Прометей № 1

При всём внимании Ленина к теории иногда в нём проявлялся жизнерадостный эмпиризм. Однажды он привёл слова Наполеона «Главное начать, а там посмотрим». С таким же успехом он мог бы процитировать изречение, приписываемое Кромвелю: «Дальше всех заходит тот, кто не знает, куда идти». «Как будто можно начать великую революцию и заранее знать, как она завершится», – сказал Ленин по другому поводу. 27 ноября 1917 года он перефразировал знаменитую фразу Кромвеля «верьте в бога и держите порох сухим», возражая оратору-эсеру, который заявил, что работа Учредительного собрания будет зависеть от настроений в стране. «Но я говорю: “Доверяйте настроению, но не забывайте свои ружья”».

Кромвель и Наполеон – люди действия, с которыми наиболее естественно сравнивать Ленина, хотя время его реальной власти оказалось короче. Но у Ленина есть то, чем не обладали Кромвель и Наполеон, – он был ещё и мыслителем. Никто со времен Кельвина так не совмещал оба качества. Ленин глубоко осознавал свой долг перед прошлым – как российским прошлым, так и прошлым западноевропейской цивилизации в интерпретации Маркса. Он дал жёсткие наставления полным энтузиазма молодым коммунистам, для которых «буржуазная культура» представлялась чем-то малонужным, как и методы варварского образования времён царизма: «..Мы должны понять, что на место старой учебы, старой зубрежки, старой муштры мы должны поставить уменье взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования».

Председатель Совета народных комиссаров РСФСР в своем кабинете в Кремле

Но в то же время Ленин снисходительно относился к молодёжной непримиримости и к иногда диким экспериментам, процветавшим в первые годы освобождения от царской цензуры и церковной ортодоксии. Он использовал слова, которые помогают нам понять многое из того, что произошло с тех лет в мире советского искусства и в литературе. Хаотическое брожение, лихорадочный поиск новых решений и новых лозунгов, «осанна» определенным художественным и духовным тенденциям сегодня и «распни их» завтра! – всё это неизбежно.

Сам Ленин в литературе отдавал предпочтение классическим мастерам: например, его не восхищала экспериментальная декламационная поэзия Маяковского, хотя к нему самому и относился уважительно за влияние на молодёжь. Литературные группировки он считал ненужными. «Важно не то, что даёт искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу, оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс… Чтобы искусство могло приблизиться к народу и народ к искусству, мы должны сначала поднять общий образовательный и культурный уровень». Пренебрежение образованием при старом режиме и невозможность исправить это во время гражданской войны обернулось «ужасным преступлением с точки зрения счастья подрастающего поколения».

Ленинские мысли, по крайней мере, в том виде, как они изложены в его опубликованных трудах, всегда носили строго функциональный характер. Даже Маркс тратил больше времени на неуместные рассуждения. В работах Ленина нет отступлений, нет, кстати, затяжек, нет словесных отдушин: и его самые оригинальные работы обычно носят полемический характер, так что не всегда легко читать их сегодня. Более широкий анализ проявляются у Ленина в случайных проблесках, когда внезапно увиденное будущее, как ему кажется, имеет непосредственную практическую пользу. Рассуждая о внешней торговле при нэпе, Ленин неожиданно отметил: «Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира»; но теперь оно необходимо нам для закупки по импорту. За 4 года до революции Ленин ухватился за идею подземной газификации угля; начатые после установления советской власти успешные эксперименты ставили своей целью положить таким образом конец тяжёлому труду шахтеров. Социализм означал для Ленина прежде всего более рациональную организацию общества, в которой человеческая энергия не должна растрачиваться впустую, усилия необходимо не транжирить и не использовать по неназначению. Только социалистический строй способен обеспечить полную человеческую свободу большинству населения.

В тех редких случаях, когда Ленин затрагивал вопрос о «высшей фазе коммунистического общества», то писал о ней чуть ли не с преувеличенной осторожностью. Такая стадия, по его мнению, будет достигнута только при исчезновении «противоположности умственного и физического труда… одного из важнейших источников современного общественного неравенства». Но он отказывался обсуждать, когда или как это произойдет, «ибо материала для решения таких вопросов нет». «”Обещать”, что высшая фаза развития коммунизма наступит, ни одному социалисту в голову не приходило». В предвидении её прихода великие социалисты «предполагали и не теперешнюю производительность труда, и не теперешнего обывателя». Но когда такая стадия будет достигнута, «”узкий горизонт буржуазного права”, заставляющий высчитывать с чёрствостью Шейлока, не переработать бы лишних получаса против другого, не получить бы меньше платы, чем другой, – этот узкий горизонт будет тогда перейдён». Со стороны общества тогда не потребуется точно подсчитывать количество продуктов, распределяемых среди его членов; каждый будет свободно брать «по потребности».

5

Наконец, Ленин – русский патриот. В наши дни мы всё больше начинаем ценить патриотический аспект русской революции, но именно он всегда сознавался советскими гражданами. Революция освободила Россию от иностранного господства и эксплуатации, дала ей независимую внешнюю политику, одолела иностранного захватчика и через многочисленные страдания создала могущественный современный СССР. Уже в 1931 году князь Мирский обнаружил, что патриотическое принятие советской политики привело эмигрантов к более внимательному изучению русской революции и её вождя, и пришёл к выводу: невозможно принять Октябрьскую революцию, не приняв ленинских идей. Русская революция была революцией Ленина.

Несмотря на годы изгнания и свой интернационализм Ленин не был космополитом. Он питал особую привязанность к русской литературе и гордился ею, особенно Чернышевским и Толстым. Ленинские русскоязычные сочинения – образец действенности и прямоты. В его произведениях нет салютований патриотизму, потому что его оказалось слишком много по ту сторону баррикад. Но при случае он был готов «ползать на брюхе в грязи», если того требовали интересы России и революции, как, например, когда он лично отправился в германское посольство, чтобы извиниться за смерть графа Мирбаха, которого убил эсер в надежде поссорить советское правительство с Германией.

Прежде всего Ленин отождествляется с экономическим и политическим восстановлением СССР, со строительством социализма. Его вдова после смерти Ленина сказала: «Не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д. – всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много ещё нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича, – устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т. д. и самое главное – давайте во всем проводить в жизнь его заветы».

Я попытался показать: при решении всех главных проблем, с которыми сталкивались большевики, Ленин выступал за применение марксизма к российской конкретно-исторической ситуации. Его величие в том, что он прекрасно представлял взаимосвязь старого и нового, русского и Западного, крестьянского и социалистического. В отличие от прогерманского царского двора, франкоязычной аристократии, англофильских кадетов, в отличие даже от теоретиков революционного движения – меньшевиков и Троцкого – Ленин знал народы России и ценил их традиции. И он смог увлечь за собой массы.

Но, с другой стороны, в отличие от славянофилов и народников, он не пренебрегал достижениями западной науки и мысли. Когда разрабатывался советский гражданский кодекс, отвечающему за него должностному лицу Ленин писал: «Все, что есть в литературе и опыте западноевропейских стран в защиту трудящихся, взять непременно… Не угождать “Европе”, а продвинуться дальше в усилении вмешательства государства в “частноправовые отношения”, в гражданские дела».

Именно благодаря своему марксизму Ленину удалось добиться успеха там, где в надежде «дать толчок истории» потерпел неудачу террорист-народник Желябов. Старой фаталистической России, с её философией пассивности и страданий, революция дала огромную надежду, что люди смогут сами управлять своими судьбами.

С Горьким, одновременно и близким другом, и величайшим современным русским литератором, Ленин во время своей последней болезни часто вёл беседы о значении революции, ставшей делом его жизни. Во время из одного из таких разговоров, Горький записал реплику, которая могла бы стать эпитафией Ленину. Рассуждая о подрастающем советском поколении, Ленин заметил: «Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой. А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Всё будет понято, всё».

Значение русской революции

«Не копировать нашей тактики, а самостоятельно продумывать причины её своеобразия, условия и итоги её, применять у себя не букву, а дух, смысл, уроки опыта 1917–1921 годов».

Ленин коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской республики, 14 апреля 1921 года.1

Роспуск Коммунистического Интернационала в мае 1943 года, как казалось, возвестил о том, что русская революция предназначалась не для экспорта, что подчеркивало её национальный характер. И всё же нет сомнений в том, что сегодня влияние СССР и коммунизма много больше, чем в год смерти Ленина: за их плечами авторитет доказанного успеха. Французская революция – единственное сопоставимое событие в истории, не породила международной организации, и все же её влияние стало глобальным и длительным по времени. Так, вероятно, будет и с Октябрьской революцией, с Коминтерном или без него, до тех пор, пока в мире отаются проблемы, для которых опыт этой революции вселяет надежду на решение.

Каковы могут быть долгосрочные последствия русской революции? Пока ещё слишком рано пытаться дать окончательный ответ на этот вопрос, и в ходе работы над книгой мне приходилсь не раз указывать, какие последствия может иметь революция. Но здесь, наверное, нужно подвести итоги.

Во-первых, советский опыт внедрения современной цивилизации среди отсталых народов, и особенно укоренение советской системы и коллективных хозяйств как средств самоуправления в аграрных странах – неизбежно окажет огромное влияние в Восточной Европе, Азии и в конечном итоге, возможно, в Африке и Южной Америке.

Во-вторых, СССР на практике продемонстрировал, что социализм – система, которая способна работать даже в крайне неблагоприятных условиях, а советская однопартийная система указала всем высокоиндустриальным странам возможность решения конфликта между экономическим планированием и политической свободой. Всё более очевидно, что абсолютная свобода частного предпринимательства несовместима с требованием среднего гражданина свободы от нужды и свободы от страха. Успехи рационального планирования, полной занятости и всеобщей экономической безопасности в СССР уже установили стандарты, которые приходится принимать во внимание остальному миру. Пример советского социализма неизбежно будет иметь неисчислимые последствия во всех странах в течение очень длительного времени, в том числе в тех странах Западной Европы и Северной Америки, где советские методы управления с наименьшей вероятностью будут использованы во всей их полноте.

Наконец, усиливая оба из положений, русская революция продемонстрировала, что простые люди на Земле (и, по сути, из очень отсталой страны) способны захватить власть и управлять государством бесконечно более эффективно, чем «избранные». С такой точки зрения, каждая из побед Красной Армии в последней войне против Германии побуждает к действиям больше, чем десятки манифестов Коммунистического Интернационала.

В статье «Удержат ли большевики государственную власть?», написанную за три недели до Октябрьской революции, Ленин высказал такую мысль: «…Силу сопротивления пролетариев и беднейших крестьян мы ещё не видали, ибо эта сила выпрямится во весь свой рост лишь тогда, когда власть будет в руках пролетариата, когда десятки миллионов людей, раздавленные нуждой и капиталистическим рабством, увидят на опыте, почувствуют, что власть в государстве досталась угнетённым классам… Только тогда мы сможем увидеть, какие непочатые ещё силы отпора капиталистам таятся в народе… доселе политически спавшем, прозябавшим в мучениях нужды и в отчаянии, потерявшим веру в то, что и они люди, что и они имеют право на жизнь, что и им может служить вся мощь современного централизованного государства…»

Победы Красной Армии в 1918–1921 и 1941–1945 годах воплотили в жизнь предсказание одного англичанина, который 300 лет назад говорил, что в коммунистическом обществе «если иностранный враг попытается напасть, мы все с общего согласия встанем на защиту нашего наследия и сохраним верность друг другу». Кто-то подслушал слова солдата 548-й дивизии, который в канун Октябрьской революции говорил то же самое: «Когда земля принадлежит крестьянам, фабрики – рабочим, а власть – Советам, тогда мы будем знать, за что сражаться, и мы за это будем воевать».

2

Я постоянно возвращаюсь к той особенности русской революции, потому что она подняла бедных и угнетённых и улучшила их повседневную жизнь. Именно это больше всего впечатляет в современных записках о революции, и именно это, вероятно, получит самое широкое распространение. Ибо, как и прежде, мелочи повседневной жизни имеют первостепенное значение для бедных и угнетенных, а они всё ещё составляют большинство населения мира. Лучшее известное мне описание революции – в рассказе одного простого человека, который по стечению обстоятельств направили как комиссара в сельский округ на острове Сахалин. Там на собрании старый крестьянин обратился к нему: «Послушайте, господин начальник, до нас дошли слухи, что в России сейчас идет война среди русского народа – между теми, кого называют большевиками, и другими, которых называют белыми. Говорят, что большевики борются за народ, чтобы больше не было царя и чтобы отнять землю у господ и отдать крестьянам; мы мало что понимаем. Не расскажете ли вы нам об этом?» Другой крестьянин, ссыльный каторжник, сказал: «Хорошо бы, если бы царь отдал землю крестьянам. Я помню, что в моё время в моей деревне в России ходили разговоры, что со дня на день раздадут землю, но мы её так и не получили». Комиссар, который действительно был очень далёк от большевизма, заключил: «Царило всеобщее волнение. Все говорили, и я видел, что они думали, что произошло что-то новое, от чего жизнь их станет лучше».

Вот что значит революция.

Послесловие. Кристофер Хилл и его книга «Ленин и русская революция»

Для большинства современников Кристофер Хилл всю его жизнь оставался «приемлемым лицом коммунизма» и одним из самых влиятельных исследователей истории XVII века в Англии. Но из всех учёных, посвятивших себя академической карьере, кроме него лишь двое или трое до конца своих дней сохранили безусловную приверженность марксизму. Причём главной темой научных трудов К. Хилла на академическом поприще стала революция и её осмысление на основе материалистического понимания истории.

Опубликованный выше фрагмент из книги «Ленин и русская революция» (1947) написан в рубежное для Хилла-учёного время, когда молодой и амбициозный исследователь уже накопил достаточно знаний и сил для научного рывка в избранной им отрасли знаний. Книга вышла в годы расцвета деятельности Группа историков Коммунистической партии Великобритании – группы, одним из основателей и лидеров которой был сам Хилл…

Обложка английского издания монографии К. Хилла «Ленин и русская революция»

Современник величайших социально-политических потрясений XX столетия Кристофер Хилл практически все свои работы посвятил тому бурному периоду британской истории, обозначенный им как «век революций». Вслед за К. Марксом он показал, что события 1640–1660 годов следует понимать как классическую буржуазную революцию. И только благодаря работам Хилла мировая историческая наука перестала смотреть на события тех десятилетий как на гражданскую войну, акцентируя внимание на революционной сущности произошедшего.

В одном из интервью Хилл поведал, как именно у него возник интерес к истории и почему он применил новый подход к изучению английской революции XVII века: «…Полагаю, что я начал с того, что испытал неприязнь к огромному количеству стереотипов, существовавших в 1930-е годы… Думая о XVII веке, об английской революции (тогда она не называлась “революцией”), припоминаю, что целиком и полностью её обсуждали с помощью религиозных терминов. Слово “революция” в значительной степени представляло табу, за исключением случаев, когда оно употреблялось в контексте пуританской революции. Я был увлечён марксизмом в 1930-е годы, и эти два вопроса одновременно привели меня к тому, что я захотел провести параллели между Английской и другими великими революциями – французской, русской, американской и т. д. Таким образом, я начал, в значительной степени желая подчеркнуть революционные аспекты того, что произошло в XVII веке. Мне казалось, что эти аспекты непременно нужно представить вниманию историков, которые, как я думал, были самодовольными и замкнутыми в плане академических исследований».

Хилл принял марксизм в 1933 или 1934 году в годы учёбы в Оксфордском университете, когда ему было чуть за двадцать. В те годы «спад, ужасная безработица, угроза второй мировой войны, очевидные успехи СССР» стали, по воспоминаниям Хилла, обычными вещами и шокировали молодёжь английского среднего класса, воспитанную на величии Британии. К окончательному решению вступить в ряды Коммунистической партии его подтолкнули диспуты в одном из университетских клубов, где, как он писал, «я был вынужден задавать вопросы о моем собственном обществе, которые раньше не приходили в голову».

СССР сыграл решающую роль в становлении Хилла-учёного. В 1935 году он отправился в Советский Союз, где пробыл почти год. Как пишут, в Англию он вернулся, с критическим восхищением советской системой, со свободным владением русским языком и глубокими знаниями советской историографии, чем на Западе могли похвастаться очень немногие из учёных.

По возвращении ему предложили место преподавателя в Кардиффском университете в Уэльсе. Он дал согласие, но почти сразу решил попытаться записаться в интербригаду для участия в гражданской войне в Испании; получив отказ, всю свою энергию он направил на помощь беженцам-баскам.

В 1938 году вышли две научные публикации Хилла: первая – в журнале «Экономик хистори ревью» называлась «Советская интерпретация английского периода Междуцарствия», где, опираясь на работы своих коллег и единомышленников из СССР, молодой учёный изложил основы своего собственного видения событий; вторая статья – «250-я годовщина “Славной революции”» разрушала общепринятые представления о том, что 1688 год стал поворотным моментом в английской истории. Статья появилась в журнале «Коммунистический Интернационал» и вдобавок под псевдонимом, поэтому осталась неизвестной подавляющему числу историков.

Первая действительно очень крупная работа К. Хилла «Английская революция. 1640 год» увидела свет в 1940 году. Автор выступил с классовых позиций и резко раскритиковал господствовавшую историческую концепцию. Он представил совершенно новую трактовку событий английской истории XVII века, истолковав период с 1640 по 1660 годы как революцию. По словам Хилла, то была политическая и социальная революция, такое же «великое социальное движение, как французская революция 1789 года; завершилась «война классов» тем, что «старый, по существу феодальный строй, был насильственно разрушен, и на его месте возник капиталистический социальный порядок».

16-летний Адам Филлипс, в будущем – знаменитый британский психотерапевт и эссеист (р.1954), а тогда «жалкий роялист», нашёл «Английскую революцию» в букинистическом магазине. Он писал, что, прочитав книгу Хилла, открыл для себя «новую страну в стране, которую знал… Что очаровало меня без всяких усилий». Всю книгу пронизывала научная марксистская методология; разделы, посвящённые «экономическим условиям» (базису) и «политическому устройству» (надстройке) составили более половины её объема.

С началом второй мировой войны Хилл в июне 1940 года поступил на армейскую службу. В звании лейтенанта его сначала направили в лёгкую пехоту, затем (в октябре 1941 года) он получает назначение в военную разведку. Но, дослужившись в 1942 году до звания майора, Хилл попадает в исследовательский отдел Форин офиса, откуда чуть позже его переводят в Северный отдел, который занимался отношениями с СССР. В мае 1944 года Форин офис создал Комитет по русским исследованиям для изучения различных аспектов культуры и институтов СССР. Хилл стал секретарем одного из его подкомитетов по учебным заведениям.

Через 40 лет служба Хилла при британском МИДе стала одной из тем книги Энтони Глиса «Секреты службы». Имя Хилла угодило даже в «Энциклопедию шпионажа, шпионов и тайных операций в годы “холодной войны”» (2004). Но на основе документов из государственного архива, вскоре было доказано: в Форин офис Хилл попал благодаря знанию русского языка и советской действительности, и занимал там незначительную должность. К тому же сотрудники внешнеполитического ведомства и военной разведки вряд ли были настолько наивны и глупы, что не понимали, с кем имеют дело. Близкий коллега Хилла историк Эрик Хобсбаум прямо указал: «Немыслимо, чтобы политические взгляды Кристофера Хилла не были известны». Тем не менее, Глис и его книга остаются по сей день главным источником абсурдных историй, которые широко распространились сразу после смерти Хилла, что он «шпион» или «крот».

С помощью архивных документов удалось выяснить и другое: в годы «холодной войны» Кристофер Хилл оказался под пристальным наблюдением спецслужб. Сотрудники МИ-5 и специального отдела полиции прослушивали и записывали все телефонные звонки, перехватывали личную переписку и отслеживали его контакты. В МИ-5 заявили, что цель слежки за Хиллом – идентификация тех, с кем он поддерживал «связь в [Оксфордском] университете и в целом в области культуры, а также получение имен интеллектуалов, симпатизирующих [Коммунистической] партии, которые, возможно, ещё не известны».

Принадлежность к компартии и марксистские убеждения ещё не раз негативно отразились на карьере Хилла. В 1949 году, когда он попытался занять должность председателя исторической кафедры только что открывшегося Килского университетского колледжа, его кандидатуру отвергли только из-за принадлежности к КП Великобритании.

Подготовленные Хиллом материалы в годы войны обычно печатались без указания его имени, и даже одобренная правительством брошюра «Два содружества: Советы и мы» (1945) вышла под псевдонимом К. Э. Холм.

Но конец войны ознаменовался созданием Группы историков Коммунистической партии. Её истоки можно отыскать ещё в 1938 году, когда для обсуждения книги А. Л. Мортона «Народная история Англии» стала регулярно собираться тройка неравнодушных историков – Дона Торр, Кристофер Хилл и сам Артур Мортон. Все трое долгие годы оставались неформальными лидерами группы, которая со временем только разрасталась. А одним из результатов исторических посиделок стало появление уже упомянутой книги К. Хилла «Английская революция. 1640 год».

К первоначальной тройке вскоре присоединились Дж. Сэвилл, Дж. Линдсей, Э. Хобсбаум, Г. Лефф, Р. Сэмюэль и другие. Сэвилл писал: «Группа историков оказала значительное и долговременное влияние на большинство своих членов. То было интересное время, когда вместе сходилось столь оживленное сообщество молодых интеллектуалов, с их далеко идущим влиянием на анализ определенных тем и периодов британской истории». Позже Хобсбаум с восторгом вспоминал те собрания с их «физической строгостью, интеллектуальным волнением, политической страстью и дружескими отношениями».

Кристофер Хилл вносил определённые краски в тематику обсуждений, ибо в отличие от других участников Группы хорошо разбирался в дискуссиях советской Академии наук и подготовил «Девять тезисов об абсолютизме». Именно в годы наибольшей активности Группы историков Хилл написал книгу «Ленин и русская революция», которая впервые вышла в 1947 году в серии для самостоятельного изучения истории, а затем неоднократно переиздавалась.