Два маленьких солнышка игриво заколыхались в ушах.
Агата Тихоновна невольно засмотрелась. Она не очень любила янтарь, считала, что молодых он старит, да и пожилых не освежает. Однако эти висюльки ничуть не прибавляли лет их владелице, а скорее наоборот – молодили. «Наверное, из-за пузырчатой структуры», – предположила Агата Тихоновна и не удержалась от комплимента:
– Очень красивые у вас серьги, и вам очень идут.
Комплимент оказался к месту, дама поправила выпавшие из-под повязки кудряшки и добавила: – Это очень ценные серьги. Редкий янтарь, называется «Слёзы солнца».
– Да, – улыбнулась Агата Тихоновна, – название соответствует. Я вообще считаю, что у красивых вещей должны быть красивые имена.
Глаза дамы вспыхнули радостью, она коснулась руки Агаты Тихоновны и представилась:
– Меня Изольда зовут. А вас?
– Агата.
– Тоже красивое имя, – отплатила комплиментом дама. – Вы первый раз или ходили уже с ними? – кивнула на палки.
– Пробовала в парке у нас, но одной как-то стыдно мне, все глазеют, тут смотрю, объявление, набирают группу, да ещё и под руководством самой Ирины Щоцкой…
– Вот и я тоже, у меня артроз, колени скрипят, как «потёртое седло», – Изольда тихо засмеялась в ладошку.
– Ну что? Вперед! – скомандовала тем временем Ирина и первой начала движение. Толпа ходоков, разбившись на парочки, двинулась ей вслед.
– Будем вместе ходить, – предложила Изольда.
– Я не против, – обрадовалась новой подруге Агата Тихоновна.
– Дышим ровно, держим темп, – командовала Ирина. – В конце пути нас ждёт сюрприз.
– В конце пути нас всех ждёт один и тот же сюрприз, – философски-грустно подытожила Агата Тихоновна.
– Ну что ты, Агата? Какие наши годы? – приободрила новая подруга и заговорщицки шепнула: – Я вот ещё замуж хочу.
– Уж не женихи ли нас там, в конце пути, ждут в качестве сюрприза? – пошутила на это Агата.
– Если бы, – вздохнула Изольда и прибавила громкость. – Знаю я, что за сюрприз. Там в конце тропинки клён Каэдэ растёт. Подарок японцев. Он невысокий и корявый, но листья необыкновенно красивые, ярко-красные.
– Японцам лишь бы что-то посозерцать, – недовольно буркнул сзади круглопузый мужик.
Изольда обернулась, кокетливо хихикнула и приотстала от своей партнёрши.
– Да, японцы специально устраивают путешествия по местам, где цветёт этот клён. – Теперь она шла рядом со здоровяком, оттеснив сморщенного до безобразия, крючконогого старичка. – Любование осенью Каэдэ не уступает традиции любования сакурой весной. Листья этого клёна очень изящны и ажурны, – старалась блеснуть знаниями Изольда, – японцы находят их изысканным украшением домашнего интерьера и частенько преподносят в качестве подарка.
– Нормально придумали, – гаркнул здоровяк, – листья дарить. Жмоты ваши японцы. Приди ко мне в гости кто с букетом кленовых листьев, уж я бы его попотчевал ими же. – Мужик громко заржал.
– Вы угадали, – улыбнулась Изольда. – Листья клёна в кляре, обжаренные в кипящем масле, – излюбленное сезонное блюдо японцев.
– Га-га-га, – не унимался мужик. – Дуралеи япошки силосом питаются.
– Вообще-то, – не выдержала Агата Тихоновна, – у нас на Руси тоже суп из крапивы варили и салат из одуванчиков ели.
– Не отставать! – крикнула Ирина, заметив образовавшийся затор. – Держим темп, контролируем дыхание.
Изольда тут же подскочила к Агате и пошла рядом.
– Как тебе? – слегка кивнула назад. – Импозантный мужчина, скажи?
– Мужлан неотёсанный и грубиян, – Агата Тихоновна постаралась восстановить сбитое дыхание.
– Ну не знаю, по мне так очень даже… Надо бы познакомиться.
– Дело хозяйское, – Агата Тихоновна глубоко вздохнула, подумав о быстро убегающем времени. О желаниях и отпущенных возможностях. Отстранённый от реальности воздух заставляет думать о временном.
Глава третья
Город, как пластиковый пакет, такой же серый, местами сверкающий на солнце, полон ядовитых выбросов интенсивной жизнедеятельности.
Вчера была какая-то очень трудная пятница, она ехала после работы домой в автобусе, а впереди сидел мужчина, у которого сквозь слегка обозначившуюся лысину чётко просматривалось родимое пятно. Она наблюдала эту родинку и представляла, каким он был когда-то маленьким, голеньким младенцем, кричал и пачкал подгузник, а мама целовала его в эту родинку. Если человеку суждено родиться с родимым пятном, то мамы будут обязательно это целовать, каким бы ужасным оно ни было.
Теперь, глядя с балкона своего девятого этажа на серый кирпич дома напротив, она вновь вернулась к навалившимся на неё вчера мыслям – как из невинных младенцев получаются мерзкие типы? Ведь все мамы, целуя своих детей в маковку, программируют их, чтобы они были добрыми, умными, честными, ну или просто хорошими людьми…
Когда однажды после очередных побоев мужа она в отчаянии рассказала всё своей коллеге, та протянула ей стакан воды и совершенно безликим голосом произнесла:
– Самые ужасные, коварные, деспотичные и тиранические мужчины получаются из маленьких мальчиков, которые вырастают в маленьких мужчин. Ну типа Наполеона… Это такой вид акселерации, когда рост замедляется, сантиметры тянуться прекращают, а амбиции ещё растут.
Эх, если бы ей знать тогда, в далёком 1980-м, что этот невысокий коренастый парень, с которым они познакомились в массовке на Олимпиаде, окажется таким вот Наполеончиком.
Он смешно вышагивал на построении, поднимая одновременно и правую ногу, и правую руку. Сбой в программе.
– Эй, ты, шестой в пятом ряду… – кричала в рупор руководительница процессом. Она видела, что с этим мальчишкой что-то не так, нет синхронности с остальными, отчего общая картинка не складывается. – Да-да, ты. Как ты маршируешь? Что у тебя с руками?
Он выбивался из строя и не мог понять, в чём ошибка. Злился. Психовал и снова поднимал не ту руку. Или не ту ногу. Запутался сам, запутал руководительницу.
Зоя маршировала в соседнем ряду. В чём ошибка парня слева, поняла сразу и удивлялась, что он сам этого не понимает. Не выдержав, хихикнула и нарвалась на злой взгляд.
– Жаба! – кинул в её сторону парень и уверенно замаршировал дальше с правой ноги, по-прежнему совмещая со взмахом правой руки.
Вот тогда, уже тогда бы ей понять, кто он и что он. Но она сглупила. Все подруги уже давно встречались с парнями, некоторые даже выскочили замуж, а она ещё ни разу не целовалась. Да и родственники всё время подгоняли: «Когда замуж выйдешь?». А главное, все хором ехидно и очень обидно подначивали: «Что, никто не берёт?». А ведь действительно – никто не брал. И это её мучило. А тут он. Маленький, ниже на целую голову, да ещё и с родимым пятном во всю щёку. Никаких таких ухаживаний. Просто и грубо:
– В кино пойдёшь?
Пошла. И фильм такой… «С любимыми не расставайтесь». Очень-очень ей понравился. А он:
– Чушь. Сопли и слюни. Надо было на «Последний отсчёт» идти.
Она не спорила. Лишь бы замуж взял. Чтоб подругам нос утереть, а родственникам рты заткнуть. И вышла. А потом проснулся тот самый Наполеончик, и начался ад. Когда не то, что слово поперёк, даже взгляд, показавшийся ему косым, мгновенно вызывал взрыв раздражения, переходящего в бешенство. Сначала сыпались угрозы, потом посыпались удары. Не сразу. Постепенно. Особенно после того, как сын родился.
Надо было уходить. Она понимала, но уйти было некуда. Это была её квартира. Крохотная однокомнатная квартирушечка. Ни разделить, ни обменять. Развода он бы не дал, а если бы и дал, то всё равно не оставил бы её в покое. И из квартиры никуда бы не ушёл. Мучитель никогда добровольно не расстанется со своей жертвой. Да и как прожить на зарплату учительницы? Материально она полностью зависела от него. Вот и терпела.
Сын вырос, уехал на Север, там женился и домой не приезжал. Она была совсем одна. Так бывает. Когда замужем, но одинока. Стала задерживаться на работе, чтобы меньше быть дома, по выходным долго и бесцельно бродила по городу. За эти годы город опостылел ей настолько, что мысль – уехать куда-нибудь в глушь, где чистый воздух, мало людей и много тишины, – стала её несбыточной мечтой.
Когда муж неожиданно умер от инфаркта, она выдохнула с облегчением. Но счастливей не стала. Вскоре к одиночеству прибавилась ещё и скука. Каменные стены домов давили замкнутостью и холодностью, фильмы раздражали как трагичностью, так и «хэппи эндом». Читать книги не позволяло зрение, она пробовала слушать, но на слух текст воспринимался плохо, она всё время отвлекалась на всякую ерунду. Даже завести себе какую-нибудь зверюшку она не могла – погладив на улице кошку, у неё тут же начинали чесаться глаза и нос. Работа осточертела, ученики её не слушали, издевались. Теперь им можно было всё. У них теперь есть права. Попробуй как раньше прикрикнуть, и тут же нагрянут родители с обвинениями в нарушении этих самых прав. И как она, маленькая серенькая училка, может справиться с великовозрастными детинами? С этими Наполеончиками, Наполеонами и Наполеонищами. Какие есть права у неё? Или у неё только обязанности? Завтра ей исполняется 55. Завтра она выдохнет. Пенсия – избавление от обязанности терпеть их издевательства.
И всё-таки маленькая привязанность у неё была. Если можно это было так назвать. Да, она не могла завести себе животное дома, но на улице…
Зоя вернулась в кухню и потрогала кастрюльку на плите. Удовлетворённо улыбнулась – остыло. К запаху варёной мойвы она давно привыкла и не замечала её тошнотворного аромата. Сняла с дверной ручки пакет с пакетами, вынула три небольших прозрачных и один голубой с ручками. Миниатюрной шумовкой переложила рыбу в один из пакетов, а в рыбный бульон опустила куски батона. Подождала, пока мякоть впитает бульон, и переложила его во второй пакет. В третий пакет перекочевали остатки её ужина – куриные косточки. Она старалась не обгладывать кости полностью, оставляла на них ошмётки мяса. Все три пакета собрала в голубую «маечку», а «маечку» всунула в брезентовую торбу и пошла к выходу.
