Овод в изгнании

Сразу после обеда Рене сбежал из столовой к себе в комнату и поспешно распаковал чемодан, из которого извлек кучу всевозможных свертков. Затем помчался на кухню и, постучав в дверь, весело спросил:

– Можно войти, Марта?

Старуха почтительно присела перед ним, но через минуту уже крепко его обнимала.

– Наконец-то мой мальчик вернулся… А как вырос, какой стал сильный… и ни капельки не изменился…

Марта чуть не плакала. Рене обхватил обеими руками полную талию старухи.

– Совсем не изменился, говоришь? Берегись же!

Ее фартук упал на пол. Марта наклонилась за ним, колыхаясь от смеха, – и в тот же миг Рене приколол ей к чепцу агатовую брошь и убежал, прежде чем она успела опомниться.

– До чего же хорошо вернуться домой! – крикнул он, врываясь, как ликующий смерч, во двор, где его дожидался Анри, желавший показать брату хозяйство. – Как будто снова стал мальчишкой!

– Если бы ты только знал, как мы рады, что ты вернулся, – любовно проговорил Анри. – Но тебе ведь в английской школе не было плохо, а?

Рене посмотрел на него с удивлением.

– Плохо? Да как может быть плохо в такой замечательной школе?

– А учителя? Они хорошо к тебе относились?

– Да, в общем, ничего. Старикан Бриггс был нашим лучшим крикетистом. Директор иногда шумел, но это у него от подагры, – а когда кому-нибудь приходилось плохо, на старика можно было положиться. А о спорте и говорить нечего. Знаешь, ведь в последний раз мы всыпали Регби!

– Неужели ты совсем не скучал по дому так далеко от всех нас?

– Но ведь со мной были Гильберт и Фрэнк, а в случае нужды всегда можно было бы добраться до дяди Гарри и тети Нелли. Это все равно что иметь два дома… Нет, но как же тут все-таки замечательно! В этом бассейне, наверно, можно плавать… Ах, черт возьми!..

Рене увидел большие каштаны. Он долго смотрел на них молча, потом повернулся к брату. Глаза его сияли.

– А я и забыл, что они такие большие!

Они осмотрели службы. Рене сразу подружился с полдюжиной огромных кудлатых псов и проявил живейший интерес к голубятне, кроличьим садкам и птичнику. Лошадей он осмотрел довольно критически и, сам того не ведая, обидел брата, не выразив восхищения при виде крутобоких белых коров и откормленных черных свиней. Потом они услышали цоканье копыт, и Жак, ездивший за покупками на рынок, поспешно соскочив с лошади, кинулся здороваться со своим любимцем. Когда старик развернул свой подарок, его глаза наполнились слезами.

– Подумать только! Сколько времени прошло, а господин Рене не забыл, какие я люблю трубки!

Рене потрепал старую гнедую кобылу по холке.

– Да, да, господин Рене, это та самая Диана, на которой вы учились ездить верхом. Она еще ничего лошадка – от самого Аваллона шла рысью и, видите, даже не вспотела. Уж можете себе представить, как я спешил повидаться с вами после стольких лет. Ох, и выросли же вы! В последний раз, как я вас видел, вы сидели в парижском дилижансе – совсем еще дите, в лице ни кровинки, и такой худенький. Я чуть не заплакал, когда вы сказали: «Прощай, Жак», – да так жалобно! И куда, думаю, такому малышу ехать одному в эту Англию? А теперь! Просто красавчик, да и ростом с господина Анри!

Тут старик смутно почувствовал, что Рене как будто не по себе. Прервав поток воспоминаний, он вынул из кармана письмо.

– От мадемуазель Маргариты.

Когда братья пошли дальше, Анри неуверенно сказал:

– Надеюсь, ты не рассердился на Жака? Он наш старый преданный слуга, и отец обязан ему жизнью, поэтому мы ему многое разрешаем. У нас здесь в деревне все попросту, но в Англии ты, должно быть, отвык от такой фамильярности слуг. Жак любит поговорить, но ведь это не от непочтительности.

Рене пришел в еще большее замешательство.

– Какие там слуги, – пробурчал он. – Дело совсем не в этом! Пусть себе болтает сколько хочет, – просто я терпеть не могу, когда разводят всякую сентиментальную дребедень.

Ответ брата привел Анри в недоумение, – он так и не понял, что хотел сказать Рене. Взглянув на Рене, он увидел, что тот хмурится, читая письмо. Это было вежливо-сухое послание, очевидно продиктованное кем-то из взрослых и написанное на линованной бумаге круглым аккуратным почерком, как на уроке чистописания. Подпись занимала три строчки:

Маргарита

Алоиза

де Мартерель.

Покачав головой, Рене сложил письмо.

– И зачем маленькой девочке имя в три раза длиннее ее самой? – сказал он задумчиво. – По-моему, ей вполне хватило бы «Мэгги Мартель». А когда у нее начинаются каникулы, Анри? Она просит, чтобы я почаще к ней приезжал. Разве она сама не скоро приедет домой?

Анри удивленно взглянул на брата.

– Но… как же она уедет из Аваллона. Она всегда там живет.

– Всегда там живет? И у нее не бывает каникул? Да неужели бедняжка круглый год сидит там взаперти со свирепой старой теткой?

– Тетя очень добрая и славная, – с мягким упреком отвечал Анри. – Я уверен, что Маргарите у нее очень хорошо… насколько это возможно для девочки с ее увечьем.

Рене остановился как вкопанный.

– С ее у… Послушай, она что… чем-нибудь больна?

– Разве ты не знаешь, что она прикована к постели?

– Прикована к постели? И давно?

– Но… вот уже больше трех лет, после той тяжелой болезни.

– Я ничего не слыхал ни о какой болезни. Неужели она все время лежит в постели? Все время?

– Нет, конечно! У нее есть кушетка, специальная кушетка на колесиках. Маргариту перевозят из комнаты в комнату, а в хорошую погоду выносят в сад. Но как же так? Ты ничего не знал?

Рене помолчал, потом спросил:

– Ты мне когда-нибудь писал об этом?

– Нет, я… я, наверно, думал, ты знаешь.

– И все, наверно, тоже так думали. Что с ней?

– Помнишь, она упала с лестницы в день маминых похорон?

– И это с тех самых пор?

– Нет, что ты! Сначала все было как будто хорошо, только она как-то неуклюже ковыляла и не очень твердо держалась на ногах; иногда вдруг начинала хромать и жаловалась, что у нее болит ножка. А три года назад, зимой, она поскользнулась, и у нее началась болезнь сустава. Доктора говорят, что она, наверное, повредила себе бедро, еще когда упала с лестницы. Для отца это было большим горем. Мы с ним никогда не говорим о ее увечье.

– И никогда не привозите ее домой?

– Когда ты ее увидишь, Рене, ты поймешь, почему этого нельзя сделать. Она не вынесет дороги.

– А нога у нее очень болит?

– К счастью, нет, когда она не двигается; но очень тяжело смотреть, как она пытается приподняться. Дорожная тряска причинила бы ей невыносимые страдания. Да и отцу было бы очень больно ее видеть.

Рене искоса взглянул на брата.

– Разве он никогда с ней не видится?

– Конечно, видится: он специально ездит в Аваллон почти каждый месяц. Ты себе не представляешь, какой он хороший и добрый. Только мы с тетей стараемся оберегать его от тяжелых впечатлений. Отец так болезненно все переживает… ты сам поймешь, когда узнаешь его получше.

– Мне и так все понятно, – пробормотал Рене. Он заговорил о рыбной ловле и не упоминал больше о Маргарите.

Вечером маркиз спросил Анри, показал ли он брату ферму.

– Нет еще; он, наверно, устал с дороги. Может быть, завтра…

Рене поднял голову.

– Лучше как-нибудь в другой раз. Завтра я хотел бы съездить в Аваллон, сударь, если вы не возражаете.

Он увидел, как по тонкому аристократическому лицу отца скользнула тень грусти. Однако она тут же исчезла, и маркиз дружески кивнул и улыбнулся сыну.

– Конечно, мой мальчик, съезди к сестре. Пошлем ей клубники, Анри, она ведь, наверно, уже поспела.

На другой день рано утром Рене отправился в Аваллон. Анри вызвался поехать вместе с ним: он не представлял себе, как можно предпочитать ехать в одиночестве, когда находится попутчик. Однако Рене отказался под не слишком убедительным предлогом, что он «привык ездить верхом в одиночку», – ничего лучшего он придумать не смог. Озадаченный и несколько огорченный странной холодностью брата, которую он мысленно назвал «английской», Анри привязал к его седлу корзинку с клубникой и отправился на ферму.

Домик тети Анжелики был все таким же опрятным, чистеньким и душным, каким Рене запомнил его с детства. Тетка сама открыла ему дверь; белый фартук был повязан поверх простого темного платья, на поясе висели крупные черные четки. Она была занята варкой варенья, и появление в самый разгар дневных хлопот неуклюжего застенчивого подростка совсем ее не обрадовало. Тем не менее она приняла племянника очень ласково, расспросила об успехах в школе и осведомилась, аккуратно ли он исповедовался, пока был в Англии. Затем, не зная, чем еще занять гостя, она достала бутылку вина и анисовое печенье.

– Извини меня, дорогой, тебе придется посидеть немного одному, – сказала она наконец, устав вытягивать из него словно клещами каждое слово. – У меня варится варенье.

Рене обрел дар речи:

– Тетя, а разве мне нельзя повидаться с Маргаритой?

– Разумеется, мой мальчик, только немного погодя. Сейчас она занята – сестра Луиза готовит ее к исповеди. Отец Жозеф всегда приходит в первую субботу каждого месяца. Может, ты пока погуляешь в саду?

Этот сад, как и все в Аваллоне, был невелик и обнесен высокой стеной; но внутри было очень красиво: вдоль ограды росли фруктовые деревья, земля была покрыта густым ковром ландышей, анютиных глазок и фиалок, беседка алела розами, а с заросших травой ступенек около солнечных часов открывался вид на бесконечную вереницу лесистых холмов.

Через некоторое время – для Рене оно тянулось невыносимо долго – его позвали в дом; в дверях он встретился с отцом Жозефом и сестрой Луизой. У святого отца были тонкие губы и холодный взгляд; пробурчав невнятное приветствие, он прошел мимо Рене, поклонился Анжелике и с постной миной, такой же унылой, как черная сутана, полы которой били его по ногам, направился вниз по горбатой, залитой солнцем улочке. Минуту Рене смотрел ему вслед, затем повернулся, чтобы войти в дом, и очутился в объятиях старой монахини.

– Так вот он, мой крошка Рене! – воскликнула она, всплеснув своими пухлыми белыми ручками. – Наконец-то он вернулся домой! И как вырос – я ему теперь до подбородка. Ты помнишь меня? Я выхаживала тебя, когда ты болел корью. Твоя покойная мамочка тогда еще не оправилась после рождения нашей дорогой бедняжечки Маргариты. Господи, как бежит время! Скоро тебе, Анжелика, придется искать этому молодому человеку невесту, право, придется. Так ты в первый же день привез своей сестричке эту чудную клубнику? Похвально. Я вижу, вы оба, и Анри и ты, пошли в свою дорогую мамочку – она всегда думала о других. И правда, наша бедная маленькая мученица заслуживает этого – она истинное воплощение христианского терпения. Нам всем надо брать с нее пример. Отец Жозеф сейчас сказал, что зрелище ее смирения возвышает душу, можно подумать, что она давно уже приняла постриг, а ведь ей всего лишь одиннадцать лет. Хорошо, хорошо, дорогая Анжелика, если уж вы так настаиваете, я попробую ваше варенье. Но мне надо спешить, меня ждут мои бедняки.

Анжелика провела Рене через две большие унылые, скудно обставленные комнаты и остановилась перед дверью в третью.

– Надеюсь, дорогой, я могу на тебя положиться – с твоей сестричкой нужно обращаться очень бережно.

У Рене раздулись ноздри. Черт знает что такое! Уж не думает ли она, что он собирается поколотить девчушку? Выражение его лица в эту минуту было не из приятных, но он отвернулся, и тетка, ничего не заметив, продолжала в счастливом неведении:

– Я знаю, что тебе никогда не придет в голову обидеть нашу больную бедняжку, но ведь мальчики не привыкли иметь дело с калеками. Ты можешь заговорить о чем-нибудь грубом и напугать ее или… Ну да ты, я думаю, и сам понимаешь. Это твой брат, милочка. Я оставлю вас вдвоем, чтобы вы подружились.

Тетка закрыла за собой дверь и отправилась поболтать с сестрой Луизой. Рене осторожно, стараясь не скрипеть ботинками, подошел к столу и неуклюже поставил на него корзинку с клубникой. Он чувствовал себя крайне неловко и с трудом поднял глаза. Его охватила мучительная застенчивость, и маленькая фигурка на кушетке показалась ему устрашающе неприступной.

– Спасибо, что ты так скоро приехал навестить меня, – сказала Маргарита тонким чистым голоском. – Это очень мило с твоей стороны. Садись, пожалуйста.

Рене сел в полной растерянности. Совсем не детская, чопорная любезность сестры окончательно его подавила. Он украдкой взглянул на нее: неужели действительно бывают такие примерные дети, как в рассказах мисс Эджворт? Потом посмотрел на Маргариту еще раз, и его охватило жуткое чувство, словно рядом с ним было существо из другого мира.

«Можно подумать, что она давно уже приняла постриг», – вспомнилась ему глупая болтовня сестры Луизы. Лицо этой девочки, которую даже можно было бы назвать хорошенькой, если бы не ее восковая, прозрачная хрупкость, было похоже на лицо старой монахини – скрытное, замкнутое, отмеченное печатью долгого молчания.

Видя, что ее брат не в состоянии открыть рта, Маргарита заговорила первая и стала занимать гостя светской беседой по старательно заученным образцам. Она осведомилась о здоровье отца и Анри, а затем – тем же вежливым тоном – о здоровье английской тетки и двоюродных братьев, которых никогда в жизни не видела. Она спросила, как ему понравилась Англия, часто ли там бывают туманы, рад ли он, что вернулся домой. С лица ее не сходила механическая улыбка, а худенькие пальчики так же механически трудились над каким-то вышиваньем.

Рене же с каждой минутой все более терял присутствие духа и совсем не находил, что сказать. Это походило на кошмарный сон; ему хотелось ущипнуть себя и проснуться. Наконец вошла тетя Анжелика и позвала его обедать.

– Я уговорила сестру Луизу пообедать с нами, – сказала она. – Отвезти тебя в столовую, Маргарита, или ты хочешь обедать у себя?

Маргарита откинулась на подушки. Слабым, усталым голосом она покорно ответила:

– Как хотите, тетя.

– Мне кажется, после такого волнения тебе нужен покой. Отдохнешь полчасика после обеда, а потом Рене вывезет тебя в сад, и вы там поболтаете, пока я приготовлю банки для варенья. Ты ведь не спешишь, Рене?

– Нет, нет, – ответил он торопливо. – Если только… – Он запнулся и посмотрел на Маргариту. – Если только я тебе не надоел.

– Как ты только мог это подумать?! – воскликнула Анжелика. – Ну, конечно же, она очень рада, что ты приехал.

Но Рене, наблюдавший за Маргаритой, заметил, как она взглянула на него украдкой, на мгновение вскинув ресницы и тут же опять их опустив. Впервые в жизни он видел такие ресницы – они лежали на ее белых щечках, словно шелковая бахрома. Нелегко разгадать, что таят глаза, скрытые за такой завесой!

– Я буду очень рада, если ты останешься, – произнесла Маргарита своим тоненьким благовоспитанным голоском.

Он сел за стол, с глухим раздражением ощущая на себе взгляды тети Анжелики и сестры Луизы, следивших, не забудет ли он перекреститься: атеистические склонности маркиза неоднократно обсуждались в Аваллоне; кроме того, Рене провел восемь лет в стране отъявленных еретиков и язычников. Во время обеда женщины толковали о делах прихода и благотворительности, обсуждали слабости соседей и подробности недоразумения между отцом Жозефом и другим священником, и под конец Рене захотелось заткнуть уши и выбежать из-за стола.

Неужели этой бледненькой девчушке в соседней комнате приходится слушать такие разговоры каждый божий день? Правда, девочки переносят все это легче, чем мальчишки, но когда у тебя болит нога, тебе, наверно, безразлично, который из священников наговаривает епископу на другого. Потом он задумался над тем, часто ли у Маргариты болит нога и очень ли ей бывает больно. На слова Анри нельзя полагаться – он и в письмах всегда все преувеличивал. Но даже если нога у нее совсем не болит, ей все равно страшно не повезло – родиться девчонкой да вдобавок лежать все время на спине. Ей даже нельзя ходить, не то что играть в крикет, плавать или заниматься еще чем-нибудь интересным…

– Дорогой, – сказала тетя Анжелика после еды, – разве ты не собираешься прочесть благодарственную молитву?

Рене торопливо перекрестился и вышел в сад. Ему казалось, что он задыхается.

Пока женщины благочестиво судачили, попивая кофе в комнате с приспущенными шторами, где пахло вчерашним постным обедом, Рене сидел в беседке и размышлял о разных предметах: не в той ли речушке внизу под горой поймали рыбу для постного обеда и есть ли вообще тут места, где можно поудить рыбу; кто глупее – карпы, которых разводят у них в пруду, или сестра Луиза, а также чья кровь холоднее – их или отца Жозефа; нравится ли Маргарите быть примерным ребенком, созерцание которого возвышает душу, и что бы она сказала, если бы вместо несчастной канарейки, изнывающей в своей клетке в затхлой комнате с опущенными жалюзи, он привез ей лохматого щенка, ирландского терьера, который стал бы весело носиться по саду.

– Рене, – раздался около беседки голос тетки, – где ты? Помоги мне вынести Маргариту.

У Маргариты он застал сестру Луизу, которая, наклонившись к девочке, нежно ее целовала.

– До свидания, моя тихонькая мышка. Я расскажу матери-настоятельнице, как тебе понравилась ее хорошенькая книжечка.

– Я надеюсь, матери-настоятельнице тоже понравится подарок Маргариты, – сказала тетя Анжелика, взяв из рук племянницы вышиванье и придирчиво его рассматривая. – Это саше – подарок к ее именинам. Только, чур, не проговоритесь, сестра Луиза, это секрет.

– Ну что вы! Ах, как красиво! А что будет в середине? Цветок?

– Я думаю, монограмма. Маргарита хотела вышить колесо святой Екатерины, но святой эмблеме, по-моему, не место на саше. Ну, Рене, берись с той стороны. Только осторожнее на ступеньках.

Когда кушетку поставили на траву, Анжелика поспешила к своему варенью. Сестра Луиза еще раз поцеловала свою ученицу и ушла. Рене закрыл за ней калитку и, с отвращением ощущая на руке ласковое пожатие жирной ладони монахини, вернулся в сад. Кушетка стояла так, что Маргарита не могла видеть брата, пока он не подошел совсем близко, а его шаги заглушались мягкой травой. Приблизившись к кушетке, Рене увидел, как Маргарита вынула носовой платок и стала стирать поцелуй монахини. Она терла щеку с таким ожесточением, что на ней осталось яркое красное пятно. Но как только Рене подошел и сел рядом, Маргарита снова взялась за вышиванье и скромно опустила глаза. Долгое время оба молчали.

Наконец Рене в отчаянии выпалил:

– Хочешь щенка?

Маленькая ручка на секунду замерла, и голубая нитка обвилась вокруг пальца. Но через секунду Маргарита продолжала работу.

– Большое спасибо. С твоей стороны очень мило подумать обо мне…

«О, черт! – мелькнуло в голове у Рене. – Она ведь это уже говорила. Они научили ее твердить одно и то же, как попугая».

Тихий благовоспитанный голосок продолжал:

– …но тетя не любит собак.

– А я вовсе не ей предлагаю, – возразил Рене. – Ну, тогда котенка? Это, конечно, не то, что терьер, но все-таки лучше какой-то паршивой канарейки.

Маргарита опустила вышиванье.

– Это все равно. В прошлом году Анри собирался подарить мне черепаху, но тетя Анжелика не хочет, чтобы в доме жили какие-нибудь животные.

– А как же канарейка?

– Она не наша, мы взяли ее на время. Это канарейка племянницы отца Жозефа. Отец Жозеф говорит, что животных держать в доме можно, только не надо разрешать себе чересчур к ним привязываться.

– А, чтоб ему провалиться, этому отцу Жозефу!

Рене в ужасе замолчал. Теперь он ее совсем напугал! Вдруг он увидел, что Маргарита в первый раз за все время смотрит на него широко открытыми глазами. И что это были за глаза!

Некоторое время брат и сестра молча глядели друг на друга, потом пушистые ресницы опять опустились. Рене пробормотал извинение и окончательно смешался. Он снова и снова пытался завязать разговор, смущаясь после каждой новой неудачи все больше, а через полчаса сбежал, пробормотав что-то о расковавшейся лошади, и, терзаемый стыдом, поехал в Мартерель.

Всю дорогу домой Рене обдумывал происшедшее за день, и его собственное поведение казалось ему все более глупым и безобразным. Что бы он ни думал о друзьях тети Анжелики, Маргарите они, по всей вероятности, нравятся, – и тем лучше, раз уж ей приходится жить среди них. В конце концов они ее балуют и по-своему любят, хотя от их любви порой делается тошно. По крайней мере они не избавились от нее и не забыли о ее существовании, как…

Он оборвал себя, испугавшись того, о чем чуть было не подумал… Ведь отец постарался сделать для нее все, что было в его силах, а вся эта набожная болтовня, быть может, ей даже и нравится. Девчонки вообще любят слушать всякие разглагольствования и обожают, когда с ними носятся. Во всяком случае, какое имеет право он, совсем чужой для нее человек, вмешиваться в давно заведенный порядок и расстраивать девчушку, ругая ее друзей. А он еще разозлился на тетю Анжелику, когда она усомнилась, сумеет ли он вести себя как нужно! Ее опасения вполне оправдались. Ведь мама умерла, а отец… отец занят; и Маргарита, наверно, привязана к сестре Луизе и отцу Жозефу, – и показывать, что они ему не по душе, просто подло.

Только… почему она терла щеку?

Подъезжая к замку, он окончательно решил, что в будущем ему лучше всего держаться от Аваллона подальше, раз он свалял там такого дурака.

За ужином Рене говорил мало и так свирепо огрызался на невинные расспросы Анри о впечатлении, которое произвела на него Маргарита, что, подняв глаза от тарелки, заметил устремленный на него внимательный взгляд отца. Вставая из-за стола, Анри невольно вздохнул.

– Во вторник я поеду в Аваллон на свиную ярмарку. Может быть, ты поедешь со мной, чтобы получше подружиться с Маргаритой? – спросил он брата, грустно взглянув на его нахмуренное лицо.

– Зачем я туда поеду? Я не собираюсь торчать там все время.

В голосе Анри прозвучала нотка упрека:

– Не забудь, что она не может сама к нам приехать. И у нее так мало радостей.

– А, да замолчи ты наконец! – пробормотал Рене по-английски.

В воскресенье вечером он попросил у отца разрешения пользоваться одной из лошадей, сказав, что привык перед завтраком ездить верхом. На следующий день он встал на заре и в десять утра, покрытый дорожной пылью, смущенный и сердитый, уже стучался в дверь тетки. На этот раз бедная Анжелика едва сумела скрыть свое неудовольствие – кто же ходит в гости в такое неурочное время? – однако законы гостеприимства были для нее священны, и она заверила Рене, что его неожиданный приезд для них «очаровательный сюрприз», и «в виде исключения» позволила Маргарите прервать занятия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Организм, достигший моего возраста, обычно страдает каким-нибудь изъяном. Проходит время, и он начинает слабеть и разрушаться. Такова всеобщая закономерность. Меня это ничуть не поражает (фр.).