bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 6

Наследие Орхидеи было тайной и наполовину ложью. Со временем правда и горечь разбавили сладкие воспоминания. Орхидея не была bruja и не была могущественной. Он не хотел бы быть похожим на нее. Он злился на себя за то, что слишком поздно понял, что ее истории – всего лишь сказки. Что она не колдунья с магией, спрятанной, как серебряная монета и пойманная ловкими пальцами за ухом дурака. Она была просто старой одинокой женщиной, пережившей много утрат. И все же, независимо от того, кем она была и не могла бы быть, она являлась столпом в его сознании. Орхидея Монтойя не могла умереть. Ни сейчас, ни когда-либо. Это его вдруг взволновало.

– Я не чувствую себя обманутой, – наконец сказала Маримар.

– Твое счастье, – тихо проговорил он и прибавил громкость.

Дорога впереди была свободна, и он нажал на газ, как будто мог бы взлететь, если бы достаточно разогнался.

5. Цветок на берегу реки

В тот день, когда мать Орхидеи выходила замуж в первый раз, девочка помогала ей нарядиться. Орхидея приклеила речной жемчуг к диадеме и всю ночь шила вуаль. Ее будущий отчим обещал подарить Изабелле Монтойе весь мир, но Орхидее все равно хотелось, чтобы ее вклад был как можно лучше. В тот знаменательный день мать и дочь сидели в маленькой комнате с туалетным столиком. Тогда они в последний раз остались ненадолго наедине.

– Ты выглядишь как королева, – сказала Орхидея, любуясь своей работой в зеркале.

– Подойди ко мне.

Изабелла потянулась к дочери. Теперь это была молодая девушка в розовом платье и блестящих белых туфлях с пряжками. Ее ноги и руки были сильными от плавания, от ходьбы, от рыбалки. Длинные прекрасные локоны растрепались от влажности и речной воды; красивая смуглая кожа казалась мягкой, как бархат. Изящные черты лица привлекали излишнее внимание. Некоторые местные жители называли ее La Flor de la Orilla, Прибрежный Цветок.

Изабелла ненавидела это прозвище, потому что оно звучало дешево.

Орхидее оно не нравилось, потому что она знала, что она не цветок, нежный, красивый и ждущий, чтобы его сорвали. Для чего? Торчать в стакане с водой, пока не засохнешь? Чтобы понюхали? Она была чем-то бóльшим. Она хотела глубоко укорениться в земле, чтобы ни человек, ни силы природы, если только не сами небеса, не могли вырвать ее оттуда.

– Теперь у нас все будет по-другому, – пообещала Изабелла. – Лучше.

Прежде чем Орхидея успела ответить, дверь открылась и в комнату легким шагом вошла Роберта Монтойя, держа в руках шляпную коробку и коробочку поменьше – для колец. Поздоровавшись с внучкой коротким кивком, она повернулась к Изабелле.

– Я надевала это в день своей свадьбы, а моя мама в день своей, – объяснила Роберта, поднимая крышку шляпной коробки. – Бог дает тебе второй шанс, и я тоже.

Изабелла была ошеломлена. Не из-за роскошной кружевной вуали, высовывавшейся из коробки. А потому, что прошло так много лет с тех пор, как она слышала голос своей матери, что она уже забыла его звучание.

Роберта сняла с дочери жемчужную диадему, и Орхидея подхватила ее, чтобы она не упала на пол.

– Чего ты там стоишь, девочка? – резко сказала Роберта и показала Орхидее коробочку поменьше, которую держала у груди. – Займись делом. Отнеси эти запонки сеньору Буэнасуэрте.

Орхидея посмотрела на мать, ожидая, что Изабелла вмешается. Но ее мать смотрела на свое отражение за прозрачными белыми кружевами – словно в тот момент, когда ее муж откинет их, она станет новой женщиной.

Свадьба была скромной, но элегантной. Орхидее пришлось уступить свое место бабушке. С балкона церкви она наблюдала, как Изабелла получила свой второй шанс на счастье. Никто из них – ни клан Буэнасуэрте, ни священник и уж точно не семейство Монтойя – не заметил ее там, наверху, когда она в волнении вытаскивала жемчужины из слоя клея на диадеме. И никто из них не знал, что, если бы не Орхидея, Прибрежный Цветок, не было бы свадьбы, второго шанса.

Вторую половину дня Орхидея обычно проводила на рыбалке и однажды в это время привлекла внимание мужчины, который теперь стал ее отчимом. Он был застройщиком и инженером. Такие мужчины врываются в маленькие грязные кварталы и провинциальные города. Они закладывают бетон, фундаменты для домов, дороги и тротуары. Они оставляют след. И детей после себя. В Эквадоре, государстве, которое все еще трансформируется, все еще превращается в то, чем оно хотело стать, инженер-застройщик был таким же обычным явлением, как коты, шныряющие по дворам. Это была респектабельная и надежная работа, а заказы делало правительство.

Вдоль полосы домов у реки, где жила Орхидея, развивать было нечего. По крайней мере, так решил Вильгельм Буэнасуэрте после их беглого осмотра. Пройдя по безымянной дороге до берега, он спрятал свой золотой кулон под рубашку, закатал брюки до щиколоток, чтобы не запачкаться, и засунул руки в карманы.

Когда он доставал носовой платок, чтобы вытереть пот с крутого лба, у него выпал бумажник, а в этот момент мимо него проходила Орхидея Монтойя со своей корзинкой, полной рыбы, которую собиралась поджарить дома на ужин. Она подняла бумажник и окликнула Вильгельма. Хотя ее одежда была чистой – за исключением следов от брызг речной воды, – хотя она принимала душ каждый день, он отступил от нее на шаг, испугавшись девчонки ростом ему по пояс.

Она протянула бумажник.

– Вы уронили.

Вильгельм Буэнасуэрте родился в семье матери-немки и отца-эквадорца. Точнее, его отец был наполовину испанцем, наполовину местным жителем, плодом смешения рас. Но он считал себя эквадорцем до мозга костей. Его глаза были не совсем карими и не совсем зелеными. Нос не то чтобы с горбинкой, но и не то чтобы прямой. Волосы и не светлые и не темные. Кожа не белая, но белее, чем у большинства. Он гордился всеми составляющими его «я». И получив образование в Германии, он вернулся на землю своего отца, свою родину, чтобы сделать ее лучше, сделать ее больше.

– Спасибо, девочка, – ответил он. Достал банкноту в пять сукре и вложил ей в руку.

К этому времени Орхидея уже ненавидела мужчин, совавших ей в кулак деньги.

Так сделал ее отец – мужчина, который был ее отцом.

Так поступали мужчины, покупавшие у нее рыбу. Как-то один мужчина попытался дать ей десять сукре, чтобы она пошла с ним к нему домой. Ей было всего десять, и она, бросив пригоршню грязи ему в глаза, бежала всю дорогу домой и потом забаррикадировала дверь изнутри.

Она не думала, что этот человек был таким же, но кто она такая, чтобы судить?

В этот момент ее мать бежала вниз по пыльной улице, выкрикивая имя дочери. Фарфорово-белые щеки Изабеллы Монтойи раскраснелись, а черные волосы выбились из аккуратного пучка, в который она всегда их стягивала.

Хорошенько рассмотрев элегантного мужчину, стоявшего перед ней, Изабелла успокоилась.

– Надеюсь, моя дочь не побеспокоила вас, сеньор.

Вильгельм Буэнасуэрте был так ошеломлен, что не мог вымолвить и слова в ответ. Что-то в его груди сжалось. На мгновение он задумался, не сердечный ли у него приступ. Конечно, он был слишком молод, но ведь его отец умер от приступа. Нет, это что-то другое. Женщина перед ним, одетая как офисный работник, была так нежно красива, что он почувствовал непонятное желание сделать все возможное, чтобы защитить ее.

Обручального кольца она не носила, но у нее был ребенок лет двенадцати. Ошибка молодости. Его отец всегда говорил ему, что женщин легко сбить с пути истинного, и им нужны хорошие мужчины, чтобы держать их на пути семьи и Бога. Вильгельм Буэнасуэрте считал себя хорошим человеком.

– Никакого беспокойства, сеньора… – Он протянул руку и сделал паузу, чтобы дать ей возможность назвать себя.

– Сеньорита Изабелла Монтойя, – представилась она, сообщая, что свободна.

Он еще раз осмотрел грунтовую дорогу. Широкая река Гуаяс таила в себе тихое обещание. Внезапно Вильгельм увидел шоссе, которое когда-нибудь здесь пройдет. Променад протянется до самого холма Санта-Ана. Но прежде нужно убрать эти лачуги и громоздкие рыбацкие лодки. Возможно, он поторопился отвергнуть этот участок. Вильгельм Буэнасуэрте нашел причину остаться.

* * *

Орхидея не потратила деньги, которые дал ей Вильгельм Буэнасуэрте. В день своей смерти она вернет их.

6. Первая смерть Божественной Орхидеи

Маримар поняла, что они почти дома, когда, облизнув губы, почувствовала привкус соли. Они провели ночь в Лоуренсе, штат Канзас, в дешевом отеле в центре города в районе колледжа. Они оба были слишком взвинчены, чтобы спать, и допоздна выпивали в баре, освещенном неоновыми огнями, под аккомпанемент кантри-метал – группы, играющей вразлад каверы на известные песни. Бар закрывался в полночь, поэтому она курила сигареты Рея и давала деньги воющему уличному музыканту, пока Рею гадала по ладони студентка-старшекурсница, вся в татуировках и с пирсингом. Они проснулись до рассвета, приняли душ и снова отправились в путь.

– Что тебе сказала гадалка? – спросила Маримар.

– Сказала, что однажды я спасу чью-то жизнь, – сказал Рей.

– Загадочно.

– И что я отправлюсь в путешествие и встречу красивого незнакомца. – Последнюю фразу он произнес с явным кокетством.

– Забавно. Может быть, у него есть брат, и мы устроим двойное свидание.

– Может быть, близнец окажется порочным, и мы сможем разыграть сюжет одной из любимых маминых мыльных опер.

– А там у всех порочные близнецы?

– Надо было взять провидицу с собой, чтобы она погадала всем членам семейства.

Они болтали и болтали, обсуждая все и вся, кроме своей семьи. Но когда воздух наполнился резким запахом земли и диких цветов, соли, хотя море было далеко, они затихли.

Сначала Маримар подумала, что в этих краях ничего не изменилось – ни неуступчивое солнце, ни голодная дикая земля, ни разъедающая шины дорога, которая вела к дому. Но затем она вдохнула воздух поглубже и почувствовала запах, которого не было, когда она уезжала шесть лет назад. Тот самый, что исходил от приглашения и который она не сумела определить, – дух обветшания.

Маримар опустила стекла, так чтобы в машину со свистом врывался ветер, а сухие листья залетали и падали ей на колени. Она держала за черешок зеленый лист. На мгновение ей показалось, что, если закрыть глаза, она сможет обозреть всю его жизнь, дерево, с которого он слетел, и землю, которая его взрастила. Она поднесла листок к носу и пожалела, что у нее нет с собой книги, в которую можно было бы его положить. Затем позволила ему упасть к ее ногам на кучу стаканчиков от кофе и контейнеров от фастфуда.

Пикап Рея трясло из стороны в сторону, брелоки раскачивались под зеркалом заднего вида.

– А ты надеялся, что она замостит подъезд, – пробормотал он.

– Замостить подъезд? – сказала Маримар, подражая строгому голосу их бабушки. – Тогда можно было бы подумать, что я хочу, чтобы люди нашли сюда дорогу.

Рей припарковал пыльный красный джип за аккуратным рядом машин на обочине безымянной дороги, ведущей к дому Орхидеи.

– Это самое дальнее, куда может доехать эта рухлядь.

Другие Монтойя уже были на месте. «Ламборджини» Энрике стоял укрытый черным брезентом. Между двумя серебристыми седанами был зажат розовый «жук» кузины Татинелли. Другие машины, все явно поспешно припаркованные, она не узнала – значит, приехали многие члены семьи, которых она не видела много лет. Маримар жила в этом доме только с Орхидеей, неродным дедушкой Мартином, ее мамой, тетей Парчей и Реем. И такую толпу здесь она не видела, наверное, никогда. Когда умерла ее мама, столько народу определенно не приехало. Орхидея велела другим Монтойя держаться подальше для их же блага. Маримар все еще не простила этого бабушке. И все же теперь Маримар, вдохнувшая воздух долины так глубоко, что стало больно легким, не могла дождаться, когда окажется у подножия холма. Рей вытащил пачку сигарет и хлопнул ею по ладони.

– Давай просто покончим с этим.

– Ничто так не объединяет семью, как обещание богатства, – сказала Маримар, захлопывая дверцу. Она вышла босиком. Когда она была маленькой, ей нравилось зарываться в землю пальцами ног, представляя, будто это черви. Но сейчас земля казалась пересохшей, и Маримар пошарила рукой на заднем сиденье, чтобы найти свои потрепанные дешевенькие мокасины.

Рей покачал головой, но, встав рядом с ней, покорно достал белое приглашение с черными строками, провел большим пальцем по идеально выписанным бабушкой буквам. Он задавался вопросом, не затеяла ли она игру вроде тех, какие он помнит из детства. Однажды она спрятала вещи в доме и дала детям подсказки. Маримар нашла пуговицу, Рей – картофелину, а Татинелли картину с каминной полки. Может быть, это приглашение тоже было загадкой. Приходите и заберите. Может быть, она не умирает…

Они начали спускаться с крутого холма. Маримар раньше всегда бегала здесь по траве, пытаясь разбудить фей, живших в дебрях сада. Орхидея любила рассказывать истории о крылатых созданиях, которые защищают ранчо с помощью таинственной магии, порожденной звездами. Орхидея обещала, что если Маримар отыщет в себе искру, если проявит свои способности, то разбудит фей. Но сколько бы Маримар ни старалась, сила в ней не проснулась и она никогда не видела фей – ей попадались одни жуки и стрекозы.

Шагая рядом с Реем, Маримар боролась с желанием броситься в высокую траву, чтобы еще раз поискать крылатых созданий. Но если феи когда-то и защищали долину, то теперь они, похоже, ее покинули. Чем ближе сестра и брат подходили к дому, тем желтее становилась трава. Зловоние заброшенной земли стало ощущаться явственно. Жители Четырех Рек называли Монтойя колдунами, да и похлеще, но прямо сейчас никакого волшебства здесь нет, даже если когда-то и было.

– Господи, что случилось? – спросил Рей.

Неужели Орхидея просто стала слишком старой, чтобы поддерживать процветание земли и собственное здоровье? В остальном Четыре Реки, когда они проезжали город, казались прекрасными – закусочная, заправочная станция, видеомагазин, – словно они застыли во времени. Но здесь… здесь все было совсем по-другому.

Маримар вспомнила одно ужасно жаркое лето. Было так сухо, что ей казалось, будто кожа у нее стала как шкурка ящерицы. У них не было кондиционера, потому что раньше он им никогда не был нужен. Но ее мать, Пена Монтойя, не собиралась терпеть засуху. Она поставила пластинку и прибавила громкость. Она потащила Орхидею и Маримар на улицу и сказала:

– Давайте позовем дождь.

Они вышли из дома, их голоса взмыли в небо, босые ноги подняли пыль. И когда небо разразилось громом и молнией, и чем-то похожим на падающие звезды, они помчались в дом, Мартин тогда приготовил им лимонад, который был ледяным, горьким, сладким и просто идеальным на вкус.

К Маримар вернулось ощущение тяжести. Ее охватило чувство, будто что-то вот-вот закончится и она никак не сможет этому помешать.

– Как угнетающе, а ведь она пока не умерла.

Рей вставил очередную сигарету в сухие губы. Его руки дрожали, когда он чиркал зажигалкой.

Маримар хотела рассмеяться, но смех замер на губах, когда она увидела толпу перед домом. Она вспомнила рассказы Орхидеи о разгневанных деревенских жителях, которые пытались и не смогли выгнать ее из города, когда она и ее покойный муж только что приехали. Но сейчас перед ними была не орда незнакомцев. Это была их семья.

– Почему все стоят снаружи? – спросила она.

Рей посмотрел на часы. В приглашении говорилось «не ранее 13:04», солнце истинно в зените. Орхидея была пунктуальна, но на часах уже почти три.

Расположившееся в конце дороги, между холмами, ранчо напоминало игрушечный домик с десятками крошечных кукол, стоявших рядом. Закрыв глаза, Маримар представила себе все, что находится в стенах дома. Половицы, которые стонали среди ночи, как будто дерево все еще было живым и пыталось освободиться. Высокие свечи и потоки воска, проникавшие в каждую трещину, какую могли найти. Большие открытые окна, впускавшие сладкий запах трав, сена и цветов. Жирные куры и свиньи, которых Маримар и Рей мучили, пока их матери, Пена и Парча, ухаживали за садом. В те времена ранчо было роскошным. Целый мир среди неба и гор, в котором царила Орхидея Монтойя.

Маримар отмахнулась от стрекозы, жужжавшей у нее над головой. Рей выдохнул сигаретный дым, и тот принял форму колибри.

Последний отрезок дороги был крутым, ветер дул им в спину, словно толкая их до конца пути. Когда они были маленькими, они бегали здесь наперегонки и скатывались вниз. Теперь они пытались сохранить равновесие, спокойно переставляя ноги, пока не оказались перед ранчо, где их ждали тети, дяди и двоюродные братья, которых они не видели много лет.

Встретить их всех было необыкновенным событием. Монтойя были не из тех семей, которые отмечают праздники, за исключением годовщины прибытия Орхидеи в Четыре Реки. Это была бабушкина версия встречи Нового года, которому она давала глупые названия. Год Абрикоса. Год Чупакабры. Однажды она позволила дяде Калебу-младшему назвать следующий год, и он придумал «Год Птеродактиля», потому что тогда был увлечен динозаврами. Маримар достала приглашение из заднего кармана и развернула его. Провела пальцем по словам «Год Колибри». Любимая птица Орхидеи.

– Что происходит? – спросила Маримар.

Толпа недовольно загудела.

– Орхидея всегда Орхидея, – процедила тетя Рейна и так плотно сжала губы, что размазалась помада.

Маримар пыталась посчитать своих двоюродных братьев, тетей и дядей, но все сбивалась со счета. Она наклонилась к Рею и пробормотала:

– Вот как выглядят двенадцать лет жизни с четырьмя мужьями.

– Достойно восхищения? – осторожно спросил Рей.

Впечатляющий результат для женщины, утверждавшей, что родилась неизвестно где и в детстве никому не была нужна. Когда Маримар спросила, почему все в семье носят фамилию Монтойя, хотя это фамилия матери, Орхидея просто сказала: потому что она хочет оставить свой след и, кроме того, ей было непросто родить их всех.

Семейство Монтойя делилось на следующие ветви.

Маримар и Рей представляли своих умерших матерей, Пену и Парчу Монтойя, и семейную ветвь, которая началась с их дедушки Луиса Освальдо Галарса Пинкая – он приехал из Эквадора в Четыре Реки вместе с Орхидеей и петухом Габо.

Он умер, когда их дочери были маленькими, от чего-то, что Орхидея именовала patatús[13] – Маримар представляла, что это что-то вроде испуга. Пена Монтойя никогда не была замужем, и о своем отце Маримар знала только то, что он исчез еще до ее рождения. Парча Монтойя Рестрепо же показала характер, дав Рею второе имя не в честь отца, а Монтойя.

Следующим был Гектор Антонио Трухильо-Чен, пуэрто-риканско-китайский профессор, который спустился с холма, привлеченный ароматом кофе. Он проезжал здесь по пути в местный колледж, куда его пригласили читать лекции по сельскому хозяйству. Однажды после занятий он навестил Орхидею, которой понравились его прекрасные глаза и крепкая фигура, и следующей весной они поженились. У них было трое детей, и все они здесь сегодня присутствовали. Феликс Антонио Монтойя Трухильо-Чен, его жена Рейна, их дочь Татинелли с мужем Майком Салливаном. Флоресида Дульсе Монтойя и ее дочь Пенелопа. Сильвия Арасели Монтойя Лупино, ее муж Фредерико и их сыновья-близнецы, Гастон и Хуан Луис.

После Гектора, который скончался от инфекции, полученной в экспериментах с гибридами растений, появился Калеб Соледад. Калеб, как и большинство людей, оказался в Четырех Реках, потому что заблудился. У него не было ни телефона, ни четвертаков, валяющихся в бардачке, а бензин, которым он только что наполнил бак, каким-то образом вытек в двух милях от дома. Он был химиком, родом из Техаса, разъезжал по стране, пытаясь составить идеальный аромат. Они влюбились друг в друга в ее саду, и Маримар, впервые услышав эту историю, подумала, что у них тогда был секс. У братьев и сестер Соледад Монтойя были такие же густые брови, угловатые челюсти, темно-оливковая кожа и зеленые глаза, как у их отца. Это были близнецы, Энрике и Эрнеста, и Калеб-младший. Детей ни у кого из них еще не было.

Маримар огляделась в поисках четвертого мужа Орхидеи, Мартина Харрисона, бывшего джазового музыканта из Нового Орлеана, который пришел к веранде Орхидеи, потому что каким-то образом слышал звуки музыки от нее все время, пока поднимался по дороге. Его не было среди толпы терявших терпение Монтойя.

Именно тогда Маримар поняла, что имела в виду ее тетя Рейна, когда говорила: «Орхидея всегда Орхидея». Грудь сдавило. Маримар, протиснувшись сквозь толпу, бросилась к дому, вокруг ее головы теперь кружился рой стрекоз. Сердце ее упало. Дом ее детства оказался совсем не таким, каким она его помнила, и хотя Маримар ожидала некоторого беспорядка, она не была готова к тому, что увидела.

Темно-зеленый плющ и виноградные лозы вползли между деревянными панелями, через разбитые окна, поглощая все, будто намереваясь вернуть дом земле. Корни прорвались через веранду, как щупальца, и оплели дверную ручку, закрывая вход.

И если Орхидея внутри, они не дадут ей выйти.

Рей поднялся по ступенькам и встал рядом с Маримар. Кончиками пальцев коснулся одного из окон, провел пальцем по тонкой трещине, которая вела к чеканному лавровому листку. Единственный листик отделился от стекла.

– Бабушка! – Маримар ударила кулаком в дверь. Когда она отдернула руку, в ее нежной ладони торчал шип. Но она не почувствовала боли.

Рей моргнул от удивления. Вынул из кармана носовой платок и протянул ей.

– На.

Она вытащила шип, но из раны упала только капля крови.

Рей схватил один из корней, у которого, казалось, не было шипов, и дернул. Это было все равно что пытаться сломать железный забор.

– Мы уже пробовали сделать это, – раздался голос позади.

Это сказал tío[14] Энрике, второй младший сын Орхидеи, стоявший там, засунув руки в карманы узких брюк.

– Скажи, пожалуйста, что ты можешь сделать, чего мы уже не попробовали за несколько часов.

– Заткнись, Энрике, – рявкнул Рей, пытаясь ухватить корень, не дававший двери открыться. Он пнул виноградные лозы, подобрал большой камень, но они, казалось, только становились толще, гуще.

Энрике усмехнулся, скорее удивленный, чем обиженный тем, что племянник так с ним разговаривает. Затем что-то жестокое промелькнуло в его чертах.

– Хвала Святым, у тебя наконец-то появился характер.

– Не обращай на него внимания, – пробормотала Маримар и приложила ладони к одному из наименее затянутых стеблями оконных стекол. Внутри было слишком много пыли. Она вспомнила, как с утра по понедельникам они брали моющую жидкость, собственноручно приготовленную Орхидеей, и мыли весь дом от потолка до пола. Чем дольше она смотрела, тем сильнее дрожали виноградные лозы, и дом испустил будто громкий стон.

– Что нам делать? – спросила Татинелли, голос ее был похож на шелест листьев на ветру. – Хочется есть.

Реймундо внимательно посмотрел на нее. Последние два года пошли кузине Тати на пользу. Она положила руки на свой круглый живот и села на нижние ступеньки веранды. Ее муж, худой мужчина с загорелыми руками и носом, поспешил к ней. Он был похож на кролика, попавшего в силок. Они все должны были испугаться. Они все должны были прийти в ужас от состояния дома. Но вместо этого злились и расстраивались.

– Помните, она прятала ключи в стволе большой яблони, когда сердилась? – спросил Рей. – Может быть…

– Сад засох, – пренебрежительно сказал Энрике и выпятил грудь, как петух Габо.

Члены семьи, подойдя поближе, в нерешительности остановились на скрипучих ступеньках веранды. Яркая одежда делала их похожими на полевые цветы, пробивающиеся сквозь заросли пожелтевшей травы.

– Что еще вы пробовали? – требовательно спросила Маримар.

– Стучались, – Tía Флоресида стала загибать пальцы. – Кричали. Ломали дверь. Дому это не понравилось, но Рики никогда никого не слушает. Раньше я пробиралась через черный ход, но и там все закрыто.

– Ей просто нужно время, – успокоил их tío Феликс. Усы у него были черные, хотя густые волнистые волосы давно поседели.

– Ты прав, папочка, – сказала Татинелли в своей милой, мягкой манере.

Если Маримар можно было сравнить с горном, то Татинелли была перезвоном колокольчиков. Маримар всегда удивлялась, как ее кузине удавалось сохранять спокойствие духа. Даже перед лицом самого странного обстоятельства, с какими когда-либо сталкивалась их семья, Татинелли рассмеялась.

– Разве это не удивительно?

Рей скрестил руки на груди.

– Я бы сказал по-другому.

– Как же? – пискнул из толпы своим ломающимся голосом Хуан Луис.

– Это трындец, – ответил Рей.

Маримар попыталась подавить смех. Близнецы и Пенелопа были в восторге от словечка и повторяли его, как попугаи. Тетушки же не особо.

Tío Феликс кивнул, дернув себя за кончик подбородка.

– Я начинаю беспокоиться.

На страницу:
4 из 6