Новолетье

–… Оголодала небось… – старуха протянула ломоть чёрного хлеба и кружку пахучего питья. – Пожуй да взвару моего испей. Да заусни ещё до поры… Говорила Зарянка, что ты красавица… – последних слов Анастасия уже не слышала…

…Они уже долго пробирались по лесу; Весеница, в себя лишь пришедшая, сидела в седле; покачивались притороченные котомки с нехитрым скарбом, собранные у Боровика для них…

От малинника, где собирали девушки ягоду, Семён внимательно смотрел под ноги. Следы копыт нетрудно было разглядеть, но они то и дело исчезали в сухой траве, уходили в ручей…

В сыром ельнике след стал приметнее; белую ленту, зацепившуюся за еловую лапу, углядела Весеница, а вросшую в землю дымовушку, всю затянутую беломошником, едва не прошли мимо; след вёл туда. Озноб прошёл по спине Семёна: может, здесь вся разгадка?..

– Эй, кто живой, выходи! – голос осел; никто не вышел к ним, никто не отозвался. Замерло всё в ельнике, травинка не шелохнется… Сделал Семён шаг, другой… Едва не коснулся перекошенной двери… Избушка осела беззвучно, обдав смрадным зелёным дымом, и осталась лежать гнилушками среди мха… Вздохнул Семён: видно и вправду нечистый забрал Ладушу…

…К вечеру вышли на чистую светлую еланку среди берёз…

– Вот здесь и станем зимовать, жена моя, да по обычаям старым жить…

Из котомки достал Семён свёрток. Повесил на шею суженой заветное ожерелье, алым огнём сверкнули камешки…

– Сёмушка, глянь-ко… – Весеница вцепилась в его руку: со всех сторон на поляну выходили, окружая их, люди в простых белых одеждах; старики, девушки…

Вперёд вышла женщина со знакомым Семёну лицом:

– Терешок, дитя моё! Ты нашёл нас!..

…Снилось Насте – матушка Жалёна склонилась к ней ласково; снился голос Улиты; Алёна манила к себе… И всех их чёрная туча накрыла… Во сне поняла: никого их уж нет, и горько заплакала…

…Проснулась в слезах, долго не могла понять, – где она, и отчего так тягостно на сердце…

Свет пробивался сквозь цветные камушки оконца, ещё светлее в горенке от стен, обитых липовыми досками, от них и свежесть лесная… Средь светлицы столик круглый, на нём чаша, полная ягод неведомых, рядом гребень серебряный с каменьями самоцветными, и её, простенький, костяной. Она серебряный взяла, подивиться хоть. Косу хотела причесать, да каменья острые цеплялись, путали волосы. Анастасия вздохнула, взяла свой гребень…

По яркому пушистому ковру, укрывавшему пол, подошла к оконцу, отворила его, вдохнула рассветную прохладу, запах свежего дерева, услышала стук топоров, голоса; берег реки, видный из оконца, знакомым показался. Что за диво, то ж Молосна! И не приснился ей голос Улиты, – говорок торопливый слышался со двора. Не сон ли продолжается?

И шаги к двери… Для Улитушки тяжеловаты… Белкой метнулась к ложу, прикрыла голые руки… Да ведь чуяла душа, кто похитчик её… Вот он и вошёл, у дверей встал несмело, ровно гость незваный-непрошеный…

– Дозволишь ли войти к тебе, душа моя?

– Разве ты гость, что дозволения у полонянки просишь?

– Не полонянка ты у меня, а коль будет на то воля твоя, – суженой назову…

– Иль нынче так ведётся: суженых впотай да по ночам в дом привозят?

– В прежние времена так водилось… Прости, душа моя… – Ставр подошёл, сел рядом на узорчатый полавень, укрывавший её ложе. – Прости, не мог иначе; Боровик не отдал бы тебя добром, а мне без тебя свет не мил… А коль не люб я тебе, страшен, – скажи лишь: свезу домой, к родным, да на битву пойду, сложу голову…

– Родные… Где они теперь, что с ними? Как теперь на глаза покажусь им?..

– …Единый раз видел тебя: как на век присушила…

– Уж не ведаю, кто кого присушил… – радостью сверкнули чёрные глаза; он схватил руку Насти, хотел обнять, но скрипнула дверь; Улита вошла в светёлку.

– Ой, срам-то, боярин! Девушка не одета, не убрана! И не жена она тебе венчаная, чтоб с утехами лезть; женишься, – намилуешься… Поди-ко, боярышне обрядиться надо!

…Прижавшись к груди постаревшей Улиты, Анастасия уже не могла сдержать слёз. Скинула убрус Улита, – а голова-то бела вся…

– …Ништо, нам стареть, вам цвести. Ты поплачь, поплачь, головушка бедовая, да жизнь свою обскажи, и я свою поведаю…

…Анастасия всё плакала, слушая Улиту…

Через несколько дней после набега восоров объявился на погорелье Ставр Годиныч со дружиной, освободил полоняников, схоронил убитых. Татей, восоров этих, кого в холопы отдал, кого почестнее, – на землю посадил… Охочих людей собрали где ни есть, семейных да бобылей, крепостцу на берегу поставили… Ставр здесь и не жил, – всё в разъездах. Приедет, глянет, – всё ладно ль, и опять исчез…

– …Нынче по весне явился, велел терем рубить не хуже княжьего; меня на хозяйство поставил… Гляжу: ковры стелют персиянские, в оконницы каменья цветные лепят… Спрашиваю: жёнку привезёшь, аль утеху? Глазом сверкнул, – молчи, баба, знай своё! Приспешник его, при нём всё крутится, страшной, чёрный, прозвищем Карбыш; третьего дня, слышу: спосылает его Ставр куда-то. Ночью шум во дворе; разбудил сам меня, – поди, мол, наверх, не надо ль чего, по твоему разумению. Я и пошла; светец-то запалила, да и ахнула! Где ж думаю, сыскал он тебя?.. А Карбыша ты не бойся, он зла не сделает… Дай-ко одену тебя да причешу… Вот как привелось в отчину-то вернуться… А что ж ягодки не спробовала? Сладки они; виноградиной прозываются… По темну сведу тебя в другой двор, чтоб всё ладно было, чтоб жених в свой терем ввёл тебя…

…Поселили её у вдовой леноватой бабёнки Лепёшихи. Пристроить в семью попорядливей сродницу-сироту Улите не удалось, – где парни взрослые, где свои девицы на выданье. У Лепёшихи же девчонка мала ещё, лишние руки не в помеху…

Зато и обзавидовались соседушки, как у вдовы сундуки, добром набитые появились, амбарушка да ледники житом-снедью наполнились.

…Второй месяц живёт Настя у Лепёшихи; в гостях, не в гостях, а боле за работницу, – полы вымети, кашу свари, за девчонкой приглянь; коли руки пусты, – ткать садись. Улите о том невдомёк, как её приёмышка поживает; чуть во двор Улита, вдова Настю к окошку,– сиди, отдыхай, ровно тебе княгиня…

Насте ж заботы не в тягость; всё часы не так тянутся. Прялочка у окошка, за окошком снежок весь день сыпет да тает. Второй месяц Ставра не видала; где он, что с ним? Или вовсе забыл о ней? С глаз долой, – из сердца вон… Что там всё Улитушка говорит: в Киев уехал, заботы у него… За долгое время часу не сыскал зайти, поклониться… Сколь ей тут маяться в холопках, невестой несватаной?.. Копится, копится злая обида на сердце…

Да отчего в селе голосов мужских, стука топоров не слыхать? Мимо окон одни бабёнки шастают. Спросила вдову, она и проболталась, о чём заказано было молвить: Ставр всех мужиков собрал под стяги Святополка того окаянного, с новгородцами ратиться. Далеко ушли ратники; почти к самому Киеву… И как могла она худое о нём помыслить? Да жив ли нынче, не клюют ли вороны глазки его чёрные? Помолиться бы за него… Да что за шум по селу, что кричат там?.. В избу влетела девчонка Лепёшихи:

– Ратники идут! Побитых страсть!..

Настя и прялку убрать не успела, только в окошко глянула: витязь во дворе с коня спешивался… Сердце птицей стучало, рвалось наружу. У витязя рука перевязана левая, корзном прикрыта, повязка кровью запеклась…

…На пороге встал, поклонился:

– Долго шёл к тебе, прости, задержался в пути малость. Прости, что без сватов пришёл, – сваты мои на брани полегли; сам нынче за себя прошу: пойдёшь ли за меня?

–… Пойду… А допрежь благословения у батюшки получить хочу…

–… Что ж, будет благословение… – и нет уж его, лишь дверь едва скрипнула…

-… Ушёл наш батюшка Боровик, как боярыня преставилась; после помину и ушёл… – толстая Васёна всматривалась в лицо приезжего. – А ты, боярин, будто бывал у нас, тогда же, по теплу?.. А он, значит, котомку взял да посох, да подался… Я ему: куда ты, батюшка? А он: не держи меня, Васёна, сына только береги…

– Где ж ныне чадо? У тебя ль?

– Нет же; старший сынок Боровиков приезжал из Новгорода, походил, поглядел на Богдашечку. Спрашиваю: собрать ли дитя в дорогу? А он: недосуг нынче, жёнка хворает, Может Трофим молодший в Ростов заберёт? С тем и уехал, да возок скарба из терема прихватил…

– Так где ж младенец?

– А приехали в другой день люди, невесть откуда: старик, высокий, худой, да мужичок с ним. Спросили Богдашечку: поедешь ли к дедушке? Посадили в возок да укатили… А по первому морозу полыхнул терем боярский, лишь угольки от него остались… Чего б ему гореть, челядь уж давно разбежалась…

…И седьмицы не прошло, – опять он стоит на пороге перед ней:

– …Худые вести привёз тебе… Виноват пред тобой крепко; пойдёшь ли теперь за меня?..

–… Пойду… – еле слышно… – Ты к ране зелья-то приложи какого… Да Улитушка знает…

Часть II

ВАРВАРА

Глава 1. Год 1025

Крепок и высок, в три жилья ставлен терем посадника беловодского Ставра Годиныча, не зазорно в таком и князя принять. В оконницах не простая слюда – цветные камушки скляны вставлены. Затейные резные балясины по крыльцам и гульбищам сам хозяин вытачивал, как час вольный выпадал. Да на забавы те часу досужего всего ничего приходилось, – не было лета, чтобы не уйти со двора посаднику на битвы и рати. Давно уж перешёл Ставр под руку Ярослава, не раз убедившись в вероломстве Святополка…

А любил Ставр Годиныч похвалиться при случае богачеством и таланом семейным; и было чем. Не пустуют закрома его, амбары и медуши ; из-за реки, с восорских лугов, с вотчины идёт жито и говяда. Полы в горницах крыты не самотканым, – коврами персиянскими. Всё, что ни есть предивного на торгах киевских и новгородских, – всё в тереме посадника будет. А самое-то богачество Ставра, – жена-красавица да деточек трое; меньшая дочка Варварушка в зыбке качается…

Никакая вьюга-метель не остудит того, что изнутри согрето. Уж скоро десять лет живёт Анастасия за Ставром, и ни часу не пожалела о том, что свела судьба их. Двух сыновей ему подарила, – Авдейке и Гаврюше нынче семь и восемь лет; дочка лишь народилась. Лад в семье посадника – всем на зависть…

Да притаилась на дне души чёрной змейкой обида, никому не видная и давняя. Не могла простить Анастасия мужу, что скрал её из дому как вещь бессловесную, не дал с родными попрощаться… Нет-нет, да и вздохнётся ей украдкой: вспомнится Алёна, старая нянька. Где Весеница нынче, братец Сёмушка, да Богдашечка малой?

Разлуки частые приглушали обиду. Вот и нынче,– едва зажили Ставровы раны с последней рати, – гонец от князя удельного, ростовского: не медля ни мало ехать к нему на пир: князь сына-первенца окрестил. Приглашение с почтением послано, а поди, поперечь удельному…

…Вот седьмица прошла, надо б хозяину и дома быть, – далеко ль Ростов тот? Да замест посадника дождались соседа, боярина суздальского Бекешу, да с вестью недоброй: сидит Ставр Годиныч в Ростове, у князя Вышеслава в порубе …

Горяч посадник беловодский, а молодой князь ещё горячее, – вздумалось Ставру выхваляться перед ним богачеством да удачами ратными. Слово к слову, веселью конец, – посадника в поруб, дабы остыл…. Что князь дале прикажет, неведомо; а грозился ставров двор на поток пустить, дабы хвалиться было нечем.

Ночь лишь Анастасия в раздумьях промаялась; поутру головой тряхнула, – косы золотые по плечам растеклись мёдом. Кинула ножницы Улите: стриги! На что коса, коль головы не станет? Шапку Ставрову куничью на голову, да кафтан кушаком потуже стянула, детей поцеловала да на коня верхом!

…Да что за город такой удельный, – Ростов? Беловодья чуть поболе, стены крепостные чуть повыше-покрепче, те же улочки пыльные, гуси-утки бродят, обочины крапивой-лопухом поросли; церквушки невеликие да без прикрас…

Городишко невелик, а торг шумит как и везде. Досужий народ у лавок толпится; кто себя показывает, кто на других смотрит…

Анастасия ещё подумывала, как попасть ей ко двору князя, бродила меж людей, дивилась взглядам девичьим лукавым: «…боярич молоденький, какой пригожий…» И всё казалось, – следит кто-то за ней; не служки ли княжьи? Оглянулась… Странник в монашьем платье поклонился, улыбнулся знакомо и ласково, скрылся в гудящей толпе… Остановилась у лавки, где народу помене…

– Не желаешь ли, боярич, товар мой глянуть? – засуетился сиделец.

– Что ж покупателей мало? Товар ли нехорош твой?

– Товар-то хорош, товар мой красный, да цена его стоит. Вишь, неудачей сюда занесло; мне б в Новгород, там народ зажиточней, не то здесь. Глянь, боярич, тут тебе злато-серебро, камни самоцветные, всё персиянские да веницейские; колты да привески, лунники. Вот досканец аланский с девичьими прикрасами, – коль жёнки нет, зазнобушку одаришь…

Видя, что бояричу богатому ничто не диво, сиделец решил поразить другим чудом:

– Вот глянь, купить не купишь, – на то и у тебя гривен не достанет, – старик развернул холстину, – а полюбуйся; внукам сказывать станешь, какое диво видал.– он извлёк, наконец, из холста длинный досканец, светящийся лалами и смарагдами. – Тавлеи то; у нашего князюшки первая забава; да купить и у него мошна пуста…

– …А что, старик, к слову, – Анастасия едва отвела взор от чудно вырезанных фигурок, кои сиделец любовно расставлял на открытой крышке ларца, – у себя князь-то нынче аль где на охоте?

– У себя, у себя; поутру нынче вернулся из Киева, да занедужил дорогой, слышно, малость… Да ты сюда глянь: эти фигурины – из дерева индианского белого; эти – из чёрного мурянского…

– Да сколь же хочешь за них, старик?

– …И всего ничего: десять гривен… золотых…

– Да ты черезвый ли, старче? За те гривны терем купить способно!

– Ну, терема не купишь, а вещь того стоит…– купец уже заматывал досканец в холстину…

–…Вот тебе… – Анастасия кинула увесистый мешочек на прилавок. – Здесь довольно будет; боле тебе никто не заплатит… Подавай сюда своё диво…

…Терем князя без затей рублен, камни цветные лишь в трапезной, а то всё слюда; в чёрных избах и вовсе бычий пузырь. В горницах полы самотканым крыты, а те, что привозные ковры, – уж повытерты. Зато рынд, челяди всякой без толку мечутся по двору… Вот куда гривны-то ростовские идут…

–…Боярин Белозёрский Удача Данилович с дарами ко князю! – Анастасия, забыв своё обличье, смутилась от обилия мужских лиц; не вдруг и поняла, что её имя выкликнули…

Князь вошёл в трапезную стремительно, домашний кафтан попросту, на плечах в накидку; увидав, что гость – ровня ему по возрасту, кафтан и вовсе скинул. Ростом Вышеслав Анастасии выше; розов от полуденного сна, иль от жара нутряного… Русая бородка старше его не делала.

– По здорову ли князь Вышеслав нынче? Слышал я о хворях твоих. Тебе б, князь, траву шалфей в молоке заваривать да пить. Неуж твои мамки да няньки того не ведают?

– Ты лекарь, что ли? – князь нетерпеливо сморщился. – Мне сказали: ты с дарами… В здоровье моём Бог волен…

– Слышно ещё: Бог милости послал тебе, – сын родился… – …князь порозовел ещё больше от удовольствия… -… До земли нашей Белозерской дошла молва об удачах ратных твоих да об умении в забавах заморских… – Анастасия, приметив загоревшиеся глаза князя, нарочито медленно разворачивала холстину…– Прими же в дар эту вещицу от меня; сынам твоим и внукам в наследье перейдёт.

– Тавлеи! Да сколь причудны! – Вышеслав то бледнел, то опять краснел…– …Да тут и сыграть-то не с кем… Сам-то разумеешь ли?

– Когда б не разумел, мог ли понять, какой дар тебе надобен?

– Ну, коль выиграешь, проси, что пожелаешь, всё исполню!..

«…Что с тебя и взять-то, князюшка?»

…Вот когда пригодилась Анастасии наука Ставрова; не один зимний вечер просиживали они за простой доской крашеной, передвигая тавлеи, самим Ставром из кости резаные…

…На пятом уже ходу счастье от князя отворотилось; он помалу бледнел от злости. Анастасия, решив за лучшее отступить, отдала ему «всадника»: «… Тебе, видно, и впрямь, играть здесь не с кем…»

…Князь, победой довольный, осторожно укладывал тавлеи в досканец, любуясь каждой фигуркой…

–…Хоть ты и не выиграл, боярич, у меня, а за дар сей бесценный проси чего пожелаешь…

– Не спрошу у тебя, князь, ничего; дар мой от сердца, а вот холоп мой в пути сгиб, так не отдашь ли своего какого, иль в порубе у тебя кто даром кормится…

– Для ради праздника всех пущу на волю! Эй, сотник! Кто там у тебя под замком?

– Посадник беловодский да из волхвов суждальских смутьян набольший…

– Всех на волю!

– Как же то, князь? Мы ж его сколь выслеживали…

– Перечить мне, сотник? Сам под запоры сядешь! А воеводе то в прок пойдёт; пусть-ко бояричу послужит, гордыню усмирит…

…Низкая дверь поруба скрипнула натужо, из нутра пахнуло сыростью. «Неуж мой Ставр здесь седьмицу уже?..» Едва удержалась на шею кинуться мужу; он вышел из гнилого мрака, щурясь от яркого света…

…Тот, кто выбрался следом, заросший почти до глаз тёмной бородой, вперил в Анастасию взор, но она не заметила этого. Он вышел, опираясь на посох, под тяжёлым взглядом сотника, с княжьего двора, ещё раз оглянулся на Анастасию…

Ставр же, разминая затёкшие в путах руки, едва глянул на своего спасителя. Ему кинули кафтан, из сенника вывели застоявшегося коня…

–…Тебя, что ль, боярич, за волю благодарить?..

…За стеной Ростовского Кремника она скинула шапку.

–…Поспешим, Ставр Годиныч. Норов у князюшки переменчив, а нас детушки заждались…

Среди ночи она проснулась, как толкнул кто: «…То ж Леонтий был, монах тот! Он, верно, признал меня, через столь годков-то!.. Отчего ж не догнала, не остановила? Да сказать ли Улите? Нет, не стоит попусту тревожить, – он, не он…» Она опять засыпала, сквозь дрёму пытаясь ещё что-то припомнить, в Ростове виданное; уснула, так ничего и не вспомнив…

Глава 2. Год 1030

А Улита всё хлопотала в доме, топотала по горницам, гремела ключами. Она слегка усохла, а на хвори не жалобилась, и по-прежнему за всем приглядеть успевала: за челядью, за подрастающими детьми.

Свалилась как-то вдруг; принёс кто-то вести о сыне, – видали его то ль в Киеве, то ли в Византии… Видно, потеряв всякую надежду увидеть Леонтия, Улита слегла, и уж боле не вставала, всего зимы не дожив до встречи с сыном….

…Теперь Анастасия одна, без Улиты, ходила за зельем травяным, сама хвори лечила детские. Ходила в лес, а чаще за протоку на Черёмуховый остров. Снадобья хватало не только своим, но и ближним соседям. Да и всё Беловодье знало, у кого помощи искать на край… Злые голоса шелестели: ведьма, мол, посадница, слово чародейное знает…

…В последнюю ночь Масленицы от небрежно сроненной искры полыхнула приречная Сиротская окраина. Старые, устоявшие в пожар двадцатилетней давности, просохшие от бесснежных морозов, нищие избёнки разом взялись огнём…

Дьякон Исидор, старый и немощный, всю ночь простоял на пожарище, молясь за погорельцев несчастных; невдолге Бог прибрал его… Почти до Страстной седьмицы церковь простояла запертой….

Все людские избы и клети посадникова двора заполнились погорельцами; Ставр дозволил под призором тиунов брать избняк(лес на жильё) из поместья своего. Глядя на него, нехотя, и другие зажиточные беловодцы пускали к себе сирот; да мало кто даром, – в закупы брали, а то и в обельные холопы…

Весть о новом священнике принесла Анастасии говорливая соседка Мисюриха, – прибыл верхами, ни виду в нём, ни дородности. Голова седая, а глаза как у вьюнца, – светятся, и всё улыбается. Вроде из здешних, а прислан из Новгорода…

Как сердце тогда не ворохнулось, не подсказало; ну, приехал и приехал, в церкви поглядит… Не до того было, – старшенький хворал тяжко…

…Другим днём полегчало Гаврюше; Анастасия с Варварушкой на могилку к Улите пошла поклониться. Не дойдя, остановились: что за чужак на холмике сидит понурясь? В тёмном платье, седой весь. Человек поднял голову; Анастасия прежде крест увидала на груди, поняла: священник новый. Потом уж в глаза глянула, охнула, – Леонтий!.. Та ж синь в глазах, улыбка та же печальная… Важности и дородства и впрямь не нажил Леонтий, а грусти в глазах прибавилось.

Видела потом Анастасия, как новый поп в простой белой рубахе с мужиками брёвна ворочал: ставили избы погорельцам; на выезде к Ростову часовню срубили…

Как шутя, напомнил Леонтий Анастасии: «Обещал тебе суженого киевского, – так и вышло по моему…» И в глаза смотрел долго-долго… Что-то сулили этот взгляд? Отчего раненой птицей затрепыхалась душа? Отчего в церкви кажется: её отыскивают синие глаза попа? А ей бы спать спокойно в душные лунные ночи на крепкой руке мужниной…

Отчего сам Леонтий не вдруг решился зайти в посадников двор, где мать его преставилась? На то и пенял ему Ставр:

– Почто, отец Леонтий, от двора моего в сторону идёшь? Ободворков обошёл, а к нам ни ногой? Мне то в обиду. И знаешь, Анастасия ждёт тебя. Мне прошлое ведомо её, она всё рассказала. И вины её в том никакой не вижу. Не чужой ты нам, потому, уж будь любезен, – навести, не обижай нас…

Он и пришёл, как обещался, днём позже. А Ставра в ту пору не случилось дома. Вот и сидели Анастасия с Леонтием друг против друга, третьей с ними память была; и тени ушедших спустились к ним. Больше молчали, слушая голоса дорогие в себе… Леонтий пил горячий мёд, – росеник(май) нынче не больно угревист выпал… Вскидывал глаза на Анастасию и опять прятал взгляд, как обжечь боялся; точно спросить что хотел, а так и не решился…

С появлением Леонтия как свет небесный пролился на жизнь Анастасии, чего прежде не было… Да близко больно подошла Настя к нему, обожгла сердце…

После Пасхи гонец прибыл из Киева, – князь Ярослав Ставра зовёт ко двору. Уехал посадник один, не взял верного Карбыша…

А травы перед Купальницей в самый рост вошли, пора зелье собирать лечебное, пока цвет не набрали. Нынче подумала Анастасия, – не взять ли Варварушку с собой? Её-то Жалёна в лета эти за собой водила… Да нет, мала ещё… Опять нынче надутая сидит, бука букой. Обличьем в отца, чернява, а нравом в кого? Братья, Авдейка с Гаврюшей, ласковые, душевные, а эта всё на свой лад норовит… Давеча объявила чего: за зельем не стану ходить, ноги бить, знахарку найму, – пять годков девке…

Ну, ин ладно… Лапотки на ноги, плат ниже на лоб, пестерь за плечо. Встречные узнают, кланяются, – посадница по зелье пошла, спелой травы ей…

К Алатырь-камню спустилась, отдохнула, на Молосну подивилась; дале бережком шла… У протоки лапотки скинула, оборами на плечо повесила, ступила в обманчиво страшно бурлящий поток. За много лет каждый камешек на дне брода знаком стал… До середины едва дошла, – сзади плеск и голос знакомый:

– Ножки не остудишь, боярыня?.. – опомниться не успела, подхватил на коня, вынес на берег острова…

…Высоки травы перед Купальной ночью; что там, за зелёной стеной, не разглядишь… От их ли свежести дурманной закружилась голова посадницы; что там, – небо, глаза ли бездонные?.. Люди их не увидят, а Боги, старые и новые, пусть отвернутся… Пусть останется с ними Лада… А за грех свой сладостный заплатят они сполна…

…Вернулся Ставр через неделю после Купальницы. Чуть скинув пыльное платье, обнял жену, долго не отпускал, гладил руки, волосы целовал:

– …Истомился по тебе, ровно молодожён; кажется, лишь по первости так скучал. А ты как и не рада мне?

–…Занедужилось что-то…

– Много хворей чужих на себя берёшь. Пора б уж оставить это; своих вон пользуй, а с чужих довольно.. Зелейница ты моя… Век бы от тебя не отходил, да Ярослав опять велит рать готовить: чудь пойдём воевать…

– Земли ему мало, что ль?

– Там к морю путь, в земли варяжские…

– А других путей нет в варяги?

– То не бабьему разумению понять, то дело мужеское…

– …Нас, тятька, возьми! – выскочили Авдейка с Гаврюшей.

– Цыц вы, пострелята! Подслушивали? Зелены ещё, успеете наратиться. Другим годом возьму Гаврилу с собой, а нынче за мужиков в доме останетесь. Мать берегите; спрошу с вас, ежели что… А мне рать готовить да вестей из Киева ждать, – когда выступить…

И трёх недель не прошло, – прибыл гонец. Другим вечером, переправившись через Молосну, дружина Ставра ушла на заход…

…Часовня освящена, избы погорельцам поставлены. Леонтия Анастасия видела теперь лишь в церкви, а и туда стала ходить реже, и за ворота почти не показывалась. Она уже знала, что не праздна; стало казаться, – смотрят на неё подозрительно и даже с насмешкой; и не хотела, чтобы Леонтий что-то заметил. Но не было ни насмешек, ни подозрений, – муж ратиться ушёл, жёнке не гоже по торгам да игрищам бродить…

Она стала чаще молиться дома; посмотрел бы теперь на жёнку свою Ставр; то всё пенял: отчего к иконам редко подходит? Шутил: не ведьма ль ты, в самом деле, зелейница моя? Отговаривалась тоже, как шутя: чего мне Бога молить? Всё есть у меня, для защиты муж имеется…

И нынче не за себя просила Богородицу: молила,– не пал бы грех её на голову ещё не рождённого чада. Но взгляд Марии, светлый и холодный, шёл куда-то мимо… «…Не понимаешь ты меня, не слышишь; раскаянья ждёшь, да не будет его…»