Небо и Твердь. Новая кровь. Часть 1

Но в тот год оказалось, что царевич и царь – совершенно разные фигуры, и чтобы перейти на ступень выше, нужно миновать какую-то опасную границу, покрытую туманом и неизвестностью. Кетъяро и прежде знал, что власть – в первую очередь ответственность. Калир Кирине любил это повторять, когда они ехали в карете по узким улочкам Камень-Града и видели в окошках грязных худых детишек, женщин и мужчин с осунувшимися длинными лицами, сгорбленных стариков, от которых веяло слабостью и прижизненным разложением. «Ты должен чувствовать ответственность за жизнь каждого из них, наша цель – править им во благо». Однако впервые Кетъяро столкнулся лицом к лицу с этой самой ответственностью только в возрасте тринадцати лет, вернувшись с отцом после долгого путешествия в деревни Нижнедола и ненароком став свидетелем разговора Амафаса Льеффи и царя Каменного.

И тогда в голову Кетъяро закралась странная, доселе незнакомая мысль. «А что же я делаю? Чем я занят целыми днями?»

С ранних лет он играл свою роль исправно, делал всё, что от него требовалось, подчинялся, не задумываясь, поскольку знал, что отец всегда защитит его и направит, если что пойдёт не так. Кетъяро был счастлив своей жизни, счастлив расти умницей, любимым сыном, перспективным наследником. Но он никогда по-настоящему не понимал, что же это такое – быть человеком, который рано или поздно сядет на трон. Он всерьёз, искренне задумался об этом только после того, как в бедной деревне, кое-как пригладившей шерсть перед прибытием царя, князь Огненный отвергал клевету на себя. Кетъяро задумался над причинами, видя последствия. И для мальчика приоткрылся другой мир, более взрослый, чем тот, в котором он жил. Это было подобно внезапно распахнувшейся живой устрице.

Юный царевич по-прежнему проводил вечер за вечером, крутя в пальцах длинное перо и подчёркивая в своих учебных записях самые важные факты, которые требовалось хорошенько заучить, но он больше не мог сосредоточиться на занятиях и даже перестал быть отдушиной учителей, радостью всех наставников, потому как принялся терять концентрацию на уроках и готовился к ним абы как. Он думал теперь не только о домашних заданиях и о том, что раненому волку-переярку, недавно приволоченному с неудачной охоты на кабана, следует сменить рацион на более щадящий. Он, не зная о том, что подобный этап рано или поздно наступает в жизни каждого из подростков, будь он крестьянским сыном или наследником престола, задумался о будущем и о смысле своей жизни…

«Что я делаю и что я должен делать?» – размышлял Кетъяро. И понял, что в его силах изменить гораздо больше, чем от него сейчас ждут. Ведь… он уже почти взрослый человек. И к ответственности ему давно пора привыкать.

Отец и мать говорили об опасности, исходящей от Амафаса Льеффи и Митреса Йотенсу. Царевич видел, как князь Огненный приносит торжественную клятву царю Камней и Гор в своей верности, в том, что все слухи о готовящемся предательстве Огня – просто наговоры злопыхателей. И всё это могло значить только одно: приближается какая-то опасность. Как слышал Кетъяро, неурожаи на юге, жестокие зимы на севере, растущая распущенность стайе и мелких землевладетелей, промыслы разбойников – всё это крепко пошатнуло стабильность в стране, и теперь люди готовы обвинить кого угодно в своих бедах. Кто-то наговаривает на князя Огненного и обвиняет его в том, что он позволяет бесчинствовать бандитским группировкам на своих землях. Кто-то точит клыки на Митреса Йотенсу и сказочное богатство, которым славятся его стайе, утверждая, что хитроумный Речной князь пользуется бедностью соседних регионов и спонсирует злодейские банды, чтобы портить репутацию другим князьям. Ну а кто-то возлагает все беды на хвост Царя Тверди и шепчется по тёмным углам о том, что де Калир Кирине совершенно не обращает внимания на то, что происходит у него под носом…

Никогда прежде Кетъяро не прислушивался так к разговорам простых жителей, слуг и случайно проходящих мимо благородных особ, как во дни, проведённые им во дворце по возвращению из горной деревеньки. После окончания занятий он убегал не в свой зоосад, а в город, брал с собой в сопровождение нескольких отцовских дружинников и прогуливался по торговым рядам, вдоль главной улицы, извилистой и горбатой, как змеиная туша, по дальним закоулочкам, где день и ночь смердело, как на скотобойне. Мирные жители с уважением относились к появляющемуся на их территории царственному гостю. Старухи предлагали ему выпечку, старики – деревянные мечи и луки, заботливо выстроганные из самых мягких сердцевин, бедные детишки клянчили милостыню, и Кетъяро давал им всё, что у него было, и дарил только что купленные пироги и мечи. Но он ходил без шума, просил сопровождающих его воинов всегда ступать на пару шагов дальше, чтобы не привлекать внимания, и потому часто успевал услышать сокровенные тайны мирской жизни прежде, чем простой люд замечал его присутствие.

Сперва он кормился одними только слухами, которые подбирал там и тут во время своих путешествий по жизни истинного Камень-Града, не царских палат, а горного городишки, живущего за счёт наплыва любопытствующих путников, желающих взглянуть на великое чудо – дворец, выросший из чистой скалы, и бесконечной циркуляции благородных господ и их свит. Но время шло. И город раскрывался перед ним всё искреннее.

Калир Кирине порой организовывал путешествия в отдалённые и не совсем места жительства своих подданных. Он сообщал о конечной точке маршрута заранее и никогда не шёл туда в одиночестве, выбирая лучших людей себе в сопровождение. Кетъяро ходил тихо, незаметно, одевал самую простую одежду, которая была у него в гардеробе, сократил свой почётный конвой до одного человека. И уже через полгода он понял одну простую вещь: отец никогда не видел свой город таким.

Дом сирот на юге Камень-Града, там, где копыто породистых краоссцев, столь любимых у знати, не ступало отродясь. Чудное место, бесконечный плач младенцев, ругань и драки мальчиков постарше. Огромные глаза девочек, предпочитающих не вылезать из своих каморок на десять человек. Если высунуть нос наружу, то можно попасться на глаза ежедневно навещающему приют мужчине с широкой улыбкой и жёлтеньким медальоном-удостоверением владетеля борделя. Все те, кто работал в этом сиротском доме няньками и смотрителями, как быстро понял Кетъяро, либо выбирали себе дело ради денег, которые можно драть с подрабатывающих обитателей дома и владетелей борделей, либо же начинали с благородных помыслов, а заканчивали с ненавистью к детям, вечно злым, голодным и грязным. Несколько раз Кетъяро заглядывал в этот огромный, но перекосившийся по всем этажам деревянный дом, где было холодно зимой и душно летом. Он тайно пронёс хозяину заведения одну из брошек, которые крепил по праздникам на свой кафтан. Ночь царевич спал с чувством выполненного долга, ведь за эту брошку можно было не только накормить всех сирот, но и на месяц-другой отвадить от дома сутенёров. Но, вернувшись поутру, он обнаружил хозяина дома и всех смотрителей напившимися до смерти в главной комнате, в том же состоянии были несколько старших мальчишек-сирот, один из которых тихо плакал в углу, прижимая к груди сломанную руку.

После этого Кетъяро уже не мог отмалчиваться перед родителями о своих отсутствиях и требовать хранения тайны от верного телохранителя, сопровождавшего его во всех путешествиях по скрытой жизни столицы Тверди.

Он пришёл к отцу, полный праведного гнева, и попросил отослать людей, чтобы те разобрались с ужасным состоянием главного сиротского дома южного района.

Калир Кирине пообещал сделать всё возможное, но, как и опасался Кетъяро, после этого упрекнул сына в глупости и напрасном риске и запретил отныне уходить в город. Кетъяро стерпел это, ведь ценой его затворничества, которое, несомненно, продлится недолго, будет нормальная жизнь для сирот и наказание для взрослых, превративших жизнь бедных детей в ад.

Но, когда ещё полгода спустя отец позабыл о промашке Кетъяро и царевичу удалось улизнуть в город, на этот раз в одиночестве, обнаружилось, что в плачевной ситуации в южном сиротском доме изменилось ровным счётом ничего. Отец ничего не сделал.

Кетъяро не понимал этого.

Хороший царевич должен рано или поздно понести ответственность. Продолжая сбегать из дома раз за разом, он посетил дом смерти для больных стариков, несколько борделей, в одном из которых стал свидетелем самоубийства пятнадцатилетней девушки, выбросившейся из окна после первого своего сеанса, бродил по базару для бедняков, наблюдая, как мужчины приставляют ржавые клинки к горлам лавочников и требуют «на лапу», заходил в общежития, где ютились иммигранты, со всего мира пришедшие в столицу в поисках заработка или службы, но обнаружившие только занятые «своими» людьми места на торговых рядах и в городской страже. Больше Кетъяро не повторял своих ошибок, не давал никому ни денег, ни золота, не сообщал отцу или кому-либо ещё о своих похождениях. Он понимал, что рискует. Он хранил в тайном углу своего зоосада грязную одежду, которую надевал, чтобы пробираться в город, и там его легко можно было спутать с очередным бессмысленно скитающимся по улочкам сыном работяги или бедного торговца. Несколько раз с ним обошлись подобающим образом: скачущий мимо всадник стегнул кнутом по спине, лавочник, раздражённый видом собственных карманов, опустошённых местными авторитетами, швырнул бутылкой за то, что слишком долго и раздражающе стоял рядом.

Это было как странное, не поддающееся осмыслению увлечение: наблюдать настоящую жизнь. Кетъяро стал учиться хуже. Его бесконечно прикрывал верный телохранитель и по совместительству наставник по мечу – молчаливый Кендо. Но долго так продолжаться не могло. За год царевич узнал столько, сколько ни узнал за всю свою предыдущую жизнь хорошего мальчика и прилежного ученика. Теперь он знал, почему люди по всей Тверди обозлились на Амафаса Льеффи, Митреса Йотенсу, царя Каменного. Камень-Град – это же столица. А что происходит в провинции? Что творится на юге страны, в Огненном княжестве, знаменитом не только нравом своих жителей, но и бесконечно творящимся там беспределом? Для Кетъяро перестало быть неинтересной тайной столь многое. Вежливость, общение с благородными господами, ссоры князей, стайе, кеженов – всё это меркло по сравнению со зрелищем медленно закипающих подземных вод. И Кетъяро теперь казалось, что он знал о жизни этих подземелий гораздо больше, чем любой из его наставников… чем даже отец.

В конце концов он твёрдо вознамерился покинуть свой дворец.

О детях Тёмного повелителя

1. Что таится за гладким морионом?

За этой узкой дверью отец хранил какие-то свои секреты. И, конечно, не рассказывал о них своему маленькому шестилетнему сыну. Айэ Алийерэ, скорее всего, тоже ничего не знала о том, что же скрывается за непроглядным морионом, однако она была большой умной девочкой и никогда не задавала лишних вопросов. И учила должному поведению младшее поколение.

– Если на что-то ставится строгий запрет, запрет этот подлежит тщательному соблюдению, – строго говорила она, хмуря свысока чёрные брови. – Так что всё. Отвернись от этой двери и иди к Нериани.

– Нериани заставляет меня вырывать перья у лебедей, – пожаловался Анэйэ, послушно отворачиваясь от влекущей как улыбка Луны двери. – Мне жалко лебедей.

– Они заслужили.

Жаль, что в те времена любопытство было сильнее Анэйэ. Он старался слушаться во всём любимую сестру. Но он ещё не был так умён, как четыре года спустя, позволял побеждать дисциплину простым детским желаниям. И простым страстям.

Так что он снова был у этой двери несколько часов спустя, попросившись у Нериани отойти по нужде и незамеченным миновав отряд юных айэ, по приказу Алийерэ полировавших чёрный гранит ледяных полов замка. Запрет делал морион чернее, гладче, притягательнее, чем он был на самом деле. Анэйэ прикоснулся к нему ладошками и постоял так немного. Ах, как интересно, что же там.

Дверь не поддалась. Она была заперта или даже зачарована. Ручки у неё не было. Наследник Тьмы ощутил непередаваемую печаль неудавшегося приключения.

И даже уже хотел развернуться и ни с чем возвратиться на занятия.

– Анэйэ, – произнёс голос девушки.

Он удивлённо поднял голову, посмотрел, откуда звучал голос, и увидел, что из верхней части двери на него глядели два чуть блестящих глаза. Он раньше не замечал, чтобы здесь были какие-то рисунки, но теперь отлично видел даже в полной темноте еле белёсые полоски, обозначавшие силуэт девушки, искусно выполненный по всей высоте двери. Анэйэ был ей ростом чуть выше пояса.

Ему стало очень страшно, когда белые точки глаз обратились на него. Наследник Тьмы закусил губу, чтобы не заплакать.

– Анэйэ, – повторила она, как будто пробуя на вкус это имя, как будто давным-давно хотела его произнести, и ей впервые выпал шанс это сделать. – Не бойся меня, – её голос был тихим, далёким, как шёпот бурной реки внизу, на Тверди. – Хочешь пройти за дверь? Просто обведи контуры моего тела рукой.

Что будет, если не сделать как она велит? Она отдаст его злым животным, которые живут за дверью?

Анэйэ не произнёс ни слова, только медленно протянул руку к плечу девушки, потом опустил. Ещё немного помолчал.

– Я не дотянусь Вам до головы, – тихо сказал он. – Не достану.

Белые полоски губ среди пронзительно-чёрного не двинулись.

Анэйэ понял, что сам должен разобраться с этим вопросом. Он деловито пошагал прочь и, свернув несколько раз, вновь беспечно миновал отряд уборщиков, без устали натиравших гладкие полы.

– Ваше Мрачество, – окликнул его не совсем дружелюбным голосом один из мальчиков-айле. – Смиренно вопрошаю, куда вы отправляетесь? Наставник Нериани ищет вас повсюду.

– В свою комнату, – не оборачиваясь, произнёс Анэйэ. – Мне нужно сменить одежды.

Чтобы не попасться на лжи, наследник по прибытию в свою ученическую комнату действительно стянул с себя простую чёрную робу и напялил праздничный кафтанчик, единственную из присутствовавших вещей, которую здесь можно было одеть на себя. Затем взял маленький стульчик с квадратным сидением без спинки и вновь невозмутимо прошёл мимо работающих в коридоре учеников. Тот мальчик, что прежде обратился к Анэйэ, проводил наследника взглядом, но ничего не сказал.

– Вот что я принёс, – сказал девушке наследник, ставя перед ней невысокий стул.

Она в безмолвии приоткрыла нарисованные неизвестно кем губы, но не сказала ничего. Мальчику показалось, что она улыбнулась. И ещё что грубоватые, но сделанные с большим старанием зазубринки-полоски, источавшие бледный свет, стали чуть ярче.

Недолго думая, шестилетний наследник Тёмных Небес водрузился на четырёхногую подставку и, став теперь ростом с нарисованную девушку, довольно протянул руку к её макушке.

Он сам не заметил, когда именно страх исчез вовсе. Он усердно повторял аккуратными движениями пальцев контуры её тела, провёл подушечками вдоль каждой складки её чудного, чересчур вычурного платья, осторожно обрисовал овалы больших глаз, с вниманием отнёсся к каждой ресничке. Он даже забыл бояться того, что Нериани найдёт его и накажет за прогул занятия и повышенную заинтересованность к загадочной двери.

Как раз когда вдалеке загремел гул приближавшихся шагов – возможно, шёл один из наставников, но точно не айэ Алийерэ – Анэйэ закончил своё странное дело, убрав руки от тонкого пояска на талии девушки, который он обводил последним. Мальчик спрыгнул со стула и отодвинул его, слишком громко скрипнув по каменному полу. И откуда всё-таки здесь эта говорящая картинка? Когда он был здесь с Алийерэ, дверь была чернее чёрного. При всей своей тугости зрения Анэйэ не мог не заметить этого рисунка в прошлые разы.

Он встал перед дверью, во все глаза глядя в белые точки чуть призрачных зрачков причудливого изображения. Ох, нет. Тот, кто идёт сюда, уже совсем близко, а путь в таинственную комнату ещё не открыт! Неужели девушка обманула его?

Не успел Анэйэ подумать об этом, как дверь начала медленно отворяться. Без звука, без скрипа камня, отходящего от камня. В полном безмолвии, не колыхнув ни единой частицей холодного стоячего воздуха. Анэйэ как заворожённый глядел в медленно открывающуюся пасть неизвестности. Там было черно.

На Тёмных Небесах всё черно, кроме снега и деревьев. И Край, каждое утро пожирающий Тьму, по-пустому чёрен своим отсутствием. Внутренности распахнувшейся перед наследником темноты были черны, как львиная глотка. Где-то там билась жизнь. И это чувство, чувство страха перед притаившейся во мраке чужой, враждебной жизнью, заставило Анэйэ замешкаться и позабыть о своём любопытстве.

А шаги тем временем стали ближе. Это точно был Нериани. Пошаркивание, пошаркивание, стук посоха. Как же сложен был выбор, представший перед мальчиком – вернуться на занятия или отправиться навстречу неизвестности.

Анэйэ, оглянувшись, шмыгнул за дверь, и она резко захлопнулась, едва он успел миновать порог. Чернота поглотила его сердце.

Не было ни единого источника Света. Другой уррако бы на его месте хоть згу-то разглядел бы, однако Анэйэ не мог. Он стоял, вытянув руки вдоль тела, и слушал звук собственного дыхания. Ему казалось, что он оказался в какой-то маленькой комнатке, похожей на погребок. Вот только, протянув руки в стороны, он не наткнулся ни на дверь, ни на стены. «Неужели я попал в Ничего?!»

Не желая пугаться неизведанного, он пошёл вперёд – и споткнулся обо что-то, рухнув на четвереньки. Протянув ручки и нащупав на полу то, что сбило его с ног, Анэйэ обнаружил, что это были какие-то длинные твёрдые штуки разных форм, скреплённые между собой. Одни были поменьше, другие побольше. Недолго поизучав наощупь обнаруженное, Анэйэ, весьма неплохо освоивший первые уроки по строению живых тел, умозаключил, что он споткнулся об чей-то скелет.

– Ах! – вырвалось у него.

Где-то завеял ветер. Наследник Тьмы, вдруг преисполнившись ужаса, резко отскочил от скелета и упал, оказавшись в сидячем положении с согнутыми в коленях ногами. Странный ветер пришёл из ниоткуда, принялся шевелить волосы Анэйэ, змеистыми движениями опутывать его тело, сковывая холодом. Вой ветра походил на шипение какого-то разъярённого зверя. Анэйэ вдруг очень разозлился, осознав, что позволяет этому призрачному ветру дотрагиваться до себя и по-хозяйски рвать его за волосы. Поднявшись, боясь выпрямиться, он на память бросился туда, где должна была находиться дверь. Он почувствовал, что наступил на какую-то маленькую косточку и раздавил её, но несколько прыжков позволили ему быстро и успешно миновать страшный скелет, разместившийся здесь на полу, и врезаться протянутыми руками во что-то твёрдое. Внезапно перед ним зажглись белёсые контуры тела девушки, чьё изображение, оказывается, было зеркально отражено и внутри комнаты.

– Нечестно, – Анэйэ не понял, кто сказал это – девушка полушёпотом или, быть может, дух зловещего ветра, облизывавший затылок и волосы перепуганного мальчика. – Как же нечестно, несправедливо.

– Я хочу обратно, – попросил он. – Выпусти меня!

– Конечно, – в тихом голосе не было и тени недружелюбия. Даже как будто наоборот – робкое тепло. – Всё как ты скажешь.

Анэйэ забарабанил кулаками по изображению девушки, когда ему почудился сзади скрежет меняющих своё положение костей.

– Пойдём, милый, – шепнуло нечто.

Дверь резко растворилась, и Анэйэ вылетел в коридор, приземлившись на ладони и коленки. Сзади взвыло прохладой, и наследник, вскочив на ноги, тут же пробежал несколько лисьих хвостов, развернулся и врезался спиной в стену, противоположную страшной двери. Ветер зашелестел, отдаваясь эхом в потолке, и пронёсся куда-то налево, и когда отзвук его шипящей песни исчез, тогда же исчез и лютый ужас, стиснувший в когтях сердце Анэйэ.

Ужас исчез, но страх остался. Мальчик медленно сел на пол. Его нижняя челюсть вдруг задрожала, как пугливая синичка, потерявшаяся без света Луны. Он крепко зажмурился и пальцами обеих рук вцепился в собственный кафтан.

– Анэйэ! – послышался из конца коридора строгий голос айэ Алийерэ. Видимо, Нериани, не найдя мальчика, обратился к ней за помощью. – Что это ты тут натворил?!

Разревевшись, Анэйэ бегом бросился к сестре и упал в её объятия. Она отчитывала его мало-помалу смягчающимся голосом, а он всё плакал, размазывая по лицу слёзы об ткань её одеяний, и радовался тому, что Алийерэ была живая, тёплая, а её сердце билось совсем-совсем близко – буквально над ухом.

2. Белый уродец

В ту безоблачную, тёплую летнюю ночь Эррамуэ опять потащил своего господина на встречу с белым уродцем. Дождеоблако встречало их привычной своей туманной серостью. Стены замка, покрытые сетью нарисованных дождевых струн, как и всегда, давили со всех сторон влажной тяжестью. Анэйэ не очень любил облако Лэйо. Тёмный замок – при всей своей громоздкости и могучести – был воздушнее, изящнее, легче, как порыв безумного ветра. Дождеоблако было подобно набухшей дождём туче – такое же бестолково-угрюмое и тоскливое. Слава Тьме, они только заглянули в замок для того, чтобы принести традиционные поклоны его хозяину, и тут же его покинули.

Мосты в роще Белосмерти соединяли резиденцию Лэйо со столичным облаком чёрными деревянными хребтами, перекинутыми через бесконечную высоту. Мало кто ими пользовался, предпочитали обходить рощу с востока, по мостам, уложенным камнем и кирпичом, а не хрупким старым деревом. Так что незаметнее всего было пересекать провал между двух облаков через рощу. Мальчики вернулись на Уррэйва парадной дорогой, а потом незаметно вышли к Белосмерти, прошмыгнули чёрными тенями через чёрные мосты и углубились в чёрный ночной лес, петляя хорошо знакомыми тропками и не сбившись ни разу, опытные, как тигры в своих владениях.

Заброшенная беседка, некогда неизвестно кем использовавшаяся для неизвестно чего, встретила их привычным молчанием. Молчание сохраняла и белая низкая тень, прилившая к одной из тонких колонн, поддерживавших крышу беседки. Белый уродец не отличался ни разговорчивостью, ни пониманием правил приличия. Он молчал как чеглок в засаде, пока к нему не обращались лично.

– Эламоно, – сказал Эррамуэ, подбежав к братцу и пожав ему руку. – Вот и мы.

Анэйэ даже немного радовался тому, что уродец был бел как благословение Света. Ведь его было разглядеть гораздо легче, чем Эррамуэ, даже когда он был в чёрных одеждах.

Наследник прошагал в беседку и, разбросав в стороны снег, наваливший на стол, бесшумно и аккуратно разложил в ряд несколько книг. Из некоторых торчали рыжие от Тьмы листы пергаментов.

– Шестой дар, – произнёс он. – Сегодня я выучил теорию по шестому дару. Садись и слушай.

– Садись напротив, – мягко подтолкнул за спину младшего брата Эррамуэ. Тот послушался, не издав ни звука, даже не кивнув.

Дождавшись, когда белый уродец слегка заторможенно подойдёт к сиденью и сядет по другую сторону стола, Анэйэ откашлялся и начал тихо и равнодушно рассказывать, сверяясь по тексту книг. Он едва различал очертания букв, но зато видел пометки, которые оставлял сам для себя на специально заготовленных пергаментах – большой кистью, светлыми чернилами серого цвета, который он долго получал, смешивая обычные чёрные и соскабливая краску с задней стены Дождеоблака.

– У всех у нас от природы есть пять даров, – повествовал он. – Это глаза, уши, нос, язык и руки – а у зверей лапы. Но в каждом живом существе скрыт ещё один, шестой дар. Это умение видеть бесов, чувствовать присутствие чужих сил, говорить с умершими, получать пророческие сны. Мудрецы считают, что в былые времена каждый из уррайо мог использовать шестой дар, не только чувствуя и призывая бесов, но и управляя ими, открывая шестое чувство у своих жертв с Тверди и заставляя видеть то, что видит сам насылающий кошмары. Нам были доступны все грани шестого дара, мы видели всё и управляли всем – и потому нас боялись и внизу, и наверху. Силу свою мы черпали из могущества, данного Создателем и, пока с нами были сердца стихий, мы были всесильны. Увы, когда узурпаторы эвелламе похитили то, что принадлежало нам по праву, сила оставила нас. Теперь мы можем только забрать своё по праву или остаться веки вечные прозябать здесь в безвестии и бесславии.

– Получается, сейчас мы не можем призывать бесов, потому что сердца – дар Создателя – находятся у эвелламе? – едва слышным голосом спросил белый уродец.

– Получается, так, – ответил Анэйэ.

– На прошлом уроке Вы рассказывали мне о последней войне. Ваш достопочтенный отец смог призвать кошмар и даже успешно использовать его против Светлого Властелина. Как ему это удалось, если наши сердца по-прежнему нам не принадлежат?

Анэйэ поморщился. Белому уродцу нравилось показывать себя умным и задавать нежелательные вопросы.

– Во-первых, сердца наши и принадлежат нам, даже если они находятся на другой стороне мира. Во-вторых, мой отец пытался найти способ создавать бесов без использования силы сердец, и вся Тьма совершенствовалась в древних искусствах вместе с ним, чтобы открыть ещё одну возможность призывать кошмары. В-третьих, не твоё дело, как отцу удалось всё-таки создать того беса. Этого не знает никто, не знаю я и ты не узнаешь, пока не придёт время. Ну а в-четвёртых… никто сейчас не знает, существует ли на деле шестой дар. Ведь им называют любые мистические способности, а сейчас и ныне ими никто не наделён.