Небо и Твердь. Новая кровь. Часть 1

– Нет, не желает. Будьте так добры, прекратите называть меня «шестайе», – сказал Сарер, бросив на Мирласа косой взгляд. Если бы здесь была мать, она бы, качнув обручами на длинной тонкой руке, произнесла раздражённо: «Ты опять огрызаешься».

«Да, огрызаюсь, – со злобой подумал Сарер. – И ничего этот идиот мне не сделает».

Физиономия наставника с отвратительно узким взглядом маленьких глазок расплылась в улыбке.

– Извиняюсь, если чем-то не угодил шестайе. Просто Вы изволили говорить столь капризным тоном, когда среди бела дня не более часа назад приказали одеть вас в парадный костюм. Ваш покорный слуга не смог Вам угодить, даже не заслужил благодарных слов в свою сторону. Теперь же я из опаски расстроить шестайе решил уточнить, не надобно ли Вам чего ещё…

– Я же сказал: хватит меня так называть! – перебил Мирласа Сарер, сжав вилку в ладони, и отвернул голову от двери. Но он даже спиной почувствовал, как дурацкая улыбка наставника стала ещё шире.

– Как Вам будет угодно. Вы желаете, чтобы я обращался к Вам, как к князю Рек и Морей? Или к царю Камней и Гор?

– Уходи и дай поесть, – Сарер с силой вонзил вилку в бурое мясо. Наслаждаясь тем, что успешно вывел из себя юного своего господина, Мирлас помолчал несколько мгновений, а потом сказал напоследок:

– Как Вам будет угодно, ваше Небесное сиятельство.

И исполнил приказ, судя по удаляющемуся старческому шарканью и скрипу затворившейся двери.

Сарер с трудом оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на окно. Злоба, вскипевшая в нём, медленно остывала. Слишком медленно.

За окном неторопливо спускалось к земле плавными умиротворёнными движеньями благословение Небесное – снежок.

Отвлекая себя от обиды на Мирласа и весь мир, Сарер около пяти минут наблюдал за тем, как белоснежные точки липнут к стеклу и тают. В углу комнаты трещали поленья. Очаг дымил вовсю несмотря на то, что был день. Деревянные стены поскрипывали вокруг, с опаской глядя на заключённый в каменную ловушку костёр, как будто боялись того, что огонь может перекинуться на них. Дух просмоленной сосны наполнял всё в комнате, даже пищу. Запах смоляка почитался за чудесное благовоние в Крае Сосновом, так что им дышали все очаги знатных господ на много вёрст кругом.

День этот был отвратителен. Но, о Небеса, лишь бы он длился как можно дольше.

Крепко держась за ворот своего богато расшитого кафтанчика, как утопающий держится за соломинку, Сарер встал из-за стола и оставил оленину недоеденной. Мысль о том, что скоро минует полдень, заставила его почувствовать прилив тошноты. Страх, какой чувствует загнанное в угол животное, не первую уже минуту осознающее, что счастливого исхода не будет, – такой страх качнул в нём распростёртыми чёрными крылами. Сарер никогда не умел как следует бороться с этим отвратительным чувством беспомощности. Он потеребил себя за воротник, глядя на стол. Вид недоеденного блюда привёл его в уныние, страх превратил уныние в серую тоску. Ещё раз посмотрев на окно, Сарер обнаружил, что белые мотыльки-снежинки слегка ускорили свой танец.

На улице не было тихо – кричали дворовые ребятишки, лаяли псы, женский голос тянул верхние ноты распевной народной мелодии. Но из окна ничего этого не было видно, только снежинки кружились на фоне чёрных сосен, и потому казалось, что всё это веселье, песни и игры, и лай собак, и жизнь – всё это где-то очень далеко. Здесь, в пропахшем деревом, смолой и дымом Алвемандском теремке, кроме Сарера, будто и не было никого.

Никого…

Нет, пошла высоко в Небеса эта оленина, оставаться больше тут нельзя. Он отлично знал, что произойдёт, если долго находиться в одной и той же комнате. Да, был день, снежный пасмурный день в глухой сосновой чаще – но день, это самое главное. Днём ничего с ним не случится… И всё же, всё же рисковать не стоит. Надо срочно куда-то пойти – желательно, чтобы с кем-то пересечься. Говорить с людьми ой как не хочется, но достаточно просто увидеть хоть кого-то, даже этого бездельника Мирласа.

Развернувшись, Сарер быстрыми шагами подошёл к тёмной деревянной двери, украшенной резными рисунками каких-то птиц и растений. Когда он отворил дверь и уже почти вышел в коридор, в спину ему беззвучно ухнуло чьё-то ледяное дыхание – вдоль хребта пробежали мурашки, затылок онемел на мгновение. Он резко захлопнул за собой дверь с такой силой, что она скрипнула высоким голосом, жалуясь на плохое обращение. Внезапный холодок этот, исчезнувший так же резко, как и появился, дал знать Сареру, что он действительно долго засиделся за той олениной. Если бы сейчас была ночь… вместо холодка бы пришло кое-что другое.

Сарер шёл к женской половине терема. Он шагал, высоко задрав голову и широко переставляя ноги, как маленький солдатик на выступлении. Наверное, очень много шумел. За недлинным коридором начиналась зала – самое большое помещение на втором этаже, хотя из-за деревянных бревенчатых стен и декора в виде длинноногих столиков с лубяными фигурками животных комната эта будто уменьшалась вдвое и выглядела не как часть резиденции знатного стайе, а как внутренность теремка из волшебной сказки. В эту же залу снизу вела витая лестница, перила которой были украшены оскаленными рысьими головами. Пролетая мимо лестницы, Сарер мельком посмотрел вниз и встретился взглядом с поднимающимся Мирласом, в руках у которого была стопка книг.

– Шестайе намеревается потревожить свою маменьку? – протянул наставник с таким лицом, как будто застиг мальчика за свершением какого-то преступления.

Сарер не ответил ему. Книги в руках означали то, что сейчас у старого прохвоста настроение надоедать с наукой и чтением. Не желая портить день очередным лишним разговором ещё больше, Сарер бесстрастно продолжил свой путь к женской половине. Обитель стайе Алвемандских была достаточно скромной по размерам относительно дворца Тширекских стайе из Дубравы или, о Небеса, Святуманского замка Йотенсу, и народу здесь водилось в разы меньше, как и всяческих непреложных правил. Ходить на женскую половину не возбранялось, тем более, если хотелось навестить сестру.

Удача оставила Сарера. Шёл-то он к сестре, но из трапезной навстречу ему шагнула изящная высокая тень, звякнув при появлении серебряными обручами на белых тонких запястьях.

– Сарер? – слегка удивлённо спросила мать. – Что ты тут делаешь? Разве ты не должен был уже давно заниматься с наставником в библиотеке?

– Матушка, я как раз закончил завтракать и собирался…

– Не ври мне, Сарер. Невозможно так долго завтракать. На дворе уже день. Почему ты всё ещё не с наставником над книгами?

– Я хотел зайти к…

– Твоей сестре? Ольтена занята, я дала ей работу. Она уже давно делает дело, а ты почему всё ещё прохлаждаешься, Сарер? Думаешь, книги сами себя прочтут? – когда стейя Ринетта отчитывала сына, её глаза оставались бесстрастными и холодными. С такими глазами она могла бы делать выговор крестьянскому мальчишке. – Если ты считаешь, что твои уловки помогут тебе избежать занятий, ты жестоко ошибаешься.

– Да, матушка, – процедил Сарер сквозь зубы. – Я не стану избегать занятий и уклоняться от выполнения своих обязанностей. Просто хочу зайти к Ольтене. Ненадолго. На пару минут.

– Хорошо же, – произнесла стейя Ринетта. – Зайди к ней. Просто помни, что если ты будешь отвлекать её, если я загляну к ней через час и обнаружу, что задание, которое я ей поручила, не выполнено, то наказан будешь ты.

«Потому что я старше, – хмуро подумал про себя Сарер. – Справедливее некуда».

– Да, матушка, – повторил он, не опуская взгляда, стараясь только, чтобы по выражению его глаз мать поняла, как глубоко он не согласен с ней. Может, стейя Ринетта и углядела в сыновьем взоре тихий бунт, но только виду не подала. Обручи её брякнули друг о друга, когда она движением, исполненным одновременно изящества и непреклонности, развернулась и двинулась в сторону главной залы с лестницей – поплыла шёлковой синей тенью. Так как зима выдалась морозная, рукава и полы её тонкого платья были утеплены меховыми подкладками, но в той лишь мере, чтобы не забирать у походки и осанки благородной стейи женственной лёгкости… Иными словами, в женском зимнем платье было по-тёмному холодно, и оттого, вероятно, большую часть времени, что Ринетта Алвемандская проводила в обществе (не в опочивальне мужа), она была раздражена и всем недовольна.

– Госпожа, – послышался подобострастный голос Мирласа, а его фигура появилась в другом конце коридора. Догадавшись, что сейчас на его поведение будут жаловаться, Сарер быстро скользнул в комнату сестры, благо она находилась прямо у трапезной.

Здесь, как всегда, пахло ольхой, сандалом и шафраном.

– Брат! – воскликнула Ольтена, произнося звук «р» как нечто среднее между журчанием ручейка среди камней и рыком рысёнка. Когда Сарер отворил дверь в её комнату, девочка сидела на маленьком стулике перед не по размеру гигантским мольбертом и с увлечением разглядывала свои извазюканные в жёлтом и красном пальцы. Увидев же, что за гость к ней пожаловал, она тут же вскочила с места и посеменила к нему навстречу. Пышные крылья светло-розового платья пестрили жёлтыми шафрановыми пятнами. Через несколько мгновений Ольтена наступила на подол собственного одеяния и непременно рухнула бы носом об пол, окончательно потеряв вид юной стейи, но Сарер вовремя успел подхватить её за ручки. Девочка рассмеялась, самозабвенно размазывая по рукавам братца жёлтых маслянистых червяков.

– Что ты тут за конец Света устроила? – серьёзно спросил Сарер, отбиваясь от попыток сестрёнки покрасить его щёки в шафран. Он покачал головой, глядя на пёстрые пятна на однотонном плетёном ковре, на приодевшиеся в рыже-алые цвета Льеффи ножки мольберта. – Святое Небо. Что тебе сказала делать мама?

Ольтена захихикала, игриво склонив головку и гордо указав пальцем на кривые сандаловые закорючки, украшавшие белую ленточку, повязанную вокруг её пояса.

– Ну тебе и влетит, – пробормотал Сарер. – Ольтена, ты как будто специально это делаешь – неприятности ищешь.

– Я беру дурной пример! – закивала сестра с важным видом и опять схватила его за рукав. – С тебя!

Вывернувшись, Сарер сел на колени и попытался оттереть краски с ковра – ничего не вышло.

– Ты юная стейя, тебе нельзя брать с меня пример. Разве так ведут себя юные стейи, Ольтена? Посмотри, что ты тут натворила. Ты же никогда не видела, чтобы мама так разбрасывала свои краски? – Сарер почувствовал, что головная боль, которую он сейчас испытал, несколько породнила его с недовольным взрослым, уставшим от своих чад смертельно. – Что ты должна была сделать? Какое у тебя задание от мамы?

– Пе-и-зазь, – поведала Ольтена. – Пеизазь! Хи-хи-хи!

– Небеса, даже я знаю, что пейзаж – это не то же самое, что оранжевое пятно, – закатил глаза Сарер. – Что ж, как бы ни ругались родители, это не моё дело, что ты вечно что-то делаешь не так.

Отчитав сестру, он ощутил некоторое облегчение, после чего на душе стало ясней.

– Так, – начал он, повернувшись. – У меня к тебе есть серьёзное дело, за этим я и пришёл. Слышишь? Серьёзное дело.

Ольтена подняла на него свои огромные голубые глаза – очень умные, внимательные. Жаль, что глаза вовсе не зеркало личности, как бы об этом ни вещали менестрели.

– Слышу, – подтвердила она, улыбаясь.

– Сегодня вечером у нас будет полным-полно гостей. Знаешь об этом? Много чужих людей.

– Мама говорила!

– Отлично. И мы тоже там будем, тоже будем сидеть среди чужих людей и есть еду в большом зале. Здорово?

– Да-да-да!

– Но нас, как младших, незадолго до часа Лёгкого Сна погонят в постели. И тебя, и меня. Но мне не хочется уходить с такого весёлого пира, чтобы спать в своей скучной комнате. Поэтому мы с тобой отойдём в сторонку, к скамье, и я лягу на эту скамью и буду спать прямо там. А ты помоги мне, подыграй. Ложись рядышком. А если взрослые будут подходить и спрашивать у тебя – что, мол, вы делаете с братом – ты отвечай: «У Сарера болит голова, он просил не беспокоить». Понимаешь?

Тяжкий мыслительный процесс отразился на ясноглазом личике пятилетней девочки.

– Спать всегда скучно. Зачем вообще спать, даже на пире? – начала она с самого существенного вопроса. – Мы можем придумать что-то другое, допустим, убежать на конюшню.

– Так нас будут искать. А если ляжем спать прямо в зале, то, авось, и доставать не станут. Подумают: «Ай, всё равно дети спят, как и должны, ну и какая разница, где?» И дальше пойдут пировать. А мы будем лежать и одним глазком смотреть.

– Не хочу лежать и глазком смотреть. Так скучно, – возмутилась Ольтена. – Сам хочешь, вот сам и лежи, а я буду ходить.

– Ты, главное, повторяй всем, что у брата голова болит и его не беспокойте, слышишь?

– Да. Скажу всем: «У брата голова болит, не беспокойте».

– Умница! – Сарер похлопал сестру по макушке, сбив набок одну из шпилек в её куцей причёске, однако решил, что волноваться по этому поводу нечего – образ её безнадёжно был испорчен злополучным шафраном. – Спасибо. Надеюсь на тебя.

Ольтена ещё покивала, потом предложила брату посмотреть, как она умеет делать змеек из сандаловых палочек. Но тогда дверь внезапно открылась, за порог ступила Ринетта Алвемандская, сзади неё усмехнулся наставник Мирлас, и ростки веселья были нещадно придушены.

Впрочем, угрюмая тревога слегка отступила от души мальчика. Если всё пройдёт, как надо, возможно, на одну ночь он будет спасён.

…

Стукнул час Прощания, когда от количества народу, набившегося в небольшой теремок на лесной опушке, у Сарера разболелась голова.

Вплоть до этого времени Мирлас с упоением прирождённого палача измывался над разумом мальчика, заставляя его рассказывать наизусть старинные алвемандские былины трёхсотлетней давности. Язык сказителя – Маронарто из Края Соснового – был заковырист и труден для понимания не то что десятилетнему ребёнку, да и, кажется, самому наставнику. Старик Мирлас с таким торжественным пафосом читал Былину о Падении, в которой повествовалось об облачном льве, опалившем свои крылья о солнце и свалившемся на Твердь, что Сарер, сам едва угадывавший сюжет между хитросплетений сложных предложений и бесконечных авторских отступлений, начинал сомневаться, а понимает ли его наставник вообще хоть слово. Вряд ли, решил он в конце концов, когда Мирлас завершил показательное чтение былины, произнеся последние строки: «По крыльям его обожжённым / один лишь огонь песни горькие пел» с таким довольным взглядом, будто ещё мгновение – и невидимые зрители рукоплесканиями и восхищёнными воплями вознесут к Небесам его талант к растягиванию гласных и бестолковой детской восторженности. «Глупец, – думал Сарер с чувством собственного превосходства. – Понятно, что эту былину надо было читать по-другому совсем, без гадостной возвышенности, ведь и лев потому упал на Твердь, что был преисполнен чувства собственного величия!» Увы, переносить мораль произведения на реальный мир никто и не собирался, и Мирлас заставлял юного своего воспитанника читать по памяти эту скучную длиннющую былину до тех пор, пока у мальчика не вышло хотя бы на одну десятую часть приблизиться к идеалу пафоса и внушительности речи, какой в себе видел противный старик.

После Падения Сарер учил Сказание о Царствовании, в котором всё было совсем скучно, кроме одной весёлой сцены, где медведь заломал старого деда. Сарер чувствовал, как его разум потихоньку тухнет, заучивая нескончаемые строки, не объединённые ни рифмой, ни даже ритмом. Чтение с пафосом всё не удавалось ему, и Мирлас был недоволен, но мальчик старался больше думать о грядущем пире и медведях, чем о наставнике и его придирках. В конце концов ему удалось довести старика до белого каления своей неспособностью запомнить две последние строфы, Мирлас с чувством выполненного долга накарябал пером на ученическом пергаменте жалобу для родителей Сарера и ушёл отдыхать от непомерно тяжких обязанностей в соседнюю комнату – маленькую свою каморку с печуркой и куцей стопкой древних книг на полу высотой по колено. Не прощаясь с наставником, Сарер вышел из библиотеки, держа руки за спиной так, чтобы шафрановые жёлтые пятна были в тени и казались всего лишь узорами на кафтане. И ему тут же захотелось вернуться обратно к книгам – вокруг было слишком, слишком много народу…

Вся Твердь земная разделена на три части, названные по именам трёх стихий – Огня, Камня и Воды. Великое Речное княжество, самое крупное на Тверди, состоит из трёх областей, каждой из которых правит знатный род. Несмотря на то, что земель больше у Реки, Льеффи и Кирине – Огненным и Каменным князьям – подчиняется большее количество мелких вассалов. У Речных правителей Йотенсу младших князей, называемых стайе, только двое – Тширекский на востоке и Алвемандский на западе. Хотя земля Алвемандов – Край Сосновый – меньше Тширеки, а родовое их гнездо – весьма скромных размеров теремок, затерянный в глухом бору, предки Сарера и ныне, и двести, и триста лет назад считались крупнейшими богачами всех срединных земель, да и всей Тверди земной. Сейчас дело малость изменилось, но виной тому была лишь череда досадных случайностей, попортившая отношения между Алвемандскими стайе и Йотенсу – Верховными князьями Реки. Прадед Сарера, Инсе Алвемандский, пользуясь тяжёлым временем, наступившим тогда для Тверди, предпринял попытку захватить Речной престол. Он считал, что его богатство даёт ему право претендовать на звание Хранителя сердца стихии. Инсе дорого поплатился за свою ошибку, а князья Алвемандские с тех пор не были в почёте у своих собратьев: за ними закрепился образ надменных аристократов, решающих все проблемы с помощью денежного положения своего рода. Неист Алвемандский, отец Сарера, даже потерял место в Речном соборе, потому что нынешний Речной князь заподозрил его в сбывании денег на оружие в южные города, к вечно ищущим повода для войны Огненным стайе. Навряд ли отец, которого Сарер знал как человека порядочного и неспособного на низость, занимался чем-то подобным, однако с некоторых пор Алвемандские князья превратились в козлов отпущения, на которых неизбежно рушились шишки во всех затруднительных ситуациях, и с этим трудно было что-то сделать.

Несмотря на не лучшее положение в чужих глазах, стайе Края Соснового по-прежнему сохраняли за собой звание богатейшего рода Тверди, ну разве что после Кирине. По одному весьма правдоподобному преданию богатству своему они были обязаны своему необычному происхождению. Мол, основателем рода Алвемандов был настоящий эвелламе!

Впрочем, сейчас мысли Сарера были очень далеко от преданий и былин, потому что вид переполненного людьми родного теремка будто выбил у него Твердь из-под ног. Стайе Алвемандский Неист был большим почитателем традиций, и сегодня, в первый день Бесовской луны, пригласил на отмечание сомнительного этого праздника всех тех, с кем был знаком хоть краем глаза. Митрес Йотенсу, Верховный князь Реки, вежливо отказался от приглашения, сославшись на недомогание и приписав под текстом отказа: «Вы же простите старика, дражайший мой друг, ибо годы берут своё неумолимо». Отец со смехом зачитывал это письмо пару дней назад на совместном ужине. Стайе Тширекский же был здесь, множество мелких удельных землевладетелей – тоже, вельможи из Святумана и Алвеманда, посадники из отдалённых городов на границах с Каменным царством, со многими – жёны и старшие дети. Несколько богато разодетых мужчин с длинными бородами стояли совсем близко к двери в учебную комнату. Сареру показалось, что, занимаясь с Мирласом, он уже слышал их голоса.

– Я спрашиваю у стайе Неиста: «Зачем Вы, всемилостивейший, забрались в эдакую даль, в эту чащу, ха-ха, нравится жить в компании волков и рысей? Моя дочка верещала не своим голосом всю дорогу, боялась, родная, что из чащи какой медведь на нас вылезет, кони неспокойные были, снега скрипят под каретой, жуть да и только!» А он мне отвечает, брат Энрит: «Всё, брат, потому, что во стольном граде жития мне не дают». Согнали, мол, его сюда, он и высунуть носа боится, чтобы Митрес Йотенсу не откусил. Слыхал такое? Как тебе в это верится? – говорил толстый мужик с простоватым выражением лица – видно, совсем недавно выбившийся в люди и ещё не научившийся говорить то, что нужно.

– Ты бы в корни внимательнее смотрел, брат Хэтес, – отвечал ему степенно святоша-небопочитатель, обмахиваясь веером из длинных павлиньих перьев. – И не совал бы нос в дела княжеские. Снизу, как говорят у нас, и облака выглядят белым пухом. Всё не так просто, как нам с тобой кажется. Уж я-то знаю, брат, не первый год благословляю своры именем Небес… Разобраться во всех перипетиях заговоров, иллюзорных ссор и миров, которые они там плетут меж собой, ни тебе, ни мне не дано, и даже оглядываться туда не нужно. С какой мыслью прибыл сюда? – алвемандского купца получить? – вот тем и занимайся, а к ним не лезь, и вопросов лишних не задавай.

Собеседник святоши, «брат Хэтес», похожий на горбатого медведя, помотал огромной своей башкой, украшенной курчавой каштановой бородой. Сарер, держа руки за спиной, в этот момент постарался пройти мимо них незамеченным, но не вышло.

– Вы же юный шестайе Алвемандский? – лишь с тенью подобострастия спросил небопочитатель, к которому собеседник обращался «брат Энрит». Сарер оглянулся и склонил голову в ответ на поклон взрослого мужчины.

– Так и есть, – проговорил он. – Я Сарер, сын стайе Неиста. С кем имею честь говорить, милостивые господа?

– Какие изящные манеры! – проревел брат Хэтес с восхищением. – Право же, даже дети здесь столь учтивы!

Брат Энрит улыбнулся. Видимо, он принадлежал к гильдии верховных жрецов, потому что через плечо его была перекинута широкая белая лента с голубыми краями – символ главы одной из церквей Неба и Тверди.

– Можете обращаться ко мне «брат Энрит», мой господин. Мой друг – Хэтес Эсо, один из зажиточных купцов Огнестепья. Приношу свои извинения, юный господин, Вы не подскажете нам, когда Ваш отец может быть свободен?

– Я не виделся с ним сегодня, у меня только что закончились занятия, – ответил Сарер. – Но Вы можете его поискать у главного входа, наверное, он встречает там гостей и с радостью разрешит любую Вашу проблему. Странно, что Вы не встретились с ним, когда прибыли в нашу резиденцию.

Ещё несколько знатных господ с жёнами прошли мимо них, Сарер поздоровался с каждым. Дождавшись удобного момента, брат Энрит вновь задал вопрос:

– Приношу извинения, мой юный господин, но как Вы думаете, отец Ваш поддерживает мнение о том, что купечество в Крае Сосновом приходит в упадок из-за того, что Митрес Йотенсу не позволяет беспошлинно торговать с югом?

– Не знаю, – слегка растерявшись, честно отвечал Сарер. И чего они это спрашивают именно у него? Как будто отец станет делиться взрослыми делами с маленьким сыном.

Хэтес Эсо, видимо, был одного мнения с мальчиком.

– Благодарю покорно, брат Энрит, но зачем ты пристаёшь с этим к ребёнку? – возмущённо спросил он, хватая небопочитателя за рукав с таким рвением, что бело-голубая повязка жреца слегка слезла к плечу. – Давай-ка поищем ещё кого, как будто тут недостаточно советчиков!

Брат Энрит посмотрел на товарища взглядом, в котором читалось: «Я знаю, что делаю, дурачина», но Сарер успел воспользоваться заминкой, ещё раз склонившись и проговорив громко:

– Приношу свои извинения, благородные господа, но думаю, мне пора идти.

– Конечно-конечно! – замахал на него рукой Хэтес Эсо, а брат Энрит, скрипнув зубами, лишь кивнул головой.

Сарер уже почти развернулся, когда в голову его пришла странная мысль. За одно мгновение он успел откинуть её прочь, как совершенно дурацкую, и тут же схватиться за неё опять в отчаянном рывке.

– Господин жрец, – торопливо заговорил он, глядя в глаза брату Энриту, – с Вами, должно быть, разговаривают Небеса?

…

В главной зале на первом этаже было ещё шумнее. Полсотни человек – цифра, возможно, не очень большая, но для некрупного теремка вовсе разрушительная. Старик из ближайшей деревеньки сидел в тёмном уголке у лестницы с гуслями в руках и брынькал мелодию весёлую, но совершенно не подходящую для благородного инструмента. Служанки, все как на подбор большегрудые и стройные, порхали от одного края длинного стола к другому с винными чашами и серебрёными подносами в руках. Гости пили, ели, говорили и смеялись, и громче всех смеялся Неист Алвемандский, чью тучность не могли прикрыть длинные полы расшитого бирюзовыми и золотыми птицами и цветами платья. Бирюзовый, золотой и коричневый – цвета Края Соснового, украшали и винные ставы, и мягкие высокие спинки стульев, и стол, который, казалось, от обилия яств всех сортов был готов подогнуть колени изогнутых деревянных ножек.

– Моему брату очень плохо! – говорила Ольтена Алвемандская, схватив за широкий рукав жену какого-то мелкого дворянина. Та вымученно улыбалась, стараясь не пролить вино из кубка. – У него болит голова!

– Ах, мне так жаль, мне так жаль… – бормотала бедная женщина.

– Как у нашего двора старый пёс колол дрова! – завывал старичок из своего угла. Гусли заливались плачем под его неаккуратными пальцами, мелодия вздымалась выше и выше, как готовящаяся выскользнуть за берег речная волна, смех заглушал музыку, и оттого инструмент звучал всё надрывнее с каждой минутой.